Здесь сидели двое сотрудников. За столом у окна младший начальник, внешне смахивающий на эстрадного сатирика Жванецкого – плотный и приземистый, и напротив его, за соседним столом, парень с несвежим отечным лицом, назначенный моим дипломным руководителем. Упитанный «Жванецкий» вежливо привстал, поздравил меня с началом трудовой деятельности, объявил, что на время преддипломной практики, с которой и начиналось наше знакомство с ЦНИИ, и до защиты диплома студенты зачисляются на оплачиваемые должности лаборантов. В системе подготовки научных кадров все было продумано до мелочей, схема идеальная. Сбои начинались позже, когда на схемы накладывался пресловутый человеческий фактор.
   «Жванецкий» проговорил со мной несколько минут «за жизнь» и передал с рук на руки хмуро молчащему за своим столом одутловатому парню. Тот попытался увильнуть от навязанной ему обузы, от наставничества, ссылался на занятость, но не смог отбояриться. Так моим непосредственным руководителем оказался старший научный сотрудник Вадим Симаков.
   Вадим отвел меня в соседнюю комнату, посадил к измерительному тракту – несколько соединенных кабелями ящиков-приборов – и велел снимать показания с зеленых экранов, записывать мерцающие циферки в тетрадь. Так началась моя производственная практика.
 
   Преддипломная практика пролетела быстро и необременительно для меня.
   Вадим оказался неплохим руководителем. Он познакомил меня с методиками, приборами, научными задачами. С другими сотрудниками я общалась мало, потому что практикантам разрешалось уходить в середине дня (на пропусках делалась особая отметка для проходной) – так что студенческая вольница продолжалась вплоть до защиты диплома. Однако защита прошла блестяще, а результаты проведенных мною под руководством Вадима исследований легли в основу статьи, написанной нами в соавторстве. Статья оперативно была опубликована в секретных «трудах» ЦНИИ, а в процессе подготовки к изданию к ней приклеилась еще одна фамилия – нашего старшего начальника «Андропова». Но этот факт меня не слишком озадачил, ведь окружающая меня жизнь содержала много условностей: и пафосные речи комсомольских работников, и сдача экзаменов по Истории КПСС – тезисы двадцати с лишним съездов (обычно списывались со шпаргалок). Расстраивало лишь то, что научный журнал имеет гриф «секретно», и его нельзя принести домой, показать мужу и друзьям – нельзя похвастаться публикацией. Зато в лаборатории за месяцы преддипломной практики я заработала репутацию перспективного исследователя.
Инженерные будни и провинности
   После положенного дипломникам месячного отпуска, я вышла на работу на полный день. В памяти сохранилось ощущение черного рубежа: вот и перевернута последняя страница юных лет – теперь, до скончания века, все мои дни будут протекать в жестком регламенте, за глухим забором. Во время практики я как-то не ощущала строгостей режимного распорядка: пришла, немного позанималась и полетела в библиотеку – хоть в Публичку, хоть в самом ЦНИИ, тоже научная библиотека на уровне. А то и вовсе умчалась домой, супругу ужин готовить. Но теперь все, финита: придется сидеть от звонка до звонка.
   Доложилась о возвращении начальнику сектора «Жванецкому». Я уже успела привыкнуть к шефу: приветлив, деловит, не зверствует, как «Андропов». Я бы даже хотела уважать его, да слишком пренебрежительно отзывался о нем Вадим. И звезд с неба, дескать, не хватает, и стелется подобострастно перед вышестоящими. Самой мне пока трудно было разобраться в начальственной дипломатии, я лишь замечала, как неровный румянец пятнами растекался по щекам «Жванецкого» при малейшем его волнении, при разговоре с грозным «Андроповым». К подчиненным, даже таким молодым, как я, шеф обращался тоже на «вы», как бы сразу устанавливая дистанцию.
   Шеф, оторвавшись от бумаг, привычно вежливо приветствовал меня, заметил, что мой наставник Вадим Симаков сейчас в командировке, но что начальник сам даст мне задание, но чуть позже. И тут же проводил меня меня в общую комнату, где я часто бывала в дни моей практики, и выделил мне в постоянное пользование рабочий стол.
   Стол находился на юру, у самой двери, но выбора не было. Присела на стул с железными ножками с обитым дерматином сидением. Дверь в шаге за спиной, все мимо ходят, место неуютное. Я уже знала, что предыдущая владелица стола перед моим появлением ушла в декретный отпуск. Стресс первого дня работы, ощущение запертых за тобою ворот, было для меня так горестно, что внутренне я понадеялась со временем последовать ее примеру, хотя оснований для таких надежд пока не имелось.
   В комнате стояли еще шесть столов, но людей почти не было. Камеральные помещения – обычные комнаты, где сотрудники анализировали результаты измерений, выводили формулы процессов, а также просто общались – опустевали через полчаса после начала рабочего дня. Проскочив проходную тютелька-в-тютельку, сотрудники бросали на свои столы сумочки, зонты или газеты – обозначали присутствие – и растекались по этажам здания. Поначалу, не торопясь приходили в себя после езды в общественном транспорте: мужчины, с небольшим вкраплением дам в своем кружке, курили на лестничной площадке, женщины прихорашивались в туалете или захаживали «в гости» к подругам, работающих в других секторах и лабораториях, чтобы обменяться новостями и похвастаться обновками.
   И лишь часам к десяти постепенно входили в рабочее русло, и комната затихала. А часть народа удалялась проводить эксперименты в другие помещения. Настраивали аппаратуру на измерительных стендах, испытывали модели в малых бассейнах лаборатории. А те работники, что оформляли документы, сновали по кабинетам, охотясь за подписями начальников, относили пачки исписанных от руки листов в машбюро или в секретный отдел. Эти же «бумажные» специалисты, занимались перепиской со сторонними организациями, подготавливали сводные отчеты по теме. И непременно группа специалистов всегда отсутствовала по самой уважительной причине – они участвовали в заводских сдачах или во флотских испытаниях на всех морях бывшего Союза.
   А временное и незаконное отсутствие на рабочем месте без затей маскировалось сумочками, зонтами, шалями и пиджаками на спинках стульев. Эти предметы не только заменяли опоздавшего хозяина, но делали незаметным и растянутый вдвое обеденный «час», и поход в гости к бывшим сокурсникам, работающим на дальнем конце огромной территории научного городка, и преждевременный уход домой. Хотя последнее случалось редко, так как охрана в проходной придерживалась жестких позиций, и подкупить или уговорить охранниц, чтобы выпустили пораньше, удавалось с трудом.
 
   Предоставленная сама себе, я бессмысленно выдвигала и задвигала пустые ящики в тумбе стола, размышляя, чем бы их заполнить. В один положила принесенный технический справочник, в другой – чистый блокнот, авторучку, карандаш и запасную расческу, предварительно пройдясь ею по голове. У меня вьющиеся волосы, и, без частого приглаживания их я буду выглядеть лохматой – поэтому и принесла запасной гребень. Два ящика остались незанятыми. Покончив с обустройством, устремила задумчивый взгляд, скользнувший мимо пустых столов передо мной, в окно. Синее апрельское небо до щемящей боли в груди манило на свободу, а видимая из окна часть вытянутого здания опытового бассейна казалась мне сейчас железнодорожным составом, застывшем на запасном пути.
   На мой отсутствующий взгляд обратил внимание другой человек. Он сидел в стороне, обособленно, будто у начальник – хотя начальником не являлся. Это был ведущий инженер Николаев: сухонький, казавшийся мне стариком, участник Отечественной войны. Я еще на практике заметила, что он вечно придирается к сотрудникам с какими-то пустыми замечаниями и старалась не попадаться ему на глаза лишний раз. Но теперь мы обитатели одной комнаты, придется налаживать отношения. Он усёк, что я сижу без дела, и приказал командным тоном:
   – Галя, бери свой стул и тащи к моему столу! Поможешь отчет сверить!
   Его узко посаженные, зеленоватые глазки нацелились на меня, и спрятаться от них некуда.
   Хотя Николаев занимает должность ведущего инженера, но я так и не разобралась, кого и куда он ведет. Я прозвала его про себя «начальником чемодана». Каждое утро приносит он из спецхранилища обшарпанный чемоданчик из черного кожзама, с железными уголками, срывает нить с пластилиновой пломбы, откидывает крышку чемодана и с важным видом осматривает свои сокровища – секретные бумаги. Все сотрудники сдают ему свои секретные блокноты, если приходится делать запись под грифом. Но с блокнотами тут сплошная комедия! Вадик меня уже просветил: пишешь ради удобства на первой попавшейся бумажке, ее и домой, под одеждой можно унести, если захочется вечером поработать. Вадик большой разгильдяй, над режимными правилами только подсмеивается, но – голова! Потому – то бездельничает целыми днями, то дома, ночами, над расчетами корпит. Недаром он кандидатскую прежде всех своих сокурсников защитил. Так вот, говорил он мне, чиркаешь на чем попало, а конечный результат можно и в спецблокнот набело переписать, чтобы спецотдел не привязывался. Но то Вадик! Старина Николаев иначе к вопросам секретности подходит. Он будто священнодействует, когда вечером, поплевав на личную печатку, пришлепывает ее к размягченному пластилину. Контрольная нитка стережет сохранность замочка. А днем, в промежутке между вскрытием и запечатыванием пломбы, он шуршит листами белесой кальки, извлеченными из чемодана.
   Кальки, «синьки»[3] – ох этот ужасный канцелярит – становились страницами будущих отчетов. Их сверяли с рукописным текстом в блокноте (с пронумерованными листами, прошитом нитками и закрепленными сургучной печатью). Николаев считал эту сверку архиважным делом, и всегда привлекал девушек-помощниц, к мужчинам не обращался.
   Увидев, что я не тороплюсь тащить стул, ведущий повторил просьбу-приказ. Я медлю, мое самолюбие задето. Я ведь теперь не лаборантка-практикантка, мог бы для такой работы и девушку-техника привлечь. Я же с сегодняшнего дня – инженер. Но в комнате, кроме нас двоих, никого нет, придется мне идти к нему на вычитку, раз я ничем не занята. На мое счастье дверь приоткрывается, и я вижу круглое лицо нашего «Жванецкого».
   Он просит зайти в его кабинет для продолжения разговора. Я тотчас отлипаю от своего стула, и, не дожидаясь позволения Николаева, бегу в кабинет шефа.
   Начальник озадачивает меня творческой работой: требуется рассчитать интенсивность звука в каюте корабля – другое дело! Тема знакомая, проходили ее еще на четвертом курсе, надо только выполнить расчет с заданными параметрами. Мне все ясно, я и спешу на рабочее место: не терпится приступить к настоящей работе!
   За время моего отсутствия общая комната снова наполнилась народом. И постоянные обитатели вернулись, и незнакомая сотрудница из соседнего сектора пожаловала, стоит посреди комнаты, рука в бок, говорит о путевке на базу отдыха. Я прислушалась: возмущается! Обижена, что при жеребьевке ей не досталось путевки. Наши сотрудники поддерживают ее возмущение – им тоже в разное время не досталось дефицитных вещей или услуг. Позже я убедилась, в институте на социальную сферу выделялось мало средств. Не хватало мест в детские лагеря и на базы отдыха, рядовые инженеры и младшие научные сотрудники с трудом выбивали поездки в санаторий или турпутевку по стране. Говорят, так было не везде. Мои знакомые, работающие на заводах, по их словам, подобных проблем не имели. Рабочий класс, а заодно и обслуживающих его инженеров снабжали чуть лучше.
 
   В беспутный разговор о путевках врезался прокуренный голос Николаева, он монотонно читал проверяемый текст. Пока я ходила к шефу, «начальник чемодана» нашел себе помощницу, ну и слава богу. Она с карандашом в руке вылавливала замеченные опечатки в чистовике. А я пыталась отгородиться от этой какофонии, сосредоточиться среди шумного базара над искомыми децибелами шума в расчете. Помог адреналиновый азарт: первое задание – как экзамен в институте, хочется блеснуть, произвести впечатление. Однако обнаружила, что нет при себе главного инструмента: логарифмической линейки – счетного устройства из трех совмещенных линеечек, бывшее в ходу до появления калькуляторов. Робко касаюсь рукой спины впереди сидящей женщины, молчаливой Татьяны, прошу линейку – она одалживает. Завтра непременно принесу из дома свои принадлежности.
   Комната снова опустела. Кто-то, накинув плащи, заторопился в столовую. Еще один, достав из книжного шкафа запрещенный к пользованию электрочайник, отправился с ним в туалет за водой. Я и сама ощутила, как сосет «под ложечкой», но знаю, что до начала обеденного перерыва еще двадцать минут. Так что держусь. Но дверь за моей спиной распахивается, и в комнату влетает моя подруга Маринка – пышнотелая, рыжеволосая, с улыбкой до ушей – с ней я подружилась, проходя практику. Она почти абориген в лаборатории, пришла годом раньше, работает на испытательном стенде. У нас две неисчерпаемые темы для разговоров. Одна связана с «Андроповым». Мы единодушно осуждаем его и за выговоры, вынесенные кому-то, и за неправильное, на наш взгляд, распределение отпусков и за сухую манеру держаться. А другая тема – наш дружочек Вадим Симаков: он поочередно был дипломным руководителем вначале у подруги, затем у меня.
   Маринка, встав у моего стола, заверещала над моим ухом:
   – Галка, ты уже здесь! Я вспоминала, что ты должна выйти в эти дни на работу! Что же ко мне не заглянула? – И чуть тише добавила. – Идем быстрее в столовую, «Андропов» сегодня на совещании, проверок не ожидается!
   Вижу краем глаза, как Николаев в своем углу сдвигает обшлаг пиджака и многозначительно стучит по циферблату часов. Но я, игнорируя его намек – дескать, рановато на обед собралась – живенько забегаю за шкаф, снимаю с крючка, прибитого к его задней стенке, свое пальто и следом за Маринкой – в коридор. Веду себя совсем по-школярски.
 
   Выкатились на улицу. Столовая почти рядом, в двухэтажной бетонно-стеклянной «коробке», облицованной гранитной крошкой. Многие перебегают без верхней одежды, обгоняют нас. Скоро я поняла, куда они так спешили. Достаточно было заглянуть в обеденный зал: у нас самообслуживание, и очередь к раздаче серпантином в три кольца вьется. Маринка сразу меня за рукав прочь потащила, заявила, что опоздали, надо было приходить часом раньше, к открытию, наплевав на наш график режима. Предложила пойти погулять по территории, и вернуться сюда уже к закрытию.
   Погода отличная, в начале апреля, днем уже стойкий плюс на термометре, и солнце по-весеннему слепит глаза. Вышагиваем по чистому сухому асфальту. Здание общепита осталось за спиной, сворачиваем на дорожки, мощеные плитками. Семеним мелкими шажками, стараясь не западать каблуками в расщелины. Слева яблоневый сад – он пока еще в спячке – справа открытый бассейн с зеленоватой мутной водой. Бассейн не для купания, а тоже для испытания моделей, но сейчас испытателей не видно. Постояли у воды: полное ощущение, что гуляем в городском парке. Хочется, по-девичьи, взяться под ручки и идти, шепчась о наших секретах. Секреты водятся, как правило, у Маринки.
   Она продолжает работать в группе Вадика и намекает, мне, что учит он ее не только законам физики. Но облом состоит в том, что у него имеются жена и пятилетний сын. А сама Маринка, напротив, не замужем.
   Однако по территории «под ручку» ходить не принято. Все делают вид, что перемещаются из корпуса в корпус лишь по делам службы.
   Но иногда гуляющие забывают о маскировке. Навстречу движется романтическая пара – он и она. Старые: обоим к пятидесяти! Плечом к плечу, ладонь в ладони! Их лица освещены улыбками. Эти двое мне незнакомы, наверно, из чужого подразделения. Заметив нас, они, как школьники застигнутые за проказами, быстро размыкают руки.
   Чуть посторонясь на узкой дорожке, пропускаем встречных «романтиков». Выждав, когда их шаги стихли у нас за спиной, Марина авторитетно поясняет, что нам, если хотим укрыться от въедливых глаз сослуживцев, лучше гулять по другую сторону опытового бассейна. Ведь, чтобы обойти кругом вытянутое на два километра здание, полдня потребуется; и без особой надобности свои в такую даль не забираются. С той половины влюбленные парочки приходят к нам, а наши забредают к ним. Есть и гуляющие одиночки, но их меньше.
   Но, когда идешь по делу на другую половину территории, просвещает Марина, дорогу можно и сократить. Она показывает на пешеходный мостик над крышей здания опытового бассейна – такие обычно на узловых станциях над рельсами возводят.
   Возвращаться не торопимся, гуляем дальше. Немного посплетничали о незнакомой мне паре. Выяснилось, что Маринка знает фамилию мужчины: оказалось, руководитель другого подразделения. Поражаюсь ее осведомленности. От обсуждения посторонних людей разговор плавно перетекает к нашим баранам.
   Маринка опять заводит речь о нашем наставнике Вадиме. Вначале поет ему дифирамбы: кандидат наук, «ума палата», эрудит, какого поискать! Я тоже вставляю словечко – он и меня успел поразить знанием редкостных поэтов и художников. Как-то нашел случай блеснуть. И как он щелкает четырехэтажные интегралы, тоже была свидетелем. Но вечная снисходительная ухмылка на его лице меня не впечатляет. Тем более, что лицо бледное, отечное, кожа несвежая. Пристрастие Вадика к алкоголю уже и мною замечено. Может, поэтому выглядит он старше своих тридцати двух лет. И совсем не красавец, роста среднего, полноват. Однако же любит щегольнуть одеждой: костюм из дорогой ткани, сшит в ателье на заказ. В общем, личность неординарная, а как мужчина – смотря, на чей вкус!
   С Маринкой все ясно: она вся пылает чувствами к этому физику-лирику. Рассказывает, что недавно вместе с ним проводила измерения на стенде, кроме них двоих – никого. Оба выпили по рюмашке спирта и началось…. Перебиваю ее: удивляюсь, откуда спирт. Смеется над моей наивностью. Оказывается, сотрудникам перед командировкой на корабли, на флот, выдают канистры спирта для технических целей. Но мужики зря продукт не переводят, а внутрь употребляют. Спирт, как напиток, и название имеет – «шило». И начинают «причащаться» еще перед поездкой, на рабочем месте, а в командировке и вовсе всякие границы теряют. Вспоминаю, что несчастный Вадим, объясняя мне преобразования интегралов, часто отворачивался, дышал в сторону. И не только он. Другие парни тоже порой какие-то странные по коридорам ходят.
   Марина углубляется в недавние переживания. Рассказывает, как он в любовных признаниях перед ней рассыпался, как стихи читал. Пытаюсь представить милые подробности чужого флирта в декорациях измерительного стенда: стеллажи с приборами; гул вибрирующей модели, похожей на крупную рыбину; всплески зеленоватых синусоид на экране осциллографа. И двое – уже не рука в руке, а лицом к лицу.
   Подруга однако спохватывается, притормозила откровенничать. Заявляет, что с женатым не собирается связываться, но я вижу по ее заблестевшим глазкам, что ей трудно будет справиться с собой. Вадим ей очень нравится! Поколебавшись, задаю вопрос на грани фола: было? Она уходит от прямого ответа, резко меняет тему. Вспоминает вдруг, как хорошо Симаков отзывался о моей дипломной работе, предрекал мне хорошую карьеру в ЦНИИ. Но в этот теплый весенний день о карьере совсем не думается, тем более о возвращении на рабочее место. Снова болтаем о разном, обсуждаем недавний концерт непревзойденного артиста-сатирика Аркадия Райкина, где обе побывали, купив билеты у культорга лаборатории. Я ходила с мужем, а она с каким-то соседом: может, и в самом деле с Вадиком у нее – это так. Продолжаем обсуждать концерт, вспоминаем репризы, расходящиеся по народу цитатами: «в греческом зале, в греческом зале…».
   Законные сорок пять минут нашего отдыха давно истекли, мы не торопимся, но все же поворачиваем назад. Возвращаемся в наш ареал – мимо яблоневого сада, мимо бассейна – заходим в опустевшую столовую. Очереди к раздаче уже нет, но и в меню почти все блюда вычеркнуты. Берем, что осталось. А оставались к этому времени обычно мочалистые, дурно пахнущие котлеты, приготовленные из несвежего фарша. Хотя посетителей мало, отыскать чистый стол трудновато: на зеленых пластмассовых столешницах рассыпаны хлебные крошки и косточки от рыбы или курицы, краснеют свекольные лужицы от пролитого борща. Поскольку самообслуживание, то посуду сотрудники относят к окошку мойки сами, но вытирать столешницы некому. С трудом находим почти чистый столик: только рассыпаны хлебные крошки – сметаю их носовым платком. На трапезу уходит десять минут: худосочные котлеты запиваем компотом из сухофруктов. Компот – неизменный и фактически единственный десерт всего общепита, всех заведений общественного питания.
 
   У входа в корпус Отделения, нос к носу, сталкиваемся с «Андроповым». Он, шел со стороны административного здания и, безусловно, видел, как мы выходили из столовой – стометровая дорожка от двери до двери просматривается насквозь, тем более, что кроме нас на улице никого: все сотрудники давно сидят на рабочих местах. Прямой, как столб, «Андропов» возвышается над нами, и требует ответа, почему мы так припозднились. Маринка что-то лепечет, я молчу. Он предлагает нам обеим написать объяснительную записку и сдать ее секретарю.
   Уныло опустив голову, возвращаюсь на рабочее место. С момента моего ухода на обед прошло полтора часа, в два раза больше положенного времени. Зато теперь усиленно тружусь над заданием, продвинулась еще чуть-чуть, но дальше – опять застопорилось. На память формулу не знаю, а нужной книги под рукой нет. Решаю посмотреть этот раздел вечером, дома. А тут и звонок в коридоре включился! Так и хочется сказать – звонок с урока! Хотя трудно назвать звонком эту вопящую над площадкой второго этажа сирену: ее звуки пробивают перекрытия и стены, достигая отдаленные уголки акустического Отделения. После звонка всем следует покинуть рабочие помещения в ближайшие полчаса (для сверхурочной работы в здании требуется письменное разрешение).
   Домой с двумя пересадками добираюсь только к восьми вечера, по дороге еще захожу в магазин. В конце рабочего дня прилавки почти пусты, но хлеб-булку да плавленые сырки к завтраку покупаю. Муж Толик сейчас находится в командировке. Толик тоже работает в нашем ЦНИИ, но по смежной специальности, в другом подразделении. И начало работы у нас не совпадает, и обеденный перерыв разнесен, да и в столовые придется ходить в разные – в институте их три или четыре. Во время практики я разок в его столовую добиралась, далековато. Еще слышала от Маринки, что имеется привилегированная кают-компания, для начальства. Видимо, из нее наш «Андропов» и возвращался, когда засек нас.
   Раз Толик сейчас далеко в море, участвует в ходовых испытаниях на флоте, то покупать хлеб придется мне – обычно эта обязанность закреплена за ним. Хлеб покупаю на всю нашу составную семью. Живем мы, уже говорила, вместе с моими мамой и дедом – ее отцом. Мама врачом работает, а дед пенсионер, ветеран Завода Штурманских приборов – под его влиянием я и в Корабелку поступила; дед участвовал в моем воспитании и заменил мне оставившего семью отца.
   А совсем недавно с нами была еще и бабуля. Ей я обязана всем, кроме инженерной профессии: всем домашним навыкам и всем творческим взлетам. Бабушка всегда говорила, что у меня все получится! Помнится, она умирала, уже не вставала с постели, а я читала ей вслух свою первую публикацию в молодежной газете «Смена». Сейчас понимаю, что лучше б, чем мучить ее той статьей, сказала бы ей лишний раз, как люблю ее.
 
   Мама с дедом уже поели, смотрят телевизор в своей комнате, а мне в своей еще и прибраться надо. Утром-то, как гардероб перебирала, решая, какое платье на работу надеть, все так и осталось на диване раскиданным. А комнатка восемь метров, ровно каюта, для которой я шум на работе рассчитывала – повернуться негде, если беспорядок. Наконец, убралась. Подогрела на сковороде остатки макарон, присыпала их тертым сыром. Вымыла посуду: и сковородка, и миска из-под сыра, и терка – все на меня. Тому, кто последним ужинает, всегда приходится гору посуды вымыть. А ведь надо еще и отнести все на общую кухню, и воды на газе согреть. Пока по нашему длиннющему коридору набегаешься: туда-обратно-снова туда, сил даже у меня, молодой, не остается. Смотрю на часы, пора и ко сну отходить. И голова уже не варит, чтобы какие-то формулы смотреть. Закинула учебник в сумку, завтра на работе и разберусь. И еще логарифмическую линейку туда же бросила, и таблицы Брадиса, библию каждого математика той поры.
* * *
   На следующее утро, как до рабочего места добралась, сразу за вычисления, только принесенные книжки-принадлежности в ящики стола разложила – обживаю его.
   Расчеты завершила до обеда: Привыкла, по-студенчески быстро работать, курсовик спихнуть и забыть!
   После обеда понесла начальнику сектора «Жванецкому» выполненное задание. Он вначале не понял, зачем я явилась:
   – Что-то непонятно, Галя?
   – Вот, закончила расчет. Посмотрите.