Гёртнер так же хорошо видел преступность и нечистоплотность нацистского режима, как и его более настроенный к решительным действиям помощник. В спорах между ними Донаньи подчеркивал, что единственным способом «лечения» страны от нацизма является применение силы против нацистского режима; Гёртнер, со своей стороны, отмечал, что это невозможно и нереально; что в сложившихся обстоятельствах следует стремиться сделать то, что посильно, ожидая и одновременно приближая более благоприятное стечение обстоятельств. «Это болезнь, – утверждал он, – и в этом случае врач не может бросить все и уйти».
Несмотря на упомянутую разницу во взглядах, Гёртнер позволил Донаньи собирать материал о преступной деятельности нацистского режима и личной роли в этом Гитлера; этот материал Гёртлер тщательно отбирал и хранил в папках досье под заголовком «Хроника».
Помимо подобного рода деятельности в нацистском министерстве юстиции Донаньи также предпринимал соответствующий зондаж и в других высших сферах Третьего рейха. Вскоре он убедился, что там в основном работают карьеристы и бездельники. Единственным честным и порядочным человеком, которого ему удалось встретить, был адъютант Гитлера капитан Фриц Вайдеманн, командовавший ротой во время Первой мировой войны. Он откровенно сказал Донаньи: «Я с вами согласен. Здесь может помочь только пистолет. Но кто это сделает? Я не могу убить человека, который вверил себя мне».
Как и для многих других, последней каплей для Донаньи стало дело Фрича, подноготную которого он знал, как никто другой. В то самое время Гитлер вызвал к себе Гёртнера и передал ему бумаги по этому делу со словами: «Вы без всяких указаний поймете, за какой конец каната надо тянуть». Гёртнер вызвал Донаньи и передал ему досье, сказав при этом те же слова и многозначительно подмигнув. Им действительно не нужно было больше никаких слов.
Донаньи и без всяких намеков понимал, что он должен тянуть канат с противоположного от Гитлера конца. Предпринимая усилия очистить Фрича от грязи сфабрикованных против него обвинений, Донаньи понял, что внутри абвера и ОКХ идет формирование тайных групп заговорщиков. На одной из аудиенций с Гитлером министр юстиции пытался убедить фашистского диктатора действовать в ситуации с Фричем как можно более умеренно и сдержанно, чтобы не вызвать роста опасных для режима настроений в высших военных кругах; об этом Гёртнер сказал совершенно прямо и откровенно. «Я хочу вам кое–что сказать, – ответил Гитлер. – Единственный человек, кого я опасаюсь, – это Бек. Только он может что–то предпринять». Рассказ Гёртлера об этой беседе с Гитлером произвел настолько сильное впечатление на Донаньи, что он немедленно решил познакомиться с Беком поближе; хотя они и были знакомы, но до этого лишь несколько раз случайно встречались.
В то же время Донаньи начал более тесно сотрудничать с самым ревностным защитником и сторонником Фрича, которого ввиду того, что он буквально стоял горой за последнего, называли «паладином Фрича». Как вы поняли, речь идет об Остере. Пытаясь сделать все для того, чтобы очистить командующего сухопутными войсками от всех обвинений и добитмя восстановления его в должности, Остер одновременно пытался использовать эту ситуацию для подготовки выступления против нацистского режима. В результате своих усилий, которые явно показали, что он тянет за канат отнюдь не со стороны Гитлера, Донаньи был уволен из министерства юстиции. Мартин Борман, заместитель Рудольфа Гесса, бывшего заместителем Гитлера по нацистской партии, направил Гёртнеру письмо, указав, что на посту, который занимал Донаньи, не может находиться человек, не являющийся членом национал–социалистической партии. И Донаньи был вновь переведен в Верховный суд, размещавшийся в Лейпциге. Тем не менее он был убежден, что этот перевод никоим образом не должен мешать поддерживать и развивать тесные отношения с его друзьями в абвере. Донаньи имел приглашение выступать раз в две недели с лекциями в Совете по политике в Берлине; он использовал это для поездок в Берлин и встреч со своими друзьями. Эти встречи завершались длительными беседами по вечерам, в которых принимали участие люди, группировавшиеся вокруг Остера, Герделера, Хасселя и им подобным. В течение нескольких последующих месяцев эти отношения стали настолько прочными, что Канарис через Остера уведомил Донаньи, что в случае начала войны он добьется откомандирования Донаньи в распоряжение абвера для того, чтобы тот активно занимался организацией и расширением деятельности внутри абверовского центра Сопротивления, используя для этого все имеющиеся в распоряжении средства.
25 августа 1939 года, когда Гитлер впервые отдал приказ о нападении на Польшу (который затем был отменен), Донаньи приступил к выполнению своих обязанностей в центральном отделе абвера, которым командовал Остер; есть все основания считать это подразделение центром оперативной деятельности Сопротивления внутри абвера. Он был назначен на пост руководителя отдела по политическим вопросам, и в его официальные обязанности входило регулярное информирование Канариса о развитии международной обстановки. Это также прекрасно сочеталось с его работой в интересах оппозиции. Его действительные «политические» задачи состояли в сборе максимального количества материала, подтверждающего преступную деятельность нацистского режима, а также в участии в подготовке предполагавшегося переворота и оказании содействия в разработке планов обустройства Германии, очищенной от нацизма. Став «архивариусом» внутриабверовского центра оппозиции, он сменил на этом посту Гроскурта, который продолжал собирать подобного же рода информацию, исключительно ценную для оппозиции, уже работая в ОКХ. Сначала Донаньи трудился в абвере в качестве гражданского лица, но затем он получил особый офицерский ранг, соответствующий командиру батальона или майору. Вскоре он уже работал с чрезвычайной активностью, значительно выходя за рамки и без того многочисленных задач, поставленных перед абверовским оппозиционным центром неутомимым Остером[50].
Остер и Сас
Несмотря на упомянутую разницу во взглядах, Гёртнер позволил Донаньи собирать материал о преступной деятельности нацистского режима и личной роли в этом Гитлера; этот материал Гёртлер тщательно отбирал и хранил в папках досье под заголовком «Хроника».
Помимо подобного рода деятельности в нацистском министерстве юстиции Донаньи также предпринимал соответствующий зондаж и в других высших сферах Третьего рейха. Вскоре он убедился, что там в основном работают карьеристы и бездельники. Единственным честным и порядочным человеком, которого ему удалось встретить, был адъютант Гитлера капитан Фриц Вайдеманн, командовавший ротой во время Первой мировой войны. Он откровенно сказал Донаньи: «Я с вами согласен. Здесь может помочь только пистолет. Но кто это сделает? Я не могу убить человека, который вверил себя мне».
Как и для многих других, последней каплей для Донаньи стало дело Фрича, подноготную которого он знал, как никто другой. В то самое время Гитлер вызвал к себе Гёртнера и передал ему бумаги по этому делу со словами: «Вы без всяких указаний поймете, за какой конец каната надо тянуть». Гёртнер вызвал Донаньи и передал ему досье, сказав при этом те же слова и многозначительно подмигнув. Им действительно не нужно было больше никаких слов.
Донаньи и без всяких намеков понимал, что он должен тянуть канат с противоположного от Гитлера конца. Предпринимая усилия очистить Фрича от грязи сфабрикованных против него обвинений, Донаньи понял, что внутри абвера и ОКХ идет формирование тайных групп заговорщиков. На одной из аудиенций с Гитлером министр юстиции пытался убедить фашистского диктатора действовать в ситуации с Фричем как можно более умеренно и сдержанно, чтобы не вызвать роста опасных для режима настроений в высших военных кругах; об этом Гёртнер сказал совершенно прямо и откровенно. «Я хочу вам кое–что сказать, – ответил Гитлер. – Единственный человек, кого я опасаюсь, – это Бек. Только он может что–то предпринять». Рассказ Гёртлера об этой беседе с Гитлером произвел настолько сильное впечатление на Донаньи, что он немедленно решил познакомиться с Беком поближе; хотя они и были знакомы, но до этого лишь несколько раз случайно встречались.
В то же время Донаньи начал более тесно сотрудничать с самым ревностным защитником и сторонником Фрича, которого ввиду того, что он буквально стоял горой за последнего, называли «паладином Фрича». Как вы поняли, речь идет об Остере. Пытаясь сделать все для того, чтобы очистить командующего сухопутными войсками от всех обвинений и добитмя восстановления его в должности, Остер одновременно пытался использовать эту ситуацию для подготовки выступления против нацистского режима. В результате своих усилий, которые явно показали, что он тянет за канат отнюдь не со стороны Гитлера, Донаньи был уволен из министерства юстиции. Мартин Борман, заместитель Рудольфа Гесса, бывшего заместителем Гитлера по нацистской партии, направил Гёртнеру письмо, указав, что на посту, который занимал Донаньи, не может находиться человек, не являющийся членом национал–социалистической партии. И Донаньи был вновь переведен в Верховный суд, размещавшийся в Лейпциге. Тем не менее он был убежден, что этот перевод никоим образом не должен мешать поддерживать и развивать тесные отношения с его друзьями в абвере. Донаньи имел приглашение выступать раз в две недели с лекциями в Совете по политике в Берлине; он использовал это для поездок в Берлин и встреч со своими друзьями. Эти встречи завершались длительными беседами по вечерам, в которых принимали участие люди, группировавшиеся вокруг Остера, Герделера, Хасселя и им подобным. В течение нескольких последующих месяцев эти отношения стали настолько прочными, что Канарис через Остера уведомил Донаньи, что в случае начала войны он добьется откомандирования Донаньи в распоряжение абвера для того, чтобы тот активно занимался организацией и расширением деятельности внутри абверовского центра Сопротивления, используя для этого все имеющиеся в распоряжении средства.
25 августа 1939 года, когда Гитлер впервые отдал приказ о нападении на Польшу (который затем был отменен), Донаньи приступил к выполнению своих обязанностей в центральном отделе абвера, которым командовал Остер; есть все основания считать это подразделение центром оперативной деятельности Сопротивления внутри абвера. Он был назначен на пост руководителя отдела по политическим вопросам, и в его официальные обязанности входило регулярное информирование Канариса о развитии международной обстановки. Это также прекрасно сочеталось с его работой в интересах оппозиции. Его действительные «политические» задачи состояли в сборе максимального количества материала, подтверждающего преступную деятельность нацистского режима, а также в участии в подготовке предполагавшегося переворота и оказании содействия в разработке планов обустройства Германии, очищенной от нацизма. Став «архивариусом» внутриабверовского центра оппозиции, он сменил на этом посту Гроскурта, который продолжал собирать подобного же рода информацию, исключительно ценную для оппозиции, уже работая в ОКХ. Сначала Донаньи трудился в абвере в качестве гражданского лица, но затем он получил особый офицерский ранг, соответствующий командиру батальона или майору. Вскоре он уже работал с чрезвычайной активностью, значительно выходя за рамки и без того многочисленных задач, поставленных перед абверовским оппозиционным центром неутомимым Остером[50].
Остер и Сас
Таким образом, задачи, стоящие перед Донаньи, а также перед Гроскуртом на «оппозиционном фронте», оказались более широкими и разнообразными, чем предполагалось до начала войны, которая привнесла в текущую жизнь много такого, чего не предвидели или предвидели лишь отчасти.
Все были настолько поглощены вопросом о том, будет или нет война вообще, что не обратили внимание на такой аспект, как последствия начала войны для нейтральных европейских стран, в частности Бельгии, Голландии и Люксембурга. А ведь уже в течение 25 лет шло обсуждение вопроса о том, почему Германия нанесла удар через Бельгию в 1914 году, нарушив таким образом ее нейтралитет, и какие это имело последствия. Всем ведь было хорошо известно, что и теперь действуют те же факторы, что и во время Первой мировой войны, за исключением наличия Восточного фронта, которые делают «северный удар» практически неизбежным, поскольку именно Германия не могла в первую очередь себе позволить, чтобы война на Западном фронте замерла и возникла патовая ситуация, которая для Гитлера означала бы, попросту говоря, тупик. И эти факторы воздействовали на германскую политику в 1939 году еще сильнее, чем в 1914–м. Этому способствовало возведение мощных укреплений на западной границе Германии – линии Мажино и «западной стены». В своем выступлении 22 августа 1939 года Гитлер не затронул этой проблемы. Он попытался убедить генералов, что западные державы не будут вмешиваться и предоставят Польшу ее собственной судьбе; в этой связи он подчеркнул, что Бельгия, Голландия и Люксембург искренне и строго придерживаются нейтралитета и что нейтральный статус этих стран выгоден Германии, поскольку оказывает сдерживающее воздействие на Англию и Францию. Однако 27 сентября того же года Гитлер переменил позицию на 180 градусов, по крайней мере в отношении Бельгии, которую он теперь обвинил в нарушении политики нейтралитета; это ему было нужно для того, чтобы оправдать наступление Германии на западном направлении.
На подобный политический цинизм многие генералы могли бы, вероятно, закрыть глаза, если бы считали план Гитлера обоснованным с военной точки зрения. Но поскольку они считали его необоснованным и не хотели иметь с ним ничего общего, то решили выступить против наступления на западе «по моральным соображениям». Даже такие «трудные случаи», как Рейхенау, откликнулись на это предложение. Причем в реакции генералов была и известная доля искренности. В течение двух десятилетий после нападения на нейтральную Бельгию во время Первой мировой войны многих в Германии мучили угрызения совести. Этот случай также широко обсуждался мировой общественностью, и «приговор» суда мирового общественного мнения был не в пользу тех, кто определял политику в империи Гогенцоллернов.
Все это удваивало значение этого вопроса для самых суровых критиков Третьего рейха. Безусловно, в их число входили те представители немецкого народа, для кого «искреннее уважение к мнению людей во всем мире» было одной из важнейших мотиваций выступления против нацистского режима. Для тех участников оппозиции, кто ставил на первое место моральные соображения, эта ситуация явилась подтверждением того, что «клин клином вышибают», и укрепила их во мнении, что в борьбе против нацистов хороши практически все средства. Остер, который уже принял для себя решение, еще более утвердился во мнении, что в борьбе с режимом следует использовать все, что наиболее эффективно подходит для достижения цели.
В 1932 году Остер познакомился с голландским офицером Джисбертом Якобом Сасом. Это знакомство переросло в дружбу в 1936 году, когда Сас стал по совместительству военным атташе Голландии в Берлине. Сас и Остер много времени проводили вместе, перешли на «ты», часто и подолгу обсуждали современную обстановку в мире, и в их взглядах обнаружилось много общего. По роду своих служебных обязанностей Сас в течение месяца десять дней проводил в Берлине, а двадцать – в Гааге, постоянно курсируя между двумя столицами. Используя дипломатический иммунитет, Сас провозил с собой такую литературу, от которой у нацистских цензоров волосы бы встали дыбом. После войны, когда Остера уже не было в живых, Сас вспоминал, как они с его другом в 1939 году ездили в Польшу и Остер, заболев, оказался прикованным к постели. Тогда они вдвоем подробно изучили и обсудили книгу Германа Раушнинга «Революция нигилизма».
В 1937 году Саса отозвали в Гаагу, где он стал начальником оперативного отдела голландского Генерального штаба. Затем произошло вторжение нацистов в Чехословакию, которая была полностью оккупирована вопреки Мюнхенскому соглашению; у европейцев наконец наступило прозрение и осознание того, с кем они имеют дело. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии генерал Рейндерс вспомнил о тех уникальных по важности сообщениях (наверняка основанных на очень ценных личных контактах), которые Сас присылал еще два года назад. В результате в апреле 1939 года Сас вновь оказался в Берлине уже в ранге майора и стал работать в качестве военного атташе уже «на полной ставке» и на постоянной основе, занимаясь исключительно этими вопросами. Он возобновил свои отношения с Остером, и голландские военные круги не имели никаких оснований быть разочарованными в его работе. Именно благодаря Сасу голландское правительство было исключительно хорошо информировано о том, что происходило в Берлине в жаркие дни августа 1939 года. Рейндерс был настолько доволен деятельностью Саса, что в начале сентября 1939 года, когда выяснилось, что предоставленная Сасом информация была точна и достоверна, дал исключительно высокую оценку его работе и выразил ему благодарность в самых лестных выражениях.
Однако столь теплое отношение со стороны Рейндерса продолжалось лишь до конца сентября того же года. 28 сентября 1939 года – знаковая, хотя, вероятно, и не особо важная дата; именно за день до этого Гитлер объявил на совещании в рейхсканцелярии о планах наступления на западе. Именно 28 сентября Сас направил в Гаагу анализ ситуации, содержавший устрашающе точный, как впоследствии выяснилось, прогноз, который показал, что он не просто счастливчик, которому повезло познакомиться с ценным информатором[51].
Как писал в своем прогнозе Сас, шесть недель спустя после падения Варшавы на Западе возникнет «очень напряженная ситуация», вызванная планами немецкого наступления на этом направлении. На этот раз, отмечал Сас, в отличие от плана Шлиффена в 1914 году, немцы не ограничатся только Бельгией и Люксембургом, а будут вести наступление и через территорию Нидерландов.
Подобный прогноз никак не устраивал генерала Рейндерса, и акции Саса в глазах военного руководства в Гааге впервые начали падать. Хотя Сас и знал, что он впал в немилость, это не остановило доблестного майора, и он продолжал упорно отстаивать свою точку зрения. Несколько дней спустя после направления в Гаагу своего прогноза Сас сказал Остеру: «Ты скоро все увидишь сам. События на Западе вот–вот начнутся, и голландцам не удастся остаться в стороне. Наступление будет вестись через Голландию. Немцы, естественно, не повторят ошибку, допущенную в Первую мировую войну, когда они сделали тот знаменитый крюк в обход Южного Лимбурга. На этот раз они будут наступать по самому короткому маршруту и пойдут прямо». Остер высказал мнение, что пока еще дело не зашло столь далеко. Но в любом случае, сказал Остер, он будет лично следить за развитием ситуации и немедленно предоставлять информацию о любых изменениях обстановки. Однако сделать это было не так–то просто. Поскольку он служил в разведке и не занимался по долгу службы оперативными вопросами, связанными с теми или иными вариантами возможных военных операций, он не был в курсе всех деталей, которые при планировании подобных операций рассматривались и обсуждались. Ему приходилось добывать информацию очень осторожно, делая при этом вид, что эти вопросы его, собственно, мало интересуют. Искомую информацию он получал, как правило, в весьма отрывочном и неполном виде – ведь это был либо ответ на заданный как бы невзначай вопрос, либо случайно услышанный им обрывок разговора. Поэтому иногда он был совершенно не в курсе дат, назначенных Гитлером для начала операций, или же ошибался на несколько дней.
В один из октябрьских дней 1939 года Остер приехал к Сасу домой и сказал ему: «Нет, пока до этого еще не дошло. Сейчас они разрабатывают планы наступления только через Бельгию. Если что–то изменится, я тебе немедленно сообщу». Спустя две недели он снова приехал к Сасу и с грустью сказал: «Ты был прав. Теперь настал черед Голландии». Сас сообщил об этом Рейндерсу, и с этого момента его отношения с Верховным главнокомандующим стали непрерывно ухудшаться. Генерал просто отказывался верить, что такое могло произойти, тем более что Сас не раскрывал источник этих сведений, говоря лишь, что это высокопоставленный офицер из ОКВ, которому «совесть больше не позволяет продолжать работать на шайку бандитов». Все возрастающие скептицизм и пренебрежение Рейндерса по отношению к Сасу передавались и его подчиненным и, что было особенно неприятно, руководителям разведки, которые непосредственно получали передаваемые Сасом донесения и давали по ним заключения. Когда в то время в Германию приехал из Голландии подполковник Джисберт Ходенпил, Сас лишь случайно узнал об истинной цели его приезда. По приказу руководителя разведки полковника ван де Пласке, Ходенпил под видом обычной инспекционной поездки специально прибыл для того, чтобы выяснить достоверность посылаемых Сасом донесений. По результатам проверки он сообщил из Берлина, что сообщения Саса слишком преувеличены и в них чрезмерно «сгущаются краски», а потому к ним не следует относиться всерьез.
Сас решил окончательно во всем разобраться и расставить все точки над «i». 5 ноября 1939 года он приехал в Гаагу и отстаивал свою точку зрения перед ван де Пласке, который дал Сасу самые серьезные заверения о своем полном доверии к нему. Более откровенным, даже можно сказать слишком, был адъютант военного министра капитан Крулс, который прокричал Сасу: «Воспринимать все это всерьез? Да посмотрите сюда!» И Крулс показал ему секретную папку с разведывательными донесениями, в которой были подшиты и сообщения Саса – на полях их были сделаны ироничные восклицания и пренебрежительные реплики. Позже Сас узнал, что на всех его донесениях была нанесена короткая резолюция в виде строчки, гласившей, что сообщения военного атташе в Берлине «не заслуживают доверия»[52].
Сас решил, что с него довольно, и, вернувшись в Берлин, приготовился подать рапорт об отставке. Приехав в немецкую столицу рано утром 7 ноября, он нашел дома срочный вызов на встречу с Остером. Рядом с домом последнего стоял служебный автомобиль, а Остер, что было также неожиданно, был в военной форме. Сказав Сасу, что он должен срочно уехать из города, и пригласив его наскоро позавтракать, Остер сообщил, что наступление на Западе запланировано на 12 ноября и что оно будет осуществляться через Голландию. Сам же он, по его словам, ехал на Западный фронт, чтобы встретиться с Витцлебеном и другими генералами и убедить их осуществить переворот и таким образом сорвать запланированное наступление. «Шансы минимальные, – сказал Остер. – Но ты в любом случае предприми все меры, которые сможешь». Остер имел в виду, что Сас должен вернуться в Гаагу и сделать все, чтобы вооруженные силы Голландии были приведены в повышенную боевую готовность.
Все были настолько поглощены вопросом о том, будет или нет война вообще, что не обратили внимание на такой аспект, как последствия начала войны для нейтральных европейских стран, в частности Бельгии, Голландии и Люксембурга. А ведь уже в течение 25 лет шло обсуждение вопроса о том, почему Германия нанесла удар через Бельгию в 1914 году, нарушив таким образом ее нейтралитет, и какие это имело последствия. Всем ведь было хорошо известно, что и теперь действуют те же факторы, что и во время Первой мировой войны, за исключением наличия Восточного фронта, которые делают «северный удар» практически неизбежным, поскольку именно Германия не могла в первую очередь себе позволить, чтобы война на Западном фронте замерла и возникла патовая ситуация, которая для Гитлера означала бы, попросту говоря, тупик. И эти факторы воздействовали на германскую политику в 1939 году еще сильнее, чем в 1914–м. Этому способствовало возведение мощных укреплений на западной границе Германии – линии Мажино и «западной стены». В своем выступлении 22 августа 1939 года Гитлер не затронул этой проблемы. Он попытался убедить генералов, что западные державы не будут вмешиваться и предоставят Польшу ее собственной судьбе; в этой связи он подчеркнул, что Бельгия, Голландия и Люксембург искренне и строго придерживаются нейтралитета и что нейтральный статус этих стран выгоден Германии, поскольку оказывает сдерживающее воздействие на Англию и Францию. Однако 27 сентября того же года Гитлер переменил позицию на 180 градусов, по крайней мере в отношении Бельгии, которую он теперь обвинил в нарушении политики нейтралитета; это ему было нужно для того, чтобы оправдать наступление Германии на западном направлении.
На подобный политический цинизм многие генералы могли бы, вероятно, закрыть глаза, если бы считали план Гитлера обоснованным с военной точки зрения. Но поскольку они считали его необоснованным и не хотели иметь с ним ничего общего, то решили выступить против наступления на западе «по моральным соображениям». Даже такие «трудные случаи», как Рейхенау, откликнулись на это предложение. Причем в реакции генералов была и известная доля искренности. В течение двух десятилетий после нападения на нейтральную Бельгию во время Первой мировой войны многих в Германии мучили угрызения совести. Этот случай также широко обсуждался мировой общественностью, и «приговор» суда мирового общественного мнения был не в пользу тех, кто определял политику в империи Гогенцоллернов.
Все это удваивало значение этого вопроса для самых суровых критиков Третьего рейха. Безусловно, в их число входили те представители немецкого народа, для кого «искреннее уважение к мнению людей во всем мире» было одной из важнейших мотиваций выступления против нацистского режима. Для тех участников оппозиции, кто ставил на первое место моральные соображения, эта ситуация явилась подтверждением того, что «клин клином вышибают», и укрепила их во мнении, что в борьбе против нацистов хороши практически все средства. Остер, который уже принял для себя решение, еще более утвердился во мнении, что в борьбе с режимом следует использовать все, что наиболее эффективно подходит для достижения цели.
В 1932 году Остер познакомился с голландским офицером Джисбертом Якобом Сасом. Это знакомство переросло в дружбу в 1936 году, когда Сас стал по совместительству военным атташе Голландии в Берлине. Сас и Остер много времени проводили вместе, перешли на «ты», часто и подолгу обсуждали современную обстановку в мире, и в их взглядах обнаружилось много общего. По роду своих служебных обязанностей Сас в течение месяца десять дней проводил в Берлине, а двадцать – в Гааге, постоянно курсируя между двумя столицами. Используя дипломатический иммунитет, Сас провозил с собой такую литературу, от которой у нацистских цензоров волосы бы встали дыбом. После войны, когда Остера уже не было в живых, Сас вспоминал, как они с его другом в 1939 году ездили в Польшу и Остер, заболев, оказался прикованным к постели. Тогда они вдвоем подробно изучили и обсудили книгу Германа Раушнинга «Революция нигилизма».
В 1937 году Саса отозвали в Гаагу, где он стал начальником оперативного отдела голландского Генерального штаба. Затем произошло вторжение нацистов в Чехословакию, которая была полностью оккупирована вопреки Мюнхенскому соглашению; у европейцев наконец наступило прозрение и осознание того, с кем они имеют дело. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии генерал Рейндерс вспомнил о тех уникальных по важности сообщениях (наверняка основанных на очень ценных личных контактах), которые Сас присылал еще два года назад. В результате в апреле 1939 года Сас вновь оказался в Берлине уже в ранге майора и стал работать в качестве военного атташе уже «на полной ставке» и на постоянной основе, занимаясь исключительно этими вопросами. Он возобновил свои отношения с Остером, и голландские военные круги не имели никаких оснований быть разочарованными в его работе. Именно благодаря Сасу голландское правительство было исключительно хорошо информировано о том, что происходило в Берлине в жаркие дни августа 1939 года. Рейндерс был настолько доволен деятельностью Саса, что в начале сентября 1939 года, когда выяснилось, что предоставленная Сасом информация была точна и достоверна, дал исключительно высокую оценку его работе и выразил ему благодарность в самых лестных выражениях.
Однако столь теплое отношение со стороны Рейндерса продолжалось лишь до конца сентября того же года. 28 сентября 1939 года – знаковая, хотя, вероятно, и не особо важная дата; именно за день до этого Гитлер объявил на совещании в рейхсканцелярии о планах наступления на западе. Именно 28 сентября Сас направил в Гаагу анализ ситуации, содержавший устрашающе точный, как впоследствии выяснилось, прогноз, который показал, что он не просто счастливчик, которому повезло познакомиться с ценным информатором[51].
Как писал в своем прогнозе Сас, шесть недель спустя после падения Варшавы на Западе возникнет «очень напряженная ситуация», вызванная планами немецкого наступления на этом направлении. На этот раз, отмечал Сас, в отличие от плана Шлиффена в 1914 году, немцы не ограничатся только Бельгией и Люксембургом, а будут вести наступление и через территорию Нидерландов.
Подобный прогноз никак не устраивал генерала Рейндерса, и акции Саса в глазах военного руководства в Гааге впервые начали падать. Хотя Сас и знал, что он впал в немилость, это не остановило доблестного майора, и он продолжал упорно отстаивать свою точку зрения. Несколько дней спустя после направления в Гаагу своего прогноза Сас сказал Остеру: «Ты скоро все увидишь сам. События на Западе вот–вот начнутся, и голландцам не удастся остаться в стороне. Наступление будет вестись через Голландию. Немцы, естественно, не повторят ошибку, допущенную в Первую мировую войну, когда они сделали тот знаменитый крюк в обход Южного Лимбурга. На этот раз они будут наступать по самому короткому маршруту и пойдут прямо». Остер высказал мнение, что пока еще дело не зашло столь далеко. Но в любом случае, сказал Остер, он будет лично следить за развитием ситуации и немедленно предоставлять информацию о любых изменениях обстановки. Однако сделать это было не так–то просто. Поскольку он служил в разведке и не занимался по долгу службы оперативными вопросами, связанными с теми или иными вариантами возможных военных операций, он не был в курсе всех деталей, которые при планировании подобных операций рассматривались и обсуждались. Ему приходилось добывать информацию очень осторожно, делая при этом вид, что эти вопросы его, собственно, мало интересуют. Искомую информацию он получал, как правило, в весьма отрывочном и неполном виде – ведь это был либо ответ на заданный как бы невзначай вопрос, либо случайно услышанный им обрывок разговора. Поэтому иногда он был совершенно не в курсе дат, назначенных Гитлером для начала операций, или же ошибался на несколько дней.
В один из октябрьских дней 1939 года Остер приехал к Сасу домой и сказал ему: «Нет, пока до этого еще не дошло. Сейчас они разрабатывают планы наступления только через Бельгию. Если что–то изменится, я тебе немедленно сообщу». Спустя две недели он снова приехал к Сасу и с грустью сказал: «Ты был прав. Теперь настал черед Голландии». Сас сообщил об этом Рейндерсу, и с этого момента его отношения с Верховным главнокомандующим стали непрерывно ухудшаться. Генерал просто отказывался верить, что такое могло произойти, тем более что Сас не раскрывал источник этих сведений, говоря лишь, что это высокопоставленный офицер из ОКВ, которому «совесть больше не позволяет продолжать работать на шайку бандитов». Все возрастающие скептицизм и пренебрежение Рейндерса по отношению к Сасу передавались и его подчиненным и, что было особенно неприятно, руководителям разведки, которые непосредственно получали передаваемые Сасом донесения и давали по ним заключения. Когда в то время в Германию приехал из Голландии подполковник Джисберт Ходенпил, Сас лишь случайно узнал об истинной цели его приезда. По приказу руководителя разведки полковника ван де Пласке, Ходенпил под видом обычной инспекционной поездки специально прибыл для того, чтобы выяснить достоверность посылаемых Сасом донесений. По результатам проверки он сообщил из Берлина, что сообщения Саса слишком преувеличены и в них чрезмерно «сгущаются краски», а потому к ним не следует относиться всерьез.
Сас решил окончательно во всем разобраться и расставить все точки над «i». 5 ноября 1939 года он приехал в Гаагу и отстаивал свою точку зрения перед ван де Пласке, который дал Сасу самые серьезные заверения о своем полном доверии к нему. Более откровенным, даже можно сказать слишком, был адъютант военного министра капитан Крулс, который прокричал Сасу: «Воспринимать все это всерьез? Да посмотрите сюда!» И Крулс показал ему секретную папку с разведывательными донесениями, в которой были подшиты и сообщения Саса – на полях их были сделаны ироничные восклицания и пренебрежительные реплики. Позже Сас узнал, что на всех его донесениях была нанесена короткая резолюция в виде строчки, гласившей, что сообщения военного атташе в Берлине «не заслуживают доверия»[52].
Сас решил, что с него довольно, и, вернувшись в Берлин, приготовился подать рапорт об отставке. Приехав в немецкую столицу рано утром 7 ноября, он нашел дома срочный вызов на встречу с Остером. Рядом с домом последнего стоял служебный автомобиль, а Остер, что было также неожиданно, был в военной форме. Сказав Сасу, что он должен срочно уехать из города, и пригласив его наскоро позавтракать, Остер сообщил, что наступление на Западе запланировано на 12 ноября и что оно будет осуществляться через Голландию. Сам же он, по его словам, ехал на Западный фронт, чтобы встретиться с Витцлебеном и другими генералами и убедить их осуществить переворот и таким образом сорвать запланированное наступление. «Шансы минимальные, – сказал Остер. – Но ты в любом случае предприми все меры, которые сможешь». Остер имел в виду, что Сас должен вернуться в Гаагу и сделать все, чтобы вооруженные силы Голландии были приведены в повышенную боевую готовность.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента