Гарин-Михайловский Николай Георгиевич. Детство Темы

Тема терпел, терпел и тоже кончал тем, что просил у кого-нибудь "кусочек", а
то отправлялся на поиски по скамьям, где и находил всегда какую-нибудь
завалявшуюся корку.
Было, конечно, довольно простое средство избавить себя от таких
ежедневных мук - это брать с собой из дому хоть запасный кусок хлеба. Но вся
беда заключалась в том, что после утреннего чая, когда компания отправлялась
в гимназию, им не хотелось есть, и с точки зрения этого настоящего они
каждый день впадали в ошибочную уверенность, что и до конца уроков им не
захочется есть.
- На что ты похож стал?! Под глазами синяки, щеки втянуло, худой как
скелет! - допытывалась мать.
Хуже всего, что, удерживаясь, Тема дотягивал обыкновенно до последней
рекреации, и уж когда голод чуть не заставлял его кричать, тогда он только
отправлялся на фуражировку. Вследствие этого аппетит перебивался, и так
основательно, что, придя домой, Тема ни до чего, кроме хлеба и супа, не
касался.
Обдумывая в подробностях свой план, Данилов пришел к заключению, что
прямо в гавани сесть на корабль не удастся, потому что, во-первых, узнают и
не пустят, а во-вторых, потребуют заграничные паспорты. Поэтому Данилов
решил так: узнав, когда отходит подходящий корабль, заблаговременно
выбраться в открытое море на лодке и там, пристав к кораблю, объяснить, в
чем дело, и уехать на нем. Вопрос о дальнейшем был решен в утвердительном
смысле на том простом основании, что кому же даровых работников не надо?
Гораздо труднее был вопрос о лодке. Чтоб отослать ее назад, нужен был
проводник. Этим подводился проводник. Если пустить лодку на произвол судьбы,
- пропажа казенного имущества - отец подводился. Все это привело Данилова к
заключению, что надо строить свою лодку. Отец Данилова отозвался
сочувственно, дал им лесу, руководителей, и компания приступила к работе.
Выбор типа лодки подвергся всестороннему обсуждению. Решено было строить
килевую и отдано было предпочтение ходу перед вместимостью.
- Весь секрет, чтобы было как можно меньшее сопротивление. Чем она
уже...
- Ну, конечно, - перебивал нетерпеливый Касицкий.
- Понимаешь? - спрашивал Данилов Тему.
- Понимаю, - отвечал Тема, понимавший больше потому, что это было
понятно Данилову и Касицкому: что там еще докапываться! Уже - так уже.
- Мне даже кажется, что эта модель, самая узкая из всех, и та широка.
- Конечно, широка, - энергично поддержал Касицкий. - К чему такое
брюхо?
- Отец настаивает, - нерешительно проговорил Данилов.
- Еще бы ему не настаивать, у него живот-то, слава богу; ему и надо, а
нам на что?
- А мы, чтоб не дразнить его, сделаем уже, а ему благоразумно умолчим.
- Подлец, врать хочешь...
- Не врать, молчать буду. Спросит - ну, тогда признаюсь.
Всю зиму шла работа; сперва киль выделали, затем шпангоуты насадили,
потом обшивкой занялись, а затем и выкрасили в белый цвет, с синей полоской
кругом.
Собственно говоря, постройка лодки подвигалась непропорционально труду,
какой затрачивался на нее друзьями, и секрет этот объяснялся тем, что им
помогали какие-то таинственные руки. Друзья благоразумно молчали об этом, и
когда лодка была готова, они с гордостью объявили товарищам:
- Мы кончили.
Впрочем, Касицкий не удержался и тут же сказал, подмигивая Теме:
- Мы?!
- Конечно, мы, - ответил Тема. - Матросы помогали, а все-таки, мы.
- Помогали?! Рыло!
И Касицкий, рассмеявшись, добавил:
- Кой черт, мы! Ну, Данилов действительно работал, а мы вот с этим
подлецом все больше насчет глаз. Да ей-богу же, - кончил он добродушно. -
Зачем врать.
- Я считаю, что и я работал.
- Ну да, ты считаешь. Ну, считай, считай.
- Да зачем вам лодка? - спросил Корнев, грызя, по обыкновению, ногти.
- Лодка? - переспросил Касицкий. - Зачем нам лодка? - обратился он к
Теме.
Тему подмывало.
- Свинья! - смеялся он, чувствуя непреодолимое желание выболтать.
- Чтоб кататься, - ответил Данилов, не сморгнув, что называется,
глазом.
Корнев видел, что тут что-то не то.
- Мало у отца твоего лодок?
- Ходких нет, - ответил Данилов.
- Что значит - ходких?
- Что б резали хорошо воду.
- А что значит - чтоб резали хорошо воду?
- Это значит, что ты дурак, - вставил Касицкий.
- Бревно! - вскользь ответил Корнев, - не с тобой говорят.
- Ну, чтоб узкая была, шла легко, оказывала бы воде меньшее
сопротивление.
- Зачем же вам такую лодку?
- Чтобы больше удовольствия было от катанья.
Корнев подозрительно всматривался по очереди в каждого.
- Эх ты, дура! - произнес Касицкий полушутя-полусерьезно. - В Америку
хотим ехать.
После этого уже сам Корнев говорил пренебрежительно:
- Черти, с вами гороху наесться сперва надо, - и уходил.
- Послушай, зачем ты говоришь? - замечал Данилов Касицкому.
- Что говорю? Именно так действуя, ничего и не говорю.
- Конечно, - поддерживал Тема, - кто ж догадается принять его слова за
серьезные.
- Все догадаются. Вас подмывает на каждом слове, и кончится тем, что вы
все разболтаете. Глупо же. Если не хотите, скажите прямо, зачем было и
затевать тогда.
Обыкновенно невозмутимый, Данилов не на шутку начинал сердиться.
Касицкий и Тема обещали ему соблюдать вперед строгое молчание. И хотя
нередко на приятелей находило страстное желание подсидеть самих себя, но
сознание огорчения, которое они нанесут этим Данилову, останавливало их.
Понятное дело, что тому, кто едет в Америку, никаких, собственно,
уроков готовить не к чему, и время, потраченное на такой труд, считалось
компанией погибшим временем.
Обстоятельства помогли Теме в этом отношении. Мать его родила еще
одного сына, и выслушивание уроков было оставлено. Следующая треть,
последняя перед экзаменами, была весьма печальна по результатам: единица,
два, закон божий - три, по естественной - пять, поведение - и то "хорошего"
вместо обычного "отличного". На Карташева махнули в гимназии рукой, как на
ученика, который остается на второй год.
Тема благоразумно утаил от домашних отметки. Так как требовалась
расписка, то он, как мог, и расписался за родителей, что отметки они видели.
При этом благоразумно подписал: "По случаю болезни, за мать, сестра
З.Карташева". Дома, на вопрос матери об отметках, он отделывался обычным
ответом, произносимым каким-то слишком уж равнодушным и беспечным голосом:
- Не получил еще.
- Отчего ж так затянулось?
- Не знаю, - отвечал Тема и спешил заговорить о чем-нибудь другом.
- Тема, скажи правду, - пристала раз к нему мать, - в чем дело? Не
может быть, чтоб до сих пор не было отметок?
- Нет, мама.
- Смотри, Тема, я вот встану и поеду сама.
Тема пожал плечами и ничего не ответил: чего, дескать, пристали к
человеку, который уже давно мысленно в Америке?
Друзья назначили свой отъезд на четвертый день пасхи. Так было решено с
целью не отравлять родным пасху.
Заграничный пароход отходил в шесть часов вечера. Решено было тронуться
в путь в четыре.
Тема, стараясь соблюдать равнодушный вид, бросая украдкой растроганные
взгляды кругом, незаметно юркнул в калитку и пустился к гавани.
Данилов уже озабоченно бегал от дома к лодке.
Тема заглянул внутрь их общей красавицы - белой с синей каемкой лодки,
с девизом "Вперед", и увидел там всякие кульки.
- Еда, - озабоченно объяснил Данилов. - Где же Касицкий?
Наконец показался и Касицкий с какой-то паршивой собачонкой.
- Да брось! - нетерпеливо проговорил Данилов.
Касицкий с сожалением выпустил собаку.
- Ну, готово! Едем.
Тема с замиранием сердца прыгнул в лодку и сел на весло.
"Неужели навсегда?" - пронеслось у него в голове и мучительно-сладко
где-то далеко-далеко замерло.
Касицкий сел на другое весло. Данилов - на руль.
- Отдай! - сухо скомандовал Данилов матросу.
Матрос бросил веревку, которую держал в руке, и оттолкнул лодку.
- Навались!
Тема и Касицкий взмахнули веслами. Вода быстро, торопливо, гулко
заговорила у борта лодки.
- Навались!
Гребцы сильно налегли. Лодка помчалась по гладкой поверхности гавани. У
выхода она ловко вильнула под носом входившего парохода и, выскочив на
зыбкую, неровную поверхность открытого моря, точно затанцевала по мелким
волнам.
- Норд-ост! - коротко заметил Данилов.
Весенний холодный ветер срывал с весел воду и разносил брызги.
- Навались!
Весла, ровно и мерно стуча в уключинах, на несколько мгновений
погружались в воду и снова сверкали на солнце, ловким движением гребцов
обращенные параллельно к воде.
Отъехав версты две, гребцы, по команде Данилова, подняли весла и сняли
шапки с вспотевших голов.
- Черт, пить хочется, - сказал Касицкий и, перегнувшись, зачерпнул
двумя руками морской воды и хлебнул глоток.
То же самое проделал и Тема.
- Навались!
Опять мерно застучали весла, и лодка снова весело и легко начала резать
набегавшие волны.
Ветер свежел.
- К вечеру разыграется, - заметил Данилов.
- О-го, рвет, - ответил Касицкий, надвигая чуть было не сорвавшуюся в
море шапку.
- Экая красота! - проговорил немного погодя Данилов, любуясь небом и
морем. - Посмотрите на солнце, как наседают тучи! Точно рядом день и ночь.
Там все темное, грозное; а сюда, к городу, - ясное, тихое, спокойное.
Касицкий и Тема сосредоточенно молчали.
Тема скользнул глазами по сверкавшему вдали городу, по спокойному,
ясному берегу, и сердце его тоскливо сжалось: что-то теперь делают мать,
отец, сестры?! Может быть, весело сидят на террасе, пьют чай и не знают,
какой удар приготовил он им. Тема испуганно оглянулся, точно проснулся от
какого-то тяжелого сна.
- Что, может, назад пойдем, Карташев? - спросил спокойно Данилов,
наблюдая его.
"Назад?!" - радостно рванулось было сердце Темы к матери. А мечты об
Америке, а гимназия, экзамены, неизбежный провал...
Тема отрицательно мотнул головой и угрюмо молча налег на весло.
- Пароход! - крикнул Касицкий.
Из гавани, выпуская клубы черного дыма, показался громадный заграничный
пароход.
- Пойдем потихоньку навстречу.
Лодка сделала красивый полукруг и медленно пошла навстречу.
Пароход приближался. Уже можно было разобрать толпу пассажиров на
палубе!
"Через несколько минут мы уже будем между ними", - мелькнуло у каждого
из друзей.
- Пора!
Все было наготове.
Согласно законам аварий, Касицкий выстрелил два раза из револьвера, а
Данилов выбросил специально приготовленный для этого случая белый флаг,
навязанный на длинный шест.
Тяжелое чудовище летело совсем близко, высоко задрав свои могучие
борты, и гул машины явственно отдался в ушах беглецов, обдав их запахом пара
и перегорелого масла.
Лодку закачало во все стороны.
Ура! Их заметили. Целый ворох белых платков замахал им с палубы. Но что
ж это? Зачем они не останавливаются?
- Стреляй еще! Маши платком.
Друзья стреляли, махали и кричали как могли.
Увы! Пароход уж был далеко и все больше и больше прибавлял ходу...
Разочарование было полное.
- Они думали, - проговорил огорченно Тема, - что мы им хорошей дороги
желаем.
- Я говорил, что все это ерунда, - сказал Касицкий, бросая в лодку
револьвер. - Ну кто, в самом деле, нас возьмет?! Кто для нас остановится?!
Уныло, хотя, и быстро было возвращение обратно. Норд-ост был попутный.
- Надо обдумать... - начал было Данилов.
- Ерунда! Ни в какую Америку я больше не поеду, - сказал Касицкий,
когда лодка пристала к берегу. - Все это чушь.
- Ну, вот уж и чушь, - ответил сконфуженно Данилов.
- Да, конечно, чушь, и пора понять это.
Тема грустно слушал, задумчиво смотря вдаль так коварно изменившему
пароходу.
- Надо обдумать...
- Как выдержать экзамены, - фыркнул Касицкий и, нахлобучив шапку, пожав
наскоро руки друзьям, быстро пошел в город.
- Духом упал. Все еще можно исправить, - грустно докончил Данилов.
- Прощай, - ответил Тема и, пожав товарищу руку, тоже побрел домой.
Да, не выгорела Америка! С одной стороны, конечно, приятно опять
увидеть мать, отца, сестер, братьев, с которыми думал уже никогда, может
быть, не встретиться, но, с другой стороны, тяжело и тоскливо вставали
экзамены, почти неизбежный провал, все то, с чем, казалось, было уже
навсегда покончено.
Да, жаль, - а хороший было придумали выход.
И Тема от души вздохнул.
Когда после пасхи в первый раз собрались в класс, все уже перемололось,
и Касицкий не удержался, чтобы в веселых красках не передать о неудавшейся
затее. Тема весело помогал ему, а Данилов только снисходительно слушал.
Все смеялись и прозвали Данилова, Касицкого и Тему "американцами".

XI

ЭКЗАМЕНЫ

Подошли и экзамены.
Несмотря на то, что Тема не пропускал ни одной церкви без того, чтобы
не перекреститься, не ленился за квартал обходить встречного батюшку, или в
крайнем случае при встречах хватался за левое ухо и скороговоркой говорил:
"Чур, чур, не меня!", или усердно на том же месте перекручивался три раза, -
дело, однако, плохо подвигалось вперед.
Дома тем не менее Тема продолжал взятый раньше тон.
- Выдержал?
- Выдержал.
- Сколько поставили?
- Не знаю, отметок не показывают.
- Откуда ж ты знаешь, что выдержал?
- Отвечал хорошо...
- Ну, сколько же, ты думаешь, тебе все-таки поставили?
- Я без ошибки отвечал...
- Значит, пять?
- Пять! - недоумевал Тема.
Экзамены кончились. Тема пришел с последнего экзамена.
- Ну?
- Кончил...
Опять ответ поразил мать какою-то неопределенностью.
- Выдержал?
- Да...
- Значит, перешел?
- Верно...
- Да когда же узнать-то можно?
- Завтра, сказали.
Назавтра Тема принес неожиданную новость, что он срезался по трем
предметам, что передержку дают только по двум, но если особенно просить, то
разрешат и по трем. Это-то последнее обстоятельство и вынудило его открыть
свои карты, так как просить должны были родители.
Тема не мог вынести пристального, презрительного взгляда матери,
устремленного на него, и смотрел куда-то вбок.
Томительное молчание продолжалось довольно долго.
- Негодяй! - проговорила наконец мать, толкнув ладонью Тему по лбу.
Тема ждал, конечно, сцены гнева, неудовольствия, упреков, но такого
выражения презрения он не предусмотрел, и тем обиднее оно ему показалось. Он
сидел в столовой и чувствовал себя очень скверно. С одной стороны, он не мог
не сознавать, что все его поведение было достаточно пошло; но, с другой
стороны, он считал себя уже слишком оскорбленным. Обиднее всего было то, что
на драпировку в благородное негодование у него не хватало материала, и,
кроме фигуры жалкого обманщика, ничего из себя и выкроить нельзя было. А
между тем какое-то раздражение и тупая злость разбирали его и искали выхода.
Отец пришел. Ему уже сказала мать.
- Болван! - проговорил с тем же оттенком пренебрежения отец. - В
кузнецы отдам...
Тема молча высунул ему вдогонку язык и подумал: "Ни капельки не
испугался". Тон отца еще больше опошлил перед ним его собственное положение.
Нет! Решительно ничего нет, за что бы уцепиться и почувствовать себя хоть
чуточку не так пошло и гадко! И вдруг светлая мысль мелькнула в голове Темы:
отчего бы ему не умереть?! Ему даже как-то весело стало от мысли, какой
эффект произвело бы это. Вдруг приходят, а он мертвый лежит. Вот тогда и
сердись сколько хочешь! Конечно, он виноват - он понимал это очень хорошо, -
но он умрет и этим вполне искупит свою вину. И это, конечно, поймут и отец и
мать, и это будет для них вечным укором! Он отомстит им! Ему ни капли их не
жалко, - сами виноваты! Тема точно снова почувствовал презрительный шлепок
матери по лбу. Злое, недоброе чувство с новой силой зашевелилось в его
сердце. Он злорадно остановил глаза на коробке спичек и подумал, что такая
смерть была бы очень хороша, потому что будет не сразу и он успеет еще
насладиться чувством удовлетворенного торжества при виде горя отца и матери.
Он занялся вопросом, сколько надо принять спичек, чтоб покончить с собой.
Всю коробку? Это, пожалуй, будет слишком много, он быстро умрет, а ему
хотелось бы подольше полюбоваться. Половину? Тоже, пожалуй, много. Тема
остановился почему-то на двадцати головках. Решив это, он сделал маленький
антракт, так как, когда вопрос о количестве был выяснен, решимость его
значительно ослабела. Он в первый раз серьезно вник в положение вещей и
почувствовал непреодолимый ужас к смерти. Это было решающее мгновение, после
которого, успокоенный каким-то подавленным сознанием, что дело не будет
доведено до конца, он протянул руку к спичкам, отобрал горсть их и начал
потихоньку, держа руки под столом, осторожно обламывать головки. Он делал
это очень осторожно, зная, что спичка может вспыхнуть в руке, а это иногда
кончается антоновым огнем. Наломав, Тема аккуратно собрал головки в кучку и
некоторое время с большим удовольствием любовался ими в сознании, что их
проглотит кто угодно, но только не он. Он взял одну головку и попробовал на
язык: какая гадость!
С водой разве?!
Тема потянулся за графином и налил себе четверть стакана. Это много для
одного глотка. Тема встал, на цыпочках вышел в переднюю и, чтоб не делать
шума, выплеснул часть воды на стену. Затем он вернулся назад и остановился в
нерешительности. Несмотря на то, что он знал, что это шутка, его стало
охватывать какое-то странное волнение. Он чувствовал, что в его решимости не
глотать спичек стала показываться какая-то страшная брешь: почему и в самом
деле не проглотить? В нем уж не было уверенности, что он не сделает этого. С
ним что-то происходило, чего он ясно не сознавал. Он, если можно так
сказать, перестал чувствовать себя, как будто был кто-то другой, а не он.
Это наводило на него какой-то невыразимый ужас. Этот ужас все усиливался и
толкал его. Рука автоматично протянулась к головкам и всыпала их в стакан.
"Неужели я выпью?! - думал он, поднимая дрожащей рукою стакан к побелевшим
губам. Мысли вихрем завертелись в его голове. "Зачем? Разве я не виноват
действительно? Я, конечно, виноват. Разве я хочу нанести такое горе людям,
для которых так дорога моя жизнь? Боже сохрани! Я люблю их..."
- Артемий Николаевич, что вы делаете?! - закричала Таня не своим
голосом.
У Темы мелькнула только одна мысль, чтобы Таня не успела вырвать
стакан. Судорожным, мгновенным движением он опрокинул содержимое в рот. Он
остановился с широко раскрытыми, безумными от ужаса глазами.
- Батюшки! - завопила режущим, полным отчаяния голосом Таня, стремглав
бросаясь к кабинету. - Барин... барин!..
Голос ее обрывался какими-то воплями:
- Артемий... Николаич... отравились!!
Отец бросился в столовую и остановился, пораженный идиотским лицом
сына.
- Молока!
Таня бросилась к буфету.
Тема сделал слабое усилие и отрицательно качнул головой.
- Пей, негодяй, или я расшибу твою мерзкую башку об стену! - закричал
неистово отец, схватив сына за воротник мундира.
Он так сильно сжимал, что Тема, чтоб дышать, должен был наклониться,
вытянуть шею и в таком положении, жалкий, растерянный, начал жадно пить
молоко.
- Что такое?! - вбежала мать.
- Ничего, - ответил взбешенным, пренебрежительным голосом отец, -
фокусами занимается.
Узнав, в чем, дело, мать без сил опустилась на стул.
- Ты хотел отравиться?!
В этом вопросе было столько отчаянной горечи, столько тоски, столько
чего-то такого, что Тема вдруг почувствовал себя как бы оторванным от
прежнего Темы, любящего, нежного, и его охватило жгучее, непреодолимое
желание во что бы то ни стало, сейчас же, сию секунду снова быть прежним
мягким, любящим Темой. Он стремглав бросился к матери, схватил ее руки,
крепко сжал своими и голосом, доходящим до рева, стал просить:
- Мама, непременно прости меня! Я буду прежний, но забудь все! Ради
бога, забудь!
- Все, все забыла, все простила, - проговорила испуганная мать.
- Мама, голубка, не плачь, - ревел Тема, дрожа, как в лихорадке.
- Пей молоко, пей молоко! - твердила растерянно, испуганно мать, не
замечая, как слезы лились у нее по щекам.
- Мама, не бойся ничего! Ничего не бойся! Я пью, я уже три стакана
выпил. Мама, это пустяки, вот, смотри, все головки остались в стакане. Я
знаю, сколько их было... Я знаю... Раз, два, три...
Тема судорожно считал головки, хотя перед ним была одна сплошная,
сгустившаяся масса, тянувшаяся со дна стакана к его краям...
- Четырнадцать! Все! Больше не было, - я ничего не выпил... Я еще один
стакан выпью молока.
- Боже мой, скорей за доктором!
- Мама, не надо!
- Надо, мой милый, надо!
Отец, возмущенный всей этой сценой, не выдержал и, плюнув, ушел в
кабинет.
- Милая мама, пусть он идет, я не могу тебе сказать, что я пережил, но
если б ты меня не простила, я не знаю... я еще бы раз... Ах, мама, мне так
хорошо, как будто я снова родился! Я знаю, мама, что должен искупить перед
тобою свою вину, и знаю, что искуплю, оттого мне так легко и весело. Милая,
дорогая мама, поезжай к директору и попроси его, - я выдержу передержку, я
знаю, что выдержу, потому что я знаю, что я способный и могу учиться.
Тема, не переставая, все говорил, говорил и все целовал руки матери.
Мать молча, тихо плакала. Плакала и Таня, сидя тут же на стуле.
- Не плачь, мама, не плачь, - повторял Тема. - Таня, не надо плакать.
Исключительные обстоятельства выбили всех из колеи. Тема совершенно не
испытывал той обычной, усвоенной манеры отношения сына к матери, младшего к
старшему, которая существовала обыкновенно. Точно перед ним сидел его
товарищ, и Таня была товарищ, и обе они и он попали неожиданно в какую-то
беду, из которой он, Тема, знает, что выведет их, но только надо торопиться.
- Поедешь, мама, к директору? - нервно, судорожно спрашивал он.
- Поеду, милый, поеду.
- Непременно поезжай. Я еще стакан молока выпью. Пять стаканов, больше
не надо, а то понос сделается. Понос очень нехорошо.
Мысли Темы быстро перескакивали с одного предмета на другой, он говорил
их вслух, и чем больше говорил, тем больше ему хотелось говорить и тем
удовлетвореннее он себя чувствовал.
Мать со страхом слушала его, боясь этой бесконечной потребности
говорить, с тоской ожидая доктора. Все ее попытки остановить сына были
бесполезны, он быстро перебивал ее:
- Ничего, мама, ничего, пожалуйста, не беспокойся.
И снова начинался бесконечный разговор.
Вошли дети, гулявшие в саду. Тема бросился к ним и, сказав: "Вам нельзя
тут быть", - запер перед ними дверь.
Наконец приехал доктор, осмотрел, выслушал Тему, потребовал бумаги,
перо, чернила, написал рецепт и, успокоив всех, остался ждать лекарства. У
Темы начало жечь внутри.
- Пустяки, - проговорил доктор, - сейчас пройдет.
Когда принесли лекарство, доктор молча, тяжело сопя, приготовил в двух
рюмках растворы и сказал, обращаясь к Теме:
- Ну, теперь закусите вот этим все ваши разговоры. Отлично! Теперь вот
это! Ну, теперь можете продолжать.
Тема снова начал, но через несколько минут он как-то сразу раскис и
вяло оборвал себя:
- Мама, я спать хочу.
Его сейчас же уложили, и, под влиянием порошков, он заснул крепким
детским сном.
На другой день Тема был вне всякой опасности и хотя ощущал некоторую
слабость и боль в животе, но чувствовал себя прекрасно, был весел и с
нетерпением гнал мать к директору. Только при появлении отца он умолкал, и
было что-то такое в глазах сына, от чего отец скорее уходил к себе в
кабинет. Приехал доктор, и мать, оставив Тему на его попечении, уехала к
директору.
- Я сяду заниматься, чтобы не терять времени, - заявил весело Тема.
- Вот и отлично, - ответил доктор.
Тема забрал книги и отправился в маленькую комнатку, а доктор ушел в
кабинет к старику Карташеву.
Когда разговор коснулся текущих событий, генерал не утерпел, чтобы не
пожаловаться на жену за неправильное воспитание сына.
- Да, нервно немножко... - проговорил доктор как-то нехотя. - Век
такой... Вы, однако, с сыном-то все-таки помягче, а то ведь можно и совсем
свихнуть мальчугана... Нервы у него не вашего времени...
- Пустяки, весь он в меня...
- Может, в вас он... да уж... одним словом, надо сдерживать себя.
- Пропал мальчик, - с отчаянием в голосе произнес отец.
Доктор добродушно усмехнулся.
- Славный мальчик, - заметил он и забарабанил пальцами по столу.
- Эх! - махнул огорченно отец и зашагал угрюмо по комнате.
Приехала мать с радостным лицом.
- Разрешил?! - спросил Тема, выскакивая с латинской грамматикой. -
Мама, я вот уже сколько прошел!
Неделя промелькнула для Темы незаметно. Он не мог оторваться от книг. В
голову, строчка за строчкой, вкладывались страницы книги, как в какой-то,
мешок. Иногда он закрывал глаза и мысленно пробегал пройденное, и все в
систематическом порядке, рельефно и выпукло проносилось перед ним. Довольный
опытом, Тема с новым жаром продолжал занятия. Передержка была по русскому,
латинскому и географии, но уже она сидела вся в голове. Иногда он звал
сестру и говорил ей:
- Экзаменуй меня.
Зина добросовестно принималась спрашивать, и Тема без запинки отвечал с
малейшими деталями. В награду Зина говорила огорченно:
- Стыдно с такими способностями так лениться.
- Я на будущий год буду отлично заниматься, сяду на первую скамейку и
буду первым учеником.
- Ну да...
- Хочешь пари?
- Не хочу.
- А-га, знаешь, что могу!
- Конечно, можешь - да не будешь.
- Буду, если Маня меня будет любить.
Зина засмеялась.
- Будет любить?
- Не знаю... если заслужишь.
- А я знаю, что она меня любит!
- И неправда.
- А зачем не смотришь? А я знаю, что она тебе говорила в беседке.
- Ну, что?
- Не скажу.
- А я скажу, если хочешь: она говорила, что ты ей надоел.
Тема озадаченно посмотрел на Зину и потом весело закричал:
- Неправда, неправда! А зачем она мне сказала, что любит Жучку, потому