Страница:
Гарри Гаррисон
Враг у порога
ПРОЛОГ
ГЕНЕРАЛ УИЛЬЯМ ТИКАМСИ ШЕРМАН
Война — моя жизнь. В юности я и не догадывался об этом специфическом обстоятельстве. Я не осознавал своей диковинной склонности перед поступлением в Вест-Пойнт, да и после оного. Можно сказать, что мои таланты еще лежали под спудом, даже когда я покинул стены училища и служил в действующей армии во время Индейских войн, а затем во время Мексиканской войны. Ни одна из этих войн не задела меня за живое, не бросила мне вызова: в обеих больше приходилось выжидать, нежели сражаться. Я ни разу не ощутил, что они испытывают меня, ни разу не почувствовал, что бой — мое призвание. Быть может, познай я это упоение битвой раньше, я бы нипочем не стал пробовать силы в банковском деле — и не совершил бы величайшей ошибки в жизни. Поначалу дело пошло неплохо, и в результате я оказался совершенно не готов к краху и банкротству. Собственная жизнь показалась мне такой же несостоятельной, как и мой банк. Вереница черных лет, последовавших за этой катастрофой, почти не отпечаталась в моей памяти.И лишь когда вспыхнула Гражданская война, я вдруг нашел собственное призвание. Я обрел себя в смертельном чаду битвы при Шайло. Подо мной убили не одного коня, сам я был ранен, но все же не терял спокойствия и полнейшего самообладания. Я чувствовал, что в силах выиграть бой. Да еще оказался способен вселить уверенность и силу в свои войска, противостоявшие более многочисленному противнику, — и мы выстояли, отразив все удары, обрушившиеся на нас. Мы удержали линию фронта в первый день битвы, дав врагу отпор и разгромив его на второй день.
За два дня этой схватки сложили головы более двадцати двух тысяч отважных воинов… Такова страшная цена победы. Мой давний друг генерал Улисс Грант был тогда моим командиром, и мне нипочем не забыть слова, которые он сказал, когда мы одержали победу: «Перед лицом битвы некоторые люди цепенеют и теряют волю. Зато другие собираются и мобилизуют все свои способности. Такие редки, и ты один из них».
Во время той войны — краткой, но взявшей ужасающую дань — я заботился лишь о благополучии своих людей и уничтожении врага. У меня почти не было времени на чтение газет и раздумья о прочих событиях, назревавших в то самое время. О деле «Трента» я узнал лишь тогда, когда оно дошло до кровавой развязки.
Оказывается, британцы очень трепетно относятся к своим кораблям в открытом море, хотя с прочими державами вовсе не церемонятся. Их ничуть не волновало, когда британский флот брал американские корабли на абордаж и запугивал американских моряков, тем самым спровоцировав войну 1812 года. А в деле «Трента» роли переменились, и это пришлось им весьма не по нраву. Когда один из их пакетботов остановили в открытом море и сняли с него двух конфедератских сановников, британское правительство обуял безмерный гнев. Чувствуя презрение к тем, кого считали ниже себя, гордясь могуществом Британской империи, они ухитрились раздуть этот ничтожный конфликт до международного масштаба. Когда же президент Авраам Линкольн отказался выдать двух предателей, то ли гордыня, то ли тупость заставила их очертя голову ринуться в безрассудства.
В конце концов дошло до того, что Британия объявила Соединенным Штатам самую настоящую войну. Пока моя страна старалась совладать с мятежными конфедератами, британцы вероломно напали из Канады на севере и высадились на побережье Мексиканского залива на юге.
По законам военного искусства они должны были выиграть. Но по законам человеческой глупости они допустили промашку при десанте на Миссисипи, изменившую ход войны. Вместо того чтобы атаковать нашу базу, они захватили и разрушили морской порт южан Биолкси. Убийства мирных граждан и надругательство над женщинами городка воспламенили Юг. Впервые я услышал об этом инциденте, когда генерал Борегар из армии Конфедерации обратился ко мне как командиру войск, окопавшихся на Питтсбургском плацдарме в штате Миссисипи. Он пришел ко мне под белым флагом парламентера. Рассказал о случившемся на побережье Мексиканского залива и попросил о приостановке боевых действий между Севером и Югом. Попросил о перемирии, чтобы бросить войска против британских агрессоров.
Шанс переменить ход войны выпадает человеку воистину редко. Но в тот миг я понял, что судьба предлагает мне именно такую возможность. Слова Борегара убедили меня, что можно по крайней мере попытаться. Он назвал британцев «нашим общим врагом», ни на йоту не погрешив против истины. Надо было принимать решение — и помочь мне в этом не мог никто. Заблуждался ли я, могла рассудить лишь история. Быть может, я ставил крест на собственной карьере. Меня могли выдворить из армии, а то и расстрелять как предателя. И все же я осознавал, что выбора у меня нет. И я не только согласился на перемирие, я пошел куда дальше. Я объединил его войско конфедератов со своим войском северян — для атаки на общего врага.
Решение оказалось верным. Совместно мы одолели британцев на юге. Благодаря этой победе янки и конфедераты объединились, чтобы дать захватчикам бой и на севере. Наша гражданская война завершилась. Север и Юг воссоединились во имя общего дела.
Честь и привилегия встать во главе воссоединенной армии Соединенных Штатов, выступившей на разгром британских захватчиков, досталась мне. Немало добрых воинов сложили головы, пока мы не выдворили британцев с нашей земли. Погнали на север через свободную Канаду — а та тоже вышвырнула их прочь.
С преогромным удовольствием принял я капитуляцию у их главнокомандующего герцога Кембриджского.
Тем вроде бы все и закончилось. Но человек предполагает, а жизнь располагает. Англичане — гордая и чрезвычайно настырная нация. Они проиграли немало кровавых сражений, но зато чертовски хорошо умеют выигрывать войны. За ними нужен глаз да глаз, потому что они никогда не мирятся с поражением. И посему предупреждаю вас, соотечественники, будьте бдительны. И не выпускайте оружие из рук. Не позволяйте своей армии в мирное время рассеяться во прах. Мы живем в мире вражды.
Лишь неусыпное бдение оградит свободу земли сей.
САЛИНА-КРУС, МЕКСИКА
1863
Сидя за столиком на веранде, двое британских офицеров усердно пилили ножами лежащие на тарелках жесткие бифштексы. Их лоснящиеся от пота, багровые лица цветом почти не уступали красным кителям. Бифштексы в столь влажном тропическом климате — трапеза совершенно неподходящая, но ни о какой другой они бы и слушать не стали. Им и дела не было, что столбик термометра уже перевалил за девяносто* и можно заказать куда более легкие, да к тому же холодные блюда. Красное мясо, отварной картофель и разваренные овощи — иная пища англичанину не пристала. Оба упорно вгрызались в жилистую говядину, приостанавливаясь лишь за тем, чтобы большущими платками промокнуть пот со лба, когда тот начинал заливать глаза.— А ведь еще только апрель, — проворчал офицер с капитанскими петлицами, запил глоток нежующегося мяса жидким красным вином, поперхнулся и кашлянул. Потом без удовольствия откусил кусок маисовой лепешки; даже хлеба приличного, и того нет. — Пища дрянь, а погода и того хуже. По-моему, хуже, чем в Индии. Каково же тут летом?
— Жарко, старина, чертовски жарко. Мы ведь в тропиках, понимаешь ли, — отозвался майор, глядя на бурлящие толпы, заполонившие крохотную рыбачью деревушку Салина-Крус, расположенную на тихоокеанском берегу Мексики. Прибытие транспортных кораблей, теперь стоявших на якоре неподалеку от берега, изменило здешнюю жизнь до неузнаваемости. Поля вытоптали, чтобы расставить палатки. Местные жители в белых одеждах и широкополых шляпах совершенно затерялись среди массы английских солдат в разнообразнейших мундирах. Многих выгнали из домов, чтобы офицеры могли устроиться с удобствами. Лишившиеся крова индейцы построили тростниковые хижины на берегу, с невозмутимым спокойствием дожидаясь ухода рослых чужестранцев, а до той поры зарабатывая столь нужные деньги продажей свежей рыбы захватчикам.
— Мадрасские саперы и минеры, — указал майор вилкой, — должны работать в этом климате куда лучше, чем шервудские егеря и гвардейские драгуны.
— Жара… — кивнул в знак согласия капитан. — И болезни, нигде от них не скроешься. Под этим солнцем люди выдыхаются, едва приступив к работе. И хиреют. Что ни день, кто-нибудь да подхватит лихорадку и помрет. Надо думать, постройка этой дороги обходится нам в десяток человек на каждую милю.
— Я бы сказал, ближе к двадцати. Погляди-ка на новое кладбище на берегу.
— Чересчур гнетущее зрелище. Итак, скажем, от Тихого океана по прибрежной равнине до Атлантического миль сто. Такими темпами мы положим на это целый полк.
— Да еще столько же до Веракруса, если не больше.
— Да, но там местность ровная, как стол. Как только дорога дойдет до равнины, нужно будет лишь ровнять уже проложенную там ослиную тропу.
— Дай бог, чтобы ты оказался прав. Англия чересчур далеко от этой вонючей дыры. Боюсь я, что тоже помру здесь и меня похоронят в этой заплесневелой земле. Я уже отчаялся когда-нибудь узреть благословенно прохладные, окутанные туманом родные берега снова.
Сидевший за соседним столиком смуглолицый мужчина вроде бы и не замечал их. Его тонкая рубашка куда больше подходила для подобного климата, чем их суконные мундиры, а трапеза из guacamole* и juevos rancheros* не в пример легче и приятнее для желудка. Собрав остатки блюда с тарелки половинкой свежей тортильи, он запил трапезу черным кофе, перевел дух и негромко отрыгнул. Стоило ему вальяжно поманить рукой, как трактирщик ринулся к нему.
— A sus brdenes, Don Ambrosia*
— Unpuro*
— Ahorititita*
Толстый владелец cantina* поспешил прочь, чтобы через секунду вернуться с открытой коробкой длинных сигар, представив их для осмотра. Дон Амбросио, не торопясь, выбрал одну, затем поднес к уху и покатал между пальцами, проверяя, хорошо ли она свернута. Потом открыл большой складной нож и осторожно отрезал кончик черной орисавской* сигары. Трактирщик Чучо чиркнул серной спичкой и дал посетителю прикурить.
— Эй ты, еще вина! — крикнул капитан. Чучо даже бровью не повел, пока сигара не разгорелась как следует.
Лишь после этого он неторопливо сходил в кладовую, чтобы минуты через три вернуться с глиняным кувшином.
— Обслуживают тут только местных, а? — капитан устремил хмурый взгляд на смуглолицего, неспешно испускавшего в воздух клубы густого ароматного дыма.
— Наверное, это оттого, что он говорит на местном наречии.
Чучо небрежно поставил кувшин, вино плеснулось, немного пролилось на стол, и трактирщик лениво вытер лужицу своим грязным фартуком. Отхлебнув вина, майор Чалмерс с праздным любопытством поглядел на мужчину за соседним столиком, теперь тем же складным ножом точившего карандаш. Отложив нож, тот раскрыл небольшую книжечку в кожаном переплете и принялся что-то записывать. Увидев это, охваченный подозрениями майор сурово сдвинул брови.
— Послушай-ка.., это что за олух?
— Mande? [9]
— Вон тот человек, который пишет. Кто таков?
— А… Это дон Амбросио. Большой плантатор из Санто-Доминго-Теуантепек[10]. Много земля, много деревья с фрукты.
— Ближайший городишко вдоль по дороге, — проворчал капитан. — Чего он там строчит в этой дерьмовой книжонке? Он что, подслушивал нас? Мне это совершенно не по душе.
— Как и мне, — угрюмо поддержал подозрительный Чалмерс. — Если он говорит по-английски, то мог без труда подслушать наш разговор. Понимает ли он по-английски?
Пожав плечами, трактирщик почтительно обратился к благородному посетителю:
— Mil perdones, Don Ambrosio. Habia usted ingles?[11]
— Solamente espanol, Chucho.[11]
— Он говорит, что только испанский. Ни один не говорит тут английский, кроме меня, потому что я работай с гринго на norte[12]. Большинство не говорит даже испанский, имеет свой собственный язык…
— Мне на это глубоко наплевать. Единственное, что я хочу знать, что он пишет в своей дьявольской книжонке?
Чучо возвел очи к небесам, будто искал там поддержки и вдохновения.
— Дон Амбросио очень великий человек, он также великий, как это вы говорите, он poeta.
Услышав свое имя, дон с улыбкой обернулся к офицерам.
— Poesia, si.[13] — Перелистав книжечку, он отыскал нужную страницу и принялся читать с пылом истинного южанина:
Заслышав стихи, заскучавшие офицеры снова сосредоточили внимание на своих жестких бифштексах. Чучо выслушал декламацию стоя, широко распахнув глаза от восторга, и неохотно повернулся лишь после того, как офицеры громогласно потребовали счет. Как всегда, при виде цифр они принялись костерить его, обзывая ворюгой. Он скрепя сердце уступил и все равно содрал с них втридорога.
Мексиканцы, вставайте, настала пора!
Чужеземец глумится над святою землей,
И Отчизна сынов призывает на бой,
Эту нечисть прогнать со двора.
Пусть от грохота пушек дрожит небосвод
И вздымается пламя стеной,
Коль на праведный бой выступает народ,
Нет преграды ему под луной!
Лишь когда англичане расплатились и ушли, дон снова перелистал страницы книжки, чтобы проверить свою память. Совершенно верно, гвардейские драгуны и бенгальская кавалерия. А еще бомбейская пехота. И сколько человек умирает ежедневно. Просматривая исписанные страницы, он довольно кивал. Хорошо, весьма и весьма хорошо. Более чем достаточно. Пребывание в этой деревне подходит к концу.
— А ты быстро соображаешь, Чучо, — заметил он, когда трактирщик подошел, чтобы забрать грязную тарелку. — Мне следовало бы вести себя осмотрительнее, но хотелось записать все эти заморские названия, пока не забыл. Ни разу не видал ни одного из мест, что они поминали, но уверен, найдутся и такие, кто там бывал. Твоя идея сказать им, что я поэт, просто гениальна. Ты заслужил все обещанные песо до последнего — и даже сверх того.
— Он двинул через стол звякнувший кошель, мгновенно скрывшийся под фартуком Чучо.
— Ну, ваша книжка смахивала на книжку со стихами. К тому же я оказался прав, это прекраснейшее стихотворение о сражениях нашей страны…
— И написанное прекраснейшим поэтом, но, увы, не мной. Не смею приписать себе чужие заслуги. Его написал Франсиско Гонсалес Боканегра, величайший поэт Мексики. Он отдал жизнь за родную страну всего два года назад. Ладно, свяжись-ка с Мигелем и сообщи, что мы уходим на рассвете.
x x x
Едва забрезжил рассвет, как дон Амбросио уже дожидался перед полуразвалившейся хижиной, служившей ему пристанищем в последнее время. Индианка из соседнего дома, готовившая пищу и обстирывавшая его, была более чем благодарна за несколько монет, полученных от дона. Мигель ухаживал за его лошадью на одной из окрестных ферм. Увидев хозяина, она заржала, и дон любовно потрепал кобылу, от избытка любви к классике названную им Росинантой в честь коня великого идальго.
— Выглядит она чудесно.
— Там добрая трава. Она паслась вместе с ослами. Ослик Мигеля был так мал, что ноги седока едва не волочились по пыльной тропе. Следом шагал еще один ослик, навьюченный их пожитками, а дон Амбросио на великолепной гнедой замыкал процессию. Едва они покинули тесные улочки деревни, как вставшее солнце засияло во всю свою мощь. Дон тотчас же надел свое широкополое, изящно изукрашенное сомбреро, до той поры висевшее на тесьме у него за спиной.
Вскоре деревушка осталась далеко позади, и узкая тропа запетляла по джунглям. Царившая под деревьями тень отнюдь не спасала от удушливой, сырой жары. Какое-то время тропа шла параллельно новой дороге, просекой протянувшейся через лес. Проезжая время от времени какую-нибудь прогалину, путники видели солдат, старательно прорубавших путь через джунгли и ровнявших землю. Законченная дорога протянется от Салина-Крус на тихоокеанском берегу через весь узкий перешеек Теуантепек к Веракрусу на берегу Атлантики. Так утверждали офицеры, и дон слышал это собственными ушами не раз и не два. Стоит им выпить, и у них развязываются языки; они плетут все подряд, даже не помышляя, что их болтовню могут подслушать. Все офицеры единодушно сходятся в том, что проект воистину грандиозен. С ними трудно не согласиться. Тем более что подобный проект весьма необычен для бедной, захолустной страны, — потому что по завершении этот тракт будет единственным во всей Мексике. Британцы — первые захватчики, давшие себе труд выстроить дорогу. Уж во всяком случае, испанцам за много веков оккупации подобное даже не пришло в голову. Еще одни недавние оккупанты — французы и австрияки — следовали примеру предшественников. Они были чересчур заняты разграблением страны, и на то, чтобы принести на эти берега цивилизацию, у них просто-напросто недоставало времени. В краях, где письма и товары возят только на мулах, почта тащится черепашьим шагом, а торговля пребывает в зачаточном состоянии.
Притронувшись к карману сюртука, где покоилась книжечка в кожаном переплете, дон Амбросио улыбнулся. Время в деревне проведено с пользой. Он проследил за прибытием парусников и высадкой солдат на берег. Пересчитал людей и аккуратно записал цифры. Учел пушки и кавалерию и оценил темпы продвижения строительства дороги. И, главное, записал от слова и до слова все, что было сказано в его присутствии. Но если же не удастся в ближайшие дни добраться вместе с книжкой в Веракрус, все его усилия пропадут даром.
Извивающаяся тропа взбиралась на перевал Мариас-Ромеро, после чего полого сбегала к заливу Кампече. Добравшись до верхней точки пути, путники остановились, чтобы дать передохнуть утомленным животным.
— Скажи-ка, Мигель, поспеем ли мы в город до сумерек?
— Обещать не могу. Но как только выберемся из предгорий, ехать будет куда легче, потому как земля у берега совсем ровнехонькая.
— Весьма надеюсь. Я не привык к джунглям, и, боюсь, мне они совсем не по душе.
— Джунгли щедры и милостивы к тому, кто умеет жить с ними в ладу.
— От всей души желаю им успеха, но мне куда уютнее в городе.
— А ведомо ли вам, сеньор, зачем рослые гринго пришли сюда строить эту дорогу?
— Они говорят друг другу, для того, чтобы она пересекала Мексику от одного океана до другого.
— А когда с этим будет покончено, что они с ней будут делать?
— Должен признаться, я и сам ломаю голову над этой загадкой. Но сна из-за нее не лишился. Может, ответ известен более проницательным умам. Ну, как по-твоему, не пора ли нам трогаться?
— Животные отдохнули. Теперь поедем поскорее. В волглом жарком воздухе звенели насекомые, птицы громко перекликались в кронах деревьев. Усталый дон Амбросио поймал себя на том, что клюет носом в седле. И вдруг, вздрогнув, пробудился, когда Мигель шепотом выдохнул предостережение, одновременно осадив ослика и вскинув ладонь в воздух, чтобы указать на троицу мужчин, вынырнувших из-за деревьев в дальнем конце поляны, которую как раз пересекали путники. Двое незнакомцев были вооружены длинными острыми мачете, а третий держал архаичный мушкет. Пришпорив лошадь, дон Амбросио обогнал замерших осликов и натянул вожжи, чтобы остановить ее. И негромко проронил:
— Мы пришли с миром.
Отхаркнувшись, обладатель ружья сплюнул, приподнял оружие и хрипло поинтересовался:
— Золото есть?
— Только свинец, — невозмутимо отозвался дон Амбросио, берясь левой рукой за карабин в притороченной к седлу кобуре, но даже не шелохнув правой, покоившейся на луке. В ответ бандит вскинул ружье.
Молниеносным, неуловимым движением выхватив из-за пояса «кольт» сорок четвертого калибра, дон выпустил три пули одну за другой.
Вооруженный бандит рухнул, за ним второй. Третий, раненый, пошатнулся и ринулся бежать, но четвертый выстрел уложил его рядом с товарищами.
— Теперь надобно побыстрее убираться, — Мигель пришпорил своего осла. — Если поблизости есть другие, они непременно услыхали выстрелы.
— Кто они такие? Вернее, пожалуй, кто это был?
— Не важно. В этих бедных краях шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на голодных людей с ружьями. Мы пережили чересчур много революций и бунтов, чересчур много кровопролитий. А теперь, пожалуйста, поедемте.
— Возьми-ка, — вытащив карабин, дон Амбросио развернулся в седле и бросил оружие спутнику. — Я поеду вперед. — Он на ходу перезарядил пистолет.
— Я буду следить за тропой впереди, а ты присматривай за джунглями по бокам.
Но если другие бандиты и скрывались в подлеске, то были достаточно благоразумны, чтобы не высовываться. А мили через две-три лес наконец кончился, и тропа потянулась вдоль кукурузных полей крохотной деревушки. Дон Амбросио убрал пистолет, и Мигель снова возглавил процессию. Но карабин из рук не выпустил. Годы войн, революций и вторжений наводнили страну бандитами. А теперь пришли и другие, куда более опасные, чем бандиты. Дон Амбросио с высоты лошади видел гораздо дальше, чем его спутник.
— Пыль! — окликнул он. — Тучи пыли впереди. Натянув поводья, путники принялись озираться в поисках укрытия. Но спрятаться на прибрежной равнине было попросту негде.
— Возвращаться нельзя — значит, придется ехать вперед. Вон к тем деревьям, — дон Амбросио указал на небольшую рощицу сбоку от тропы. — Надо успеть туда прежде них.
И галопом припустил вперед. Ослы последовали за ним, громкими криками выражая протест, когда Мигель принялся грубо охаживать их палкой, чтобы они прибавили ходу. Издали уже отчетливо доносился топот марширующего войска, продиравшегося через кусты между деревьями. Едва путники успели укрыться, как показались первые шеренги солдат в голубых мундирах.
Пыльные, потные и усталые, они все-таки продолжали упорно шагать вперед. Во главе колонны ехал офицер на коне. Мушкеты на плечах, тяжелые ранцы за плечами. Захватчики. Французы.
Спрятавшись за деревьями, двое путников смотрели, как длинная колонна тянется мимо. Но даже когда войско прошло, они не покинули убежища на случай, если будут отставшие от основных сил. И такие действительно обнаружились — ковыляющая команда, понукаемая охрипшим сержантом. Лишь когда тропа освободилась окончательно, путники выбрались из зарослей и продолжили свой путь.
x x x
Уже смеркалось, когда копыта животных наконец зацокали по булыжным мостовым Веракруса. Теперь процессию возглавил дон Амбросио, выбиравший окольный путь по глухим переулкам, избегая широких улиц и людных площадей. Единственные встретившиеся им французы — несколько подгулявших солдат, пьянствовавших перед pulqueria,[14] — были настолько пьяны, что даже не разглядели их. Миновали оживленный, запруженный толпами рынок, над которым витали насыщенные ароматы только что смолотых специй и перца-чили. Большинство лавок уже закрывалось на ночь, хотя некоторые индианки все еще сидели рядком вдоль стен, выставив на продажу пригоршни свежих лаймов*. Когда же путники выбрались из переулков в район порта, уже совсем стемнело. Но при ярком свете полной луны дон Амбросио как-то ухитрился отыскать путь во двор, заваленный сетями и разнообразными снастями. Стоявший на лестнице толстяк как раз тянулся к фонарю, чтобы зажечь его, кряхтя от натуги и шатко балансируя на деревянном протезе. В конце концов фитиль занялся, толстяк задул спичку и обернулся на приветственный оклик дона.
— Добрый вечер, Паблосито. Мы одолели долгий путь и очень устали.
— Дон Амбросио! — Спустившись с лестницы, Пабло протопал через двор и по-медвежьи сжал его в объятиях, потому что оба издавна дружили. — Заходите же, выпьем малость мескаля, самого наилучшего из города Текила. Оставьте своих животных тут, мои люди о них позаботятся.
— Я останусь при них, — отозвался Мигель.
— Хорошенько пекись о Росинанте, пока меня не будет, — сказал дон Амбросио, отвязывая от седла свою скатанную постель.
— Как всегда. Вам известно, когда вы вернетесь?
— Пока нет. Если смогу, дам знать Пабло, и он найдет способ переслать весточку к тебе в деревню.
Взяв у дона скатку, Пабло направился к дому первым.
В ярко освещенной кухне он открыл шкафчик, извлек оттуда бутылку, со стуком поставил на стол, пододвинул гостю нарезанные лаймы и миску с солью. Кивнув в радостном предвкушении, дон Амбросио взялся за стаканчик. Насыпал соли на перепонку между большим и указательным пальцем, затем лизнул соль и одним глотком осушил стаканчик мескаля. Впился зубами в лайм, высасывая сок, чтобы все три ингредиента образовали во рту восхитительную смесь. Derecho*. Только так и не иначе можно пить огненный спирт таguey*.