Страница:
Их сила наполнила меня, коснулась чего-то, и я ощутила, как это что-то, чем бы оно ни было, открылось, будто перебросили выключатель. Изнутри моей сущности поднялся прилив энергии, разлился по коже, будто все поры тела источали струйки теплого воздуха. Я тихо ахнула. Вкус этой силы я знала, и это не была сила Жан-Клода. Это был Ричард. Каким-то образом я зачерпнула от силы Ричарда. Интересно, ощутил ли он это там у себя, в другом штате, где работает над дипломом?
Полтора месяца назад, чтобы спасти жизнь нам всем, я позволила Жан-Клоду объединить нас всех троих. Они умирали, и я не могла этого допустить. Иногда Ричард вторгался в мои сны, но в основном Жан-Клод держал нас порознь, потому что иначе выходило слишком мучительно. Сейчас я впервые с тех пор ощутила силу Ричарда. Впервые знала наверное, что эта сила все еще связывает нас и не ослабела. Таково свойство волшебства – его не может убить даже ненависть.
Вдруг пришли слова – слова, которых я до того не знала.
– Я – лупа, я – мать всех, я защитница ваша, убежище ваше, покой ваш. Против всякого зла восстану я вместе с вами. Ваши враги – мои враги. Мы одна плоть и одна кровь. Мы – ликои, мы – стая.
Поток тепла резко прекратился. Я пошатнулась, и только рука Тедди удержала меня от падения на пол.
– Тебе нехорошо? – спросил он низким голосом, таким же внушительным, как вся его фигура.
– Все в порядке, – ответила я и, как только смогла, шагнула назад. Ричард ощутил призыв за сотни миль и отрезал меня от себя. Захлопнул дверь, не зная, что я делаю и зачем. У меня в голове бушевал прилив гнева. Ричард разозлился невероятно.
Мы оба были связаны с Жан-Клодом. Я была его слугой-человеком, а Ричард – его волком. Это была мучительная близость.
– Ты не ликои, – сказала Лоррен. – Ты не оборотень. Как ты это сделала?
– Профессиональный секрет, – улыбнулась я. По правде сказать, я сама не знала. Надо будет сегодня спросить Жан-Клода. Может быть, он знает. Он третий Мастер вампиров за всю их долгую историю, кто смог объединить и оборотня, и человека. Я сильно подозревала, что учебника на эту тему нет и что Жан-Клок делал это куда чаще, чем мне хотелось бы знать.
Тедди встал на колени.
– Ты – лупа.
Остальные последовали его примеру. Они припали к земле, как хорошие покорные волки, хотя Кевину это не нравилось, да и мне тоже. Но я не знала, что здесь формальность, а что – необходимость. Я хотела их покорности, потому что мне не хотелось ни с кем драться и никого убивать. И потому я дала им ползать по полу, водить руками по моим ногам и обнюхивать меня, как собаки. Именно в этот момент вошла сестра.
Все вскочили. Я попыталась объяснить – и осеклась. Сестра просто стояла, пялясь на нас со странной застывшей улыбкой на лице. Потом попятилась, ничего не сделав.
– Я пришлю доктора Вильсона их посмотреть, – сказала онa, закивав очень часто и быстро, и закрыла за собой дверь. Если бы она была на каблуках, мы бы услышали, как она бежит.
Не быть монстром – это имеет свои отрицательные стороны.
7
8
Полтора месяца назад, чтобы спасти жизнь нам всем, я позволила Жан-Клоду объединить нас всех троих. Они умирали, и я не могла этого допустить. Иногда Ричард вторгался в мои сны, но в основном Жан-Клод держал нас порознь, потому что иначе выходило слишком мучительно. Сейчас я впервые с тех пор ощутила силу Ричарда. Впервые знала наверное, что эта сила все еще связывает нас и не ослабела. Таково свойство волшебства – его не может убить даже ненависть.
Вдруг пришли слова – слова, которых я до того не знала.
– Я – лупа, я – мать всех, я защитница ваша, убежище ваше, покой ваш. Против всякого зла восстану я вместе с вами. Ваши враги – мои враги. Мы одна плоть и одна кровь. Мы – ликои, мы – стая.
Поток тепла резко прекратился. Я пошатнулась, и только рука Тедди удержала меня от падения на пол.
– Тебе нехорошо? – спросил он низким голосом, таким же внушительным, как вся его фигура.
– Все в порядке, – ответила я и, как только смогла, шагнула назад. Ричард ощутил призыв за сотни миль и отрезал меня от себя. Захлопнул дверь, не зная, что я делаю и зачем. У меня в голове бушевал прилив гнева. Ричард разозлился невероятно.
Мы оба были связаны с Жан-Клодом. Я была его слугой-человеком, а Ричард – его волком. Это была мучительная близость.
– Ты не ликои, – сказала Лоррен. – Ты не оборотень. Как ты это сделала?
– Профессиональный секрет, – улыбнулась я. По правде сказать, я сама не знала. Надо будет сегодня спросить Жан-Клода. Может быть, он знает. Он третий Мастер вампиров за всю их долгую историю, кто смог объединить и оборотня, и человека. Я сильно подозревала, что учебника на эту тему нет и что Жан-Клок делал это куда чаще, чем мне хотелось бы знать.
Тедди встал на колени.
– Ты – лупа.
Остальные последовали его примеру. Они припали к земле, как хорошие покорные волки, хотя Кевину это не нравилось, да и мне тоже. Но я не знала, что здесь формальность, а что – необходимость. Я хотела их покорности, потому что мне не хотелось ни с кем драться и никого убивать. И потому я дала им ползать по полу, водить руками по моим ногам и обнюхивать меня, как собаки. Именно в этот момент вошла сестра.
Все вскочили. Я попыталась объяснить – и осеклась. Сестра просто стояла, пялясь на нас со странной застывшей улыбкой на лице. Потом попятилась, ничего не сделав.
– Я пришлю доктора Вильсона их посмотреть, – сказала онa, закивав очень часто и быстро, и закрыла за собой дверь. Если бы она была на каблуках, мы бы услышали, как она бежит.
Не быть монстром – это имеет свои отрицательные стороны.
7
Возясь с вервольфами-сиделками, я опоздала на свидание. Читая материалы Мак-Киннона, я опаздывала еще сильнее, но если сегодня будет пожар, я буду очень неудобно себя чувствовать, не подготовившись. Из документов я узнала две вещи. Во-первых, все пожары начинались после наступления темноты, и это тут же навело меня на мысль о вампирах. Да только вампиры не умеют поджигать. Такой способности у них нет. На самом деле огонь – это одна из вещей, которых они больше всего боятся. Да, я видала вампиров, которые умели до некоторой степени управлять уже горящим пламенем. Усиливать или ослаблять пламя свечи – салонные фокусы, но огонь – стихия чистоты. Чистота и вампиры друг с другом не сочетаются. Во-вторых, знакомясь с документами, я поняла, что мало знаю о пожарах вообще и о поджогах в частности. Нужна книга или хорошее разъяснение.
Жан-Клод заказал столик в «Демише» – очень приятном ресторане. Мне надо было забежать домой – в недавно снятую квартиру, – чтобы переодеться. Это настолько меня задержало, что я договорилась встретиться с ним в ресторане. С романтическими свиданиями одна беда – непонятно, куда девать оружие. Женский вечерний наряд страшно неудобен для его скрытого ношения.
Деловой костюм в этом отношении проще, но в нем труднее достать оружие. Любая облегающая одежда затрудняет это действие. Сегодня я надевала юбку с такими высокими разрезами, что пришлось проверить, чтобы колготки и кружевное белье совпадали по цвету и были черными. Я достаточно хорошо себя знала и помнила, что иногда могу забыться и сверкнуть бельем. А если придется доставать пистолет, этого точно не избежать. Так зачем мне белье? Ответ: девятимиллиметровый «файрстар» я запихиваю под пояс.
Пояс – эластичная полоса поверх белья, но под одеждой. Рассчитан на ношение под рубашкой с пуговицами. Свободной рукой дергаешь рубашку вверх, другой достаешь пистолет и voila[1]– стреляешь. С вечерним платьем сложнее, потому что надо поднять ярды ткани, пока дотянешься до пистолета. Лучше, конечно, чем ничего, но только если противник согласен потерпеть. Правда, в этом платье я могу сунуть руку в разрез, вытянуть пистолет, потом вниз, потом вынуть из-под платья. Не слишком быстро, но не так уж и плохо. И еще пояс не сочетается с облегающим платьем. Не бывает жировых отложений в форме пистолета.
Еще я нашла лифчик без бретелек под цвет черным трусам, так что, если убрать платье и пистолет, останусь в кружавчиках. Каблуки были выше, чем я обычно могу выдержать, но либо так, либо укорачивать платье. Поскольку шить я принципиально не хочу, значит, каблуки.
С косметикой, тенями, румянами и помадой я управляюсь отлично. Помада была красной – очень-очень красной, но мне она подходит. Бледная кожа, черные вьющиеся волосы, темно-карие глаза. Я состояла из сплошных контрастов и ярких цветов, так что красная помада была уместной. И я чувствовала, что одета шикарно, пока не увидела Жан-Клода.
Он сидел за столом, ожидая меня. Я увидела его прямо от дверей, хотя передо мной маячил метрдотель. Без разницы – я наслаждалась зрелищем. У Жан-Клода волосы черные и вьющиеся, но что-то он с ними сделал, и они стали тонкими и прямыми, спадали на плечи, слегка завиваясь на концах. Лицо его казалось еще тоньше, как самый деликатный фарфор. Он был не красив – прекрасен. Не знаю точно, что спасало его лицо от некоторого оттенка женственности – что-то такое в линии щеки, в изгибе челюсти, но его нельзя было принять ни за кого другого, кроме как за мужчину. Одет он был во что-то ярко-синее – такого цвета я на нем еще не видела. Короткий пиджак из блестящей почти как металл ткани, с кружевными аппликациями в форме цветов. Сорочка, как обычно, с кружевами в стиле семнадцатого века, но сегодня она была сочного темно-синего цвета, до самого пышного высокого воротника, обрамляющего лицо; кружева выплескивались и из рукавов, прикрывая верхнюю часть изящных белых кистей.
В руке он держал пустой бокал, вертя его ножку в пальцах и глядя, как преломляется в хрустале свет. Он не мог выпить больше глотка вина за раз и очень об этом печалился.
Метрдотель подвел меня к нему. Жан-Клод поднял на меня глаза, и при виде его лица у меня стеснилось в груди, вдруг стало трудно дышать. Глаза Жан-Клода из-за синих кругов под ними стали еще синее, уже не цвета полночного неба, а кобальтовые, как хороший сапфир. Но никакой камень не мог содержать в себе столько разума, темного знания. Приближаясь к нему, я задрожала под его взглядом. Не от холода, не от стpaxa – от предвкушения.
Идти на каблуках да еще в платье с боковыми разрезами – это искусство. Походка должна быть размашистой и расслабленной, с покачиванием бедер, иначе платье запутается в ногах и подвернувшийся каблук свихнет лодыжку. Идти надо так, будто знаешь, что в этом наряде у тебя потрясающий вид и иного быть не может. Усомнишься в себе, потеряешь на миг уверенность – тут же грохнешься на пол и превратишься в тыкву.
Многo лет я не умела носить каблуки и вечерние платья. Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла за двадцать лет.
Он встал, и я не возражала, хотя однажды когда-то испохабила свидание, вставая каждый раз, когда он вставал из-за других девушек за нашим столом. Во-первых, я с тех пор помягчела, во-вторых, так мне был виден весь его наряд.
Штаны были из черного полотна, гладко прилегающие, настолько, что было понятно – под ними ничего, кроме его самого. Черные сапоги до колен из похожей на креп кожи, морщинистой и нежной.
Он скользнул ко мне, и я стояла, глядя, как он идет. Я все еще наполовину боялась его. Боялась того, как сильно я его хочу. Как кролик, пойманный фарами машины, застывший в ожидании смерти. Но разве у кролика так колотится сердце, все сильнее и сильнее? Разве душит его собственное дыхание в горле? Окатывает ли его восторг страха, или просто приходит смерть?
Жан-Клод обнял меня, притянул к себе. Бледные руки, скользнувшие по моим обнаженным плечам, были теплы. Он питался сегодня, одолжил чье-то тепло. Но его отдали добровольно, даже охотно. Принц Города никогда не выпрашивает доноров. Кровь – почти единственная телесная жидкость, которой мы не обменивались.
Я запустила руки под шелк его сорочки, под пиджак. Я хотела растаять всем телом от его краденого тепла. Хотела провести руками по шероховатому полотну, столь контрастному гладкому шелку. Жан-Клод – он весь, даже его одежда, – это всегда праздник чувственности.
Он нежно поцеловал мои губы – мы уже знали, что помада мажется. Потом он наклонил мне голову набок, его дыхание коснулось моего лица, далее шеи – как струйка огня до коже. И он произнес прямо над моим бьющимся на шее пульсом:
– Ты сегодня прекрасна, mа petite.
И нежно прижался ко мне губами. Я судорожно выдохнула и отодвинулась.
Таково было приветствие у вампиров – легкий поцелуй в пульс на шее. Жест, принятый лишь среди самых близких друзей. Знак огромного доверия и нежности. Отклонить его – значит показать, что ты очень злишься или не доверяешь. Мне все еще казалось, что это приветствие слишком интимно для общественного места, но я видела, как Жан-Клод приветствует так других и как возникают драки из-за отказа. Древний жест, уходящий корнями в обычай. Сейчас он превращался в щегольское приветствие у эстрадников и прочей подобной публики. По-моему, все же лучше, чем целовать воздух возле лица.
Метрдотель держал мой стул. Я махнула ему рукой, что не надо. Это был не феминизм, просто недостаток грациозности. Мне никогда не удавалось придвинуться к столу так, чтобы стул не въехал мне по ногам или чтобы не оказаться так далеко от стола, что потом приходилось подтаскивать стул самой. Так что черт с ним, как-нибудь сама справлюсь.
Жан-Клод смотрел, как я воюю с креслом, улыбался, но не пытался помочь. В этом я его все же переломала. Он грациозно занял свое место. У него франтоватые движения, и он ловок, как кошка. Даже в минуты отдыха ощущалось присутствие мышц под кожей, чего-то абсолютно мужского. Раньше я думала, что это вампирская иллюзия, но нет, это был он.
Такой он был.
Я покачала головой.
– Что случилось, mа petite?
– Я чувствовала себя Золушкой на балу, пока тебя не увидела. Теперь я как одна из злых сестер.
Он добродушно сказал:
– Ма petite, ты прекрасна и знаешь это. Должен ли я тешить твое тщеславие, повторяя эти слова?
– Я не напрашивалась на комплимент. – Поглядев на него, я снова покачала головой: – Ты сегодня потрясающе выглядишь.
Он улыбнулся, склонив голову набок, волосы упали вперед.
– Merci, та petite.
– А волосы ты развил перманентом? – спросила я. – Выглядят великолепно, – поспешно добавила я, и так оно и было, но все же я надеялась, что это не перманент. Мне нравились его кудри.
– Если бы так, что бы ты сказала?
– Если бы так, мог бы просто ответить «да». А ты меня дразнишь.
– Ты бы горевала, если бы моих кудрей не стало? – спросил он.
– Я бы могла сделать для тебя то же самое.
Он сделал страшные глаза, изображая ужас.
– Только не твою корону, mа petite, mon Dieu[2]! – Он надо мной смеялся, но я к этому привыкла.
– Ни за что не подумала бы, что ты сможешь втиснуться в такие облегающие штаны.
Он улыбнулся шире:
– А я ни за что не подумал бы, что ты сможешь спрятать пистолет под таким изящным платьем.
– Он себя обнаруживает, только если меня обнять.
– Очень верное замечание.
Подошел официант и спросил, что мы будем пить. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-то заказать, то только вино.
Он подвинул стул и сел почти рядом со мной. Когда подадут обед, он отсядет обратно, но выбирать блюда – это входило в программу вечернего развлечения. Несколько ужинов ушло у меня, чтобы понять, чего хочет – нет, что нужно Жан-Кдоду. Я была его слугой-человеком. На мне было три его метки. Одним из побочных эффектов второй метки была возможность для Жан-Клода питаться через мое посредство. Так что, если бы мы поехали в долгое морское путешествие, ему не пришлось бы сосать кровь у пассажиров или команды. Какое-то время я бы его прокормила. И еще – он мог ощущать вкус еды, которую я ем.
Впервые почти за четыреста лет он снова мог чувствовать вкус еды. Есть приходилось мне, но он получал от еды наслаждение. Это было тривиально по сравнению с другими вещами, которые давала нам наша связь, но эта, казалось, радует его больше других. Он заказывал еду с детским восторгом и смотрел, как я ем, пробовал вместе со мной. Когда мы при этом бывали наедине, он катался по полу на спине, как кот, прижимая руки ко рту, будто пытаясь всосать малейшие крошки вкуса. Единственное во всем его поведении, что было так умилительно. Он был великолепным, чувственным, но умилительным – редко. Питаясь с ним, я за шесть недель набрала четыре фунта.
Он закинул руку на спинку моего кресла, и мы стали вместе читать меню. Жан-Клод придвинулся настолько близко, что его волосы касались моей щеки. Запах его духов... извините, одеколона, ласкал мне кожу. Хотя если назвать это одеколоном, то «Брют» – просто жидкость от насекомых.
Я отодвинулась от ласки его волос – в основном потому, что, когда он был так близко, я не могла думать ни о чем другом. Может быть, если бы я приняла его приглашение переехать жить к нему в «Цирк Проклятых», этот жар бы ослабел. Но я в рекордное время сняла себе дом посреди пустырей, чтобы не стреляли в моих соседей – из-за этого я и съехала с прежней квартиры. Дом мне не нравился. Я вообще не из домовладельцев. Мне бы квартиру в кондоминиуме, но там, увы, тоже есть соседи.
Кружева Жан-Клода царапали мои почти обнаженные плечи. Он положил руку мне на плечо, гладя пальцами кожу. Его нога коснулась моего бедра, и я поняла, что ни черта не слышу из того, что он говорит. Это меня смущало.
Он перестал говорить и посмотрел на меня, посмотрел с расстояния в несколько дюймов этими необыкновенными глазами.
– Я пытался объяснить тебе свой выбор из меню. Ты что-нибудь слышала?
Я покачала головой:
– Извини.
Он рассмеялся, и этот смех поплыл над моей кожей, как его дыхание, теплый и ласковый. Это был вампирский фокус, но очень простой, и для нас это было прелюдией на публике. Наедине бывало иное.
Он шепнул мне в шею:
– Не надо извиняться, mа petite. Ты знаешь, что мне приятно, когда я действую на тебя... пьяняще.
Он снова рассмеялся, и на этот раз я его оттолкнула.
– Отодвинься на свое место. Ты здесь достаточно давно, чтобы решить, чего ты хочешь.
Он послушно отодвинулся.
– Что я хочу, у меня уже есть, mа petite.
Мне пришлось опустить глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Жар пополз по шее вверх, на лицо, и я не могла его остановить.
– Если ты имеешь в виду, что я хочу на ужин, то это другое дело.
– Ты просто зануда!
– У меня и другие качества есть, – сказал он.
Я думала, что не могу покраснеть сильнее. Я ошибалась.
– Перестань!
– Мне очень нравится, что я могу заставить тебя краснеть. Это просто очаровательно.
Его тон заставил меня улыбнуться против воли.
– Не то на мне платье, чтобы быть в нем очаровательной. Я хотела выглядеть сексуальной и утонченной.
– А разве нельзя быть при этом еще и очаровательной? Есть какое-то правило, исключающее сочетание этих трех свойств?
– Слабо, очень слабо, – сказала я.
Он сделал большие глаза, пытаясь изобразить простодушие и огорчение. Много было свойств у Жан-Клода, но простодушие в этом списке не значилось.
– Давай все-таки займемся выбором ужина.
– Ты так говоришь, будто это работа, – сказал он.
Я вздохнула:
– До тебя я думала, что еда – это что-то такое, что приходится глотать, чтобы не умереть. Никогда я так не увлекалась едой, как ты. Для тебя это просто фетиш.
– Вряд ли фетиш, mа petite.
– Тогда хобби.
– Может быть, – кивнул он.
– Так что просто скажи мне, что ты хочешь из меню, и закажем.
– Нужно только, чтобы ты попробовала то, что закажешь. Есть не обязательно.
– Хватит этой ерунды насчет попробовать! Я потолстела. Никогда раньше мне не случалось толстеть.
– Ты набрала четыре фунта, как мне было сказано. Хотя я тщательно искал эти призрачные четыре фунта и не мог найти. Таким образом, твой полный вес стал равен ста десяти фунтам, если не ошибаюсь?
– Не ошибаешься.
– О, mа petite, ты превращаешься в настоящего Гаргантюа.
Я смерила его далеко ие дружелюбным взглядом:
– Никогда не дразни женщину насчет ее веса, Жан-Клод. Никогда. По крайней мере в Америке двадцать первого столетия.
Он развел руками:
– Мои глубочайшие извинения.
– Когда извиняешься, постарайся при этом не улыбаться. Эффект снижает, – сказала я.
Он улыбнулся так широко, что чуть не показались клыки.
– Постараюсь на будущее это запомнить.
Официант принес мое питье.
– Хотите сделать заказ или еще подождать?
Жан-Клод поглядел на меня.
– Еще пару минут.
Мы начали обсуждение. Через двадцать минут мне нужен был еще бокал колы, и мы уже знали, чего он хочет. Официант вернулся, с надеждой наставив авторучку на блокнот.
Закуску я выторговала, так что ее мы не заказали. На салате я сдалась и суп тоже ему разрешила. Картофельно-луковый суп – ладно, это не трудно. И оба мы выбрали бифштекс.
– Тонко нарезанный, – сказала я официанту.
– Как прикажете прожарить?
– Половина хорошо прожарена, половина с кровью.
– Простите, мадам? – заморгал официант.
– Бифштекс весит восемь унций, так?
Он кивнул.
– Разрежьте его пополам, четыре унции прожарьте как следует и четыре унции – с кровью.
Он нахмурился:
– Не думаю, что это возможно.
– При таких ценах вы должны, если надо, привести корову и совершить на столе ритуальное жертвоприношение. Сделайте как я сказала.
Я протянула ему меню, и он его взял.
Все еще хмурясь, официант повернулся к Жан-Кладу.
– А вам, сэр?
Жан-Клод слегка улыбнулся:
– Я сегодня не буду заказывать еду.
– Тогда не прикажете ли вина, сэр?
Жан-Клод не упустил возможности.
– Я не пью – вина.
Я прыснула колой на скатерть. Официант, черт его побери, даже салфетки мне не догадался подать. Жан-Клод смеялся так, что у него слезы на глазах выступили. То ли от света, то ли мне так показалось, но они были чуть красноватые. Наверное, на салфетке остались розовые следы, когда он промокнул ею глаза. Официант улетучился, не успев понять шутки. Глядя через стол на смеющегося вампира, я подумала, поняла я эту шутку или была ее предметом. Иногда мне непонятно шевеление этой могильной земли.
Но он протянул мне руку, и я взяла ее. Определенно я была предметом.
Жан-Клод заказал столик в «Демише» – очень приятном ресторане. Мне надо было забежать домой – в недавно снятую квартиру, – чтобы переодеться. Это настолько меня задержало, что я договорилась встретиться с ним в ресторане. С романтическими свиданиями одна беда – непонятно, куда девать оружие. Женский вечерний наряд страшно неудобен для его скрытого ношения.
Деловой костюм в этом отношении проще, но в нем труднее достать оружие. Любая облегающая одежда затрудняет это действие. Сегодня я надевала юбку с такими высокими разрезами, что пришлось проверить, чтобы колготки и кружевное белье совпадали по цвету и были черными. Я достаточно хорошо себя знала и помнила, что иногда могу забыться и сверкнуть бельем. А если придется доставать пистолет, этого точно не избежать. Так зачем мне белье? Ответ: девятимиллиметровый «файрстар» я запихиваю под пояс.
Пояс – эластичная полоса поверх белья, но под одеждой. Рассчитан на ношение под рубашкой с пуговицами. Свободной рукой дергаешь рубашку вверх, другой достаешь пистолет и voila[1]– стреляешь. С вечерним платьем сложнее, потому что надо поднять ярды ткани, пока дотянешься до пистолета. Лучше, конечно, чем ничего, но только если противник согласен потерпеть. Правда, в этом платье я могу сунуть руку в разрез, вытянуть пистолет, потом вниз, потом вынуть из-под платья. Не слишком быстро, но не так уж и плохо. И еще пояс не сочетается с облегающим платьем. Не бывает жировых отложений в форме пистолета.
Еще я нашла лифчик без бретелек под цвет черным трусам, так что, если убрать платье и пистолет, останусь в кружавчиках. Каблуки были выше, чем я обычно могу выдержать, но либо так, либо укорачивать платье. Поскольку шить я принципиально не хочу, значит, каблуки.
С косметикой, тенями, румянами и помадой я управляюсь отлично. Помада была красной – очень-очень красной, но мне она подходит. Бледная кожа, черные вьющиеся волосы, темно-карие глаза. Я состояла из сплошных контрастов и ярких цветов, так что красная помада была уместной. И я чувствовала, что одета шикарно, пока не увидела Жан-Клода.
Он сидел за столом, ожидая меня. Я увидела его прямо от дверей, хотя передо мной маячил метрдотель. Без разницы – я наслаждалась зрелищем. У Жан-Клода волосы черные и вьющиеся, но что-то он с ними сделал, и они стали тонкими и прямыми, спадали на плечи, слегка завиваясь на концах. Лицо его казалось еще тоньше, как самый деликатный фарфор. Он был не красив – прекрасен. Не знаю точно, что спасало его лицо от некоторого оттенка женственности – что-то такое в линии щеки, в изгибе челюсти, но его нельзя было принять ни за кого другого, кроме как за мужчину. Одет он был во что-то ярко-синее – такого цвета я на нем еще не видела. Короткий пиджак из блестящей почти как металл ткани, с кружевными аппликациями в форме цветов. Сорочка, как обычно, с кружевами в стиле семнадцатого века, но сегодня она была сочного темно-синего цвета, до самого пышного высокого воротника, обрамляющего лицо; кружева выплескивались и из рукавов, прикрывая верхнюю часть изящных белых кистей.
В руке он держал пустой бокал, вертя его ножку в пальцах и глядя, как преломляется в хрустале свет. Он не мог выпить больше глотка вина за раз и очень об этом печалился.
Метрдотель подвел меня к нему. Жан-Клод поднял на меня глаза, и при виде его лица у меня стеснилось в груди, вдруг стало трудно дышать. Глаза Жан-Клода из-за синих кругов под ними стали еще синее, уже не цвета полночного неба, а кобальтовые, как хороший сапфир. Но никакой камень не мог содержать в себе столько разума, темного знания. Приближаясь к нему, я задрожала под его взглядом. Не от холода, не от стpaxa – от предвкушения.
Идти на каблуках да еще в платье с боковыми разрезами – это искусство. Походка должна быть размашистой и расслабленной, с покачиванием бедер, иначе платье запутается в ногах и подвернувшийся каблук свихнет лодыжку. Идти надо так, будто знаешь, что в этом наряде у тебя потрясающий вид и иного быть не может. Усомнишься в себе, потеряешь на миг уверенность – тут же грохнешься на пол и превратишься в тыкву.
Многo лет я не умела носить каблуки и вечерние платья. Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла за двадцать лет.
Он встал, и я не возражала, хотя однажды когда-то испохабила свидание, вставая каждый раз, когда он вставал из-за других девушек за нашим столом. Во-первых, я с тех пор помягчела, во-вторых, так мне был виден весь его наряд.
Штаны были из черного полотна, гладко прилегающие, настолько, что было понятно – под ними ничего, кроме его самого. Черные сапоги до колен из похожей на креп кожи, морщинистой и нежной.
Он скользнул ко мне, и я стояла, глядя, как он идет. Я все еще наполовину боялась его. Боялась того, как сильно я его хочу. Как кролик, пойманный фарами машины, застывший в ожидании смерти. Но разве у кролика так колотится сердце, все сильнее и сильнее? Разве душит его собственное дыхание в горле? Окатывает ли его восторг страха, или просто приходит смерть?
Жан-Клод обнял меня, притянул к себе. Бледные руки, скользнувшие по моим обнаженным плечам, были теплы. Он питался сегодня, одолжил чье-то тепло. Но его отдали добровольно, даже охотно. Принц Города никогда не выпрашивает доноров. Кровь – почти единственная телесная жидкость, которой мы не обменивались.
Я запустила руки под шелк его сорочки, под пиджак. Я хотела растаять всем телом от его краденого тепла. Хотела провести руками по шероховатому полотну, столь контрастному гладкому шелку. Жан-Клод – он весь, даже его одежда, – это всегда праздник чувственности.
Он нежно поцеловал мои губы – мы уже знали, что помада мажется. Потом он наклонил мне голову набок, его дыхание коснулось моего лица, далее шеи – как струйка огня до коже. И он произнес прямо над моим бьющимся на шее пульсом:
– Ты сегодня прекрасна, mа petite.
И нежно прижался ко мне губами. Я судорожно выдохнула и отодвинулась.
Таково было приветствие у вампиров – легкий поцелуй в пульс на шее. Жест, принятый лишь среди самых близких друзей. Знак огромного доверия и нежности. Отклонить его – значит показать, что ты очень злишься или не доверяешь. Мне все еще казалось, что это приветствие слишком интимно для общественного места, но я видела, как Жан-Клод приветствует так других и как возникают драки из-за отказа. Древний жест, уходящий корнями в обычай. Сейчас он превращался в щегольское приветствие у эстрадников и прочей подобной публики. По-моему, все же лучше, чем целовать воздух возле лица.
Метрдотель держал мой стул. Я махнула ему рукой, что не надо. Это был не феминизм, просто недостаток грациозности. Мне никогда не удавалось придвинуться к столу так, чтобы стул не въехал мне по ногам или чтобы не оказаться так далеко от стола, что потом приходилось подтаскивать стул самой. Так что черт с ним, как-нибудь сама справлюсь.
Жан-Клод смотрел, как я воюю с креслом, улыбался, но не пытался помочь. В этом я его все же переломала. Он грациозно занял свое место. У него франтоватые движения, и он ловок, как кошка. Даже в минуты отдыха ощущалось присутствие мышц под кожей, чего-то абсолютно мужского. Раньше я думала, что это вампирская иллюзия, но нет, это был он.
Такой он был.
Я покачала головой.
– Что случилось, mа petite?
– Я чувствовала себя Золушкой на балу, пока тебя не увидела. Теперь я как одна из злых сестер.
Он добродушно сказал:
– Ма petite, ты прекрасна и знаешь это. Должен ли я тешить твое тщеславие, повторяя эти слова?
– Я не напрашивалась на комплимент. – Поглядев на него, я снова покачала головой: – Ты сегодня потрясающе выглядишь.
Он улыбнулся, склонив голову набок, волосы упали вперед.
– Merci, та petite.
– А волосы ты развил перманентом? – спросила я. – Выглядят великолепно, – поспешно добавила я, и так оно и было, но все же я надеялась, что это не перманент. Мне нравились его кудри.
– Если бы так, что бы ты сказала?
– Если бы так, мог бы просто ответить «да». А ты меня дразнишь.
– Ты бы горевала, если бы моих кудрей не стало? – спросил он.
– Я бы могла сделать для тебя то же самое.
Он сделал страшные глаза, изображая ужас.
– Только не твою корону, mа petite, mon Dieu[2]! – Он надо мной смеялся, но я к этому привыкла.
– Ни за что не подумала бы, что ты сможешь втиснуться в такие облегающие штаны.
Он улыбнулся шире:
– А я ни за что не подумал бы, что ты сможешь спрятать пистолет под таким изящным платьем.
– Он себя обнаруживает, только если меня обнять.
– Очень верное замечание.
Подошел официант и спросил, что мы будем пить. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-то заказать, то только вино.
Он подвинул стул и сел почти рядом со мной. Когда подадут обед, он отсядет обратно, но выбирать блюда – это входило в программу вечернего развлечения. Несколько ужинов ушло у меня, чтобы понять, чего хочет – нет, что нужно Жан-Кдоду. Я была его слугой-человеком. На мне было три его метки. Одним из побочных эффектов второй метки была возможность для Жан-Клода питаться через мое посредство. Так что, если бы мы поехали в долгое морское путешествие, ему не пришлось бы сосать кровь у пассажиров или команды. Какое-то время я бы его прокормила. И еще – он мог ощущать вкус еды, которую я ем.
Впервые почти за четыреста лет он снова мог чувствовать вкус еды. Есть приходилось мне, но он получал от еды наслаждение. Это было тривиально по сравнению с другими вещами, которые давала нам наша связь, но эта, казалось, радует его больше других. Он заказывал еду с детским восторгом и смотрел, как я ем, пробовал вместе со мной. Когда мы при этом бывали наедине, он катался по полу на спине, как кот, прижимая руки ко рту, будто пытаясь всосать малейшие крошки вкуса. Единственное во всем его поведении, что было так умилительно. Он был великолепным, чувственным, но умилительным – редко. Питаясь с ним, я за шесть недель набрала четыре фунта.
Он закинул руку на спинку моего кресла, и мы стали вместе читать меню. Жан-Клод придвинулся настолько близко, что его волосы касались моей щеки. Запах его духов... извините, одеколона, ласкал мне кожу. Хотя если назвать это одеколоном, то «Брют» – просто жидкость от насекомых.
Я отодвинулась от ласки его волос – в основном потому, что, когда он был так близко, я не могла думать ни о чем другом. Может быть, если бы я приняла его приглашение переехать жить к нему в «Цирк Проклятых», этот жар бы ослабел. Но я в рекордное время сняла себе дом посреди пустырей, чтобы не стреляли в моих соседей – из-за этого я и съехала с прежней квартиры. Дом мне не нравился. Я вообще не из домовладельцев. Мне бы квартиру в кондоминиуме, но там, увы, тоже есть соседи.
Кружева Жан-Клода царапали мои почти обнаженные плечи. Он положил руку мне на плечо, гладя пальцами кожу. Его нога коснулась моего бедра, и я поняла, что ни черта не слышу из того, что он говорит. Это меня смущало.
Он перестал говорить и посмотрел на меня, посмотрел с расстояния в несколько дюймов этими необыкновенными глазами.
– Я пытался объяснить тебе свой выбор из меню. Ты что-нибудь слышала?
Я покачала головой:
– Извини.
Он рассмеялся, и этот смех поплыл над моей кожей, как его дыхание, теплый и ласковый. Это был вампирский фокус, но очень простой, и для нас это было прелюдией на публике. Наедине бывало иное.
Он шепнул мне в шею:
– Не надо извиняться, mа petite. Ты знаешь, что мне приятно, когда я действую на тебя... пьяняще.
Он снова рассмеялся, и на этот раз я его оттолкнула.
– Отодвинься на свое место. Ты здесь достаточно давно, чтобы решить, чего ты хочешь.
Он послушно отодвинулся.
– Что я хочу, у меня уже есть, mа petite.
Мне пришлось опустить глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Жар пополз по шее вверх, на лицо, и я не могла его остановить.
– Если ты имеешь в виду, что я хочу на ужин, то это другое дело.
– Ты просто зануда!
– У меня и другие качества есть, – сказал он.
Я думала, что не могу покраснеть сильнее. Я ошибалась.
– Перестань!
– Мне очень нравится, что я могу заставить тебя краснеть. Это просто очаровательно.
Его тон заставил меня улыбнуться против воли.
– Не то на мне платье, чтобы быть в нем очаровательной. Я хотела выглядеть сексуальной и утонченной.
– А разве нельзя быть при этом еще и очаровательной? Есть какое-то правило, исключающее сочетание этих трех свойств?
– Слабо, очень слабо, – сказала я.
Он сделал большие глаза, пытаясь изобразить простодушие и огорчение. Много было свойств у Жан-Клода, но простодушие в этом списке не значилось.
– Давай все-таки займемся выбором ужина.
– Ты так говоришь, будто это работа, – сказал он.
Я вздохнула:
– До тебя я думала, что еда – это что-то такое, что приходится глотать, чтобы не умереть. Никогда я так не увлекалась едой, как ты. Для тебя это просто фетиш.
– Вряд ли фетиш, mа petite.
– Тогда хобби.
– Может быть, – кивнул он.
– Так что просто скажи мне, что ты хочешь из меню, и закажем.
– Нужно только, чтобы ты попробовала то, что закажешь. Есть не обязательно.
– Хватит этой ерунды насчет попробовать! Я потолстела. Никогда раньше мне не случалось толстеть.
– Ты набрала четыре фунта, как мне было сказано. Хотя я тщательно искал эти призрачные четыре фунта и не мог найти. Таким образом, твой полный вес стал равен ста десяти фунтам, если не ошибаюсь?
– Не ошибаешься.
– О, mа petite, ты превращаешься в настоящего Гаргантюа.
Я смерила его далеко ие дружелюбным взглядом:
– Никогда не дразни женщину насчет ее веса, Жан-Клод. Никогда. По крайней мере в Америке двадцать первого столетия.
Он развел руками:
– Мои глубочайшие извинения.
– Когда извиняешься, постарайся при этом не улыбаться. Эффект снижает, – сказала я.
Он улыбнулся так широко, что чуть не показались клыки.
– Постараюсь на будущее это запомнить.
Официант принес мое питье.
– Хотите сделать заказ или еще подождать?
Жан-Клод поглядел на меня.
– Еще пару минут.
Мы начали обсуждение. Через двадцать минут мне нужен был еще бокал колы, и мы уже знали, чего он хочет. Официант вернулся, с надеждой наставив авторучку на блокнот.
Закуску я выторговала, так что ее мы не заказали. На салате я сдалась и суп тоже ему разрешила. Картофельно-луковый суп – ладно, это не трудно. И оба мы выбрали бифштекс.
– Тонко нарезанный, – сказала я официанту.
– Как прикажете прожарить?
– Половина хорошо прожарена, половина с кровью.
– Простите, мадам? – заморгал официант.
– Бифштекс весит восемь унций, так?
Он кивнул.
– Разрежьте его пополам, четыре унции прожарьте как следует и четыре унции – с кровью.
Он нахмурился:
– Не думаю, что это возможно.
– При таких ценах вы должны, если надо, привести корову и совершить на столе ритуальное жертвоприношение. Сделайте как я сказала.
Я протянула ему меню, и он его взял.
Все еще хмурясь, официант повернулся к Жан-Кладу.
– А вам, сэр?
Жан-Клод слегка улыбнулся:
– Я сегодня не буду заказывать еду.
– Тогда не прикажете ли вина, сэр?
Жан-Клод не упустил возможности.
– Я не пью – вина.
Я прыснула колой на скатерть. Официант, черт его побери, даже салфетки мне не догадался подать. Жан-Клод смеялся так, что у него слезы на глазах выступили. То ли от света, то ли мне так показалось, но они были чуть красноватые. Наверное, на салфетке остались розовые следы, когда он промокнул ею глаза. Официант улетучился, не успев понять шутки. Глядя через стол на смеющегося вампира, я подумала, поняла я эту шутку или была ее предметом. Иногда мне непонятно шевеление этой могильной земли.
Но он протянул мне руку, и я взяла ее. Определенно я была предметом.
8
На десерт был творожный пудинг с шоколадом и малиной. Тройная угроза любой диете. Я бы, честно говоря, предпочла пудинг без всякой подливки. Фрукты, кроме земляники, и шоколад просто портят чистый вкус сливочного сыра. Но Жан-Клод любил такую подливку, а десерт был заказан вместо вина, от которого я отказалась. Терпеть не могу вкуса алкоголя. Поэтому десерт выбирал Жан-Клод. Кроме того, в этом ресторане не подают пудинг без подливки. Недостаточно изысканно, наверное.
Я съела пудинг целиком, погонялась за последним комком шоколада по тарелке – и отодвинула ее. Была сыта по горло. Жан-Клод устроил руку до плеча на скатерть, положил на нее голову и закрыл глаза, кайфуя, смакуя последние остатки десерта. Потом заморгал, будто выйдя из транса, и сказал, не поднимая головы:
– Ма petite, ты оставила немножко взбитых сливок.
– Наелась, – ответила я.
– Это же настоящие взбитые сливки. Они тают на языке и скользят по нёбу.
– Все, все! – Я замотала головой. – Не могу больше.
Он испустил долгий страдальческий вздох и сел ровно.
– Бывают ночи, когда ты приводишь меня в отчаяние, mа petite.
Я улыбнулась:
– Самое смешное, что иногда я точно так же думаю о тебе.
Он кивнул, чуть поклонился:
– Touche, ma petite, touche[3].
Он посмотрел мне за плечо и окаменел. Улыбка с его лица не сошла – ее просто сорвало. Это лицо стало непроницаемой маской. Я знала, даже не обернувшись, что у меня за спиной кто-то стоит, кто-то, кого Жан-Клод страшится.
Я уронила салфетку, подняла ее левой рукой, а в правой у меня оказался «файрстар». Когда я выпрямилась, он лежал у меня в руке на коленях. В «Демише», конечно, стрелять совсем не комильфо, но мне, черт побери, не впервые нарушать условности.
Повернувшись, я увидела, как между столов к нам идут двое. Женщина казалась высокой, пока не глянешь, что за каблуки у ее туфель. Четырехдюймовые шпильки. Я бы в них на первом же шаге ногу сломала. Платье у нее было белое, с прямым воротом, и стоило дороже всего моего убора с пистолетом вместе. Волосы очень светлые, почти белые, под цвет платья, и плечи укрыты простой белой норкой. Пышная прическа украшена блеском серебра и хрустальным огнем бриллиантов, как короной. Была она бела как мел, и даже косметика не могла скрыть, что она сегодня еще не пила крови.
Мужчина был человеком, хотя струилась из него гудящая энергия, которая заставляла в этом усомниться. Обращал на себя внимание его восхитительный коричневый загар, какой бывает на оливковой коже. Буйно вьющиеся каштановые волосы, подбритые на висках, спереди спадали локонами почти на глаза. Темно-карие глаза смотрели на Жан-Клода пристально и радостно, но с темной радостью. На нем был белый льняной костюм с шелковым галстуком.
Они остановились у нашего стола, как я и думала. Красивое лицо мужчины было обращено только к Жан-Клоду – будто я тут вообще отсутствовала. У него были очень резкие черты лица – от широких скул до почти крючковатого носа. Казалось бы, самое ординарное лицо, но оно поражало и притягивало к себе своей исключительно мужской красотой.
Жан-Клод встал, опустив свободно руки, на красивом лице не отражалось ничего.
– Сколько лет, сколько зим, Иветта!
– Много, Жан-Клод. – Она наградила его чудесной улыбкой. – Ты помнишь Балтазара? – Она тронула мужчину за руку, и он послушно охватил этой рукой ее талию и запечатлел целомудренный поцелуй на щеке. Тут он впервые посмотрел на меня. Никогда раньше ни один мужчина так на меня не смотрел. Если бы так глядела женщина, я бы сказала, что она ревнует. Вампирша совершенно свободно говорила на правильном английском, но с французским акцентом.
– Конечно, помню, – ответил Жан-Клод. – Время, проведенное с Балтазаром, запоминается надолго.
Мужчина обернулся к Жан-Клоду:
– Но не так надолго, чтобы ты остался с нами. – В его словах тоже слышался французский акцент, в котором угадывался еще какой-то. Как если смешать синее и красное, чтобы получить пурпурный цвет.
– Я – Мастер на своей земле. Разве не об этом мечтает каждый?
– Некоторые мечтают о кресле в совете, – ответила Иветта. Ее голос был все таким же слегка веселым, но в нем скрывался еще какой-то тон. Как если плывешь в темной воде и знаешь, что в ней водятся акулы.
– Я не рвусь к таким заоблачным высотам, – сказал Жан-Клод.
– Действительно? – спросила Иветта.
– Абсолютно, – заверил ее Жан-Клод.
Она улыбнулась, но глаза ее остались далекими и пустыми.
– Что ж, увидим.
– Здесь нечего видеть, Иветта. Я доволен своим положением.
– Если так, тебе нечего нас бояться.
– Нам и так нечего бояться, – сказала я и улыбнулась.
Они оба посмотрели на меня, как на собаку, вдруг исполнившую забавный номер. Что-то они начинали мне всерьез не нравиться.
– Иветта и Балтазар – посланцы совета, mа petite.
– Рада за них, – ответила я.
– Кажется, мы не произвели на нее впечатления, – сказала Иветта, поворачиваясь ко мне лицом. Глаза у нее были серовато-зеленые, с янтарными искорками вокруг зрачков. Я почувствовала, как она пытается затянуть меня в эти глаза, но у нее не выходит. От силы Иветты у меня плечи покрылись гусиной кожей, но захватить меня она не могла. Сильна, но не Мастер вампиров. Ее возраст ощущался у меня в черепе болью. Не меньше тысячи лет. Последняя вампирша такого возраста, с которой мне довелось столкнуться, чуть меня не угробила. Но Николаос была тогда Принцем Города, а Иветте об этом и мечтать не приходится. Если вампир не достиг состояния Мастера за тысячу лет, то это ему уже не светит никогда. С возрастом вампир набирает силу и умение, но у него есть предел. Иветта своего достигла. Я смотрела ей в глаза, сила ее текла по моей коже, а мне хоть бы что.
Я съела пудинг целиком, погонялась за последним комком шоколада по тарелке – и отодвинула ее. Была сыта по горло. Жан-Клод устроил руку до плеча на скатерть, положил на нее голову и закрыл глаза, кайфуя, смакуя последние остатки десерта. Потом заморгал, будто выйдя из транса, и сказал, не поднимая головы:
– Ма petite, ты оставила немножко взбитых сливок.
– Наелась, – ответила я.
– Это же настоящие взбитые сливки. Они тают на языке и скользят по нёбу.
– Все, все! – Я замотала головой. – Не могу больше.
Он испустил долгий страдальческий вздох и сел ровно.
– Бывают ночи, когда ты приводишь меня в отчаяние, mа petite.
Я улыбнулась:
– Самое смешное, что иногда я точно так же думаю о тебе.
Он кивнул, чуть поклонился:
– Touche, ma petite, touche[3].
Он посмотрел мне за плечо и окаменел. Улыбка с его лица не сошла – ее просто сорвало. Это лицо стало непроницаемой маской. Я знала, даже не обернувшись, что у меня за спиной кто-то стоит, кто-то, кого Жан-Клод страшится.
Я уронила салфетку, подняла ее левой рукой, а в правой у меня оказался «файрстар». Когда я выпрямилась, он лежал у меня в руке на коленях. В «Демише», конечно, стрелять совсем не комильфо, но мне, черт побери, не впервые нарушать условности.
Повернувшись, я увидела, как между столов к нам идут двое. Женщина казалась высокой, пока не глянешь, что за каблуки у ее туфель. Четырехдюймовые шпильки. Я бы в них на первом же шаге ногу сломала. Платье у нее было белое, с прямым воротом, и стоило дороже всего моего убора с пистолетом вместе. Волосы очень светлые, почти белые, под цвет платья, и плечи укрыты простой белой норкой. Пышная прическа украшена блеском серебра и хрустальным огнем бриллиантов, как короной. Была она бела как мел, и даже косметика не могла скрыть, что она сегодня еще не пила крови.
Мужчина был человеком, хотя струилась из него гудящая энергия, которая заставляла в этом усомниться. Обращал на себя внимание его восхитительный коричневый загар, какой бывает на оливковой коже. Буйно вьющиеся каштановые волосы, подбритые на висках, спереди спадали локонами почти на глаза. Темно-карие глаза смотрели на Жан-Клода пристально и радостно, но с темной радостью. На нем был белый льняной костюм с шелковым галстуком.
Они остановились у нашего стола, как я и думала. Красивое лицо мужчины было обращено только к Жан-Клоду – будто я тут вообще отсутствовала. У него были очень резкие черты лица – от широких скул до почти крючковатого носа. Казалось бы, самое ординарное лицо, но оно поражало и притягивало к себе своей исключительно мужской красотой.
Жан-Клод встал, опустив свободно руки, на красивом лице не отражалось ничего.
– Сколько лет, сколько зим, Иветта!
– Много, Жан-Клод. – Она наградила его чудесной улыбкой. – Ты помнишь Балтазара? – Она тронула мужчину за руку, и он послушно охватил этой рукой ее талию и запечатлел целомудренный поцелуй на щеке. Тут он впервые посмотрел на меня. Никогда раньше ни один мужчина так на меня не смотрел. Если бы так глядела женщина, я бы сказала, что она ревнует. Вампирша совершенно свободно говорила на правильном английском, но с французским акцентом.
– Конечно, помню, – ответил Жан-Клод. – Время, проведенное с Балтазаром, запоминается надолго.
Мужчина обернулся к Жан-Клоду:
– Но не так надолго, чтобы ты остался с нами. – В его словах тоже слышался французский акцент, в котором угадывался еще какой-то. Как если смешать синее и красное, чтобы получить пурпурный цвет.
– Я – Мастер на своей земле. Разве не об этом мечтает каждый?
– Некоторые мечтают о кресле в совете, – ответила Иветта. Ее голос был все таким же слегка веселым, но в нем скрывался еще какой-то тон. Как если плывешь в темной воде и знаешь, что в ней водятся акулы.
– Я не рвусь к таким заоблачным высотам, – сказал Жан-Клод.
– Действительно? – спросила Иветта.
– Абсолютно, – заверил ее Жан-Клод.
Она улыбнулась, но глаза ее остались далекими и пустыми.
– Что ж, увидим.
– Здесь нечего видеть, Иветта. Я доволен своим положением.
– Если так, тебе нечего нас бояться.
– Нам и так нечего бояться, – сказала я и улыбнулась.
Они оба посмотрели на меня, как на собаку, вдруг исполнившую забавный номер. Что-то они начинали мне всерьез не нравиться.
– Иветта и Балтазар – посланцы совета, mа petite.
– Рада за них, – ответила я.
– Кажется, мы не произвели на нее впечатления, – сказала Иветта, поворачиваясь ко мне лицом. Глаза у нее были серовато-зеленые, с янтарными искорками вокруг зрачков. Я почувствовала, как она пытается затянуть меня в эти глаза, но у нее не выходит. От силы Иветты у меня плечи покрылись гусиной кожей, но захватить меня она не могла. Сильна, но не Мастер вампиров. Ее возраст ощущался у меня в черепе болью. Не меньше тысячи лет. Последняя вампирша такого возраста, с которой мне довелось столкнуться, чуть меня не угробила. Но Николаос была тогда Принцем Города, а Иветте об этом и мечтать не приходится. Если вампир не достиг состояния Мастера за тысячу лет, то это ему уже не светит никогда. С возрастом вампир набирает силу и умение, но у него есть предел. Иветта своего достигла. Я смотрела ей в глаза, сила ее текла по моей коже, а мне хоть бы что.