Англичане начали бросать копья, некоторые не долетали, другие викинги легко отражали щитами. Неожиданно одновременно викинги перешли на бег. Один, два, три шага, все одновременно откинули назад правые руки, и на английский центр обрушился дождь копий. Шеф видел, как перед ним Эдрич искусно отразил копье центром щита, так что оно отлетело назад, другое копье он ударил краем щита, и оно упало у его ног. Рядом с Шефом дворянин опустил щит, чтобы отразить копье, нацеленное ему в живот, и тут же другое копье пробило ему бороду и горло. Другой лендлорд выругался: ему в щит попали одновременно три копья, он пытался обрубить их мечом, потом попытался сбросить ставший неожиданной помехой щит с руки. Но не успел он это сделать, как клин викингов ударил.
   Шеф увидел, как впереди предводитель викингов нанес мощный удар Вульфгару. Англичанин отразил его щитом, попытался нанести ответный удар мечом. Но викинг уже оправился и нанес новый удар изо всех сил – слева. Вульфгар и этот удар отразил, лезвие его меча со звоном встретило лезвие викинга, но Вульфгар потерял равновесие. Неожиданно викинг нанес удар рукоятью меча в лицо, шишкой щита ударил по ребрам и потом отбросил в сторону. Он сделал шаг, собираясь прикончить противника, и тут на него прыгнул Шеф.
   Несмотря на свой огромный рост, викинг оказался исключительно проворен. Он отпрыгнул в сторону на шаг и ударил по незащищенной голове юноши. За то короткое время, что Шеф наблюдал за битвой, он понял две вещи. Во-первых, в сражении все нужно делать изо всех сил, без того подсознательного сдерживания, которое бывает на тренировках. Он всю свою приобретенную за кузнечным горном силу вложил в ответный удар. Во-вторых, никаких перерывов, передышек между ударами в битве не бывает. И когда викинг повернулся к нему, Шеф был готов его встретить. На этот раз он парировал удар выше. Услышал звон, и над его головой пролетел обломок меча. Не мой, подумал Шеф. Не мой! Он сделал еще один шаг вперед и нацелился викингу в промежность.
   И тут что-то толкнуло его в бок, он потерял равновесие, отскочил и увидел, что его место занял Эдрич. Тот что-то кричал. Оглянувшись, Шеф увидел, что клин викингов прорвал строй англичан. Половина дворян лежала на земле. Вульфгар, все еще на ногах, ошеломленно пятился, но его окружил десяток викингов, прорвавшихся через разорванный строй. Шеф обнаружил, что он кричит, размахивает мечом, зовет к себе ближайшего викинга. На мгновение викинг и юноша смотрели в глаза друг другу. Потом мужчина повернул, следуя приказу, и начал теснить английский фланг в болото.
   – Беги! – крикнул Эдрич. – Мы разбиты! Сейчас нам ничего не сделать. Беги. Может, нам удастся уйти.
   – Отец! – крикнул Шеф, попытался приблизиться к Вульфгару, чтобы схватить его за пояс и увести.
   – Слишком поздно, он упал.
   И правда. Ошеломленный тан получил еще один сильный удар по шлему, пошатнулся, и его окружила волна викингов. Викинги по-прежнему занимались флангами, но в любой момент могли двинуться вперед и свалить тех немногих, что еще оставались в центре. Шеф обнаружил, что его схватили за воротник и тащат назад.
   – Придурки. Необученные рекруты. Чего от них ждать? Хватай лошадь, парень.
   И через несколько секунд Шеф уже сказал назад по той дороге, по которой пришел. Его первая битва кончилась.
   И кончилась через несколько секунд после того, как он нанес первый удар.

4

   Тростники на краю болота слегка шевельнулись на утреннем ветру. Шевельнулись снова, и Шеф всмотрелся в пустынную местность. Викингов не видно.
   Он повернулся и пошел сквозь тростники назад, к островку, который отыскал вчера. Небольшой остров скрывается среди деревьев. Королевский тан Эдрич доедал холодные остатки их вчерашнего ужина. Он вытер жирные пальцы о траву и вопросительно поднял брови.
   – Ничего не видно, – сказал Шеф. – Тихо. Никакого дыма я не видел.
   Они бежали с битвы, зная, что она проиграна, хотели только спастись. Когда они оставили своих лошадей и пешком углубились в болото, их никто не преследовал. Ночь оказалась для Шефа удивительно приятной и спокойной. Он вспоминал о ней со смешанным чувством удовольствия и вины. Они оказались на острове мира в море беды и тревог. Но в этот вечер ему не нужно было выполнять никакую работу, не было никаких обязанностей. Нужно было только спрятаться, защититься, устроиться как можно удобнее. Шеф быстро отыскал сухой островок в самом центре бездорожной трясины. Он был уверен, что сюда не доберется ни один чужак. Легко оказалось соорудить убежище из тростника; этим тростником жители окружающей местности покрывали крыши. Наловили в неподвижной воде угрей, и Эдрич после короткого раздумья решил, что можно развести костер. У викингов найдутся другие занятия, они не полезут в болото из-за какого-то клочка дыма.
   Во всяком случае до наступления темноты они увидели отовсюду столбы дыма.
   – Разбойники возвращаются, – сказал Эдрич. – Когда они уходят, им такие сигналы не мешают.
   Приходилось ли ему убегать с битвы раньше? Шеф спросил осторожно, его преследовала картина: приемный отец падает, окруженный вражескими воинами.
   – Много раз, – ответил Эдрич. Он тоже испытывал своеобразное ощущение товарищества, какое бывает после общей опасности. – И не думай, что это была битва. Так, стычка. Но я часто сбегал. И если бы многие поступали так же, с нашей стороны было бы гораздо меньше потерь. Пока мы стоим и сражаемся, потери невелики, но как только викинги прорывают наш строй, начинается бойня. Но ты только подумай: всякий, кто уйдет полями, может участвовать в новом сражении и на лучших условиях.
   – Беда в том, – мрачно продолжал он, – что чем чаще это случается, тем менее охотно люди снова идут в бой. Они теряют храбрость. Но это совсем не обязательно. Мы проиграли вчера, потому что не были готовы, ни физически, ни морально. Если бы они хоть десятую часть времени, которое затратят на вопли, потратили бы заранее на подготовку, мы бы не проиграли. Как говорит пословица: «Повторение – это часто будущая судьба». А теперь покажи мне твой меч.
   С застывшим лицом Шеф извлек из своих потрепанных кожаных ножен меч и протянул его. Эдрич задумчиво поворачивал его в руках.
   – Похоже на инструмент садовника, – заметил он. – Или нож для резки тростника. Не настоящее оружие. Но я видел, как раскололся меч викинга. Как это случилось?
   – Это хороший меч, – ответил Шеф. – Может, самый хороший в Эмнете. Я сам сделал его, сковал из полосок. Большая часть – мягкое железо. Я его выковал из железных заготовок, которые нам присылают с юга. Но между ними полоски твердой стали. Тан из Марча дал мне в расплату за работу хороший наконечник копья. Я расплавил его, выковал полоски и переплел сталь и мягкое железо друг с другом, потом сковал одно лезвие. Железо позволяет ему гнуться, а сталь придает крепость. А на краю я приварил самую твердую сталь, какую смог найти. Вся эта работа обошлась мне в четыре груза древесного угля.
   – И с такой большой работой ты сделал его коротким и односторонним, как обычное рабочее орудие. Обычная рукоятка, как на плуге, никакой защиты. И к тому же он у тебя ржавый.
   Шеф пожал плечами.
   – Если бы я бродил по Эмнету со сверкающим мечом на боку, долго бы он у меня сохранился? Ржавчина только прикрывает лезвие. Я постарался, чтобы глубоко она не прошла.
   – Я хотел спросить тебя еще кое о чем. Молодой тан сказал, что ты не фримен. Ты вел себя так, будто прячешься. Но в схватке ты назвал Вульфгара отцом. Тут какая-то тайна. Бог видит, мир полон незаконных сыновей танов. Но никто не собирается превращать их в рабов.
   Шефу много раз задавали этот вопрос, и в другое время и в другом месте он просто не стал бы отвечать. Но здесь, на пустынном острове в центре болота, когда положение и статус забываются, он нашел слова для ответа.
   – Он не отец мне, хотя я его и называю так. Восемнадцать лет назад здесь побывали викинги. Вульфгар тогда отсутствовал, но моя мать, леди Трит, была здесь с моим сводным братом Альфгаром, ребенком ее и Вульфгара. Когда ночью напали викинги, слуга унес Альфгара, но мою мать схватили.
   Эдрич медленно кивнул. Все это ему хорошо знакомо. Но он все же не получил ответа на вопрос. В таких делах существует определенная система, по крайней мере для знатных. Спустя какое-то время муж мог получить известие от работорговца из Хедеби или Каупанга; ему должны были сообщить, что за леди требуют такой-то выкуп. Если такое известие не поступало, он мог считать себя вдовцом, мог снова жениться, надеть серебряные браслеты на руку другой женщины, которая вырастит его сына. Иногда, правда, такое положение нарушалось прибытием двадцать лет спустя высохшей карги, которая умудрилась пережить свою полезность и каким-то образом, Бог знает как, купить себе место на корабле и вернуться. Но это случалось не часто. Во всяком случае это не объяснение для случая с сидящим рядом юношей.
   – Мать вернулась несколько недель спустя. Она была беременна – мною. Поклялась отцу, что отец ребенка – сам ярл викингов. Когда я родился, она хотела назвать меня Халвданом (полудатчанин), потому что я наполовину датчанин. Но Вульфгар отругал ее. Сказал, что это имя героя, короля, основавшего род Шилдингов, потомков Шилда (щит), от него происходят все короли Англии и Дании. Слишком хорошее имя для меня. И потому меня назвали собачьим именем – Шеф.
   Юноша опустил глаза.
   – Поэтому отчим ненавидит меня и хочет сделать рабом. Поэтому у моего сводного брата Альфгара есть все, а у меня ничего.
   Он не стал рассказывать всего. Как Вульфгар заставлял его мать принимать грыжник, чтобы избавиться от ребенка насильника. Как его самого спасло вмешательство отца Андреаса, который яростно говорил о грехе детоубийства, даже если речь идет о ребенке викинга. Как Вульфгар в гневе и ревности взял наложницу, которая родила прекрасную Годиву, так что в Эмнете росли три ребенка: Альфгар, законнорожденный, Годива, дитя Вульфгара и его рабыни-любовницы, и Шеф, сын Трит и викинга.
   Королевский тан молча вернул ему меч. Но все же тайна не раскрыта, подумал он. Как сбежала женщина? Викинги-работорговцы никогда не бывают так неосторожны.
   – Как зовут этого ярла? – спросил он. – Твоего...
   – Моего отца? Мать говорит, что его звали Сигварт. Ярл Малых островов. Не знаю, где это.
   Они долго сидели молча, потом легли спать.
* * *
   Было уже позднее утро, когда на следующий день Шеф и Эдрич осторожно выбрались из тростников. Сытые и невредимые, приближались они к развалинам Эмнета.
   Все дома сгорели, некоторые превратились просто в груды пепла, у других остались почерневшие балки. Дом тана и ограда исчезли, не видно церкви, кузницы, путаницы мазанок фрименов, навесов и землянок рабов. Бродили кое-где люди, они рылись в пепле или сидели у колодца.
   Когда они оказались в самом поселке, Шеф обратился к женщине, служанке матери: – Труда. Расскажи, что случилось.
   Она в страхе смотрела на него, невредимого, с мечом и щитом.
   – Лучше иди... повидайся с матерью.
   – Моя мать здесь? – Шеф почувствовал прилив надежды. Может, и другие здесь. Может, Альфгар уцелел И Годива. Где Годива?
   Они последовали за женщиной, которая с трудом ковыляла впереди.
   – Почему она так идет? – спросил Шеф, глядя на ее неуклюжую болезненную походку.
   – Ее изнасиловали, – кратко ответил Эдрич.
   – Но... Но Труда не девственница.
   Эдрич ответил на его невысказанный вопрос.
   – Насиловать можно по-разному. Когда женщину держат четверо, а пятый насилует, когда все возбуждены, могут порвать мышцы и поломать кости. И даже хуже, если женщина сопротивляется.
   Шеф снова подумал о Годиве, он сжал рукоять щита, и костяшки его пальцев побелели. Не только мужчины расплачиваются за поражение в битве.
   Они молча шли за Трудой, которая хромала перед ними, и подошли к наспех сделанному шалашу, он был сооружен из полуобгоревших досок и бревен, прислоненных к уцелевшей части изгороди. Труда заглянула внутрь, произнесла несколько слов, знаком подозвала мужчин.
   Внутри лежала леди Трит на груде старых тряпок. По болезненному выражению лица и по тому, как неуклюже и неуверенно она двигалась, ясно было, что с ней обошлись не лучше, чем с Трудой. Шеф склонился к ней и взял ее за руку.
   Говорила она шепотом, ослабленным ужасными воспоминаниями.
   – Не было никакого предупреждения, никакой возможности подготовиться. Никто не знал, что делать. Мужчины вернулись прямо с битвы. Они еще спорили, что делать. И эти свиньи захватили их за спором. Нас окружили, прежде чем мы поняли, что они здесь.
   Она смолкла, поморщилась от боли и пустыми глазами посмотрела на сына.
   – Они звери. Убили всех, кто мог сопротивляться. Остальных собрали в церкви. Тогда начинался дождь. Вначале они отобрали девушек и молодых женщин, а также некоторых мальчиков. Для рынка рабов. А потом... потом привели пленников, захваченных в битве, и...
   Голос ее дрогнул, она закрыла лицо грязным передником.
   – Они заставили нас смотреть...
   Она заплакала. Немного погодя, казалось, что-то вспомнила и пошевелилась. Схватила Шефа за руку и впервые посмотрела прямо ему в глаза.
   – Шеф. Это был он. Тот самый, что тогда.
   – Ярл Сигварт? – спросил с трудом Шеф.
   – Да. Твой... твой...
   – Как он выглядит? Рослый человек, с темными волосами, с белыми зубами?
   – Да. И на руках золотые браслеты. – Шеф вызвал в памяти картину схватки, почувствовал снова, как разрубает меч противника, как делает шаг вперед, готовясь нанести смертельный удар. Неужели Бог уберег его от смертного греха? Но если так, что же Бог допустил потом?
   – Он не мог защитить тебя, мама?
   – Нет. Он даже не пытался. – Голос Трит стал снова жестким и контролируемым. – Когда она разошлись после... после представления, он приказал им грабить и развлекаться, пока не услышат боевой рог. Они забрали наших рабов, связали их, но остальных, Труду и других... Нас передавали от одного к другому...
   – Он узнал меня, Шеф. Он меня помнил. Но когда я просила его, чтобы он оставил меня только для себя, он рассмеялся. Сказал... сказал, что я теперь наседка, а не цыпленок, а наседки должны сами заботиться о себе. Особенно те наседки, которые убегают. И меня использовали, как Труду. Даже больше, потому что я леди, и многим это показалось забавным. – Лицо ее исказилось от гнева и ненависти, на мгновение она забыла о боли.
   – Но я ему сказала, Шеф! Сказала, что у него есть сын. И этот сын однажды найдет его и убьет!
   – Я постараюсь, мама. – Шеф колебался, он хотел задать еще один вопрос. Но Эдрич задал его первым.
   – На что они заставили вас смотреть, леди?
   Глаза Труды наполнились слезами. Неспособная говорить, она махнула рукой, приглашая их выйти из убежища.
   – Идемте, – сказала Труда, – я покажу вам милосердие викингов.
   Мужчины пошли за ней, прошли через усеянные пеплом остатки сада к другому наспех сделанному убежищу у развалин дома тана. Около него стояла группа людей. Время от времени кто-нибудь заглядывал внутрь, заходил, потом снова выходил. Выражение их лиц трудно было понять. Горе? Гнев? Все-таки, в основном, подумал Шеф, просто страх.
   В убежище стояло корыто для корма лошадей, наполненное соломой. Шеф сразу узнал светлые волосы и бороду Вульфгара, но лицо словно принадлежало трупу: белое, восковое, нос заострился, кости торчат под плотью. Но Вульфгар не мертв.
   На мгновение Шеф не мог сообразить, что видит. Как может Вульфгар лежать в этом корыте? Он слишком велик для этого. У него рост больше шести футов, а корыто – Шеф знал это по побоям, вынесенным в детстве, – не больше пяти футов в длину... Чего-то не хватает.
   Что-то у Вульфгара не так с ногами. Колени доходят до края корыта, но дальше только неопрятная повязка, обернуты культи, тряпки покрыты грязью и кровью. И запах разложения, запах горелого мяса.
   С растущим ужасом Шеф увидел, что рук у Вульфгара тоже нет. Остатки рук скрещены на груди, и тут культи, перевязанные выше локтей.
   Сзади послышался голос:
   – Его поставили перед нами. Положили на бревно и отрубили топором руки и ноги. Сначала ноги. Каждый раз прижигали отрубленное раскаленным железом, чтобы он не умер от потери крови. Сначала он проклинал их и боролся, потом стал просить, чтобы ему оставили хоть одну руку, чтобы он смог сам есть. Они смеялись. Рослый, ярл, сказал, что все остальное ему оставят. Оставят глаза, чтобы он смог видеть красивых женщин, оставят яйца, чтобы он мог желать женщин. Но он никогда не сможет сам снять штаны.
   И вообще ничего не сможет делать сам, понял Шеф. Теперь в любом своем действии, чтобы поесть и помочиться, он будет зависеть от других.
   – Он теперь heimnar, – сказал Эдрич, используя норвежское слово. – Живой труп. Я слышал о таком. Но никогда не видел. Но не беспокойся, парень. Инфекция, боль, потеря крови. Он долго не проживет.
   Невероятно, но запавшие глаза перед ними раскрылись. Они злобно смотрели на Шефа и Эдрича. Губы раскрылись, и послышался сухой змеиный шепот.
   – Беглецы. Ты убежал и оставил меня, мальчик. Я этого не забуду. И ты, королевский тан. Ты пришел, призвал нас, послал нас на битву. Но где ты был, когда битва закончилась? Не бойся, я не умру. Я отомщу вам обоим. И твоему отцу, мальчишка. Не следовало мне растить его отродье. И брать назад его шлюху.
   Глаза снова закрылись, голос стих. Шеф и Эдрич вышли в дождь.
   – Не понимаю, – сказал Шеф. – Зачем они это сделали?
   – Не знаю. Но вот что я могу тебе сказать. Когда король Эдмунд услышит об этом, он будет в ярости. Нападения, убийства – это бывает, это обычно. Но когда так поступают с человеком, с близким к королю человеком... Он будет колебаться. Подумает, что нужно уберечь своих людей от такого. Но потом решит, что его честь требует отмщения. Ему трудно будет принять решение. – Он повернулся и посмотрел на Шефа.
   – Пойдешь со мной, парень, когда я повезу эту новость? Ты теперь фримен, но я ясно вижу, что ты боец. Здесь у тебя ничего нет. Пойдем со мной, будешь мне служить, пока не добудешь подходящих доспехов и оружия. Ты смог устоять против ярла. Король сделает тебя своим приближенным, кем бы ты ни был в Эмнете.
   К ним приближалась леди Трит, тяжело опираясь на посох. Шеф задал вопрос, который жег его мозг с тех пор, как он увидел развалины Эмнета.
   – Где Годива? Что с ней?
   – Ее забрал Сигварт. Она в лагере викингов.
   Шеф повернулся к Эдричу. Он заговорил уверенно, без всяких колебаний.
   – Говорят, я беглец и раб. Ну что ж, буду тем и другим. – Он снял щит и положил его на землю. – Я иду в лагерь викингов на Стуре. Одним рабом больше – меня могут взять. Я должен попытаться освободить Годиву.
   – Ты и недели не продержишься, – сказал Эдрич, в его холодном голосе звучал гнев. – И умрешь как предатель. Предатель своих людей и короля Эдмунда. – Он повернулся и отошел.
   – И предатель самого благословенного Христа, – добавил отец Андреас, вышедший из убежища. – Ты видел деяния язычников. Лучше быть рабом христиан, чем королем нечестивцев, таких, как они.
   Шеф понял, что принял решение быстро, может, слишком поспешно, не подумав. Но теперь отступать он не может. В голове теснились мысли. Я пытался убить своего отца. Я потерял отчима, он теперь живой мертвец. Мать ненавидит меня за то, что сделал мой отец. Я потерял шанс стать свободным и утратил человека, который мог бы стать моим другом.
   Такие мысли не помогут ему. Все это он сделал ради Годивы. И должен закончить то, что начал.
* * *
   Годива пришла в себя с сильной головной болью и с запахом дыма в ноздрях. Кто-то под ней шевелился. В ужасе она попыталась освободиться. Девушка, на которой она лежала, заскулила.
   Когда зрение прояснилось, Годива поняла, что она в фургоне, в движущемся фургоне, который скрипит на неровной дороге. Сквозь тонкий холщовый навес пробивался свет, внутренность фургона набита людьми, половина девушек Эмнета лежит друг на друге. Слышится хор стонов и плача. Небольшой светлый квадратик в задней части фургона неожиданно потемнел, в нем показалось бородатое лицо. Плач сменился криками, девушки цеплялись друг за друга, старались спрятаться. Но лицо только улыбнулось, ярко сверкнули белые зубы. Человек погрозил пальцем и исчез.
   Викинги! Годива мгновенно все вспомнила, все случившееся: волну мужчин, панику, попытку убежать в болото, викинг ухватил ее за платье. Вспомнила свой ужас, когда впервые в ее взрослой жизни мужчина схватил ее между ног.
   Она осторожно коснулась бедер. Что с ней сделали, пока она была без сознания? Но хоть голова болит, тело никакой боли не ощущает. Она ведь была девственницей. Ее не могли изнасиловать так, чтобы она сейчас ничего не чувствовала.
   Лежавшая рядом девушка, дочь крестьянина, одна из тех, с кем забавлялся Альфгар, увидела ее движение и злорадно сказала: – Не бойся. Нам ничего не сделали. Нас берегут на продажу. И тебя тоже. Тебе нечего бояться, пока тебя не купят. А тогда ты станешь такая же, как мы все.
   Воспоминания продолжали всплывать. Квадрат людей, окруженных вооруженными викингами. И в центр квадрата тащат ее отца, он кричит, упрашивает, предлагает выкуп, а его тащат к бревну... Бревно. Она вспомнила, какой ужас охватил ее, когда она поняла, что они собираются сделать, когда воин с топором шагнул к бревну. Да. Она побежала вперед, вцепилась в этого человека. Но другой, тот, которого этот рослый человек назвал «сыном», перехватил ее. А что потом? Она осторожно ощупала голову. Шишка. И боль по другую сторону. Еще одна шишка. Но – она взглянула на свои пальцы – крови нет.
   Не она одна испытала такое обращение: викинг ударил ее мешком с песком. Пираты давно занимались этим делом и привыкли обращаться с человеческим товаром. В начале набега, действуя топором и мечом, копьем и щитом, они убивают воинов, мужчин. Но потом плоская сторона меча или обратная сторона топора – не подходящее оружие, чтобы оглушать. Слишком легко промахнуться, пробить череп, отрубить ухо у какого-нибудь ценного человеческого предмета торговли. Даже кулак не годится, потому что человек, постоянно гребущий большим веслом, обладает огромной силой. Кто купит девушку с разбитой челюстью, с кривой скулой? Может, бедняки с внешних островов, но не покупатели из Испании или придирчивый король Дублина.
   Поэтому по приказу Сигварта все прихватили с собой – на поясе или с внутренней стороны щита – «успокоители», длинные сосиски из ткани, наполненные сухим песком, тщательно собранным на дюнах Ютландии и Сконии. Ловкий удар таким мешочком, и товар стихает и больше не причиняет никаких беспокойств. Никакого риска.
   Девушки начали перешептываться. Голоса их дрожали от страха. Они рассказали Годиве, что случилось с ее отцом. Потом, что сделали с Трудой, Трит и с остальными. Как их наконец погрузили в фургон и повезли по дороге к берегу. Но что будет дальше?
* * *
   На следующий день Сигварт, ярл Малых островов, тоже испытал холодок страха, хотя у него для этого, казалось, нет оснований. Он удобно сидел в большой палатке Армии сыновей Рагнара, за столом ярлов, ел лучшую английскую говядину, держал в руке рог с крепкий элем и слушал, как его сын Хьорварт рассказывает о набеге. Хоть и молодой воин, а говорит хорошо. Хорошо также, чтобы остальные ярлы и сами Рагнарсоны увидели, что у него есть сильный сын, с которым в будущем придется считаться.
   Но что же не так? Сигварт не привык к саморефлексии, но он прожил долгую жизнь и научился не упускать признаков опасности.
   На обратном пути после набега никаких неприятностей не было. Он провел колонну с телегами и добычей не прямо к Узе, а к Нинскому проливу. А оставленные им у кораблей воины тем временем подождали на своей отмели, пока не появятся английские силы, обменялись с ними насмешками и стрелами, следили, как они медленно собирают рыбачьи лодки и шлюпки, и в назначенное время развернули корабли в приливе и ушли к побережью под парусами на свидание, оставив за собой англичан в бессильном гневе.
   И поход на встречу с кораблями прошел хорошо. А самое главное: Сигварт точно исполнил все, как сказал Змееглазый. Они сожгли все деревни и поля. В каждом колодце оставили по нескольку трупов. Оставили и примеры, очень жестокие. Прибитые гвоздями к дереву, изуродованные, но не мертвые. Чтобы могли рассказать всем, кто захочет слушать.
   Сделай, как сделал бы Айвар, сказал Змееглазый. Что ж, у Сигварта не было иллюзий, что он может сравниться с Бескостным по жестокости, но никто не может сказать, что он не старался. Он хорошо справился. Теперь эта местность много лет не придет в себя.
   Нет, не это его беспокоит. Это была хорошая идея. Если что-то не так, то не здесь, раньше. И Сигварт неохотно понял, что тревожит его воспоминание о стычке. Он четверть века сражается в передней линии, он убил не менее ста человек, получил множество боевых ран. Стычка должна была получиться легкой. Но не получилась. Он прорвал линию англичан, как случалось много раз раньше, смахнул со своего пути светловолосого тана почти презрительно и добрался до второй линии, как всегда, расстроенной и дезорганизованной.