Гарт Брет. Габриель Конрой

   Ему трудно было говорить, и фраза осталась незаконченной.
   — Доктор! — Он едва шевелил губами.
   — Да, Джек!
   — Не… говорите… Питу… что я… надул… его.
   — Не скажу, Джек.
   Несколько минут оба молчали, потом доктор Дюшен осторожно высвободил руку и положил исхудалую белую руку своего пациента поверх одеяла. Потом тихо встал и отворил дверь в прихожую. Двое, или трое сидевших там мужчин выжидающе взглянули на него.
   — Пит, — сказал он сурово, — пусть войдет только Пит.
   Старый Пит вошел, еле переступая ногами от волнения. Увидев белое лицо на подушке, он издал вопль отчаяния, вопль, в который вместил всю горестную душу своей расы, и рухнул на колени возле ложа. Черная щека прильнула к белой; обе были залиты слезами.
   Шагнув вперед, доктор Дюшен хотел было положить руку на плечо плачущему старику слуге, но не успел сделать этого. С неистовой силой негр вскинул вверх черные руки и обратил к потолку свое черное лицо, раскрыв глаза так, словно его взору вдруг открылась синяя небесная твердь. Впрочем, возможно, так оно и было.
   — О всемогущий боже, искупающий равно своей праведной кровью и грехи черного человека, и грехи белого! О агнец божий! Спаси, спаси моего бедного мальчика. Ради меня, о боже! Вот уже двадцать лет старый Пит служит тебе, о боже, истинно служит тебе, не оступаясь на узкой стезе! О боже великий, если будет на то милость твоя, забудь об этом, обреки Пита на вечную гибель, но спаси его!

10. ОПЯТЬ В СТАРОЙ ХИЖИНЕ

   Права Грейс, как наследницы доктора Деварджеса, были признаны без каких-либо затруднений; то, что она действительно Грейс Конрой, а не самозванка, было засвидетельствовано мистером Дамфи. Тот пошел на это тем более охотно, что избавлялся таким образом от призрака покойной миссис Дамфи, сохраняя, в то же время привилегию на разработку руды, откупленную им у Гэбриеля и его жены. Правда, с момента «ухода» жилы рудник был фактически заброшен и ценность его стала ничтожной. Однако мистер Дамфи не терял надежды, что жила когда-нибудь еще «прорежется».
   Через несколько недель после смерти мистера Гемлина Гэбриель и Олли снова стояли вдвоем на холме Конроя и разглядывали голые стены и остов крыши своей старой хижины. На сей раз они явились сюда не размышлять на досуге и не объясняться между собой, а для того, чтобы решить строго практический вопрос: нельзя ли вновь отстроить и приспособить под жилье это раннее их обиталище; Гэбриель отверг предложение Грейс поселиться в новом доме, и миссис Конрой с младенцем пока что жила в гостинице.
   — Если хочешь знать, Олли, — сказал Гэбриель, — все, что мне надобно, это воз тесу. Через несколько дней домик будет ничуть не хуже, чем когда мы играли с тобой здесь в куклы.
   — Ты так думаешь? — рассеянно спросила Олли.
   — А ведь мы славно здесь жили вдвоем, не так ли, Олли?
   — Конечно, — сказала Олли, думая о чем-то своем.
   Гэбриель поглядел на сестру с глубоким вниманием; потом взял ее за руку и, сев на приступок, привлек ее на колени, как когда-то.
   — Ты совсем не слушаешь, голубка, что я тебе говорю.
   В ответ мисс Олимпия вдруг разрыдалась, обхватив брата своими маленькими ручками. После смерти мистера Гемлина она стала грустной и раздражительной; сейчас, сжимая в объятиях Гэбриеля, она, быть может, обнимала того, кто ушел навеки. Но она представила брату иное объяснение:
   — Грейси! Я думала о бедной Грейси!
   — В таком случае, — сказал Гэбриель, отлично во всем разобравшись, но соблюдая требуемый от него в эту минуту такт, — ты вспомнила о ней как раз вовремя. Если глаза мне не изменяют, они вдвоем поднимаются прямо к нам.
   По тропинке, вырисовываясь на красном закатном небе, шли двое: Артур Пуанзет и Грейс Конрой. Олли поднялась, горделиво вскинув головку. Вот они уже близко, совсем рядом. Сперва никто из четверых не мог вымолвить ни слова. А потом, вопреки доводам рассудка, повинуясь одной только логике чувства, сестры крепко обнялись. Мужчины сдержанно и свысока оглядывали друг друга.
   А минуту спустя, когда сестры разомкнули объятия, мужчины, хоть и не имели к тому ни малейшего разумного повода, тоже обнялись. И лишь позже, когда Грейс, смеясь и плача, отпустила от себя Гэбриеля, мистер Пуанзет смог внести в этот хаос чувств разумную мужскую ноту.
   — Теперь, когда вы наконец обрели сестру, позволь те представить вас моей жене, — сказал он, обращаясь к Гэбриелю и беря Грейс за руку.
   В ответ Олли бросилась на шею к Пуанзету и обменялась с ним родственным поцелуем, означавшим, что и их вражде пришел конец. Ура!
   — Но ты совсем не похожа на новобрачную, — сообщила Олли по секрету миссис Пуанзет. — Где же твоя фата, где флердоранж?.. Ты в простом черном платье…
   — Вы забываете, что мы уже семь лет как женаты, — возразил Артур, который всегда все слышал и на все имел готовый ответ.
   Тут все вчетвером принялись болтать напропалую, словно всю жизнь были в самой тесной дружбе.
   — Послушай, Гэбриель, — сказала Грейс брату, — мы с Артуром должны завтра ехать в восточные штаты, но он говорит, что не двинется с места, пока ты не согласишься взять себе этот дом, дом твоей жены. Если хочешь знать, мы (в это множественное число от личного местоимения я была вложена бездна довольства и счастья), мы уже переписали дом на твое имя.
   — Прежде чем толковать о передаче собственности, я должен выполнить некоторые обязательства по отношению к Грейс, — сказал Гэбриель, важно и многозначительно поглядывая на Пуанзета. — Я должен вернуть ей случайно попавшие ко мне ее бумаги. Вот этот документ, — он вытащил из кармана помятый желтый конверт, — я получил с неделю назад; он лежал на почте с самого начала суда, адресованный на мое имя. Он принадлежит Грейси, и я вручаю его ей.
   Грейс вскрыла конверт, быстро прочитала бумагу, вскрикнула удивленно, залилась румянцем и спрятала бумагу в карман.
   — А этот документ, — столь же важно заявил Гэбриель, вытаскивая из кармана куртки еще одну бумагу, — я нашел в заброшенной штольне в ту ночь, когда прятался от линчевателей. Он прямо относится к Грейси, но и всем не мешает с ним познакомиться. Здесь удостоверено, что доктор Деварджес открыл первым серебряную руду на холме; тем самым, — тут голос Гэбриеля приобрел особую торжественность, — мои права на эту руду; права мистера Дамфи и всех держателей акций, можно сказать, отменяются.
   Мистер Пуанзет с интересом взял бумагу и внимательно оглядел ее в тусклом свете гаснувшего дня.
   — Вы правы, — сказал он. — Документ в полном порядке.
   — А вот третий документ, — объявил Гэбриель, на сей раз вытаскивая из-за пазухи мешочек из оленьей кожи, в котором оказалась еще одна, сложенная в несколько раз бумага. — Это завещание доктора Деварджеса на имя Грейси; Рамирес — бедняга мексиканец, которого убили, — передал его Жюли, моей жене, а Жюли, — тут Гэбриель мучительно покраснел, — сохранила его для Грейси.
   Он передал бумагу Артуру; тот взял ее и благодарно задержал в руках огромную ручищу Гэбриеля.
   — Ну, а теперь, — заключил Гэбриель, — поскольку становится поздновато и все равно пора кончать этот разговор, не пойти ли нам всем вместе в гостиницу? И раз уж вы уезжаете, мистер Пуанзет, не зайдете ли вы с супругой помириться и попрощаться с миссис Конрой? Ребеночка, кстати, посмотрите — он такой крохотный! Вы просто ахнете, мистер Пуанзет, до чего он похож на меня!..
   Но Олли и Грейс стояли в стороне, увлеченные каким-то разговором. Грейс заканчивала свой рассказ:
   — Я вынула камень из огня, вот так… (она подняла с земли обломок от развалившейся печной трубы) в точности такой же закопченный и черный, — сильно потерла об одеяло, и он засверкал, как серебро. Тогда доктор Деварджес сказал мне…
   — Пора, Грейс, — сказал ей муж, — мы идем проститься с женой Гэбриеля.
   Грейс в первую минуту была в нерешительности, но муж, беря ее под руку, чуточку сжал ей локоть. В ответ на эту тайную супружескую просьбу она с живостью протянула руку Олли, и все трое весело зашагали вслед за ссутулившимся Гэбриелем, возглавившим шествие по вечернему лесу.

11. СНОВА СЛЕДЫ

   Досадую, что у меня нет полных сведений об этой примирительной встрече Пуанзетов и миссис Конрой; приходится судить о ней лишь по некоторым беглым замечаниям участников. Когда прощание состоялось и Грейс с Артуром благополучно заняли свои места в уингдэмском дилижансе, Гэбриель склонился над лежавшей в постели миссис Конрой.
   — Мне показалось, Жюли, что вы с мистером Пуанзетом уже где-то виделись? — сказал Гэбриель.
   — Да, мне его представили однажды, но это было не здесь. Думаю, Гэбриель, что особой дружбы у нас с ним не будет, — ответила миссис Конрой, и в ее серых глазах холодным пламенем сверкнуло торжество. — Погляди лучше на нашего малыша. Как он смеется! По-моему, он узнал тебя!..
   Изумленный и зачарованный столь стремительными интеллектуальными успехами сына, Гэбриель начисто позабыл начало своего разговора с женой.
   — Послушай, где ты познакомился с миссис Конрой? — спросила Грейс своего мужа, когда они, доехав до Уингдэма, заняли номер в гостинице.
   — Я не имел чести быть знакомым с миссис Конрой, — возразил Артур, как всегда стремясь к четкой юридической формулировке, — но несколько лет тому назад меня действительно познакомили в Сент-Луисе с дамой, которая носила тогда другое имя, а сейчас является женой твоего брата. Впрочем, Грейс, чем меньше мы будем видеться с ней, тем лучше.
   — Почему?
   — Кстати, дорогая, что это за бумагу дал тебе Гэбриель? — спросил Артур, забывая ответить на вопрос жены.
   Грейс достала из кармашка бумагу, вспыхнула легким румянцем и поцеловала мужа; потом спрятала личико у него на груди. Артур прочитал вслух по-испански:
   «Настоящим свидетельствую, что 18 мая 1848 года молодая девушка, назвавшаяся Грейс Конрой, обратилась за приютом и помощью в пресидио Сан-Джеронимо. Она не имела ни родных, ни покровителей — одну лишь пресвятую Деву, и святых угодников на небесах, — и я принял ее как дочь и нарек Долорес Сальватьерра. Через шесть месяцев по прибытии, 12 ноября 1848 года, она родила мертвого ребенка, отцом которого назвала необвенчанного с нею супруга своего по имени Филип Эшли. Стремясь сохранить тайну от мира и не желая вернуться назад к своему народу и к своей семье, она решила изменить свою внешность и согласилась, по совету служившей в моем доме индианки Мануэли, каждодневно умывать лицо и руки соком йокото, что должно было придать ее коже оттенок бронзы. Так, переменившись, она, с моего согласия и по моему желанию, была признана как моя дочь от принцессы-индианки Никаты. После чего в законном порядке я сделал ее наследницей всего моего состояния.
   Дано в пресидио Сан-Джеронимо 1 декабря 1848 года.
   Хуан Герменисильдо Сальватьерра».
   — Но как же эта бумага попала к Гэбриелю? — спросил Артур.
   — Просто… просто не знаю, — сказала Грейс.
   — А кому ты ее отдала?
   — Отцу Фелипе.
   — Тогда все понятно, — сказал Артур. — Значит, ты пропавшая жена мистера Дамфи!
   — Уж не знаю, что сделал с этой бумагой отец Фелипе, — сказала Грейс, встряхивая головкой. — Я ни во что не вмешивалась.
   — Ты рассказала ему всю свою историю?
   — Только не про тебя, дурачок ты мой!
   Артур поцеловал жену, косвенно признавая тем, что заслужил подобную характеристику.
   — Кому действительно я должна была поведать все, это миссис Марии Сепульвида, как только она сказала, что ты объяснился ей в любви. Ты уверен, что не сделал ей предложения?
   — Твердо уверен, — ответил этот достойный молодой человек.

12. ИЗ ПИСЬМА ОЛИМПИИ КОНРОЙ К ГРЕЙС ПУАНЗЕТ

   «…ребеночек растет. А Гэйб снова напал на эту жилу, подумать только! И все из-за тебя, дорогая. Он даже заявил, что следовало бы по справедливости опять отдать ее тебе, — ты ведь знаешь, он упрям, как мул! Помнишь, ты рассказывала, что доктор Деварджес велел тебе тереть камень, пока он не заблестит, как серебро; когда ты это говорила, ты подняла обломок нашей печной трубы и потерла его для примера. Наутро Гэйб поднял этот обломок, и он блестел в точности, как ты сказала. Он был из чистого серебра! А Гэйб и говорит: значит, мы опять наткнулись на жилу, потому что я складывал эту трубу из породы, которую добывал из самого первого своего шурфа метрах в ста отсюда. На другой день он спустился в старый шурф и нашел там нашу пропавшую жилу. Так что мы снова богаты и на будущий год приедем все вместе вас проведать. А Гэйб все такой же ужасный дурень! Твоя любящая сестра Олимпия Конрой».