Гансовский Север Феликсович. Демон истории

   Правда, уже кончалось время империи, и мор пошел на династию. В 1867 году мексиканцы расстреляли императорова брата Максимилиана, в 1889 единственный сын-наследник покончил с собой, в 1897 году сестра сгорела во время пожара в Париже, а жену в 1898 заколол в Женеве анархист-итальянец. Облысевшим, с выпавшими перьями сидел на фамильном гнезде геральдический орел. Да и вообще, если присмотреться, не так уж благополучно жил город. Ночами в Пратере опасно было свернуть с главной аллеи, в семьях бедноты дети начинали клеить коробки или сортировать бисер с пяти-шести лет. Окраина вставала на Центр, всеобщая стачка уже однажды сотрясла страну. Политические партии боролись за власть, ораторы на митингах требовали крайних мер.
   Но это если присмотреться. А приезжий не хотел присматриваться. Зачем? Куда приятнее было бездумно бродить по улицам, любоваться поднимающейся к небу готикой собора святого Стефана, странной, как бы смиренно сжавшейся Миноритен-кирхе или затейливостью орнамента тонущих в зелени дворцов. Уходить в узкие тупички, где еще живо дышали XIV и XV века. Тишина, тень, непонятно как сюда проникший ломкий солнечный луч, сырость, запах затхлости. А во мраке нищей еврейской лавчонки неподвижно сидящая девушка, <белая, как шелковая лента>, с глазами такой исступленной ветхозаветной красоты, что, казалось, все проблемы мира могли бесповоротно потонуть в них.
   В такие минуты он забывался, цель делалась смутной, терялась совсем, и он становился просто Адамом Морауэром, коммивояжером. Но и в этом состоянии он не мог избавиться от ощущения, что все, с ним происходящее, повторение. Куда б он ни шел, он шагал по своим следам, двойную ниточку которых видел всякий раз, оглядываясь.
   Во время таких скитаний он дважды встречал озлобленного короткорукого молодого человека. Один раз в очереди в ночлежку на Мельдеманштрассе. Второй - утром на Иозефштрассе недалеко от парламента. Проходили войска. Под музыку полкового оркестра шагал пеший строй драгун в синих венгерках. Молодой человек, сидя на скамейке со своим грязным пальто через руку, завороженно смотрел на слитно ударяющие по земле ноги.
   Приезжий присел рядом. Усатый повернулся, вяло приподнял брови, показывая, что узнал его, затем опять стал смотреть на солдат.
   - Как это удивительно, - сказал он глухо. - Такая масса людей, масса мускулов и мяса, и все это зависит от одной воли. - Он сладострастно вздохнул. Даже нездоровая, серая кожа его щек порозовела. - Неужели такого можно достигнуть? Все подчинить!
   - А с какой целью? - спросил приезжий. - Чтобы делать что?
   - Неважно. - Усатый пожал плечами. - Но подчинить! Неужели вы не чувствуете, какое в этом наслажденье?
   Приезжий вдруг взял его за руку. У молодого человека в уголках непромытых с утра глаз белели светлые капельки грязи.
   - Слушайте, вы бы хоть мылись. От вас даже пахнет.
   - Я не ел со вчерашнего дня, - сказал усатый гордо. - А вы мне говорите о мытье.
   Приезжий секунду смотрел на него, затем усмехнулся.
   - Ладно. Пойдемте закусим где-нибудь. Но только держитесь от меня чуть подальше. Хотя бы на шаг.
   Они пообедали у Городского парка на открытой веранде. Молодой человек ел жадно и неряшливо, кусочки рыбы и желе от яблочного пирога падали у него изо рта. Насытившись, он отвалился на спинку стула и, презрительно сощурив глаза, скрестил на груди коротенькие ручки.
   На Ринге уже начался обычный променад. Женщины, роскошно одетые, в ажурных юбках, сквозь которые можно было видеть чулки до колена, в синих, зеленых платьях с большим вырезом, покрытым газом, с выставленными напоказ драгоценностями. Мужчины с тростями, в шляпах, цилиндрах, молодые с усиками <кайзер>, постарше в бакенбардах. Слышалась то темпераментная венгерская речь, то гнусавый немецкий говор аристократов из Богемии, и чешская фраза перебивала порой польскую или итальянскую.
   - Хоть бы война какая-нибудь началась, что ли! - сказал вдруг пышноусый. Им овладел приступ злобы.
   - Зачем?
   - Чтобы все полетело к черту! - Взмахом руки он обвел и полную народом улицу, и здание Оперы с канделябрами дальше влево, и зелень каштанов, и голубое яркое небо. - Чтобы все пошло на мыло! - Затем он осекся и, переменив тон, искательно заглянул приезжему в глаза. - И кроме того, на войне можно выдвинуться, верно ведь?
   Тому сразу сделалось скучно. Он вздохнул.
   - Так вы куда сейчас?
   - В Пратер. Там сегодня митинги. Буду открывать дверцы у карет.
   - Какие митинги?
   - Ну, христианских социалистов, например.
   Приезжий вдруг забеспокоился.
   - А какое сегодня число?
   - Двадцатое июня.
   Приезжий встал.
   - Отлично. Поедемте вместе.
   Асфальт Рингштрассе медленно тек под копыта коней, потом он сменился торцовой мостовой Главной Аллеи. Кончилась весна, полно и властно вошло в свои права лето. Могучие каштаны аллеи отцветали, легкий ветер нес в воздухе трепетные белые лепестки. Фиакр повернул к Ротонде: смягчая июньскую жару, донеслось дыхание водной глади Дуная. За береговой дорогой река изредка просверкивала золотом между домами и деревьями, и там, на другой стороне, над заливными лугами виднелись уже сельские домики с черепичными крышами, с аистиным гнездом возле трубы.
   Тишина, уют, ласковое довольство...
   Приезжий вдруг совсем забыл, зачем он здесь. Голубая бабочка села ему на колено - маленький комочек жизни, аккуратная, с белыми ножками под сереньким мохнатым туловищем. Он смотрел на нее, и крошечное животное отвечало ему покойным взглядом неподвижного, обведенного желтой каемочкой темного глаза.
   Он схватился за голову. Кто он сам такой? Что он тут делает?.. Он дико оглянулся на пышноусого оборванца.
   Возле здания Ротонды кучер обернулся.
   - Господа прикажут здесь?
   На поляне было пусто, но у входа теснился народ. Митинг начался.
   Трое молодых людей стояли неподалеку от дверей, держась особняком от толпы. Один, в офицерском гусарском мундире, длинноносый, совсем юный, но уже потасканный, раскуривал сигаретку. Второй, плечистый, крутогрудый и, видимо, необычайно сильный, осматривался вокруг равнодушным тяжелым взглядом. Он был в штатском, как и третий, вертлявый, вислозадый, с белесыми ресницами на розовом поросячьем лице.
   Пока приезжий расплачивался с кучером и шел к Ротонде, вертлявый успел дважды вынуть из кармана зеркальце и дважды самодовольно посмотреться в него.
   Возле дверей в зал приезжий остановился. Налегая друг другу на спины, тесно стояли ремесленники, торговцы, служанки. Толпа молчала. Внутри очередной оратор рассуждал о городском самоуправлении.
   Приезжий закусил губу. Он должен был что-то сделать здесь. Нечто большое и страшное начиналось на мирном лугу. Ему следовало что-то предпринять, чтобы остановить это. Но он не мог собраться с мыслями.
   - Позвольте!
   Его сильно толкнули. Он моментально пришел в себя.
   Трое молодых людей стояли рядом. От всех несло пивом.
   - Осторожнее!
   Потасканный офицерик презрительно спросил:
   - А что будет?
   - Пощечина, - ответил приезжий. Его сильное тело напряглось, красные пятна гнева поплыли перед глазами.
   - Ну-у?.. - недоверчиво протянул плечистый каким-то жутко пустым, равнодушным тоном. Он поднял палец, поводил им перед самым носом приезжего. В другой руке у него была толстая трость. - Ты что, кусаешься?
   Третий, вислозадый, опять озабоченно глянул в зеркальце. (Как если б в его физиономии могли произойти изменения за истекшие несколько минут.) Вообще он был похож на актера, готовящегося к выходу. Он сказал:
   - Оставьте, господа. Не время.
   Чей-то голос произнес над самым ухом приезжего:
   - Не связывайтесь. Это же Юрген Астер.
   Толпа уже расступилась, готовя проход для троих.
   Юрген Астер!.. Приезжий сжал зубы и лихорадочно огляделся. Юрген Астер, будущий <Отец> и <Руководитель>! Вдруг все ему сделалось ясно. Здесь, в этом мирном парке, в летний светлый день начинается дорога к каменоломням Лежера. Сегодня 20 июня 1914 года. Подходит исторический рубеж. Уже близок конец австрийской империи и всей прежней <мирной> Европы. Считанные дни остались до начала первой мировой войны, которая перекроит лицо земли. Он сам сейчас в Вене, в парке Пратер. На митинге, где своего первого большого успеха добьется будущий руководитель Объединенных Земель. И от него, от приезжего коммивояжера Адама Морауэра, который одновременно является и кем-то другим, зависит, возможно, дальнейший ход времен.
   Трое уже входили в зал.
   Он бросился за ними и взял вислозадого за плечо.
   - Господин Астер. На два слова.
   Тот недоумевающе обернулся.
   - Всего два слова. Вопрос необычайной важности. О вашем будущем. О будущем вашего движения.
   Вислозадый приосанился. Затем он глянул на часы.
   - Что такое? У меня только пять минут.
   Офицер и плечистый недоверчиво и подозрительно смотрели на приезжего.
   Он заторопился.
   - Этого достаточно. Но я могу сказать только вам лично. Выйдемте отсюда.
   Взяв вислозадого под руку, он повлек его за собой. Поляна распахнулась перед ними. Почти бегом, таща своего спутника, он бросился тропинкой между кустами сирени. Лужок, заросший зеленой муравой, мелькнул слева. Тропинка кончилась. Куда?.. Он пробежал еще десяток шагов вперед и остановился.
   Рядом был огромный раздвоенный дуб.
   - Ну так что? - спросил вислозадый. Он поправил сбившийся на сторону черный галстук. - Тут нас никто не услышит. Не надо дальше.
   Приезжий тяжело дышал. Потом, как в омут бросаясь, спросил:
   - Вас зовут Юрген Астер?
   Вислозадый кивнул.
   - Мне кажется, у вас большие планы. Вы считаете, что история предназначила вас для великих дел.
   Некое подобие мысли мелькнуло на пустой физиономии вислозадого. Он нахмурил брови, стараясь придать своему лицу выражение значительности.
   - М-может быть. Видите ли, я думаю объединить всех людей с чистой кровью. По всей Европе и, конечно, прежде всего в нашей стране.
   - А что будет с теми, у кого она нечистая? У кого она, по-вашему, нечистая?
   Тот оглянулся.
   - Вы читали Гобино или Хаустона Чемберлена? Они говорят о расе сильных. Я считаю, что это правильно. Чистые и сильные должны управлять, а нечистые подчиняться. Ну, при этом часть слабых и ненужных придется, наверное, уничтожить. Тут уж ничего не поделаешь. Вам-то, по-моему, нечего беспокоиться. - Он с уважением оглядел рослого, крепкого приезжего.
   - Но ведь им будет больно, - сказал приезжий. (Он чувствовал, что пора начинать. Но как?)
   - Больно... Кому?
   - Тем, кого придется уничтожить.
   - Естественно, - согласился вислозадый. - Но такова историческая необходимость. - Он лицемерно вздохнул. - С другой стороны, не советую вам слишком увлекаться жалостью. Быть на стороне слабых можно, только чувствуя, что сам слаб. Зачем вам? Ведь в конечном-то счете все разговоры о том, что нужно помогать угнетенным, - это самозащита. - Он взглянул на часы. - Но у меня нет времени. Что вы хотели сказать?
   Неподалеку прошелестели листья, раздался голос офицерика (того длинноносого, которому надлежало стать руководителем полиции).
   - Юрген!
   - А как вы их будете уничтожать? - спросил приезжий. - Вот так?
   Он протянул руки, схватил вислозадого за горло и сильно сдавил. Полсекунды на лице Астера сохранялось выражение самодовольства, потом его сменили удивление и ужас. Щеки и лоб побагровели, глаза выпучились. Он слабо пискнул, стараясь оттолкнуть приезжего.
   Того прошиб пот. Он чувствовал омерзение. В голове у него мелькнуло: <О господи! Ведь я же убиваю человека...> Но затем ему представились тысячи газет с портретами чванного бородатого <Отца>, митинги, где тот, величественно протягивая руку, станет указывать своим бандитам путь то на запад, то на восток, торпедированные, переворачивающиеся корабли, бесчисленные повестки о смерти, разносимые почтой, города, объятые пламенем, с повисшим в высоте снарядом <Мэф>, извергающим длинные искры, <резервации воодушевленья>, где под однообразный барабанный бой тысячные шеренги людей с потухшим взглядом будут вышагивать взад и вперед, эвроспиртовые растворительные котлы, и матери, которые, идя дорогой смерти, станут закрывать ладонью лица детей, чтоб те не видели, что их ждет. Весь мрак и ужас наступающей эпохи...
   Нет, этого нельзя допустить!
   Он судорожно набрал воздуха в легкие, стиснул челюсти, один раз ударил вислозадого головой о ствол дуба, затем с удесятеренной силой еще и еще... Что-то дважды противно хрустнуло, и будущий вождь Объединенных Земель перестал существовать.
   Приезжий, дрожа, шагнул в сторону. Его тошнило, он отряхнул руки. В тот же миг кусты зашелестели рядом. На поляну, глядя на лежащее навзничь тело, вышел плечистый. Он поднял пустые глаза на приезжего, что-то крикнул и взмахнул тростью.
   Последнее, что тот увидел в этом мире, был удивленный, жадный взгляд неожиданно появившегося из-за деревьев молодого человека с пышными усами.
   Теменью заволокло глаза, он стал задыхаться, погружаясь в черную болотную воду. Ударил колокол громко и торжественно. Раз, второй... Черные воды смыкались над головой теснее. Он агонизировал, тело страшно напряглось, выгнулось. Колокол сыпал все чаще, звук делался нагловатым, похожим на смех. Последним усилием он разорвал воротничок рубашки, развел руки, взмахнул ими, вдруг куда-то вынырнул и хватил воздуха.
   Туман окружал его. В нем смутно сияло зеленое пятно.
   Чисон вздохнул и помотал головой. Что такое?..
   Туман окружал его, потом он стал рассеиваться. Обозначились зеленая лампа и полированная поверхность стола.
   Сознание он потерял, что ли?
   Он оглядел комнату. Кто-то здесь был недавно. Или это галлюцинация?.. Но пахло серой, и отзвуком уходил, растворялся в тишине чей-то ехидный смешок.
   Толстая в коричневой обложке книга лежала на столе. Он открыл ее.
   <...тической борьбы в десятых годах был весьма высок. Доходило даже до убийств. Так, например, 20 июня 1914 года незадолго перед выстрелом в Сараеве, приехавший из Линца с образцами шлифованного стекла коммивояжер Антон (или Адам?) Морауэр задушил в Пратере во время митинга Юргена Астера, одного из молодых демагогов, быстро завоевавших влияние в кругах мелкой буржуазии. Партия христианских социалистов ответила...>
   Чисон вздрогнул.
   Выходит, то был не сон, и он действительно задушил этого изверга еще в зародыше. Если так, тогда жуткая воля Астера уже не повлияет на ход событий, и в книге многое должно перемениться.
   Он лихорадочно перекинул сотни полторы страниц.
   <23 ноября главнокомандующий пригласил весь состав Генерального штаба в свою резиденцию в столице. Благодаря сохранившимся дневникам участников совещания теперь можно довольно точно восстановить ход этой встречи.
   - Мой разум, - заявил вождь, - полон настоящего, прошедшего и будущего. У меня есть отчетливое представление об ожидающемся движении событий, и, вооруженный им, я ощущаю в себе силы для принятия самых жестоких решений. Имейте в виду, что важнейшим фактором сегодняшней обстановки в мире является моя собственная личность - при всей скромности своей утверждаю - незаменимая. Того, чего я достиг, не добивался еще никто на протяжении веков. Восполнить потерю меня не смог бы сегодня никакой другой гражданский или военный руководитель. Я есть воплощение воли и энергии нашего великого народа. А может быть, и наоборот: он является воплощением великого меня - тут еще надо будет подумать. Во всяком случае, родина должна использовать это единственное обстоятельство, пока я еще есть я и не перестал быть мной.
   Тут главнокомандующий умолк на миг и оглядел генералов, которые все сидели, не шелохнувшись. Он тряхнул челкой, известной всему миру, размноженной в миллионах газетных оттисков, лезущей всем в глаза с плакатов, марок и денежных знаков.
   - Нам следует нанести неожиданный удар, подкрепив трезвый расчет теми гениальными озарениями, которые посещают меня, а потом уже специально назначенных мною по старшинству лиц. Но сначала несколько слов о предполагаемом противнике...>
   Что такое?
   Он открыл книгу наугад в другом месте.
   <На рассвете 1 сентября воодушевленные бешеными речами своего главнокомандующего бронированные полчища Третьей империи ринулись вперед. Огнеметное пламя прокладывало путь пехоте в рогатых шлемах. Самолеты с черными крыльями пересекли польскую границу, неся с собой тот ужас ожидания падающей с небес смерти, которому на долгих шесть лет предстояло стать привычным для мужчин, женщин и детей повсюду в Европе и в половине Азии.
   В тот же день в британское посольство в столице Третьей империи пришла радиограмма из Лондона на имя посла сэра Невиля Гендерсона. Послу предписывалось...>
   Неужели ничего не переменилось? Неужто и каменоломни Лежера появятся снова? Но ведь Юрген-то Астер не существует! Чисон перевернул несколько десятков страниц.
   <Прежде всего по прибытии людей заставляют пройти мимо трех врачей, которые на месте выносят мгновенное решение о судьбе каждого. Те, кто еще могут быть использованы в качестве рабочей силы, направляются в лагерь, остальных гонят прямо в блоки уничтожения. Массовое убийство организовано таким образом, что лишь на последнем этапе люди узнают об ожидающей их участи. Согласно показаниям палачей, захваченных в плен советскими солдатами, жертвы до последнего момента...>
   Чисон вздохнул и отодвинул книгу в коричневой обложке. Теперь она называлась уже иначе - <Величие и падение Третьей империи>.
   Какой-то процесс происходил в его сознании: уходило все то, что было связано с личностью бородатого <Отца>. Одно представление о прошедшей эпохе сменялось другим, и то, прежнее, растворялось безвозвратно в небытии.
   Нет, не о снарядах <Мэф> рассказывал в детстве отец - они назывались <ФАУ>. И не было эвроспиртовых растворительных котлов. Это о газовых камерах и трубе крематория в Треблинке до конца своих дней не могла забыть тетка...
   Такие вот дела, уважаемые товарищи. В этой связи становится ясно, что не стоит повторять старые сказки о симпатиях и влечениях богини Клио. Никакой такой музы, как выясняется нет, и истории безразлично один, второй или третий. Если исчезает <Отец>, возникает кто-нибудь другой. Не будем поэтому валить все на личность Юргена Астера или этого, как его... следующего. Суть не в личности, а в чем-то большем: в инерции обстоятельств, экономике, расстановке классовых сил и самой системе капитализма, рождающей диктаторов. Ведь в конце-то концов никто не силен настолько, чтоб одним собой образовать атмосферу времени.
   И оставим также разговоры о необыкновенных якобы индивидуальных качествах так называемых <избранников истории>. Их <непобедимая железная воля> - лишь следствие угодничества окружающих, а <красноречие> и <смелость> развиваются только за счет тех, кому надлежало бы быть мужественными. Сила Юргена Астера и того, второго, кто его сменил, выросла не сама из себя, а сложилась из тупости, эгоизма, злобы, свойственных прусской военщине, юнкерству, воротилам промышленного капитала и вообще немецкому мещанству той эпохи...
   Да, кстати! Шикльгрубер была фамилия пышноусого, с болезненной физиономией и странно короткими ручками молодого оборванца в Вене... Гитлер!