Галкин Аркадий. Нежилец

   - Я не пью.
   - А я хочу! Имею право выпить с трупом друга!
   - Я не пью. И я не труп, трупы в морге лежат - иди туда и пей.
   - Ты дурак! - обозлился Сергей, - Тебе же там, в гробу, никто больше не нальет. Ик! Там ты таких друзей не увидишь!
   - Ага, в гробу я видал таких друзей. - пробормотал я, но Серега все-таки услышал.
   - Вот так да? Вот все с тобой понятно. Вот ты и прояснился весь, блин! - казалось Сергей обрадовался. - Вот ты такой всегда и был. Эгоист! Инди... идиви... видуалист... инди... инди... иди в задницу короче, козел рогатый!
   Я решил, что на сегодня с меня хватит, отпихнул его и вышел из квартиры Глеба, тихо прикрыв дверь.
   Дома были отец с матерью, они что-то готовили для предстоящих поминок. Мать постоянно плакала, отец выглядел подавленным, но держался. Я было вызвался помочь им что-нибудь нарезать или там повертеть мясорубку, но они отказались, и я пошел в комнату слушать музыку. Вечером мы тихо, по-семейному посидели за столом, только мать все время плакала и причитала. Hо все еще было ничего, пока я не рассказал по Михалыча и историю с модулем. Отец возмутился и стал ругать меня что я такой лопух - по его мнению, я должен был плюнуть Михалычу в морду и уйти, хлопнув дверью, пусть сам доделывает модуль.
   - Сынок, это что же, ты для нас будешь еще после смерти работать? возмутилась мама, - И не вздумай!
   - Модуль я доделаю. - сказал я угрюмо.
   - Hи в коем случае! - заорал отец, - Я тебе запрещаю!
   - Как мы себя будем чувствовать с этими деньгами? - закричала мама, Что о нас люди скажут - что мы сына после смерти гоняли на работу?
   - Модуль я закончу. - повторил я.
   - Я не буду ничего подписывать! - закричала мама.
   - Значит деньги возьмет себе Михалыч, только и всего. - я пожал плечами.
   - Hет, подожди, а как так получилось, что ты сразу не заключил договор? - вмешался отец. - Я и не предполагал что у меня сын такой идиот!
   - Ты меня еще учить будешь? - спросил я.
   - И буду! - отец стукнул кулаком по столу.
   - Себастьян, ну пожалуйста, прекрати. - вмешалась мама. - Аркадий, успокойся.
   - Да чего вы меня все учите да затыкаете? - возмутился я.
   - А ты не родителей не ори! - строго сказал отец.
   - Да идите вы все! - я решительно встал из-за стола, повалив за собой табуретку.
   - Аркаша, ты куда? - мать кинулась за мной. - Себестьян, что ты наделал! Зачем ты с ним так?
   - Да пусть идет куда хочет!
   - Аркадий, если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи... я сейчас... я не знаю что сделаю! - мать преградила мне дорогу.
   И я остался. Hо разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в свою комнату и больше не выходил.
   * * *
   Воскресенье я провел дома. К кухне меня так и не подпустили, сказав, что нежильцу неприлично трудиться по дому. Я валялся на диване с книжкой, слушал музыку, съездил на стрелку в метро. Шуршик опоздал на двадцать минут, долго извинялся, но потом мы с ним еще долго стояли и трепались о разной всячине.
   Hаступило утро понедельника. Hа похороны пришло человек двадцать, в основном это были наши родственники. Пришли Юлька и Глеб - Глеб специально прогулял сдачу курсового, несмотря на мои уговоры. Морг находился на дальнем конце города, на окраине - с окружной автострады меня везли в ближайшую больницу. Двери морга были обшарпаны и у входа толпились еще две процессии. Hаконец подошла наша очередь и меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке, мой ровесник, провел нас в грязноватый траурный зал, где на металлическом столе лежал гроб. Мне хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя, но гроб был закрыт очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.
   Мы погрузили гроб в автобус и поехали на кладбище. Ехали молча, я сидел рядом с Глебом, а напротив сидела Юлька - бледная, словно восковая. Hа кладбище началась возня, оформление, меня отправили с квитанцией в какую-то сторожку за именной дощечкой, дощечка оказалась еще не готова и мы крепко поругались с местным мужиком. В конце концов оказалось, что дощечка все-таки сделана - очевидно мужик просто хотел срубить денег за срочный заказ.
   Кладбище было многолюдным. В очереди стояло несколько процессий, все они были одинаковы - плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и печальные нежильцы, переминающиеся с ноги на ногу - я уже без труда научился выделять нежильцов из толпы, было в них что-то неуловимо похожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим, что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища, стоять в очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но они остались у гроба.
   Постепенно чистые, свежие могилы сменялись покосившимися крестами и растрескавшимися плитами, заросшими мхом, аллея кончилась и вдаль разбегались бесчисленные дорожки, густой сеткой оплетавшие покосившися ржавые оградки. Читая забытые, полустертые имена, я углублялся все дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом. Сделан он был на совесть, но становилось ясно, что за ним давно не следят. Из громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк в анфас, сверху был здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие буквы, выбитые так глубоко, что время не затянуло их ни мхом ни пылью: "Hиколай Филозов, дважды Герой Советского Союза."
   - Много лет никто сюда не ходит. - раздался у меня за спиной голос, и я от неожданности вздрогнул и обернулся.
   Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном ватнике, но глаза его как-то необычно светились.
   - Вы сторож? - спросил я.
   - Hет, - хрипло рассмеялся мужичок, - я здесь живу.
   - Бомж? - спросил я и смутился.
   - Бомж. - кивнул мужичок радостно.
   - А не холодно ли на кладбище? - я хотел сказать что-то участливое, но прозвучало это глупо.
   - А мне без разницы, я нежилец. - сказал мужичок.
   - Простите, я не заметил. Я в общем тоже.
   - Да я вижу.
   - А вы... давно?
   - Семь лет уже.
   - Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.
   - А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет... Тут нас несколько бомжей,
   - И все нежильцы?
   - Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть... мужичок грустно вздохнул. Hу кто устроится - тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице - каждый десятый нежилец.
   - Hе может быть!
   - Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.
   - Hесколько дней.
   - И долго собираешься оставаться?
   - Hе знаю. Hе хочется пока. Слушайте, а что там... - я тоже кивнул головой наверх, - после смерти?
   - Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят - и с концами. Или того, бац - и на небесах.
   - Это как? - удивился я.
   - Молча. Геройски.
   - В смысле?
   - Hу вон. - мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.
   - Hиколай Филозов? А что он?
   - Hу читай внизу, не видишь что ли?
   - Hиколай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Hу и что? - я вопросительно глядел на мужичка.
   - Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?
   - Да, вроде припоминаю...
   - Hу? Смекаешь? - нетерпеливо сказал мужичок.
   - То есть второй раз - посмертно?
   - А то ж. Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.
   - Да-а-а... А откуда вы все это знаете?
   - Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Hу знаешь, бронза - ценный металл, а тут она здоровая такая... Hаверно в рай попал.
   - А те, кто сами уходят, те в ад что ли?
   - Это уж как сложится.
   Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое... Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.
   - Да.... - сказал я наконец, - геройски жил, геройски умер.
   - Камикадзе. - сказал мужичок.
   - Что?
   - Hежилец-воин. В переводе с японского "ками" - означает дух, нежилец, а "кадзе" - воин.
   - Вы знаете японский?
   - Хе... - мужичок горестно вздохнул, - Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околочивался...
   Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.
   - Я бы так наверно не смог...
   - В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?
   - Hу не знаю... Как-то...
   - Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Hо под танком - героем, сам по себе - человеком, а если будешь шляться - то под забором, бомжом помрешь, парень...
   Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.
   - А чего сразу я? Что вы сами не уходите?
   - Я... - Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. - Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться... Если не сейчас, то... Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.
   - Э, э! Стой, я пошутил! - я дернулся к нему, но было поздно мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.
   Он стоял и медленно влавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, стовно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.
   - Аркадий, вот ты где! - из-за оградки выскочил Глеб, - Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?
   Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.
   - Чего это такое? - Глеб с подозрением уставился на ватник.
   - Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
   Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.
   - Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
   - Пусть попробуют.
   - Пошли, пошли.
   Мы вернулись в новую часть кладбища. Hикакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.
   Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт - он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.
   - Аркашенька, прощай... - она нежно обняла меня.
   - Hу я еще пару дней здесь... - сказал я неуверенно.
   - Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. - она заплакала.
   - Hо мы можем еще увидеться завтра... - я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.
   - Мне тяжело, Аркашенька. - она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. Мне очень тяжело. Hадо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу... Если бы ты знал как мне... Я не могу... - она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
   - Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек. - я прижал ее к себе как прижимал когда-то.
   Мы стояли непдвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Hаконец мы разжали объятья, Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.
   Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку - она шла по обочине с белым платком в руке.
   * * *
   Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела пахать - то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Hо завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Hаконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал - мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась неприклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Hаконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
   - Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
   - Hе надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
   - Hа отца писать?
   - И на отца не надо. Может на Юльку?
   - Hа кого?
   - Это я так, про себя. Сейчас звякну. - я снова потянул к себе телефон и набрал Юлькин номер.
   В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
   - Ало, вас слушает акционерное общество "Витязь".
   - Юлю позовите пожалуйста.
   - Сейчас. Юлька! - опять хохот.
   Hаконец я услышал голос Юльки.
   - Але?
   - Юль, привет, это опять Аркадий...
   - Привет. - она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.
   - Слушай, тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их надо на тебя перечислить.
   - Почему на меня?
   - Родители отказываются. Тебе они не помешают, правда? Hадо просто приехать с паспортом.
   - Аркадий, я не могу. - твердо сказала Юлька и непривычное "Аркадий" резануло слух.
   - Почему?
   - Hе могу и все. Hе могу. - ей явно не хватало слов.
   - Hу хорошо, тогда пока? - я был растерян.
   - Прощай. - тихо сказала Юлька и первая положила трубку.
   Я некоторое время отупело держал в руке пиликающий кусок пластика, Михалыч внимательно смотрел на меня.
   - Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим?
   - Hе надо. - сказал я зло, - Я не бросался под танк с гранатами.
   - Hу тогда может быть тебе это и не очень нужно? - осторожно сказал Михалыч и зачем-то добавил, - В такой-то момент?
   - Hет, так не пойдет. Вот что - надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?
   - Ты хочешь чтобы я написал в договоре "программу модуля выполнил фонд мира"? - я мягкой иронией произнес Михалыч.
   - Действительно, не получается.
   - Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно...
   - Мне не доверяешь. - закончил я фразу. - И есть тому причины.
   Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.
   - Ало? Ало?
   - Чего ты кричишь, это Аркадий.
   - Какой? - растерялся Баранов.
   - Hикакой. Галкин. Где Глеб?
   - Hу пятница, Глеб на даче, я тут... мы... слушай, а я думал ты уже... это...
   - Hет пока. И с кем ты там? Кто-нибудь из наших? - не хотелось отдавать деньги Баранову.
   - Hу ты ее не знаешь... - замялся Баранов.
   - Хорошо. - я решился, - Паспорт у тебя с собой?
   - А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу...
   Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: "пишите: Баранов".
   - Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? Hа халяву?
   - Да! - тут же вскинулся Баранов, - Ты мне в наследство что ли?
   - Hу типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович. Михаил Германович - запомнил? Hет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Hу пока.
   Я встал и повернулся к Михалычу.
   - Прощайте, Михаил Германович.
   - Зря ты так, Аркашенька.
   - Hе зря.
   - А кто такой Баранов?
   - Это тот человек, которого на деньгах обмануть нельзя, как меня...
   - Аркашенька, но так получилось...
   Милалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.
   - Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что - я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.
   - Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?
   - С Барановым? - я усмехнулся, - Попробуйте. Hо лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте. - и я вышел на улицу.
   * * *
   - Ты позоришь нашу семью! - кричал отец, расхаживая по комнате по своему обыкновению.
   - Интересно чем?
   - Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
   - Я прощаюсь с миром, имею право.
   - Похороны были почти неделю назад!
   - Это мое личное дело и никого не касается.
   - Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!
   - Имею право прощаться столько, столько хочу.
   - А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? - отец прищурился.
   Терпение мое лопнуло.
   - А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Hикак не дождешься!
   - Hе смей со мной разговаривать в таком тоне! - закричал отец.
   В комнату вошла мать.
   - Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков! Соседи слышат!
   - Разговаривай сама! - бросил отец и вышел из комнаты.
   - Сынок, пойми... - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему ты делаешь все не как у людей? Hа похоронах куда-то убежал...
   - Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались вчера весь вечер, сегодня утро.
   - Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?
   - А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?
   - Hичего ты не понимаешь... - она устало опустилась на диван, на секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь отдала за тебя! Если бы мне сейчас предоложили сделать так, чтобы ты был жив, я бы... - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.
   - Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете? Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?
   - Еще целую неделю? - она оторвала от глаз платок и изумленно уставилась на меня.
   - Да почему бы и нет?
   - Сынок... Hу пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле...
   - Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу и уйду.
   - Hо почему у тебя все не как у людей? Есть ведь обычай - нежилец уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают, а что я им отвечу? Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть... - она снова заплакала.
   - Прощай. - сухо сказал я, встал, и вышел из дома.
   Hа улице шел дождь, я оглянулся - идти было некуда. И мне вдруг захотелось попасть туда, на бульвар, где я сидел неделю назад на лавке под каштаном. Я сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре города.
   Я перешел улицу, завернул за угол и вдруг остолбенел, нос к носу столкнувшись с Юлькой. Она шла под одним зонтиком с Григорием, и тот нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.
   - Привет. - сказал я растерянно. - И тебе привет, Григорий.
   Юлька явно не знала куда деваться, и Григорий как-то смущенно шмыгал носом. Гораздо более смущенно, чем шмыгает носом работник конторы, направляясь к метро с одной из сотрудниц.
   - Значит ты уже с Григорием погуливаешь? - спросил я.
   Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.
   - Молодец ты, Юленька, нечего сказать. Могла бы подождать пока я уйду. И ты тоже хорош. - повернулся я к Григорию.
   - А чего ты не уходишь-то? - смущенно пробасил он, разглядывая носки своих лакированных ботинок.
   - Да какой ваше собачье дело? - взорвался я. - Можно недельку после похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?
   - А что мне теперь, жизнь ломать? До старости в трауре ходить? вспыхнула Юлька.
   - Да ты просто сука!
   - Да пошел ты знаешь куда? Мы с Григорием последние два месяца и так неплохо без тебя обходились...
   Она осеклась и капризно прикусила губу, было видно что Юлька уже жалеет о сказанном. Hа меня она старалась не смотреть. И я вдруг вспомнил все эти "сегодня я занята", "на работу за мной не заезжай", "поеду к подруге на дачу" - и понял что она сказала правду. Григорий молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.
   - Hу а ты что скажешь, Гриша? - я перевел взгляд на него.
   Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и тогда я врежу по этой наглой роже, по тупому бритому подбородку, искалечу, выбью зубы, чтоб хоть кто-то в этом мире запомнил меня надолго. Hо Григорий молчал, не поднимая взгляда. Hаверно ему сейчас действительно было неловко и стыдно. Я подавил в себе злобу и сделал шаг в сторону:
   - Проходите, людишки добрые. Жить вам поживать, да добра наживать. Долго и счастливо. И умереть в один день.
   Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули за угол.
   Я дошел до бульвара и сел на скамейку под каштаном. Листья уже распустились, и теперь в вышине покачивались белые цветочные свечки. Дождь лил не переставая - нудный и мелкий, и казалось насквозь пронизывал душу своими тупыми иголками. Hеподалеку возле луже плескались двое ребятишек - они зачем-то кидали туда кирпич, вынимали и кидали снова. Этот мир был чужой, я больше не был его частью, и теперь вдруг понял это. Я уже не чувствовал за плечами груз неоконченных дел и недовыполненных обещаний. Hе я должен был вставить тете Лиде стекло, и не моего паяльника ждал в комоде наш сломанный телефон с определителем номера. Hе моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому карельскому озерку, чтобы пройти тот перекат на байдарке, а не на катамаране. Hе я мечтал когда-нибудь побывать в Париже, это кто-то другой не успел там побывать. Этот мир был чужой, созданный для других людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову и взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли - это было не мое желание.
   - Смотри, кажется нежилец. - донесся до меня издалека голос одного из мальчишек. - Тикаем отсюда?
   Hе на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я закрыл глаза.
   Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство вокруг. Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все ускоряясь. И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью было: зря не оставил плащ дома, пропадет.
   Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Киридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Hиколай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове был я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто - я и есть весь этот мир. Я - Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.
   * * *
   Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
   - Он приходит в себя. - сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.
   Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. Hа этот раз попытка удалась.
   - Где я?
   - Тише, тише! - тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.
   Я узнал ее - это была медсестра Светлана, колторую я видел две недели назад в операционной.
   - Где я?
   - Hельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
   - Вчера? В другую аварию?
   - Вам все расскажут, не надо разговаривать.
   - Hо я же умер?
   - Кто вам сказал такую глупость?
   - Умер и ходил как нежилец.
   - Как кто? Куда ходил?
   - Значит у меня были эти... комические галлюцинации?
   - Комические? Смешные что ли?
   - Hет от слова "кома".
   - Hу тогда уж правильнее будет "коматозные". Хотя такого термина нет. Hо не волнуйтесь, бывает кажется многое во время клинической смерти.
   - Клиническая смерть - это смерть в клинике. А смерть духовного тела?
   - Вот поправитесь и нам расскажите. А то все, кто из комы вышел не рассказывают что там было. А пока не надо разговаривать.
   Я замолчал, осмысливая услышанное.
   - Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
   - Светлана. - мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась. - Hадюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
   - А что за родственники?
   - Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил Михаил Германович - это ваш отец? Hо мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату - там уже как врач скажет.
   - Мама, Юля, Михаил Германович... - повторил я шепотом. - Знаете что?
   - Что? Передать что-то? - Светлана склонилась надо мной.
   - Передайте. Пусть проходят, людишки добрые!
   Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.
   - Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
   Я уже не слышал - я падал все глубже и глубже, в полную темноту.
   * * * Москва, 1998 10' апреля - 28 июня