Гаррисон Гарри. Молот и крест

Гарри Гаррисон
Джон Холм
Молот и крест

   Qui kredit in Filium, habet vitam aeternam; qui autem incredulus est Filio, non videbit vitam, sed ira Dei manet super eum.
   Верующий в Сына имеет жизнь вечную; а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем.

Евангелие от Иоанна, 3:36

   Angusta est domus: utrosque tenere non poterit. Non vult rex celestis cum paganis et perditis nominetenus regibus communionem habere; quia rex ille aeternus regnat in caelis, ille paganus perditus plangit in inferno.
   Дом тесен: он не может вместить обоих. Царь небесный не хочет дружить с проклятыми и языческими так называемыми царями; ибо вечный царь правит на небесах, а остальные проклятые язычники стонут в аду.

Алкуин, дьякон из Йорка, 797 г.

   Gravissima calamitas umquam supra Occidentem accidents erat religio Christiana.
   Величайшая катастрофа, выпавшая на долю Запада, это христианство.

Гор Видал, 1987 г.

Часть первая
Тролл

1

   Северо-восточный берег Англии, 865 г.

   Весна. Весенний рассвет на холме Флэмборо, где скалистое Йоркширское нагорье выпячивается в Северное море, как гигантский рыболовный крючок в миллионы тонн весом. Он указывает на море, на вечную угрозу викингов. Короли маленьких королевств начинают в тревоге объединяться, чтобы отразить эту угрозу с севера. В тревоге и недоверии, ибо помнят долгую вражду и длинную цепь убийств, которыми отмечена история англов и саксов с самого их появления несколько столетий назад. Гордые кузнецы оружия, победившие уэльсцев, благородные воины, которые, как говорят поэты, обрели землю.
   Тан Годвин бранился про себя, расхаживая по стене небольшой крепости, возведенной на самой вершине холма Флэмборо. Весна! Может, в других, более счастливых местах удлиняющиеся дни и светлые вечера означают зелень, лютики, коров с полным выменем, бредущих на дойку. Здесь на холме весна означает ветер. Бури равноденствия и сильные ветры с северо-востока. За таном низкие изогнутые деревья растут в ряд, одно за другим, как люди, повернувшиеся спинами, каждое последующее на несколько дюймов выше переднего, больше подверженного ветрам; они образуют естественную стрелу или флюгер, направленный в сторону бурного моря. С трех сторон серая вода вздымается медленно, как огромное животное, волны загибаются и снова распластываются, их рвет ветер, он прижимает и выравнивает даже мощный натиск океана. Серое море, серое небо, темные тучи, затянувшие горизонты, никакого цвета в мире, только волны разбиваются о полосатые скалы утесов, вздымая вверх фонтаны пены. Годвин здесь уже так давно, что не слышит грохота ударов; он замечает волны только тогда, когда они вздымаются особенно высоко, заливая его плащ и капюшон. И тогда на лице вместе пресной воды дождя оказывается соленая.
   Впрочем, какая разница, мрачно думал он. Такая же холодная. Конечно, он может пойти в хижину, растолкать рабов, согреть озябшие руки и ноги у огня. Вряд ли в такой день можно ждать набега. Викинги моряки, величайшие в мире, так во всяком случае говорят. Но не нужно быть великим моряком, чтобы понять, что в такой день плавать не стоит. Ветер точно с востока — нет, подумал тан, скорее с юго-востока. Попутный ветер, если плывешь из Дании, но как спасти корабль от скал в таком море? И как благополучно причалить, если доберешься до берега? Нет, никакой вероятности. Он вполне может сидеть у огня.
   Годвин тоскливо взглянул на хижину, с ее тонким столбом дыма, который немедленно уносился ветром, но отвернулся и снова стал расхаживать по стене. Господин хорошо выучил его. «Нельзя так думать, Годвин, — говорил он. — Нельзя думать: сегодня они, может, придут, а может, не придут. Не думай, что иногда стоит следить, а иногда не стоит. Пока светло, ты стоишь на холме. И смотри все время. Однажды ты подумаешь так, а какой-нибудь Стейн или Олаф подумает по-другому, и они будут на берегу и углубятся на двадцать миль, прежде чем мы их догоним. Если вообще догоним. А это сотни погибших, и сотни потерянных фунтов серебра, и скот, и сгоревшие дома. И целый год после этого невыплаченные налоги. Поэтому следи, тан, или пострадает твое поместье».
   Так говорил господин его Элла. А за ним черный ворон Эркенберт, согнувшийся над своими пергаментами, своим скрипящим пером чертит загадочные черные линии, которых Годвин боится больше викингов. «Два месяца службы на холме Флэмборо тану Годвину, — провозгласил Эркенберт. — Он должен стоять там до третьего воскресенья после Ramis Palmarum». И слова чужого языка припечатали приказ.
   Ему приказали караулить, и он будет караулить. Но можно не делать этого трезвым, как девственница. Годвин крикнул рабам: еще полчаса назад он приказал принести горячего приправленного специями эля. Сразу появился один из рабов с кожаной кружкой в руке. Годвин с глубоким неодобрением смотрел, как раб бежит к стене и поднимается по лестнице на дорожку часового. Придурок, этот раб. Годвин держит его из-за острого зрения, но это все. Мерла, так его зовут. Был раньше рыбаком. После тяжелой зимы, когда не было улова, не смог выплатить долги своим лендлордам, черным монахам собора святого Иоанна в Беверли, что в двадцати милях отсюда. Вначале он продал лодку, чтобы заплатить долги и накормить жену и детей. Потом, когда денег не осталось и кормить семью больше было нечем, продал ее, а в конце концов продался и сам своим прежним лендлордам. А они отдали Мерлу Годвину. Проклятый дурак. Был бы раб человеком чести, продал бы себя, а деньги отдал семье жены, так что та приняла бы ее. Был бы он умным человеком, продал бы жену и детей, но сохранил лодку. Тогда была бы хоть возможность выкупить их. Но у этого человека ни ума, ни чести. Годвин повернулся спиной к ветру и бушующему морю и сделал большой глоток из полной до краев кружки. По крайней мере раб из нее не отпил. Можно судить хотя бы по его дрожи.
   Но куда смотрит этот придурок? Смотрит мимо плеча хозяина, раскрыл рот, указывает в море.
   — Корабли! — закричал он. — Корабли викингов, в двух милях от берега. Я их снова вижу. Смотри, хозяин, смотри!
   Годвин машинально развернулся, ругнув пролившийся на руку горячий эль, всмотрелся в дождь и тучи, куда указывал раб. Там, кажется, точка, где тучи встречаются с водой? Нет, ничего. Или... может быть. Он ничего не видит, но волны достигают двадцати футов в высоту и могут скрыть любой корабль, идущий в бурю со спущенными парусами.
   — Я их опять вижу! — крикнул Мерла. — Два корабля, в кабельтове друг от друга.
   — Большие корабли?
   — Нет, хозяин, кнорры.
   Годвин швырнул кружку через плечо, схватил худую руку раба железной хваткой, ударил сильно по лицу, по руке мокрой кожаной перчаткой. Мерла ахнул и пригнулся, но не смел прикрываться.
   — Говори по-английски, сукин сын. И говори понятно.
   — Кнорр, хозяин. Это торговый корабль. С глубокой осадкой, для груза. — Он колебался, не смея показывать свои знания, но опасаясь и скрывать их. — Я их узнаю по... по форме носа. Это викинги, хозяин. У нас таких кораблей нет.
   Годвин снова посмотрел в море, гнев его прошел, сменившись жестким холодным ощущением во внутренностях. Сомнение. Страх.
   — Слушай меня, Мерла, — прошептал он. — Будь очень уверен. Если это викинги, я должен поднять всю береговую стражу, каждого человека отсюда до Бридлингтона. Конечно, это все только деревенщины и рабы, этим все сказано. Никакого вреда не будет, если оторвутся от своих грязных жен.
   — Но я должен сделать кое-что еще. Как только поднята береговая стража, я должен послать всадников к монахам доброго святого Иоанна — к твоим хозяевам, помнишь?
   Он помолчал, увидев ужас в глазах раба.
   — А они поднимут конных рекрутов, танов Эллы. Здесь их держать нельзя, пираты могут обмануть, сделать вид, что высаживаются у Флэмборо, а сами будут в двадцати милях за мысом Сперн, прежде чем солдаты успеют взнуздать лошадей. Поэтому они останутся позади, откуда могут направиться в любое место, где есть опасность. Но если я их вызову, они поскачут сюда в дождь и ветер. И будут очень недовольны... особенно если в это время какой-нибудь викинг появится у них за спинами.
   — Для меня это будет плохо, Мерла. — Голос тана звучал резко, Годвин приподнял малорослого раба над землей. — Но, клянусь Господом всемогущим, ты будешь жалеть об этом до последнего дня жизни. А после того, как я тебя изобью, ждать придется недолго.
   — Но, Мерла, если там действительно корабли викингов, а я о них не сообщу — я отправлю тебя назад к черным монахам и скажу, что мне ты не нужен.
   — Итак, что ты скажешь? Есть там корабли викингов или нет?
   Раб, сморщив лицо, смотрел в море. Он подумал, что было бы разумнее вообще промолчать. Что ему до того, что викинги могут ограбить Флэмборо, или Бридлингтон, или сам собор святого Иоанна? Вторично сделать его рабом все равно не смогут. Может даже, эти заморские варвары были бы лучшими хозяевами, чем люди Христа дома. Но сейчас уже поздно. Небо на мгновение прояснилось. Он видит корабли, если даже слабые глаза этого сухопутного моряка, его хозяина, и не видят. Он кивнул.
   — Два корабля викингов, хозяин. Две мили в море. К юго-востоку.
   Годвин уже выкрикивал приказы, вызывал остальных рабов, велел привести лошадь, подать рог, приказал поднять небольшой отряд призванных на военную службу фрименов. Мерла распрямился, медленно подошел к юго-западному углу стены, задумчиво и внимательно всмотрелся в море. Снова небо ненадолго расчистилось, и на несколько мгновений он смог ясно видеть. Он смотрел на волны, на мутную желтую линию в ста ярдах от берега, которая обозначает длинную, длинную мель, намытую приливами; мель идет во всю длину этого пустынного, лишенного гаваней, промываемого волнами и продуваемого ветрами английского берега. Раб подбросил в воздух горсточку мха, вырванного из щели в стене, и посмотрел, как он летит. На его озабоченном лице появилась мрачная невеселая улыбка.
   Эти викинги могут быть великими моряками. Но они оказались в опасном месте, у подветренного берега, когда дует создатель вдов. Если только ветер не стихнет или не придут на помощь их языческие боги из Валгаллы, у них нет ни одного шанса. Никогда больше не увидят они свою Ютландию или Вик.

* * *

   Два часа спустя сотня людей толпилась на берегу южнее мыса, в северном конце длинной береговой полосы, уходящей вниз к Сперну и устью Хамбера. Эти люди вооружены: кожаные куртки и шапки, копья, деревянные щиты, широкие топоры, какими они придают форму своим лодкам и рубят дома. Кое у кого саксы, короткие рубящие мечи, от которых получил свое название народ саксов. Только у Годвина металлический шлем и кольчуга, на поясе широкий меч с медной рукоятью. В обычных условиях эти люди, береговая стража из Бридлингтона, не стояли бы на берегу, ожидая профессиональных воинов из Норвегии или Дании. Они скорее укрылись бы, взяв с собой жен и что можно из добра. И ждали бы конных рекрутов, отряды танов из Нортумбрии; это они должны сражаться, за это танам и даются поместья и дома. А они бы ждали в надежде напасть на уже побежденного врага и принять участие в дележе добычи. Но с Окли, четырнадцать лет назад, у англичан такой возможности не было. Да и тогда это происходило на юге, в другом королевстве, в Вессексе, где может случиться что угодно.
   Тем не менее люди следили за кноррами в море без тревоги, даже весело. Почти все они рыбаки и хорошо знают Северное море. Самые опасные в мире воды, с их отмелями и бурями, с чудовищными приливами и неожиданными течениями. По мере того как светлело и корабли викингов безжалостно гнало все ближе к берегу, до всех начинало доходить то, что давно понял Мерла: викинги обречены. Вопрос в том, что они предпримут сейчас. И произойдет ли крушение до того, как прибудут конные рекруты, вызванные Годвином, в своих доспехах, разноцветных плащах и с мечами с золочеными рукоятями. Общее мнение было таково, что после их прибытия никакой надежды на добычу не будет. Разве что отметить это место и потом тайно попытать счастья с крюками... Люди негромко разговаривали, иногда слышался смех.
   — Видишь, — говорил управляющий деревушки Годвину в переднем ряду, — ветер северо-восточный. Если они поднимут парус, смогут плыть на запад, север или юг. — Он быстро начал чертить на влажном песке у ног. — Если пойдет на запад, столкнется с нами. Если повернет на север, упрется в мыс. Заметь, что если ему удастся миновать мыс, перед ним будет открыта дорога на северо-запад до Кливленда. Поэтому он и начал уже час назад пытаться повернуть. Еще на несколько сот ярдов мористее, и он был бы свободен. Но мы знаем то, чего не знают они: здесь течение. Очень сильное течение, идет вниз мимо мыса. Им все равно, чем грести: веслами или своими... — Он смолк, не зная, можно ли решиться на такую фамильярность.
   — Почему он не идет на юг? — спросил Годвин.
   — Пойдет. Он попробовал повороты, попробовал сдержать корабль морским якорем. Я думаю, что тот, кто у них старший, они его называют ярл, он знает, что его люди измучены. Тяжелая у них была ночь. И какой шок испытали они утром, увидев берег. — Управляющий покачал головой с профессиональным сочувствием.
   — Не такие уж они великие моряки, — удовлетворенно сказал Годвин. — И Бог против них, грязных язычников, осквернителей церквей.
   Возбужденные восклицая не дали управляющему ответить. Говорившие повернулись.
   На дороге за линией прилива спешивался десяток всадников. Рекруты? — подумал Годвин. Таны из Беверли? Нет, они не могли прибыть так быстро. Сейчас они еще только седлают своих лошадей. Тот, что впереди, благородный. Рослый, дородный, светлые волосы, ярко-голубые глаза; у него осанка человека, который никогда не пахал и не мотыжил землю. Под дорогой алой шляпой, на пряжках и на рукояти оружия сверкает золото. За ним очень на него похожий, но меньше ростом человек — очевидно, сын. А по другую сторону еще один молодой человек, высокий, с прямой спиной воина. Но смуглый и одетый бедно, в рубашке и шерстяных брюках. Конюхи держат лошадей полудесятка вооруженных уверенных людей — конечно, свита богатого тана.
   Передний незнакомец поднял пустую руку.
   — Вы меня не знаете, — сказал он. — Я Вульфгар. Тан короля восточных англов Эдмунда.
   Возбужденный шум пробежал по толпе. Интерес или проявление враждебности?
   — Вы гадаете, что я здесь делаю. Я вам скажу. — Он указал на берег. — Я ненавижу викингов. И знаю о них больше, чем многие другие. И, подобно большинству, себе на горе. У себя в стране на юге, за Уошем, я начальник береговой стражи, назначенный королем Эдмундом. Я уже давно понял, что мы никогда не избавимся от этих паразитов, если будем сражаться поодиночке. Я убедил своего короля в этом, и он отправил послание вашему королю. Они договорились, что я отправлюсь на север и поговорю с мудрыми людьми в Беверли и Эофорвиче о совместных действиях. Ночью я сбился с пути, а утром встретил вашего вестника, едущего в Беверли. И пришел на помощь. — Он помолчал. — Разрешаете?
   Годвин медленно кивнул. Мало ли что сказал этот низкорожденный рыболов-управляющий. Ублюдки все же могут высадиться. И рассеяться при этом. Десяток вооруженных людей окажется очень кстати.
   — Добро пожаловать, — сказал он.
   Вульфгар довольно кивнул.
   — Я как раз вовремя, — заметил он.
   В море приближалось время крушения. Один из двух кнорров оказался на пятьдесят ярдов ближе другого к берегу; вероятно, гребцы на нем больше устали или их меньше подгонял капитан. Теперь кораблю предстояло заплатить за это. Направление волн изменилось, мачта резко накренилась. И наблюдатели увидели, что желтая линия, обозначающая подводные скалы, оказалась по другую сторону корабля. На корабле отчаянно забегали, хватали весла, отталкивались ими, пытаясь на несколько мгновений продлить жизнь корабля.
   Слишком поздно. Викинги поняли это, над водой разнесся отдаленный отчаянный крик, его сопровождали возбужденные возгласы стоявших на берегу англичан: идет волна, большая волна, седьмой вал, который всегда дальше других накатывается на берег. Палуба накренилась, поток ящиков, бочек, людей посыпался за борт в подветренные стоки для воды. Волна подхватила корабль и с грохотом ударила о песок и гравий берега. Разлетелись доски, мачта в путанице оснастки упала за борт; на мгновение видны были люди, отчаянно цепляющиеся за нос в форме головы дракона. Потом все накрыла еще одна волна, а когда она прошла, на воде виднелись только отдельные обломки.
   Рыбаки кивали. Некоторые крестились. Если добрый Господь убережет их от викингов, их тоже когда-нибудь ждет такая участь: умереть как мужчины, с соленой водой во рту, с кольцами в ушах в уплату незнакомцам, которые найдут и погребут тело. Теперь капитану остается только одно.
   Оставшийся викинг пытался это проделать. Уйти под парусом по траверзу как можно дальше от берега, а не ждать пассивно участи, постигшей первый корабль. У рулевого весла неожиданно появился человек. Даже на расстоянии в два ферлонга наблюдатели видели, как развевается его рыжая борода, когда он выкрикивал приказы. У снастей застыли люди, ждали, потом одновременно начали тянуть. На мачте показался парус, его тут же подхватил ветер и понес корабль к берегу. Еще один поток приказов, парус развернулся, и корабль пошел по ветру. Через несколько секунд он уже устойчиво шел по новому курсу, набирая скорость, оставляя за собой расходящийся след. Корабль двинулся от Флэмборо к Сперну.
   — Они уходят! — закричал Годвин. — На лошадей! — Он отбросил конюха с дороги, сел верхом и пустил лошадь галопом. Вульфгар, незнакомый тан, держался в двух шагах за ним, остальные всадники двинулись нестройной колонной. Только смуглый юноша, пришедший с Вульфгаром, задержался.
   — Ты не торопишься, — сказал он не двинувшемуся с места управляющему. — Почему? Не хочешь их видеть?
   Управляющий улыбнулся, наклонился, подобрал горсть песка с пляжа и бросил в воздух.
   — Они должны попытаться, — заметил он. — Им больше ничего не остается. Но далеко они не уйдут.
   Повернувшись, он приказал двум десяткам остаться на месте и осмотреть берег в поисках обломков или выживших. Другие двадцать человек верхом отправились по тропе вслед за танами. Остальные неторопливо двинулись за уходящим кораблем прямо по берегу.
   Проходили минуты, и даже сухопутным жителям становилось ясно, что управляющий прав. Капитан викингов проигрывает. Дважды он пытался повернуть корабль носом в море, он напрягался у рулевого весла, ему на помощь пришли еще двое, остальные члены экипажа тянули за канаты, ставшие на ветру твердыми, как сталь. Но оба раза волны безжалостно поворачивали нос, направляли корабль назад, и корпус корабля дрожал от их ударов. И снова капитан разворачивал корабль параллельно берегу и набирал скорость для новой попытки уйти в открытое море.
   Но идет ли он на этот раз параллельно берегу? Даже на неопытный взгляд Годвина и Вульфгара что-то изменилось: ветер сильнее, волны выше, корабль подхватило береговое течение. Рыжебородый по-прежнему стоял у рулевого весла, по-прежнему выкрикивал приказы, корабль летел вдоль берега, как пенный пловец, по выражению поэта, но нос его поворачивался дюйм за дюймом или фут за футом; желтая линия опасно близка к носовому буруну, ясно, что корабль сейчас...
   Удар! Только что корабль плыл по воде, в следующее мгновение нос его ударился о жесткий гравий. Мачта мгновенно сломалась и исчезла, прихватив с собой половину экипажа. Шлюпки сорвались с креплений и полетели в море. За краткий миг весь корабль раскрылся как цветок. И сразу исчез, на мгновение оставалась видна только летящая по ветру оснастка на месте корабля. И снова на воде появились подпрыгивающие обломки.
   И на этот раз, как с интересом подметили рыбаки, обломки гораздо ближе к берегу. А один из них — голова. Рыжая голова.
   — Как ты думаешь, выплывет? — спросил Вульфгар. Они ясно видели человека в воде в пятидесяти ярдах от берега; он висел в воде, не делая попыток плыть, и внимательно смотрел на волны, разбивающиеся о берег.
   — Попытается, — ответил Годвин, подзывая своих людей. — Но если выберется, мы его возьмем.
   Рыжебородый принял решение и поплыл, отбрасывая воду широкими гребками. Он видел догоняющую его большую волну. Волна подняла его, бросила вперед, он напрягался, пытаясь удержаться наверху, его несло к берегу легко, как пену, которая оседала у кожаных сапог танов. Еще десять гребков, и зрители задрали головы, глядя, как он висит на верху волны. И тут волна разбилась, отступила, песок и камень задержали ее продвижение, вершина рухнула, растеклась. И с грохотом бросила человека вниз. Он беспомощно покатился вперед. И волна снова подхватила его и потащила в море.
   — Держите его! — крикнул Годвин. — Двигайтесь, вы, заячьи сердца! Он сейчас не опасен.
   Двое рыбаков бросились вперед, уворачиваясь от волн. Схватили рыжебородого за руки и потащили вверх, на мгновение по пояс погрузившись в воду.
   — Он жив, — удивленно сказал Вульфгар. — Я думал, волна сломала ему спину.
   Ноги рыжебородого коснулись берега, он посмотрел на стоявших перед ним восемьдесят человек, зубы его неожиданно сверкнули в улыбке.
   — Какая встреча! — заметил он.
   Он развернулся в руках двух рыбаков, уперся ногой в голень одного из них и надавил изо всех сил. Тот взвыл и выпустил могучую руку, которую держал, эта рука с двумя вытянутыми пальцами мгновенно взметнулась, пальцы глубоко впились в глаза второго человека. Тот тоже закричал и упал на колени, схватился за лицо, кровь выступила меж пальцами. Викинг достал из-за пояса нож, сделал шаг вперед, схватил ближайшего англичанина и нанес свирепый удар ножом снизу вверх. Товарищи рыбака отступили с криками тревоги, а викинг подхватил копье, сунул нож за пояс и выхватил сакс из рук упавшего. И через десять ударов сердца после того как его ноги коснулись берега, он оказался в центре полукруга людей, все они пятились от него, за исключением тех, что лежали на песке.
   Викинг снова сверкнул зубами; откинув голову назад, он бурно рассмеялся.
   — Давайте, — гортанно крикнул он, — вас много, я один. Попробуйте сразиться с Рагнаром. Кто посмеет подойти первым? Ты? Или ты? — Он махнул копьем в сторону Годвина и Вульфгара, которые теперь стояли отдельно от попятившихся рыбаков.
   — Надо его взять, — сказал Годвин, доставая меч. — Жаль, что у меня нет щита.
   Вульфгар последовал за ним, тоже достав меч и оттолкнув назад светловолосого юношу, стоявшего в шаге за ним.
   — Отойди, Альфгар. Если мы его обезоружим, мужики закончат остальное.
   Два англичанина двинулись вперед с обнаженными мечами, следя за медвежьей фигурой викинга; тот ждал их, улыбаясь, вокруг его ног смешались кровь и вода.
   И вдруг он двинулся, бросился прямо к Вульфгару со скоростью и свирепостью нападающего дикого кабана. Вульфгар едва успел отпрыгнуть, он сделал это неудачно, подвернув ногу. Викинг промахнулся левой рукой, но тут же поднял правую, чтобы обрушить смертельный удар.
   Что-то сбило рыжебородого с ног, отбросило на спину, он безуспешно пытался освободить руки, его перевернуло и бросило на влажный песок. Сеть. Рыбацкая сеть. Управляющий и еще двое подскочили, захватили просмоленные веревки, затянули сеть. Один выхватил сакс из застрявшей в сети руке, другой свирепо наступил на пальцы, держащие копье, одним движением сломав древко и кости пальцев. И рыбаки перевернули беспомощного человека быстро, искусно, как налима или селедку. Выпрямились, глядя вниз, в ожидании приказа.
   Подошел, хромая, Вульфгар, обменялся взглядами с Годвином.
   — Кого же это мы поймали? — спросил он. — Что-то говорит мне, что это не просто капитан, которому не повезло.
   Он посмотрел на одежду запутавшегося в сети человека, протянул руку и потрогал ее.
   — Козлиная шкура, — сказал он. — И к тому же просмоленная. Он назвал себя Рагнаром. Мы поймали самого Лотброка. Рагнара Лотброка. Рагнара Волосатые Штаны.
   — Мы не можем иметь с ним дело, — с наступившей тишине сказал Годвин. — Надо отвезти его к королю Элле.
   Послышался другой голос — голос смуглого молодого человека, расспрашивавшего управляющего: — Король Элла? — переспросил он. — Я думал, Осберт король Нортумбрии.
   Годвин с усталой вежливостью повернулся к Вульфгару.
   — Не знаю, как вы учите своих людей на севере, — заметил он. — Но если бы он был моим и сказал что-нибудь подобное, я бы вырвал ему язык. Конечно, если он не твой родственник.
   Костяшки пальцев Вульфгара побелели на рукояти меча.

* * *

   В темной конюшне никто не может его увидеть. Смуглый юноша прижался лицом к седлу и обвис. Спина его как в огне, шерстяная рубашка намокла от крови, каждое ее прикосновение вызывает новую боль. Так сильно его еще не избивали, а били его много раз, и веревкой, и кожаным ремнем, били над корытом для корма скота в том месте, которое он называет домом.
   Он знал, что причина — в замечании о родственнике. И надеялся, что не кричал, незнакомцы не слышали его крика. Но к концу наказания ему трудно было судить. Он с трудом вспоминал, как выбрался на дневной свет. Потом долго ехал по нагорью, стараясь держаться прямо. А что будет теперь, в Эофорвиче? Некогда этот знаменитый город, дом давно ушедших таинственных римлян и их легионов, возбуждал его лихорадочное воображение больше, чем песни менестрелей. И вот он здесь и хочет только одного — сбежать.
   Когда он освободится от вины своего отца? И от ненависти отчима?
   Шеф выпрямился и начал расстегивать подпругу, стаскивать тяжелую кожу. Он знал, что скоро Вульфгар официально объявит его рабом, наденет ему на шею железный ошейник, не обращая внимания на слабые протесты матери, и продаст на рынке в Тетфорде или Линкольне. И получит хорошую цену. С детства Шеф много времени проводил в деревенской кузнице, у огня, прячась от обид и порок. Он начал помогать кузнецу, раздувал меха, держал клещи, сам бил по раскаленному железу. Сам делал инструменты. Даже меч.