Гарднер Эрл Стенли. Передай мне соус

   — Что, Гейдж жил недалеко от вас?
   — Да, по соседству.
   — У него квартира?
   — Нет, у него дом, гараж.
   — Ну, так. Он отдавал вам ключи, а что было дальше?
   — Ключи оставались у меня до тех пор, пока он окончательно не выходил из состояния запоя. Иногда, правда, он являлся и умолял, чтобы я отдала ему ключи, но мне всегда приходилось быть непреклонной до конца, пока запой не проходил.
   — А как вы могли определить, что этот момент наступил?
   Знаете, мистер Лэм, это трудно объяснить словами, но это возможно.
   — Вы были замужем за его братом?
   — Да.
   — Он что, умер?
   — Да.
   — И вы снова вышли замуж?
   — Да.
   — Сандра — ребенок от первого брака?
   — От первого. Она поменяла фамилию, когда я вышла замуж за Джеймса Идена.
   — Почему?
   — Родственники первого мужа меня всегда ненавидели, все, кроме Эмоса.
   — А дядюшка Элберт?
   — Он меня так и не признал. После смерти моего первого мужа Элберт ни разу не разговаривал ни со мной, ни с Сандрой.
   — Как звали вашего первого мужа?
   — Норман Гейдж.
   Я прекратил расспросы. Но миссис Иден, очевидно, надо было выговориться, и она, помолчав с минутку, продолжила:
   — Так вот, об Эмосе. В этот раз я тоже получила ключи от его машины и знала, что он уехал куда-то, может быть, даже, чтобы подготовиться раньше времени отпраздновать свой тридцатипятилетний юбилей. Я не одобряла эту затею, и меня она очень волновала. Несколько дней назад я получила от Эмоса открытку из Карвер-Сити. В ней говорилось, что он пришел в себя и возвращается домой.
   — Из Карвер-Сити?
   — Да.
   — Как же он собирался вернуться, если у него не было денег, а ключи от машины оставались у вас?
   — Он обычно возвращался на попутных машинах, поэтому деньги не требовались.
   Я удивленно поднял брови.
   — Я хочу, чтобы вы поняли, мистер Лэм… Когда Эмос впадал в состояние запоя, это не означало, что он просто хотел выпить, это страстная психологическая и физиологическая необходимость…
   — Не трудитесь, миссис Идещ объяснить с научной точки зрения периодические запои вашего дядюшки, мало кому это дано понять.
   — Что делать, но именно так все с ним и происходит: он пьет, пока у него не кончаются деньги. Поэтому его дядя и не доверил ему больших сумм, больше тех, на которые можно хоть как-то прожить. От фонда опеки он получает триста пятьдесят долларов в месяц. Они это называют фондом транжира.
   Я понимающе кивнул.
   — Поэтому, когда деньги кончаются, он находит станцию обслуживания, которая принадлежит члену Ордена оленей.
   — Почему именно этот орден?
   — Он тоже принадлежит к этому ордену. Рассказывает обычно, кто он и что ему нужно, и, как правило, ему помогают, сажают на попутные машины. Иногда приходится менять две-три, с которыми ему становится не по пути, иногда же его сразу доставляют до места, в наш город. На этот раз я получила открытку, я вам уже говорила, из Карвер-Сити. Он написал, что у него все хорошо, что он пережил ужасный шторм и не менее ужасную встряску, что деньги кончились и что теперь он ждет на станции одного из членов Ордена оленей и надеется добраться домой в течение ближайших суток.
   — И что было потом?
   — Полная тишина.
   — Вы не думали, что надо сообщить об этом в полицию?
   — Сначала я хотела это сделать, но потом побоялась.
   Если полиция об этом узнает, делу дадут официальный ход. Если Эмос и в самом деле в тюрьме, они составят документ и сообщат в фонд.
   — Что касается нас, то…
   — Если бы я стала вашим клиентом, то вы защитили бы меня, не так ли? Вы освободили бы его из тюрьмы, и это не получило бы огласки?..
   — Вы хотите сказать, что могли бы обмануть попечителей фонда, скрыв от них правду?
   На секунду она отвела взгляд, потом прямо посмотрела мне в глаза.
   — Это жестокое, несправедливое условие завещания!
   Оно лишало дядюшку Эмоса уверенности в себе. Если бы не оно, думаю, он бы сам справился со своей болезнью. Он ведь понимает, что ему необходимо лечиться, а члены опекунского совета надутые, лицемерные, самодовольные, ведут себя как садисты по отношению к нему.
   Дело в том, что дядя Эмос должен каждый месяц приходить к ним в офис фонда, где они вручают ему наличные деньги и при этом не пропускают случая прочесть нотацию, как надо себя вести, изменить свое поведение, чтобы из пьяницы получился нормальный человек. Дядюшка каждый раз так злится, что теряет над собой всякий контроль, иногда именно это вызывает у него очередной запой.
   Я посмотрел на Сандру.
   — Целиком доверяю моей дочери Сандре, и она доверяет мне, — сказала миссис Иден, как бы прочитав мои не высказанные вслух мысли.
   — А у вас есть его снимки?
   — Да, но только моментальная фотография, сделанная шесть месяцев назад, на ней мы втроем.
   — Он похож на ней на себя?
   — Это моментальный снимок, а не портрет, но он на нем очень на себя похож.
   — Давайте посмотрим! Я хотел бы взглянуть и на открытку, если она все еще цела.
   Миссис Иден подошла к полкам с книгами, вынула «Приключение королевы Эллери». Рядом стоял трехтомник Шерлока Холмса, «Скачка на розовом коне» Дороти Хьюс, истории Ниро Вульфа Рекса Стаута и том с удивившим меня названием «Убийства в Лос-Анджелесе».
   Я в некотором недоумении поднял брови.
   — Это все книги Сандры, — объяснила она. — Девочка просто глотает эти истории об убийствах. А вот фотография. Я закладываю ее в книгу, чтобы не помялась.
   Таким способом я тренирую свою внутреннюю силу, — объяснила тем временем Сандра. — И теперь, мама, в нашем доме есть настоящая детективная библиотечка литературы.
   — Боюсь, моя дорогая, ты слишком импульсивна, — ответила мать с терпеливой, всепрощающей улыбкой.
   Она пододвинула ко мне фотографию, затем обошла вокруг стола, взяла ее в руки и подала мне.
   — Хорошо, — ответил я, взглянув на фото и возвращая его, — я займусь этим и дам вам знать, сможем ли мы взять дело к расследованию в своем агентстве.
   Мы пожали друг другу руки, и Сандра, играя роль гостеприимной хозяйки, проводила меня до дверей.
   Я спустился с лестницы. Напротив дома был продуктовый магазин, кулинария. Я взял двадцать пять долларов из тех, что мне были выданы на расходы, и спросил менеджера этого магазина, знает ли он девчушку по имени Сандра Иден, которая живет в доме напротив.
   Он ответил, что знает: она и ее мать иногда покупают у него продукты, но он что-то давно их не видел. Мать девочки помнил плохо, так как продукты обычно покупала дочь.
   — Вы знаете, какие продукты они обычно покупают? — спросил я.
   Он утвердительно кивнул.
   — Хорошо, — сказал я, — положите в корзину несколько хороших кусков мяса, пару кур, еще что-нибудь из продуктов, которые они обычно берут, и отнесите в квартиру 305. Если вас спросят, от кого они, скажите, что вас попросил это сделать незнакомый вам человек от имени дядюшки Эмоса.
   — Кого-кого? — не понял менеджер.
   — Дядюшки Эмоса.
   — Да, я вспомнил, Эмос Гейдж, он живет напротив, и он…
   — Вам следует не говорить, а слушать. Доверенный дяди Эмоса хотел, чтобы они получили эти продукты.
   — Доверенный Эмоса? Я правильно понял?
   — Вы поняли правильно, и, если они спросят, как он выглядел, вы ответите, что не запомнили. Отнесите все это немедленно. Понятно?
   — Да, я понял.
   — Хорошо, делайте.
   Спустившись вниз по улице, я вошел в телефонную будку и в абонентской книге нашел номер доктора Мортинсена Л. Беача. Я позвонил и попросил принять меня по не терпящему отлагательства делу, но секретарша ответила, что это невозможно. Я спросил, могу ли я поговорить с сестрой, она ответила, что и это невозможно. И только когда я сказал, что хочу договориться о срочной операции одной из их пациенток, подошла к телефону медицинская сестра. Я сказал ей:
   — Говорит представитель мистера Эмоса Гейджа.
   Я знаю, что у вас есть больная Элеонор Иден, которой вы рекомендовали сделать операцию. Я бы хотел знать, сколько она может стоить.
   — Кто это говорит?
   — Представитель мистера Эмоса Гейджа. Она его родственница.
   — Одну минутку, — было ответом. Потом в трубке раздался мужской голос:
   — Говорит доктор Беач. Я хотел бы знать точно, с кем имею честь разговаривать.
   — Я представитель мистера Эмоса Гейджа, который является родственником Элеонор Иден. Она нуждается в операции, и мне хотелось бы знать, насколько это серьезно.
   — Она нуждается в срочной операции. Обычно я не обсуждаю состояние моих пациентов даже с родственниками… В данном случае я имею все основания полагать, что операцию сделать пока еще не поздно, но мы не должны затягивать время ее проведения, в противном случае придется делать резекцию окружающих тканей.
   Кроме того, ситуация в любой момент может стать непоправимой. Пожалуйста, придите ко мне в офис и скажите, кто вы, и…
   — Доктор, сколько может стоить такая операция? — спросил я.
   — Стоить! — закричал он в трубку. — Стоить, черт побери! Давайте сначала сделаем операцию. Мы поговорим о ее стоимости и о моем гонораре потом. Надо только выяснить, будет ли у нее сто пятьдесят долларов, чтобы внести госпитальную плату. Я согласен на кредит. Она говорила мне, что у нее есть родственник, который, возможно, ссудит ее деньгами, но только через несколько месяцев, после того, как он их сам получит… Не буду от вас скрывать, ей очень нужна операция. Я буду ее лечить, но не могу заплатить за нее госпитальные расходы.
   — Значит, ваш гонорар можно пока не оплачивать?
   — Я подожду со своим гонораром, можете даже выбросить его в окно. Теперь вы появитесь в моем кабинете?
   — Я приеду, — сказал я и добавил: — Но пока не знаю когда. — С этими словами я поспешил повесить трубку, прежде чем он успел мне возразить.

Глава 3

   Я позвонил в газету «Дейли трибюн» и спросил телефон справочной библиотеки. Как только я услышал в трубке голос Марлин Хайд, директора этого справочного морга, я сказал:
   — Привет, красавица, это Дональд!
   — Дональд! Где ты скрывался все это время?
   — Был занят.
   — Больше не хочу никогда тебя видеть.
   — Все еще гоняюсь за убийцами, — попытался объяснить я.
   — Ну что же, для тебя было бы лучше приехать сюда и провести некоторую исследовательскую работу.
   — Это идея! — вскричал я. — А как насчет того, чтобы разложить материал так, чтобы мне осталось его только просмотреть?
   — Я могу это сделать, но хорошо, если бы ты мог не так спешить.
   — Ты ускоряешь мой. обмен веществ. Я постоянно голоден и всегда готов есть.
   — Что же ты мне сразу этого не сказал? Я бы испекла пирог и принесла в офис.
   — Договорились. А пока посмотри, что у вас есть на парня по фамилии Элберт Гейдж, который умер несколько лет назад и оставил после себя большое состояние, передав его в опекунский фонд для своего племянника по имени Эмос. Взгляни, может быть, в газетах того времени что-то обнаружишь.
   — Как, ты сказал, его имя? Гейдж?
   — Да, правильно.
   — Я все приготовлю. Когда ты приедешь?
   — Через пятнадцать минут.
   — Я — вся ожидание.
   — Не обманываешь?
   — Нет! По крайней мере, не я, — быстро добавила она и повесила трубку, прежде чем я успел что-нибудь сказать.
   Я тотчас сел в свою развалюшку и покатил к газете «Трибюн». Оставив машину на стоянке, поднялся в офис.
   У Марлин Хайд были рыжие волосы и нежная кожа, какая бывает у рыжеволосых. У нее прекрасный вздернутый носик и фигура, вполне достойная избрания в мисс «чего-то». Несколько лет назад о ней много писали в газетах… Однажды, чтобы только ее позлить, я попросил в газете «Трибюн» файл на ее имя, и, прежде чем она узнала о том, что я ищу, у меня в руках были все вырезки за несколько лет; на фото Марлин резала сырный пирог в то время, когда она была мисс «Высокое напряжение» на конвенции электриков, или что-то в этом роде…
   — Я удивлена, что ты еще помнишь сюда дорогу, — произнесла Марлин.
   — Неужели это было так давно?
   — Да, это было так давно, — сказала она, беря меня под руку и ведя к столу. — Что ты делал все это время и как твоя ужасная партнерша, вы все еще вместе?
   — Она не столько ужасна, сколько производит ужасный шум, вот и все.
   — Знаешь, Дональд, я ее презираю.
   — Что?
   — Она ужасно боится, что ты можешь жениться…
   Еще одно женское начало… это трудно объяснить. Берта, конечно, любит тебя, но по-своему.
   — И по-своему же она меня ненавидит.
   — Не уверена, что твоя Берта Кул вообще любит мужчин…
   — Да нет, несколько лет назад она была замужем, но все распалось.
   — Это ее история, — ответила Марлин. — Уверена, что она сама все испортила.
   — О чем-нибудь другом не хочешь поговорить?
   — Что можешь предложить ты?
   — Как это получилось, что мы стали обсуждать чужое замужество?
   — Начала я, — призналась Марлин.
   — Я просто подумал, как это могло вообще получиться.
   — С мужчинами всегда так, их надо подвести к теме, хотя у них на уме совсем другое.
   — Например?
   — Ну, кто кого ведет, Дональд?.. Давай перейдем к делу. Скажи, почему ты так спешишь, зачем тебе нужна информация о Гейдже?
   — Я действительно спешу, и мне нужен его файл.
   Она молча передала мне большой конверт, и я начал его просматривать.
   В конверте лежали фотографии покойного дяди и молодого Эмоса тех лет, снятые, возможно, лет десять назад. В конверте также лежала копия одной из статей завещания, из которой явствовало, что завещатель, горячо любивший сына своего брата и не имевший, кроме него, других родственников, сомневался в способности племянника вести себя прилично и с достоинством в случае, если он внезапно наследует столь огромную сумму. Исходя из этого, покойный и завещал все деньги через опекунский фонд. Если к тридцати пяти годам Эмос Гейдж не будет признан виновным в совершении какого-либо серьезного преступления, деньги должны быть полностью переданы ему, а фонд ликвидирован.
   Если же названный Эмос Гейдж умрет, не достигнув этого возраста, или будет признан виновным в совершении тяжкого преступления, тогда и только тогда половина всей суммы должна пойти на нужды тех организаций, в которых у завещателя были свои интересы, а вторая половина денег достается наследникам, если таковые, помимо Эмоса Гейджа, отыщутся, или его детям.
   Затем следовал список организаций, имевших отношение к системе образования, а также различных благотворительных учреждений.
   Одним из опекунов назывался Джером Л. Кемпбелл, именно ему завещатель доверял больше других. В случае его смерти, прежде чем фонд будут ликвидировать, его место должен был занять дублер, имя которого называлось. В случае смерти дублера называлась следующая замена.
   Из газетных вырезок я понял, что Кемпбелл был банкиром, а оба его дублера — адвокатами.
   Я вернулся к письменному столу Марлин, которая в это время разговаривала по телефону с каким-то репортером из газеты. Разговор был, видимо, забавным, она смеялась, пока разговаривала, и чертила указательным пальцем игривые завитушки на поверхности стола.
   Зайдя к ней за спину, я нажал пальцем на рычаг телефона.
   В гневе Марлин обернулась ко мне, ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего, но гнев внезапно погас, и она протянула ко мне свои губки. Я наклонился и поцеловал ее. Это был всего второй поцелуй в нашей жизни. Поцелуй — это все, чего можно ждать от рыжеволосых девушек.
   Когда Марлин оторвала свои губы от моих, она тут же с негодованием заявила:
   — Я бы очень хотела поверить, что ты разъединил телефон, чтобы меня поцеловать, но интуиция мне подсказывает, что тебе нужны другие вырезки и ты не мог дождаться, пока я закончу говорить.
   — Джером Л. Кемпбелл… — проговорил я.
   — Настоящий джентльмен, по крайней мере, солгал бы, — с упреком сказала Марлин.
   Она дала мне легкую пощечину, исчезла в комнате, где стояли файлы с информацией, и тут же вернулась с нужным конвертом в руках.
   В конверте ничего ценного не оказалось, просто вырезки из различных газет, рассказывающие о человеке, имя которого было более или менее известно в финансовых кругах.
   Кемпбелл произносит речь на конференции банкиров, Кемпбелл читает приветственный адрес на деловой конвенции, Кемпбелл — член жюри в дебатах двух колледжей…
   Я взял его адрес и вернул конверт Марлин. В этот момент вбежал один из известных газетных репортеров, и Марлин пришлось долго танцевать вокруг него. Я видел, что она хочет хоть на секунду отвлечься, чтобы поговорить со мной, прежде чем я уйду, но тот так и не дал ей такой возможности.
   Я тотчас поехал по адресу и сказал секретарю, что хочу видеть Джерома Кемпбелла до делу о наследстве Гейджа. Начался небольшой телефонный перезвон, но потом мне все-таки позволили войти в его кабинет.
   Кемпбелл оказался крупным мужчиной с холодным и честным взглядом. Похоже, это было для него привычным делом — изображать искренность с широко распахнутыми глазами. Когда он говорил, то разводил руки как бы в стороны для подтверждения своих слов. Похоже, с годами он набирал вес; и теперь смотрел на меня с видом большого мужчины, презирающего таких маленьких, как я, ростом всего каких-то пяти футов шести дюймов и весом не более ста тридцати пяти фунтов.
   — Мистер Лэм, — произнес он мое имя, будто объявлял имя собаки, представляя ее на собачьем шоу.
   — Я хочу поговорить с вами об имуществе Гейджа и его фонде опеки.
   Что именно вас интересует?
   — Хочу узнать историю этого дела.
   — Вы газетный репортер?
   — Точнее будет сказать, я на вольных хлебах. А сейчас пришел из газеты «Трибюн». Я изучил дело в их архиве, собрал всю информацию об этом человеке.
   — Тогда что же вам надо от меня, если вы уже собрали всю информацию?
   — Согласно документам, Эмосу Гейджу должно исполниться тридцать пять лет двадцать пятого числа этого месяца. Что тогда станет с фондом?
   — С фондом ничего не случится, — холодно промолвил Кемпбелл.
   — Вы готовы его закрыть?
   — Почему же? Должны быть выполнены определенные условия, а они еще не все соответствуют завещанию.
   — Какие условия?
   — Условия опеки. По моим данным, Эмос Гейдж сейчас может находиться в какой-нибудь тюрьме.
   — И вы не намерены выплачивать деньги в том случае, если он в заключении?
   — Вы же познакомились с правилами фонда опеки, — сказал он.
   Я кивнул.
   — Если он в тюрьме, то весь фонд будет передан различным благотворительным учреждениям. Должен вам сказать, мистер Лэм, что если вы желаете описать данную ситуацию, то я, конечно, одобряю ее с точки зрения разрушающего действия алкоголя на человеческую личность. Я не выдаю секрета, говоря о том, что Эмос Гейдж пьяница. Его дядя знал об этом и резко его осуждал.
   — Вы выдаете Эмосу ежемесячную сумму на проживание?
   — Да, ему назначено определенное месячное содержание, определить эту сумму было разрешено мне лично… По завещанию, я должен был ему дать не менее трехсот долларов в месяц. Я мог дать и больше, если бы счел нужным.
   — Что будет с этими тремястами долларами, когда ему исполнится тридцать пять лет?
   — Конечно, эта сумма больше выдаваться не будет.
   Весь фонд так или иначе исчезнет. Однако в случае, если деньги фонда пойдут благотворительным организациям, я должен буду остаться на своем посту опекуна еще дополнительно три года, чтобы превратить имущество в наличные деньги. Должен вам сказать, что завещание было написано в спешке, но оно юридически полностью законно. Элберт Гейдж откладывал написание завещания до последнего. А умер он через тридцать дней после того, как оно вступило в силу. Вообще это была трагическая ситуация — у такого человека не нашлось никого из родственников, кому бы он мог завещать такие огромные деньги… Это ужасный пример влияния алкоголя на человеческую личность.
   — Как я понимаю, если состояние перейдет к Эмосу, то он получит его в форме различных ценных бумаг, которые будут приносить доход?
   — Да, правильно, но только в том случае, если оно перейдет к Эмосу. Если же к перечисленным в завещании благотворительным организациям, то я остаюсь на своем посту еще в течение трех лет, чтобы ликвидировать ценные бумаги, постепенно переводя их в наличность и увеличивая оставленную завещателем сумму.
   Впрочем, я уже говорил вам об этом.
   — Вам платят за ваши услуги?
   — Я получаю компенсацию.
   — Позвольте узнать, сколько же?
   — А вот это вас не касается.
   — Каким образом выплачивается Гейджу его месячное пособие? Вы посылали ему чек? — спросил я.
   — Конечно нет. Я слишком серьезно отношусь к своим обязанностям. Мистер Гейдж должен был являться в мой офис каждый раз лично. Я выплачивал пособие и получал от него расписку.
   — Сколько раз вы заплатили ему более трехсот долларов?
   — Я никогда не давал ему более трехсот долларов. Он ни разу не выказал желания исправиться, что было условием увеличения его месячного пособия.
   — Вы сами собираетесь найти мистера Гейджа, когда наступит срок окончания работы вашего фонда?
   — Конечно нет, я не собираюсь этого делать. Я попечитель. Это дело самого мистера Гейджа — прийти ко мне после дня рождения и доказать мне, что все условия завещания соблюдены. Если принять во внимание, что время получения его последнего пособия прошло, а он так и не пришел за ним, могу с уверенностью заявить, что у меня все более растет подозрение, мистер Лэм, что с ним не все в порядке.
   — Что вы имеете в виду, говоря, что с ним не все в порядке?
   — Я говорил вам, что, полагаю, у него неприятности, возможно, он даже в тюрьме.
   — И если это так?..
   — Если он в тюрьме, то деньги переходят к различным благотворительным фондам. Я говорил…
   — Надеюсь, вы каждый свой шаг согласовываете с адвокатами?
   — Что вы имеете в виду? Мне не нужны адвокаты. Каждый год я иду в суд со счетом фонда. В прошлом году даже удостоился похвалы за образцовое ведение дел.
   — А вам, мистер Кемпбелл, было бы неплохо еще раз внимательно посмотреть условия трастового фонда.
   — Что вы имеете в виду?
   — По условиям фонда, Гейдж получает деньги, если он жив и не был признан виновным в совершении серьезного преступления к тому времени, как ему исполнилось тридцать пять лет.
   — Да, правильно, здесь не возникает вопроса.
   — А как насчет определения «серьезного»? — спросил я.
   — Любое преступление может считаться «серьезным».
   Все, что может привести к тюрьме. Я знаю, что имел а виду завещатель, и думаю так же, как он.
   — Здесь присутствует еще одно обстоятельство, о котором вы, видимо, не подумали, — сказал я.
   — Какое же?
   — «Признан виновным».
   Кемпбелл хотел что-то сказать, но передумал, помолчал, глубоко вздохнул.
   — Вы имеете в виду, что… — Он остановился на середине фразы, обдумывая ситуацию.
   — Да, да, я имел в виду, что даже если Эмос Гейдж был задержан по обвинению в убийстве, был арестован за убийство и его судили за убийство, если присяжные заседатели не вынесут свой вердикт до двадцать пятого числа этого месяца, то вам придется выплатить ему деньги трастового фонда.
   — Почему? — удивился он. — Это ведь смешно и нелепо, мистер Лэм!
   — Таковы условия трастового фонда.
   — Но не его сущность!
   — Скажите, что контролирует такого рода фонды, — невинно задал я вопрос, — дух или буква закона?
   — Мистер Лэм, вы намеренно пытаетесь поймать меня на удочку?
   — Вы уже сами проглотили крючок без всякого нажима с моей стороны.
   С этими словами я вышел из комнаты, ощущая спиной его остекленевший взгляд.

Глава 4

   Я решил все-таки направиться по данному мне Бертой адресу на тот случай, если миссис Бакли звонила еще раз и пожаловалась, что я все еще не появился у нее. Я отложил кое-какие неспешные дела и поехал в квартал Рейнголд.
   Дафни Бакли оказалась удивительно красивой брюнеткой с черными глазами и волосами цвета воронова крыла. Прекрасная стройная фигура, очень тонкая в талии, но со всеми полагающимися к такой талии совершенными изгибами тела. Ей можно было дать не больше двадцати пяти. Слишком тонкие губы ее не украшали, но она знала об этом своем недостатке и, пользуясь помадой, придавала рту красивую форму, хотя и делала его несколько крупноватым.
   Она знала все и о своих достоинствах и прекрасно ими пользовалась: движения ее бедер были мягкими, будто волнообразными; трудно сказать, что было в этих волнующих движениях, но в ходу при стриптизе, когда исполнительница в танце медленно раздевается и так же медленно снимает перчатки, уже и это кажется порочным.
   Такой была Дафни Бакли. Она посмотрела на меня, потом отвела глаза, взглянула опять, и я услышал волнующий грудной голос:
   — О, мистер Лэм! Ваша партнерша Берта Кул обещала, что вы ко мне придете.
   В ее голосе, движении рук появилось что-то интимное, наводящее на мысль о спальне, хотя она сидела в кресле и едва успела произнести первые слова. Я же устроился на диване, вдалеке от нее, и старался вести себя по-деловому.
   — Итак, — сказал я, открывая блокнот для записей, — ваш муж исчез, и вы хотите его… вернуть.
   Черные глаза с тяжелыми веками быстро взглянули на меня и опустились, будто она боялась, что я прочту в них какие-то ее тайные мысли.
   — Может быть, я как раз и не хочу его вернуть.
   Узнать бы, что с ним произошло. Признаюсь, мои чувства скорее корыстные, нежели супружеские.