Гаррос Александр. Новая жизнь

   Бред же, бред, такого ж не бывает, совсем все охренели, что ли, рикошетило беспорядочно. В прошлом году собой я был собой, и в позапрошлом, у меня была моя работа, меня же все знают — коллеги, друзья, семья… Ну ладно, с Тайкой мы встретились в этом январе — как раз вон подарок купил на годовщину (как всегда, гордился, что Машка с Мишкой меня — а не настоящего отца — папой называют!…). Ладно, в «Я жду» — тоже в начале года устроился. Но ведь куча же народу работала со мной раньше в других программах, всё же меня знают — с Катькой, первой женой, в конце концов, шесть лет прожили…
   На Садовом опять вмёрз в пробку. Чувствуя себя полным параноиком, схватил телефон — набрать Катьку. В записной книжке был её номер… Где же он?… Что за чёрт… Рука с мобильником вибрировала все сильней. Из старых друганов кого-нибудь… Ну, допустим… например… например… Сзади с ненавистью сигналили.
   Красный «гольф» дежурил у подъезда. Олег на него и не глянул — не попадая пальцами, набрал код, кнопку лифта жал так, словно сквозь стену продавить хотел. «Ты уже, Олежка?» — обрадовалась Тайка раннему возвращению. Не отвечая, он распахнул тумбочку под телефоном, схватил истрёпанный блокнот. Залистал бешено, разрывая страницы. Хоть кого-нибудь из старых знакомых — имя, номер… (…Гопники в Минводах. Два удара — два нокаута. Бой крутого боксёра-профи… Знаешь, что напоминает вкус рижского бальзама? Вкус рижского бальзама!…)
   Рванул дверцу шкафа — посыпались фотоальбомы. Расшвыряв прочие, схватил свой. Один картонный лист перевернул, другой. Он уже думал — будет пусто: нет. Куча фоток. Вот молодой блондин на ринге: пот, бешеный прищур над перчатками. Вот некто толстый и волосатый на сцене — ловит опущенный микрофон раструбом саксофона. Вот — «пёс войны» в камуфляже на броне, автомат поперёк колен. Вот — двое врачей в халатах у дверцы реанимобиля, один чем-то знаком…
   Он захлопнул дверь ванной, защёлкнулся, швырнул на полку над раковиной фотографии, собранные за последние десять дней на просторах бывшей большой родины. Разложил аккуратно — в ряд. Беспорядочно накидав на морду пену, стал широко водить бритвой по усам, чуть вьющейся бородке. Было больно — он не обращал внимания. Сбрил кое-как. Уронил станок в замусоренную волосами раковину. Кровь выступила: он чувствовал тёплые капли на губе, щеках… Точно так же, как чувствовал их тогда, в той прихожей — капли попавшей на лицо чужой крови. Распрямившись над женщиной, он содрал с себя перепачканный халат, кое-как вытер чистой полой руки, бросил его под ноги. Огляделся — заляпаны были обе противоположные стены, а на линолеуме крови, казалось, вообще по щиколотку. Попало даже на дверь в большую комнату. Он стоял и смотрел на всё это, стоял и смотрел — а потом его повело, и он вынужден был опереться на стенку. Но он быстро справился с собой: в конце концов, крови навидался на работе…
   Чего-то не хватало.
   Вспомнил: Володька кивает на его кулак, мерно, со звяканьем встряхивающий словно бы монетки. Володька знает, что не монетки. «Чего ты их с собой постоянно таскаешь?» — Володька заинтригован. «Типа талисмана», — загадочно ухмыляется он…
   Он вынул из кармана два патрона от ТТ, слегка размахнувшись, бросил вперёд — глуховато стукнув по обоям, те шлёпнулись в багровую лужу. Он развернулся, отомкнул замок, шагнул через порог, захлопнул дверь. Уже на ходу, сообразив, обтёр ладонью лицо. Стянул с носа очки и только тогда впервые поднял глаза на зеркало…
 

Новый год

   — Скажите, — Кира на секунду опустила глаза, пережидая очередной приступ дурноты, — а зачем надо было это все — ну, письмо в передачу?…
   Рутковский хмыкнул — без злорадства:
   — Должен же он был хотя бы понимать, за что я его кончу…
   Да псих, псих, стряхнула Кира наваждение. За время этого интервью — одного из самых странных в её жизни — она чуть не поддалась гипнозу параноидальной логики визави… Впрочем, любой психиатр скажет, что единственный способ наладить контакт с сумасшедшим — это следовать поначалу логике его бреда.
   — А вы не опасались, что, поняв, он поступит так, как поступил?
   Кира знала: звонок от жены Олега Водопьянова поступил минут в десять двенадцатого — меньше чем за час до того, как самого Водопьянова расстреляли на Красной площади. Жена, Таисия, сказала, что к ним в дом вломился сумасшедший с пистолетом и, угрожая ей и её детям, потребовал сказать, где находится её муж.
   — Что сбежит? — Рутковский пожал плечами. — Я всё время следил за ним… Ну да, переоценил себя…
   — А он всё-таки недооценил вас… Как вы думаете, почему он не уехал куда-нибудь подальше, а остался в Москве?
   — Зачем ему было уезжать? Ему надо было только дождаться первого января. Ищи его потом…
   — Зачем вы пришли к его жене? Думали, она знает, где он скрывается?
   — А что мне оставалось делать? Несколько часов до Нового года… Один раз он так уже ушёл, — добавил он тоном, от которого Киру передёрнуло.
   — И вы стали угрожать пистолетом её детям?
   — Сначала я вообще представился старым другом Олега, и мы с ней прекрасно по душам потрепались. Она сама мне вывалила — как она перепугана… Она не понимает, что с Олегом произошло, куда он вдруг пропал…
   — Чего же вы не ушли?
   — Ха… Знаете, в чём прикол? Он любил её, — Рутковский криво осклабился. — Вы что — такой роман, женился через два месяца знакомства, обоих её детей на себя повесил… А тут — ещё несколько часов, и все, он её забудет навсегда. Я надеялся, что он если не придёт, то хотя бы позвонит.
   — И он позвонил?
   — Ну, вы, я вижу, и сами все знаете.
   — Не все. Как вы поняли, откуда он звонит?
   Ещё более кривой оскал:
   — Она мне сказала. Тая…
   — Я имела в виду — как вы поняли, что она поняла, где он?
   — Она взяла трубку. Они совсем недолго разговаривали. И она не спросила: «Где ты?» Любая бы спросила — первым делом. Я сообразил, что она это определила по номеру, с которого звонят.
   — Он звонил с городского?
   — Да, из квартиры её двоюродного брата на Новинском.
   — А зачем он звонил с городского? Не с мобильного, не с автомата?
   — Вы у меня спрашиваете? Сглупил…
   — А почему она вам сказала? Она же уже поняла, от кого Олег скрывается… А! Вот тут-то вы и стали угрожать пистолетом детям!
   — Что вы думаете, я правда собирался в них стрелять?
   — В Водопьянова вы высадили всю обойму…
   — Было бы две — две бы высадил. Ленту пулемётную…
   После паузы, давясь словами, добавил:
   — Он очень круто лажанулся, когда решил, что я его не найду…
   — Н-да, — Кира тщательно затушила сигарету.
   — Значит, она раскололась. И вы поехали на Новинский. И что дальше?
   — Звоню в дверь. Слышу — кто-то там есть. Тая сказала, что он в квартире один, брат её уехал. Не открывают. Я вышибаю дверь. Смотрю — балкон. Он на соседский балкон перелез. Я за ним. Он на улицу, к метро…
   — К метро? Почему не к машине?
   — Я тоже не понял. Машина его там же стояла, у подъезда, я видел. Ключи, наверное, забыл.
   — Ключи были при нём.
   — Откуда вы знаете?
   — Протокол читала… Значит, вы преследовали его по улице, на метро. Почему вы не стреляли сразу?
   Подследственный помолчал.
   — Там везде народ был. И милиция. Я всё-таки сначала надеялся завалить его так, чтобы не попасться.
   — А когда поняли, что до боя курантов не успеете, — на все плюнули?
   Он не ответил. Кира перевела дух. Полезла за новой сигаретой. Ну и история. Она уже представляла, какую бомбу из неё сделает. Так что, может, и не напрасен был её сегодняшний утренний героизм… От одного воспоминания о пробуждении тошнило. Вы гудите всю ночь, накачиваетесь в хлам, падаете засветло… — а в полдесятого вам звонит знакомый следователь и предлагает эксклюзив с психом, открывшим стрельбу ровно в двенадцать на Красной площади. С ментами у их газеты дружба была, конечно, с интересом: причём со стороны ментов не только пиаровским, но и простым денежным. Хотя за такое интервью и денег не жалко. Даже встать с тягчайшего бодуна, сесть за руль со всеми своими промилле… Ладно, доехала — и слава богу.
   — Но он-то, Водопьянов, — собралась с мыслями Кира, — не мог не понимать, что вы его намерены во что бы то ни стало укокошить?
   — Надеюсь…
   — Тогда почему он в вас сам не стрелял?
   — Из чего?
   — Из пистолета. При нём нашли «макарон». С полной обоймой.
   Псих хлопал глазами. Ей даже немного смешно стало:
   — Смотрите, что получается. Он сбегает у вас из-под носа, ложится на дно, несколько дней ничего о себе не сообщает паникующей жене — а потом вдруг звонит ей с городского. Имея ключи от машины — бежит к метро. Имея пистолет — не достаёт его, хотя знает, что вы собираетесь его убить…
   — Что вы хотите этим сказать?
   Понятия не имею, подумала Кира. А произнесла зачем-то:
   — Подумайте. Может, он и не хотел вовсе от вас убежать?
   — Зачем тогда вообще бегал?
   — Я имею в виду — подсознательно не хотел?
   Что я мелю? — поразилась она себе.
   — Бред, — поморщился Рутковский.
   Но Кира видела, что выбила его из колеи. Прежней столь странной в допросном кабинете самоуверенности в нём не было. Он, кажется, занервничал.
   — А как вы думаете — зачем он убил вашу женщину?
   Псих вытаращился на Киру. Набычился:
   — Вы это о чём?
   — Вы ведь никогда не могли этого понять, правда? Каких только причин не выдумывали — но все они смотрелись одинаково неубедительно…
   Она испытывала странное ощущение — словно её подзуживал кто провоцировать подследственного. На хрена? Дался он мне…
   — С первого января начинаю новую жизнь… Таким вот интересным образом. Это ж постараться надо было… А зачем? Неужели вы верите в то, что он так от кары за содеянное бегал?
   — А зачем, по-вашему? — он поднял глаза. Что-то и них странное было, в этих глазах.
   — Вы его сколько знали как Градова?
   — Меньше года…
   — Вот именно. Он же не от вас бегал. И не от милиции.
   Рутковский прикрыл глаза, медленно запрокинул голову:
   — От себя… — едва слышно.
   — Представьте: это ж как надо было обрыднуть самому себе! И вдруг в какой-то момент в какой-то из этих жизней… а может, не в момент, и не в одной жизни… он или понимает, или догадывается, или чувствует, что кем бы он ни был — все равно остаётся собой…
   — Дайте закурить… — сипло сказал псих.
   Она протянула ему пачку.
   — Почему он тогда не повесился? — Рутковский, держа сигарету в руке, посмотрел на неё.
   — Когда-то, — Кира бросила ему спички (сигареты у Петьки украла, а зажигалку забыла. Не сообразила — и то: сколько лет уже не курила…), — я читала заметку про одного врача, который несколько раз пытался покончить с собой. Он и вешался, и травился, и стрелялся. Верёвка обрывалась, отрава не действовала. В пистолете все патроны оказались почему-то без пороха…
   Он затянулся:
   — Н-ничего себе… — о сигаретах, отстраненно.
   — «Дукадос». Испанские.
   — Выходит, я просто на него поработал… — псих покачал головой. — Помог… Избавил… С-сука, — наросший на сигарете пепел упал на пол. — Да если б я знал — пальцем бы его не трогал… Охранял бы…
   Кира подвинула ему пепельницу. Подследственный посмотрел на неё бессмысленно, потом ткнул сигаретой в кучку оторванных фильтров.
   Он как-то разом сдулся, обмяк, замолк. Плохо быть деревянным на лесопилке, несколько невпопад подумала она (чьё это дурацкое выражение?… не помню) и выключила диктофон.
   Она шла по бесконечному коридору ментовки — сумрачно-тоскливому, как все бесконечные казённые коридоры, а в пустой с похмелья голове бессмысленно крутилось непонятно откуда залетевшее: «С Колымы не убежишь…»
 
   2005^[1]