- Послушная девочка - и разумная вдобавок. Нет, не полагается. Просто запрись в каюте на пару с револьвером и вышибай мозги любому, отворившему дверь. Кроме, само собою, меня.
Глава 5
Глава 5
Роскошная кают-компания выдавалась окнами - не могу сказать "иллюминаторами" - на кормовой отрезок палубы, где красовалась мачта и торчали стрелы подъемных устройств, лишь смутно различимые в темноте, за мокрыми от дождя стеклами. Оставалось уповать, что вахтенный рулевой и капитан способны видеть больше моего, и помогают себе надежным радаром.
Плыли мы с довольно приличной скоростью, судя по стуку и лязгу судовых машин где-то под ногами, а предварительно изученная мною карта Норвегии свидетельствовала: берег чертовски предательский, изрезанный глубокими заливами, ощетинившийся каменистыми мысами. Не тот берег, вдоль которого в штормовую ночь можно мчать, очертя голову.
Я утешился мыслью, что корабль этот - и, пожалуй, капитан его - годами ходил за рубежи Полярного круга и возвращался назад в целости и сохранности. Опыт - неплохая вещь, и весьма облегчает жизнь...
В кают-компании горланил "кретиноскоп", являвший нам сборище норвежских любителей решать загадки - позор и срам всенародного размаха. Одно дело - бахвалиться вопиющим и полным невежеством в приятельском кругу, и совсем иное - выставлять свою глупость на обозрение целой стране. А также сопредельным Швеции и Дании, между прочим.
Лишь немногие из пассажиров, расположившихся в кают-компании, краем глаза следили за жалким телевизионным фарсом. Остальные мужественно - и женственно - пытались не замечать субъектов, исступленно ломавших головы над непроницаемо темным, таинственным именем великого древнегреческого поэта: "Г... МЕР". Не доставало единственной буквы, и вот ее-то межеумки отыскивали, тужась и пыхтя от непомерного мозгового напряжения... Боги, боги бессмертные!
Снова, как и в самолете, я втихомолку подивился: что же это за общество, позволяющее одному остолопу с лишней монеткой в кармане истязать ближних, алчущих мира и спокойствия? Позволяющее просто уплатить, повернуть выключатель и навязать окружающим экранное действо, способное повергнуть в истерику даже умеренно развитого орангутанга? Но время для раздумий над подобными неприятностями было неподходящим.
Я увидел подле входной двери красный рюкзак - родного братца тому, который давеча снесли по трапу на пристань. Владелец обнаружился почти немедля. В углу, справа - там, где он мог следить за каждым новоприбывшим, делая вид, будто всецело поглощен предстающим на голубом экране "Лугом Кудесников"... Парень поспорил бы с самим Гаем Юлием Цезарем, по преданию, могшим читать, писать, слушать и разговаривать одновременно. Ибо, изучая гостей и глядя в телевизор, он умудрялся еще и пожирать глазами пару изящных, обтянутых нейлоновыми чулками, ног. Учитывая редкость подобного зрелища в нынешней, облаченной брюками, Скандинавии, укорять парня было бы несправедливо.
Но меня неизмеримо больше привлек усевшийся подле девицы пожилой субъект - довольно маленький, хрупкий, неброский. Обладатель пушистых седых волос, тщательно зачесанных, дабы по возможности прикрыть обозначившуюся розовую лысинку.
Маленький, хрупкий, седовласый, безобидный с виду человек, сообщил Хэнк Прист, описывая доктора Эльфенбейна. Миниатюрна и весьма приглядна, сказал он о Грете. Вот и великолепно. Вражеские главнокомандующие объявились на самом что ни на есть виду. Пускай отдыхают и терпеливо ждут, покуда настанет их черед... А сейчас приличествовало уделить внимание мелкой сошке. Усердным подчиненным...
Парень обернулся, понукаемый необъяснимым первобытным ощущением. Я весьма неоригинально зову такое чувство шестым. Обернулся - и узрел меня во всей непревзойденной и трудноописуемой красе.
Мгновение-другое норвежец попросту не знал, как отнестись к нежданному открытию. Я пялился на него прямо в упор: безо всяких изысканных шпионских уловок либо диверсантских тонкостей. Парень, к чести его будь сказано, уставился мне в зрачки с откровенным вызовом.
"Оба мы отлично знаем, что именно приключилось нынче вечером!" Так надлежало толковать выражение голубых, нахальных, самоуверенных глаз. "И что теперь поделаешь, а, приятель?" Надлежало отдать противнику должное: самообладания норвежцу было не занимать стать.
Я знал: передо мною опытный убийца, преуспевший в последнем покушении всецело. Но сам парень, разумеется, не подозревал о собственной удаче. Тем лучше. Для меня. Отнюдь незачем прибавлять врагу заслуженной и оправданной самоуверенности. И без этого попотеть придется...
Глаза, подметил я, были очень голубыми. До неприличия. Лет норвежцу исполнилось около тридцати с небольшим хвостиком. Впечатляюще мужественная физиономия. В первую голову, подумал я угрюмо, ею впечатляется сам обладатель. Пожалуй, не без оснований гордится эдакой внешностью... Ишь, звезда голливудская, герой ковбойский... Храбрец, атлет, умелец - и зверь бешеный в придачу. Полнейший "джентльменский набор".
Тем лучше.
Ибо я - не храбрец, отнюдь не атлет, умеренно умелый и временами бешеный истребитель... А излишне уверенные в себе субъекты опрокидываются тем легче, чем глубже презирают худосочного с их точки зрения и недостаточно прыткого врага. Пускай презирает - лишь бы опрокинулся исправно...
Я легонько дернул головой, требуя от парня выйти наружу. Ответного знака не последовало. Я уничтожающе осклабился, наклонился, поднял красный рюкзак и преспокойнейшим образом прошествовал вон, успев приметить, как недоуменно и яростно расширились голубые глаза.
Один-один в мою пользу - если учитывать ошибки самого Эльфенбейна, бравшего на службу людей неуравновешенных. Следовало воспользоваться услугами личности, менее заботящейся о своей бравой репутации. Менее склонной бросать вызов и принимать оный.
Парень, коль скоро его хоть чему-то наставили, прочитал мое досье от корки до корки. Знал: неприятель опасен и многоопытен. Решил: тем большую славу стяжаем...
Правда, полагаю, что ему велели держаться от меня подальше - удовольствоваться женщиной, спровадить Мадлен в соленые глубины и тем возрадоваться. Но парню позарез хотелось утвердиться во образе мужественном, чужой дерзости не приемлющем, наглости не спускающем... Нельзя же, в самом деле, открыто намекать мужской особи: ты, голубчик, мышцами вышел, да рылом выиграл - но в порядочную компанию не суйся, укокошат!
Незачем было соваться в порядочную компанию. Коль скоро, конечно, мою компанию можно титуловать порядочной... Однако, норвежскому герою не терпелось доказать полное и несомненное превосходство над старой заморской плесенью. С его точки зрения, я был непоправимо и беспросветно стар... Тем хуже для меня - и тем лучше.
Подонки остаются подонками - по какую сторону Атлантики ни родились бы. Числились подонками со времен доисторических, и отнюдь не улучшились в продолжение столетий... Пожалуй, проиграли предкам в бесшабашности и размахе - всего лишь. У пещерного костра, или на улицах цивилизованного Санта-Фе - повсюду наткнетесь на представителей одного и того же удалого племени...
Тем хуже для них, задиристых. Я распахнул дверь настежь. Столкнулся с весьма недружелюбным порывом встречного ветра. С пеной, несомой навстречу тем же ветром. Неприятное ощущение, осмелюсь доложить - хотите верьте, хотите нет.
Попытайтесь и попробуйте испытать сами... На палубе не замечалось ни души.
Я сбросил рюкзак. Путаться в лямках, когда настанет решающая минута, не годилось. А владелец вещевого мешка должен был вылететь наружу весьма и весьма разгневанным.
Так и вышло.
Хотя, признаю: парень изрядно призадумался, и даже остолбенел - если правильное слово употребляю. Наверное, не сумел примириться с мыслью, что окаянный супостат орудует столь небрежно. Следовало ждать подвоха - где-то, как-то, по неведомым соображениям. Напоминаю: парень казался хлыщом, но вовсе не глупым.
В его самозащищающей системе наверняка наличествовал предохранитель - и пылал сейчас, родимый, ярким электрическим пламенем, вопя: стерегись! берегись! подожди!
Парень окликнул меня от выходной двери, повел взором; опять окликнул.
Я обернулся и вознаградил его наизлобнейшим взглядом; и перебросил похищенный рюкзак через поручни.
Прямо в море.
Соленое.
Холодное.
Бездонное...
Парень возмутился до глубин души.
Позабыв простейшие меры предосторожности, он двинулся вперед - оскорбленный, непререкаемо яростный, мстительный: истинный потомок викингов. Как и я, между прочим...
Удивления достойно: у субъекта оказались очень длинные, развевающиеся по ветру волосы. Развевающиеся, конечно, лишь после надлежащего освобождения из плена, учиненного шпильками, заколками, кружевами - чем бишь, скрепляют нынче мужские прически? В правой руке обретался револьвер - прекрасная и весьма полезная для знающего человека вещь.
Парень, по всей вероятности, злился, припоминая женщину, которой полагалось утонуть, но которая нарушила и спутала хитрые планы, выплыв и уцелев. Но, убейте меня, вовек не пойму, зачем неподражаемые рукопашные бойцы - викинги - отращивали столь длинные кудри, за которые так удобно хвататься в ближней схватке. Уже не принимаю во внимание крупного бисерного ожерелья на закаленной шее. Возьми да удави... Если нитка выдержит. Глупость. Чистейшая.
Парень явно хотел не просто убить, а и перепугать намеченную жертву перед гибелью до полусмерти. Обычно так и приключается, если ты не удосужился вселить в неприятеля страх Божий. И на подобное зазнайство можно рассчитывать почти всегда.
Я, без похвальбы скажу, угадал мгновение, отводившееся выстрелу. Особо и гадать не приходилось - подожди, покуда палуба выпрямится после очередного раскачивания, вот и все. Остальное следовало определить по глазам и стойке противника - наука нехитрая.
Револьвер вознесся. Я, точно старая добрая жаба, метнулся влево, распластался в воздухе, шлепнулся. Выбросил вперед правую руку. Заранее снятый и смотанный ремень, оснащенный хитроумной Маковской пряжкой - большой, тяжелой, отточенной по краям до бритвенной остроты, - прянул, обвился вокруг правой, опорной щиколотки норвежца прежде, несли тот сообразил, в чем дело и отпрыгнул...
Парень был вовсе не столь умел и грозен, сколь предполагал сам. Не дрыгать ногою следовало, а гашетку нажимать. Ремень - весьма неприятное оружие в рукопашной стычке, но какой прок от ремня, зажатого рукой покойника? Стрелять надлежало - и только.
Пытаясь освободиться от нежданной помехи, норвежец действовал сообразно природным инстинктам, которые, разумеется, полезны и хороши - но не всегда. Мы, к примеру, стараемся обуздать определенные природные стремления, и тратим на это долгие часы психологической подготовки. Например, не провожай взором застреленного тобою человека - не следи, куда шлепнется. Не спеши смаргивать, если прямо в физиономию несется вражеский кулак - замах может оказаться ложным, и получишь аккурат под ложечку в тот неуловимо быстрый миг, покуда веки остаются прикрытыми... Да мало ли естественных побуждений подавлять приходится в нашем деле?
Пытаясь освободиться от ремня, супостат неразумно упустил отличную возможность продырявить мне башку. На это я и рассчитывал, увидав, как вызывающе держится белобрысый, насколько высокого мнения он о своей боеспособной и всесокрушающей персоне. Когда-то я уже говорил: профессиональные силачи почти не поддаются дрессировке в огнестрельном смысле. Тем хуже для них.
Я рванул за ремень и выдернул из-под неприятеля обе ноги - точнее, правую вышиб, а левая вылетела независимо и самостоятельно. Бедолага приземлился прямиком на копчик: падение болезненное и не всегда полезное для здоровья.
Револьвер отлетел и заскользил по выдраенным доскам.
Норвежец непроизвольно дернулся ему вослед - новая ошибка. Лучше было плюнуть на оружие, высвободиться и кинуться на меня с голыми руками. Крупный, мускулистый, парень преотлично мог бы удавить или изувечить знакомую вам стоеросовую жердь безо всякой пороховой подмоги.
Но, повторяю: неприятель рванулся к ускользающему револьверу. Подсознательное движение. Оставалось только рвануть вторично, снова распластать норвежца на палубе и бросить раскрутившийся, более не способный служить затяжной петлей ремень. Отнюдь не ставлю этой сообразительности себе в достоинство. Так учили.
Я взвился, оказался на ногах и заботливо пнул пытавшегося проделать то же самое норвежца в висок. Полуоглушенный парень закрылся руками, ожидая удара в лицо. Третья ошибка.
Развернувшись, я проворно сгреб его за лодыжки и поволок поближе к поручням. Ухватил за пояс, приподнял, перекинул через борт. Мгновение-другое парень - полагается отдать ему должное, действительно силен оказался - висел, намертво вцепившись в металлическую сетку, натянутую меж перилами и палубными досками. Ребром ладони я ударил по одной руке, ребром подошвы раскровавил другую и от души понадеялся, что поблизости нет никого, способного услыхать вопль обрушившегося в хляби норвежца. Вопль неожиданно жалобный, почти плаксивый.
Рассчитывать на полное уединение было, конечно же, чистой наивностью. Тяжело дыша, опираясь на округлый поручень, я поймал краем глаза быстрое движение. Маленькая фигурка склонялась к оброненному стволу. Всецело сосредоточившись на верзиле, я временно и непростительно прекратил следить за окружающим.
Девица почти преуспела в самоотверженном своем начинании - только я прыгнул из последних силенок и водрузил подметку на револьвер прежде, чем Грета успела подобрать его.
Девица распрямилась. Поглядела в упор. Так и есть: нейлоново-чулочная особа, не без оснований принятая мною за Грету Эльфенбейн. Маленькая, проворная, темноволосая, темноглазая. Довольно хорошенькая... Но, право слово, ночка для красивых девиц выдалась неблагоприятная. Опираюсь отнюдь не на астрологические таблицы, а на простой здравый смысл.
Завывавший над палубой ветер трепал и терзал Гретино платье - весьма изысканное и дорогое. Непоправимо разметывал хитрую, замысловатую прическу, тоже стоившую немалых денег. Хотя в последних парикмахерских вывертах я не понимаю ни аза, но отличить волосы, уложенные в модном салоне, от волос, приводившихся в порядок собственными дамскими силами, еще способен.
- Вы... - еле слышно сказала Грета, - вы убили его!
Голос прозвучал обвинительно. Хм!.. Английское произношение было исключительно внятным, если не придираться к явному акценту.
- Швырнули человека на верную смерть! Прямо в штормовые волны!
Как и много лет назад, при несколько схожих обстоятельствах, я раздраженно ответил:
- Что же было делать, поцеловать его? Мисс Эльфенбейн отмолчалась.
- Не посылайте своих приятелей по душу Мадлен Барт. Разве что у вас имеются лишние приятели.
Я выдержал паузу, дожидаясь ответа. Девица Эльфенбейн хотела, вероятно, изречь тираду яростную и угрожающую. В то же время - презрительную и полную достоинства. Несовместимые вещи - особенно, если вы стоите на шаткой палубе и вовсю пытаетесь не шлепнуться, да при этом обеими руками удерживаете срываемую ветром блузку. Драматические монологи следует на сцене читать...
Я безмолвствовал. Ветер принялся за юбку Греты, явил моему бесстыжему взору препикантнейшие резинки нейлоновых чулков и тем окончательно испортил впечатление от начатой речи. Повернувшись, девица ринулась наутек и заперлась в каюте.
Придется бедняге немножко привести себя в порядок - ив прямом смысле, и в переносном... Не желая завязывать новых стычек (на один вечер и так доставало приключений), я возвратил ремень в брючные петли, подобрал трофейный револьвер - выяснилось, пистолет! С ума я спятил, или старею понемногу? - исследовал его при неярком свете палубных фонарей.
Изящная заморская игрушка. "ЛАМА. Габилондо и Тетушка Виктория. Испания. Калибр: .380".
Умопомрачительно: пистолет был уменьшенной копией сорокапятикалиберного автоматического кольта. И открытый боек имелся, и предохранитель на рукояти наличествовал. Не истолкуйте неверно, я никакой злобы не таю против армейского кольта - прыгает в руке, словно бешеный, зато стреляет исправно и мощно. Великолепная, заслуженная пушка. Но зачем же прилежно копировать весьма громоздкий и неуклюжий полевой пистолет, если хочешь производить удобное карманное приспособление для самообороны, предназначающееся законопослушным гражданам? С неменьшим успехом возможно создавать маленькую действующую модель противотанкового орудия, чтобы охотиться на оленей...
Задержавшись на достаточно долгое время - так я надеялся, - пора было и убираться. Я спрятал пистолет и возвратился в кают-компанию. Седовласого мужчины - самого Эльфенбейна - тоже не было ни слуху, ни духу. Пожалуй, отец и дочь отправились восвояси, дабы учинить летучий военный совет. Я надеялся, решение примут разумное. Дай-то Бог. Судя по рассказам, доктор Адольф Эльфенбейн достаточно долго процветал вопреки закону, чтобы колотиться головой о потолок и жаждать мести, лишившись малозначащего, легко заменяемого подручного.
Постучавшись в дверь, которая обреталась двумя палубами ниже, я услыхал решительное "войдите". Диана Лоуренс по-прежнему восседала на койке, при полном освещении, держа револьвер наизготовку, дабы отразить любых и всяческих пиратов-абордажников. Я втайне думал застать ее спящей как сурок - или, по крайности, выбравшейся из мокрого, не по росту шитого костюма. Ничуть не бывало. Только сбросила жакет и слегка расчесалась. Умная девочка, не желала нарваться на возможную неприятность, оставшись в неглиже...
Похвальное рвение к служебному долгу. И револьвер держит уверенно; рука не дрожит. Надлежало признать: для особы, принадлежавшей к сборищу профанов, не способных сыскать впечатляющего чучела в собственной среде, Лоуренс обнаружила незаурядные задатки по части пистолетно-револьверной. Говорю задатки, ибо предыдущего опыта не отмечалось: я вынужденно пояснил ей разницу меж гашеткой и курком. Но Диана изрядно отличалась от прочих молодых дам, которые берут оружие с таким видом, словно принимают на попечение гремучую змею, обожравшуюся гремучей ртути.
- Все в порядке? - осведомилась моя напарница. - Тебя долгонько не было.
- Наверху - в порядке. А здесь?
- Ни души, никто не беспокоил... - Диана помолчала и прибавила: - Я догадалась обо всём. И знаю, чем ты занимался.
- Умница, - ответил я. - Нацелься этой штукой в сторону от моего брюха, ладно? Теория гласит: не держи на мушке того, кого не собираешься в итоге расстрелять.
- Извини.
Диана опустила револьвер. Ей вполне достало времени просохнуть и обогреться; а белый джемпер с высоким воротом (принадлежавший ранее Эвелине Бенсон), хотя и пострадал от вынужденного полоскания морской водой, выглядел неизмеримо лучше, не будучи полускрыт внушительным жакетом. Причесанная, чуток порозовевшая, Диана казалась почти человекообразной.
Симметричное, овальное лицо. Загадочные зеленые глаза, И белая - отнюдь не бледная, но именно белая, по ближайшем рассмотрении, кожа. Столь чарующая и влекущая в нынешнем загорелом и закаленном веке. Дианой и впрямь было можно залюбоваться.
- Человек, убивший Эвелину, - сказала она. - Рассмотревший Эви толком и пристально... Я обманула его на сходнях, верно; проскочила мимо в мокрой одежде, залепив лицо волосами. Но разгляди меня парень средь бела дня - впору было бы писать пропало. И ты... убил его. Поневоле.
- Конечно, - промолвил я.
- Убил?
- Разумеется. Ведь за этим и выписали заокеанское страшилище, верно? А я предупредил Хэнка: противника ждут неприятные сюрпризы.
Диана поколебалась.
- Но ведь остался второй? Спустившийся на берег? Он, по твоим же словам, тоже получил возможность рассмотреть Эвелину. Я озадаченно изучал собеседницу. Мисс Лоуренс опрокидывала все привычные представления о любителе в юбке. Изначально я готовился урезонивать застенчивую, замкнутую личность, колотящую себя в грудь, извергающую обвинения, брызжущую слюной, когда напарник бесчеловечно попирает простейшие правила гуманного обращения с ближними. Горький предшествовавший опыт был тому порукой.
Стоило ждать хотя бы привычных воплей - негодующих и потрясенных. Однако воплей не отмечалось.
- Мальчишка? - уточнил я с вызывающим равнодушием. - Не изволь беспокоиться. Просто малолетний хулиган, и все тут.
- Но ведь и его придется... усмирить? Рано или поздно?
Голос прозвучал непринужденным спокойствием. Я понял: в кои веки, по чистой случайности, выпало работать с настоящим алмазом. Чистой воды. С уникальным явлением. А к добру это было, или к худу - оставалось выяснить.
- Мальчишка вышел в Бергене. А мы плывем. К северу. И беспокоиться о парне вовсе ни к чему. По крайней мере, до утра.
- Ты принимаешь игру с переодеваниями чересчур уж серьезно, - заметила Диана. - Даже убивать готов направо и налево, чтобы не провалить спектакля.
- Пожалуй... Это хорошее оправдание, согласен. Диана сощурилась.
- Мстите, мистер Хелм? - пробормотала она чуть погодя.
- Как правило, я не расшибаюсь в лепешку, дабы отметить невинно - либо заслуженно - пролитую кровь. И, будь покойна, рисковать ради мести заданием не собираюсь. Но если можно отплатить без труда и со вкусом - отчего бы и нет? Не пристало эльфенбейновским ребяткам швырять людей за борт, коль скоро сами не готовы немного искупаться.
Не сводя с меня взора, Диана облизнула губы. В зеленых глазах плясали проказливые искорки.
- И ты предписал парню полночную ванну?
- Да, голубушка, - откликнулся я. - Терапевтическое воздействие по методике профессора Хелма. Я рекомендовал молодцу полное воздержание от стрельбы, провел посредством ботинка легкий массаж головы и прописал полночную ванну... Весьма благотворно сказывается на нервной системе. Успокаивает. Навеки... Ты потрясена?
- Отнюдь нет, - невозмутимо сказала Диана. - Видите ли, мистер Хелм... Если я все едино здесь, лучше не упустить ничего, и обо всем доведаться досконально. Даже о хладнокровном убийстве. Обо всем...
Диана глубоко вздохнула и продолжила - не столь самоуверенно:
- Всегда была добропорядочной девушкой... Нет-нет, не девственницей безмозглой, не подумайте! Но я старалась держаться в рамках, подобающих существу цивилизованному. Понимаете? Мирному. Снисходительному. Уступчивому. Разумному. Искренней стороннице мирных, разумных, благотворных затей. Ненасильственных, разумеется - иначе ни мирными, ни благотворными эти затеи не будут. Понимаете? К этому следует стремиться, или миру вообще не уцелеть! Люди вроде вас, люди, размахивающие револьверами, - опасные, уродливые анахронизмы, угрожающие современному обществу, рубящие его под корень... Скажете, что нет?
Я не сказал ничего. Да мисс Лоуренс и не требовалось ответа. Я рассеянно внимал равномерному шуму корабельных машин, делавшему крохотную каюту местом не просто уютным, а и безопасным, надежно защищенным ото всякого подслушивания извне.
- Я устала, - тихо произнесла Диана. - О, если бы я только могла заставить вас почувствовать: как я утомилась, притворяясь... Не покойной Мадлен Барт! - вовсе нет!.. Я притворяюсь отродясь. Делаю вид, что живу среди воображаемого общества... Как любой сверстник. Почти любой. Да я по части притворства еще и с вами посостязаюсь, мистер Хелм!
Боги мои! Боги бессмертные!..
Коль скоро в окружности четырехсот миль наличествует хоть один психопат, мающийся расщеплением личности, - не извольте сомневаться: достанется в товарищи нам, и никому иному. Судьба... "Кисмет", как выражаются турки. Рок.
- Голубушка! - промолвил я ласково: - Ты дверью ошиблась. Душевнобольных пользуют направо по коридору, за поворотом.
- Ничего ты не понял, - невозмутимо изрекла Диана. - Я, видишь ли, призвание свое отыскала - здесь, в этой мерзкой, тесной каютке; а сидела, между прочим, не скидывая одежды, которую с Эвелины содрали. Вон теми нежными лапками. Я десять раз умирала от испуга; не пришло в голову, а, Мэттью Хелм? И наслаждалась каждой минутой невыразимого страха, между прочим!
Диана успела подняться. И сунуть револьвер за пояс. И пройтись от стены к стене.
- Я мысленно уложила десятка два нападающих: всякий раз, когда шаги в коридоре звучали. Не подумал?
- Великолепное достижение, - хмыкнул я. - Особенно учитывая, что в револьвере всего пять зарядов.
- Пять?.. Я полагала, шесть...
- Всеобщее заблуждение, - уведомил я. - Запас патронов зависит исключительно от модели. Бывает пять, шесть, восемь выстрелов... Иногда - очень редко - семь. Не подозревала?
- О чем? - негромко спросила Диана.
- Прекрасно знаешь, о чем.
- О чем, бишь, мы беседовали?..
- Не о том, любезная. Но сразу отвечаю: кукиш. С маком. Опиумным.
- Да?
- Да. Не собираюсь отправляться с вами в постель, госпожа Лоуренс, хотя сие было бы отличной закуской к незабываемому вечеру.
Воспоследовала краткая тишина. Затем Диана заразительно расхохоталась.
- Помилуйте! - провозгласила она. - Да неужто к этому одному все и сводится? Пожалуй, да... Она лукаво ухмыльнулась".
- И вы, разумеется, абсолютно правы, не желая потворствовать прихотям женщины, которой самое место в обитой войлоком палате, за прочной решеткой. То есть... Если вы преступно воспользуетесь минутным помрачением душевнобольной особы - как после этого собственную совесть угомоните?
- Совесть ослабла и охрипла, - уведомил я. И снова припомнил те же слова, сказанные другой женщине, при других обстоятельствах, много лет назад... О, как молод я был тогда! Сравнительно молод. И как непринужденно отправил женщину к праотцам... Все течет, и все переменяется; но прежние фразы сплошь и рядом звучат свежо...
Плыли мы с довольно приличной скоростью, судя по стуку и лязгу судовых машин где-то под ногами, а предварительно изученная мною карта Норвегии свидетельствовала: берег чертовски предательский, изрезанный глубокими заливами, ощетинившийся каменистыми мысами. Не тот берег, вдоль которого в штормовую ночь можно мчать, очертя голову.
Я утешился мыслью, что корабль этот - и, пожалуй, капитан его - годами ходил за рубежи Полярного круга и возвращался назад в целости и сохранности. Опыт - неплохая вещь, и весьма облегчает жизнь...
В кают-компании горланил "кретиноскоп", являвший нам сборище норвежских любителей решать загадки - позор и срам всенародного размаха. Одно дело - бахвалиться вопиющим и полным невежеством в приятельском кругу, и совсем иное - выставлять свою глупость на обозрение целой стране. А также сопредельным Швеции и Дании, между прочим.
Лишь немногие из пассажиров, расположившихся в кают-компании, краем глаза следили за жалким телевизионным фарсом. Остальные мужественно - и женственно - пытались не замечать субъектов, исступленно ломавших головы над непроницаемо темным, таинственным именем великого древнегреческого поэта: "Г... МЕР". Не доставало единственной буквы, и вот ее-то межеумки отыскивали, тужась и пыхтя от непомерного мозгового напряжения... Боги, боги бессмертные!
Снова, как и в самолете, я втихомолку подивился: что же это за общество, позволяющее одному остолопу с лишней монеткой в кармане истязать ближних, алчущих мира и спокойствия? Позволяющее просто уплатить, повернуть выключатель и навязать окружающим экранное действо, способное повергнуть в истерику даже умеренно развитого орангутанга? Но время для раздумий над подобными неприятностями было неподходящим.
Я увидел подле входной двери красный рюкзак - родного братца тому, который давеча снесли по трапу на пристань. Владелец обнаружился почти немедля. В углу, справа - там, где он мог следить за каждым новоприбывшим, делая вид, будто всецело поглощен предстающим на голубом экране "Лугом Кудесников"... Парень поспорил бы с самим Гаем Юлием Цезарем, по преданию, могшим читать, писать, слушать и разговаривать одновременно. Ибо, изучая гостей и глядя в телевизор, он умудрялся еще и пожирать глазами пару изящных, обтянутых нейлоновыми чулками, ног. Учитывая редкость подобного зрелища в нынешней, облаченной брюками, Скандинавии, укорять парня было бы несправедливо.
Но меня неизмеримо больше привлек усевшийся подле девицы пожилой субъект - довольно маленький, хрупкий, неброский. Обладатель пушистых седых волос, тщательно зачесанных, дабы по возможности прикрыть обозначившуюся розовую лысинку.
Маленький, хрупкий, седовласый, безобидный с виду человек, сообщил Хэнк Прист, описывая доктора Эльфенбейна. Миниатюрна и весьма приглядна, сказал он о Грете. Вот и великолепно. Вражеские главнокомандующие объявились на самом что ни на есть виду. Пускай отдыхают и терпеливо ждут, покуда настанет их черед... А сейчас приличествовало уделить внимание мелкой сошке. Усердным подчиненным...
Парень обернулся, понукаемый необъяснимым первобытным ощущением. Я весьма неоригинально зову такое чувство шестым. Обернулся - и узрел меня во всей непревзойденной и трудноописуемой красе.
Мгновение-другое норвежец попросту не знал, как отнестись к нежданному открытию. Я пялился на него прямо в упор: безо всяких изысканных шпионских уловок либо диверсантских тонкостей. Парень, к чести его будь сказано, уставился мне в зрачки с откровенным вызовом.
"Оба мы отлично знаем, что именно приключилось нынче вечером!" Так надлежало толковать выражение голубых, нахальных, самоуверенных глаз. "И что теперь поделаешь, а, приятель?" Надлежало отдать противнику должное: самообладания норвежцу было не занимать стать.
Я знал: передо мною опытный убийца, преуспевший в последнем покушении всецело. Но сам парень, разумеется, не подозревал о собственной удаче. Тем лучше. Для меня. Отнюдь незачем прибавлять врагу заслуженной и оправданной самоуверенности. И без этого попотеть придется...
Глаза, подметил я, были очень голубыми. До неприличия. Лет норвежцу исполнилось около тридцати с небольшим хвостиком. Впечатляюще мужественная физиономия. В первую голову, подумал я угрюмо, ею впечатляется сам обладатель. Пожалуй, не без оснований гордится эдакой внешностью... Ишь, звезда голливудская, герой ковбойский... Храбрец, атлет, умелец - и зверь бешеный в придачу. Полнейший "джентльменский набор".
Тем лучше.
Ибо я - не храбрец, отнюдь не атлет, умеренно умелый и временами бешеный истребитель... А излишне уверенные в себе субъекты опрокидываются тем легче, чем глубже презирают худосочного с их точки зрения и недостаточно прыткого врага. Пускай презирает - лишь бы опрокинулся исправно...
Я легонько дернул головой, требуя от парня выйти наружу. Ответного знака не последовало. Я уничтожающе осклабился, наклонился, поднял красный рюкзак и преспокойнейшим образом прошествовал вон, успев приметить, как недоуменно и яростно расширились голубые глаза.
Один-один в мою пользу - если учитывать ошибки самого Эльфенбейна, бравшего на службу людей неуравновешенных. Следовало воспользоваться услугами личности, менее заботящейся о своей бравой репутации. Менее склонной бросать вызов и принимать оный.
Парень, коль скоро его хоть чему-то наставили, прочитал мое досье от корки до корки. Знал: неприятель опасен и многоопытен. Решил: тем большую славу стяжаем...
Правда, полагаю, что ему велели держаться от меня подальше - удовольствоваться женщиной, спровадить Мадлен в соленые глубины и тем возрадоваться. Но парню позарез хотелось утвердиться во образе мужественном, чужой дерзости не приемлющем, наглости не спускающем... Нельзя же, в самом деле, открыто намекать мужской особи: ты, голубчик, мышцами вышел, да рылом выиграл - но в порядочную компанию не суйся, укокошат!
Незачем было соваться в порядочную компанию. Коль скоро, конечно, мою компанию можно титуловать порядочной... Однако, норвежскому герою не терпелось доказать полное и несомненное превосходство над старой заморской плесенью. С его точки зрения, я был непоправимо и беспросветно стар... Тем хуже для меня - и тем лучше.
Подонки остаются подонками - по какую сторону Атлантики ни родились бы. Числились подонками со времен доисторических, и отнюдь не улучшились в продолжение столетий... Пожалуй, проиграли предкам в бесшабашности и размахе - всего лишь. У пещерного костра, или на улицах цивилизованного Санта-Фе - повсюду наткнетесь на представителей одного и того же удалого племени...
Тем хуже для них, задиристых. Я распахнул дверь настежь. Столкнулся с весьма недружелюбным порывом встречного ветра. С пеной, несомой навстречу тем же ветром. Неприятное ощущение, осмелюсь доложить - хотите верьте, хотите нет.
Попытайтесь и попробуйте испытать сами... На палубе не замечалось ни души.
Я сбросил рюкзак. Путаться в лямках, когда настанет решающая минута, не годилось. А владелец вещевого мешка должен был вылететь наружу весьма и весьма разгневанным.
Так и вышло.
Хотя, признаю: парень изрядно призадумался, и даже остолбенел - если правильное слово употребляю. Наверное, не сумел примириться с мыслью, что окаянный супостат орудует столь небрежно. Следовало ждать подвоха - где-то, как-то, по неведомым соображениям. Напоминаю: парень казался хлыщом, но вовсе не глупым.
В его самозащищающей системе наверняка наличествовал предохранитель - и пылал сейчас, родимый, ярким электрическим пламенем, вопя: стерегись! берегись! подожди!
Парень окликнул меня от выходной двери, повел взором; опять окликнул.
Я обернулся и вознаградил его наизлобнейшим взглядом; и перебросил похищенный рюкзак через поручни.
Прямо в море.
Соленое.
Холодное.
Бездонное...
Парень возмутился до глубин души.
Позабыв простейшие меры предосторожности, он двинулся вперед - оскорбленный, непререкаемо яростный, мстительный: истинный потомок викингов. Как и я, между прочим...
Удивления достойно: у субъекта оказались очень длинные, развевающиеся по ветру волосы. Развевающиеся, конечно, лишь после надлежащего освобождения из плена, учиненного шпильками, заколками, кружевами - чем бишь, скрепляют нынче мужские прически? В правой руке обретался револьвер - прекрасная и весьма полезная для знающего человека вещь.
Парень, по всей вероятности, злился, припоминая женщину, которой полагалось утонуть, но которая нарушила и спутала хитрые планы, выплыв и уцелев. Но, убейте меня, вовек не пойму, зачем неподражаемые рукопашные бойцы - викинги - отращивали столь длинные кудри, за которые так удобно хвататься в ближней схватке. Уже не принимаю во внимание крупного бисерного ожерелья на закаленной шее. Возьми да удави... Если нитка выдержит. Глупость. Чистейшая.
Парень явно хотел не просто убить, а и перепугать намеченную жертву перед гибелью до полусмерти. Обычно так и приключается, если ты не удосужился вселить в неприятеля страх Божий. И на подобное зазнайство можно рассчитывать почти всегда.
Я, без похвальбы скажу, угадал мгновение, отводившееся выстрелу. Особо и гадать не приходилось - подожди, покуда палуба выпрямится после очередного раскачивания, вот и все. Остальное следовало определить по глазам и стойке противника - наука нехитрая.
Револьвер вознесся. Я, точно старая добрая жаба, метнулся влево, распластался в воздухе, шлепнулся. Выбросил вперед правую руку. Заранее снятый и смотанный ремень, оснащенный хитроумной Маковской пряжкой - большой, тяжелой, отточенной по краям до бритвенной остроты, - прянул, обвился вокруг правой, опорной щиколотки норвежца прежде, несли тот сообразил, в чем дело и отпрыгнул...
Парень был вовсе не столь умел и грозен, сколь предполагал сам. Не дрыгать ногою следовало, а гашетку нажимать. Ремень - весьма неприятное оружие в рукопашной стычке, но какой прок от ремня, зажатого рукой покойника? Стрелять надлежало - и только.
Пытаясь освободиться от нежданной помехи, норвежец действовал сообразно природным инстинктам, которые, разумеется, полезны и хороши - но не всегда. Мы, к примеру, стараемся обуздать определенные природные стремления, и тратим на это долгие часы психологической подготовки. Например, не провожай взором застреленного тобою человека - не следи, куда шлепнется. Не спеши смаргивать, если прямо в физиономию несется вражеский кулак - замах может оказаться ложным, и получишь аккурат под ложечку в тот неуловимо быстрый миг, покуда веки остаются прикрытыми... Да мало ли естественных побуждений подавлять приходится в нашем деле?
Пытаясь освободиться от ремня, супостат неразумно упустил отличную возможность продырявить мне башку. На это я и рассчитывал, увидав, как вызывающе держится белобрысый, насколько высокого мнения он о своей боеспособной и всесокрушающей персоне. Когда-то я уже говорил: профессиональные силачи почти не поддаются дрессировке в огнестрельном смысле. Тем хуже для них.
Я рванул за ремень и выдернул из-под неприятеля обе ноги - точнее, правую вышиб, а левая вылетела независимо и самостоятельно. Бедолага приземлился прямиком на копчик: падение болезненное и не всегда полезное для здоровья.
Револьвер отлетел и заскользил по выдраенным доскам.
Норвежец непроизвольно дернулся ему вослед - новая ошибка. Лучше было плюнуть на оружие, высвободиться и кинуться на меня с голыми руками. Крупный, мускулистый, парень преотлично мог бы удавить или изувечить знакомую вам стоеросовую жердь безо всякой пороховой подмоги.
Но, повторяю: неприятель рванулся к ускользающему револьверу. Подсознательное движение. Оставалось только рвануть вторично, снова распластать норвежца на палубе и бросить раскрутившийся, более не способный служить затяжной петлей ремень. Отнюдь не ставлю этой сообразительности себе в достоинство. Так учили.
Я взвился, оказался на ногах и заботливо пнул пытавшегося проделать то же самое норвежца в висок. Полуоглушенный парень закрылся руками, ожидая удара в лицо. Третья ошибка.
Развернувшись, я проворно сгреб его за лодыжки и поволок поближе к поручням. Ухватил за пояс, приподнял, перекинул через борт. Мгновение-другое парень - полагается отдать ему должное, действительно силен оказался - висел, намертво вцепившись в металлическую сетку, натянутую меж перилами и палубными досками. Ребром ладони я ударил по одной руке, ребром подошвы раскровавил другую и от души понадеялся, что поблизости нет никого, способного услыхать вопль обрушившегося в хляби норвежца. Вопль неожиданно жалобный, почти плаксивый.
Рассчитывать на полное уединение было, конечно же, чистой наивностью. Тяжело дыша, опираясь на округлый поручень, я поймал краем глаза быстрое движение. Маленькая фигурка склонялась к оброненному стволу. Всецело сосредоточившись на верзиле, я временно и непростительно прекратил следить за окружающим.
Девица почти преуспела в самоотверженном своем начинании - только я прыгнул из последних силенок и водрузил подметку на револьвер прежде, чем Грета успела подобрать его.
Девица распрямилась. Поглядела в упор. Так и есть: нейлоново-чулочная особа, не без оснований принятая мною за Грету Эльфенбейн. Маленькая, проворная, темноволосая, темноглазая. Довольно хорошенькая... Но, право слово, ночка для красивых девиц выдалась неблагоприятная. Опираюсь отнюдь не на астрологические таблицы, а на простой здравый смысл.
Завывавший над палубой ветер трепал и терзал Гретино платье - весьма изысканное и дорогое. Непоправимо разметывал хитрую, замысловатую прическу, тоже стоившую немалых денег. Хотя в последних парикмахерских вывертах я не понимаю ни аза, но отличить волосы, уложенные в модном салоне, от волос, приводившихся в порядок собственными дамскими силами, еще способен.
- Вы... - еле слышно сказала Грета, - вы убили его!
Голос прозвучал обвинительно. Хм!.. Английское произношение было исключительно внятным, если не придираться к явному акценту.
- Швырнули человека на верную смерть! Прямо в штормовые волны!
Как и много лет назад, при несколько схожих обстоятельствах, я раздраженно ответил:
- Что же было делать, поцеловать его? Мисс Эльфенбейн отмолчалась.
- Не посылайте своих приятелей по душу Мадлен Барт. Разве что у вас имеются лишние приятели.
Я выдержал паузу, дожидаясь ответа. Девица Эльфенбейн хотела, вероятно, изречь тираду яростную и угрожающую. В то же время - презрительную и полную достоинства. Несовместимые вещи - особенно, если вы стоите на шаткой палубе и вовсю пытаетесь не шлепнуться, да при этом обеими руками удерживаете срываемую ветром блузку. Драматические монологи следует на сцене читать...
Я безмолвствовал. Ветер принялся за юбку Греты, явил моему бесстыжему взору препикантнейшие резинки нейлоновых чулков и тем окончательно испортил впечатление от начатой речи. Повернувшись, девица ринулась наутек и заперлась в каюте.
Придется бедняге немножко привести себя в порядок - ив прямом смысле, и в переносном... Не желая завязывать новых стычек (на один вечер и так доставало приключений), я возвратил ремень в брючные петли, подобрал трофейный револьвер - выяснилось, пистолет! С ума я спятил, или старею понемногу? - исследовал его при неярком свете палубных фонарей.
Изящная заморская игрушка. "ЛАМА. Габилондо и Тетушка Виктория. Испания. Калибр: .380".
Умопомрачительно: пистолет был уменьшенной копией сорокапятикалиберного автоматического кольта. И открытый боек имелся, и предохранитель на рукояти наличествовал. Не истолкуйте неверно, я никакой злобы не таю против армейского кольта - прыгает в руке, словно бешеный, зато стреляет исправно и мощно. Великолепная, заслуженная пушка. Но зачем же прилежно копировать весьма громоздкий и неуклюжий полевой пистолет, если хочешь производить удобное карманное приспособление для самообороны, предназначающееся законопослушным гражданам? С неменьшим успехом возможно создавать маленькую действующую модель противотанкового орудия, чтобы охотиться на оленей...
Задержавшись на достаточно долгое время - так я надеялся, - пора было и убираться. Я спрятал пистолет и возвратился в кают-компанию. Седовласого мужчины - самого Эльфенбейна - тоже не было ни слуху, ни духу. Пожалуй, отец и дочь отправились восвояси, дабы учинить летучий военный совет. Я надеялся, решение примут разумное. Дай-то Бог. Судя по рассказам, доктор Адольф Эльфенбейн достаточно долго процветал вопреки закону, чтобы колотиться головой о потолок и жаждать мести, лишившись малозначащего, легко заменяемого подручного.
Постучавшись в дверь, которая обреталась двумя палубами ниже, я услыхал решительное "войдите". Диана Лоуренс по-прежнему восседала на койке, при полном освещении, держа револьвер наизготовку, дабы отразить любых и всяческих пиратов-абордажников. Я втайне думал застать ее спящей как сурок - или, по крайности, выбравшейся из мокрого, не по росту шитого костюма. Ничуть не бывало. Только сбросила жакет и слегка расчесалась. Умная девочка, не желала нарваться на возможную неприятность, оставшись в неглиже...
Похвальное рвение к служебному долгу. И револьвер держит уверенно; рука не дрожит. Надлежало признать: для особы, принадлежавшей к сборищу профанов, не способных сыскать впечатляющего чучела в собственной среде, Лоуренс обнаружила незаурядные задатки по части пистолетно-револьверной. Говорю задатки, ибо предыдущего опыта не отмечалось: я вынужденно пояснил ей разницу меж гашеткой и курком. Но Диана изрядно отличалась от прочих молодых дам, которые берут оружие с таким видом, словно принимают на попечение гремучую змею, обожравшуюся гремучей ртути.
- Все в порядке? - осведомилась моя напарница. - Тебя долгонько не было.
- Наверху - в порядке. А здесь?
- Ни души, никто не беспокоил... - Диана помолчала и прибавила: - Я догадалась обо всём. И знаю, чем ты занимался.
- Умница, - ответил я. - Нацелься этой штукой в сторону от моего брюха, ладно? Теория гласит: не держи на мушке того, кого не собираешься в итоге расстрелять.
- Извини.
Диана опустила револьвер. Ей вполне достало времени просохнуть и обогреться; а белый джемпер с высоким воротом (принадлежавший ранее Эвелине Бенсон), хотя и пострадал от вынужденного полоскания морской водой, выглядел неизмеримо лучше, не будучи полускрыт внушительным жакетом. Причесанная, чуток порозовевшая, Диана казалась почти человекообразной.
Симметричное, овальное лицо. Загадочные зеленые глаза, И белая - отнюдь не бледная, но именно белая, по ближайшем рассмотрении, кожа. Столь чарующая и влекущая в нынешнем загорелом и закаленном веке. Дианой и впрямь было можно залюбоваться.
- Человек, убивший Эвелину, - сказала она. - Рассмотревший Эви толком и пристально... Я обманула его на сходнях, верно; проскочила мимо в мокрой одежде, залепив лицо волосами. Но разгляди меня парень средь бела дня - впору было бы писать пропало. И ты... убил его. Поневоле.
- Конечно, - промолвил я.
- Убил?
- Разумеется. Ведь за этим и выписали заокеанское страшилище, верно? А я предупредил Хэнка: противника ждут неприятные сюрпризы.
Диана поколебалась.
- Но ведь остался второй? Спустившийся на берег? Он, по твоим же словам, тоже получил возможность рассмотреть Эвелину. Я озадаченно изучал собеседницу. Мисс Лоуренс опрокидывала все привычные представления о любителе в юбке. Изначально я готовился урезонивать застенчивую, замкнутую личность, колотящую себя в грудь, извергающую обвинения, брызжущую слюной, когда напарник бесчеловечно попирает простейшие правила гуманного обращения с ближними. Горький предшествовавший опыт был тому порукой.
Стоило ждать хотя бы привычных воплей - негодующих и потрясенных. Однако воплей не отмечалось.
- Мальчишка? - уточнил я с вызывающим равнодушием. - Не изволь беспокоиться. Просто малолетний хулиган, и все тут.
- Но ведь и его придется... усмирить? Рано или поздно?
Голос прозвучал непринужденным спокойствием. Я понял: в кои веки, по чистой случайности, выпало работать с настоящим алмазом. Чистой воды. С уникальным явлением. А к добру это было, или к худу - оставалось выяснить.
- Мальчишка вышел в Бергене. А мы плывем. К северу. И беспокоиться о парне вовсе ни к чему. По крайней мере, до утра.
- Ты принимаешь игру с переодеваниями чересчур уж серьезно, - заметила Диана. - Даже убивать готов направо и налево, чтобы не провалить спектакля.
- Пожалуй... Это хорошее оправдание, согласен. Диана сощурилась.
- Мстите, мистер Хелм? - пробормотала она чуть погодя.
- Как правило, я не расшибаюсь в лепешку, дабы отметить невинно - либо заслуженно - пролитую кровь. И, будь покойна, рисковать ради мести заданием не собираюсь. Но если можно отплатить без труда и со вкусом - отчего бы и нет? Не пристало эльфенбейновским ребяткам швырять людей за борт, коль скоро сами не готовы немного искупаться.
Не сводя с меня взора, Диана облизнула губы. В зеленых глазах плясали проказливые искорки.
- И ты предписал парню полночную ванну?
- Да, голубушка, - откликнулся я. - Терапевтическое воздействие по методике профессора Хелма. Я рекомендовал молодцу полное воздержание от стрельбы, провел посредством ботинка легкий массаж головы и прописал полночную ванну... Весьма благотворно сказывается на нервной системе. Успокаивает. Навеки... Ты потрясена?
- Отнюдь нет, - невозмутимо сказала Диана. - Видите ли, мистер Хелм... Если я все едино здесь, лучше не упустить ничего, и обо всем доведаться досконально. Даже о хладнокровном убийстве. Обо всем...
Диана глубоко вздохнула и продолжила - не столь самоуверенно:
- Всегда была добропорядочной девушкой... Нет-нет, не девственницей безмозглой, не подумайте! Но я старалась держаться в рамках, подобающих существу цивилизованному. Понимаете? Мирному. Снисходительному. Уступчивому. Разумному. Искренней стороннице мирных, разумных, благотворных затей. Ненасильственных, разумеется - иначе ни мирными, ни благотворными эти затеи не будут. Понимаете? К этому следует стремиться, или миру вообще не уцелеть! Люди вроде вас, люди, размахивающие револьверами, - опасные, уродливые анахронизмы, угрожающие современному обществу, рубящие его под корень... Скажете, что нет?
Я не сказал ничего. Да мисс Лоуренс и не требовалось ответа. Я рассеянно внимал равномерному шуму корабельных машин, делавшему крохотную каюту местом не просто уютным, а и безопасным, надежно защищенным ото всякого подслушивания извне.
- Я устала, - тихо произнесла Диана. - О, если бы я только могла заставить вас почувствовать: как я утомилась, притворяясь... Не покойной Мадлен Барт! - вовсе нет!.. Я притворяюсь отродясь. Делаю вид, что живу среди воображаемого общества... Как любой сверстник. Почти любой. Да я по части притворства еще и с вами посостязаюсь, мистер Хелм!
Боги мои! Боги бессмертные!..
Коль скоро в окружности четырехсот миль наличествует хоть один психопат, мающийся расщеплением личности, - не извольте сомневаться: достанется в товарищи нам, и никому иному. Судьба... "Кисмет", как выражаются турки. Рок.
- Голубушка! - промолвил я ласково: - Ты дверью ошиблась. Душевнобольных пользуют направо по коридору, за поворотом.
- Ничего ты не понял, - невозмутимо изрекла Диана. - Я, видишь ли, призвание свое отыскала - здесь, в этой мерзкой, тесной каютке; а сидела, между прочим, не скидывая одежды, которую с Эвелины содрали. Вон теми нежными лапками. Я десять раз умирала от испуга; не пришло в голову, а, Мэттью Хелм? И наслаждалась каждой минутой невыразимого страха, между прочим!
Диана успела подняться. И сунуть револьвер за пояс. И пройтись от стены к стене.
- Я мысленно уложила десятка два нападающих: всякий раз, когда шаги в коридоре звучали. Не подумал?
- Великолепное достижение, - хмыкнул я. - Особенно учитывая, что в револьвере всего пять зарядов.
- Пять?.. Я полагала, шесть...
- Всеобщее заблуждение, - уведомил я. - Запас патронов зависит исключительно от модели. Бывает пять, шесть, восемь выстрелов... Иногда - очень редко - семь. Не подозревала?
- О чем? - негромко спросила Диана.
- Прекрасно знаешь, о чем.
- О чем, бишь, мы беседовали?..
- Не о том, любезная. Но сразу отвечаю: кукиш. С маком. Опиумным.
- Да?
- Да. Не собираюсь отправляться с вами в постель, госпожа Лоуренс, хотя сие было бы отличной закуской к незабываемому вечеру.
Воспоследовала краткая тишина. Затем Диана заразительно расхохоталась.
- Помилуйте! - провозгласила она. - Да неужто к этому одному все и сводится? Пожалуй, да... Она лукаво ухмыльнулась".
- И вы, разумеется, абсолютно правы, не желая потворствовать прихотям женщины, которой самое место в обитой войлоком палате, за прочной решеткой. То есть... Если вы преступно воспользуетесь минутным помрачением душевнобольной особы - как после этого собственную совесть угомоните?
- Совесть ослабла и охрипла, - уведомил я. И снова припомнил те же слова, сказанные другой женщине, при других обстоятельствах, много лет назад... О, как молод я был тогда! Сравнительно молод. И как непринужденно отправил женщину к праотцам... Все течет, и все переменяется; но прежние фразы сплошь и рядом звучат свежо...