Тут Хукер приостановился, оглядел аудиторию и мрачно продолжал, понизив голос:
   — Ну, я, конечно, не дурак, а в такие минуты мозг всегда здорово работает. Я сразу все смекнул. Я понял генеральскую проделку: он смылся в моем платье, а меня оставил врагам в своем мундире. Но я не из трусливых: сел на коня и поскакал туда, где строились солдаты! Я им ничего не сказал, чтобы они не узнали по голосу, я только взмахнул саблей, и они, черт подери, пошли за мной! Через минуту мы были в самой гуще. В шляпе у меня было столько дырок, сколько в этой цедилке, мундир пробила дюжина пуль, пули сорвали с меня эполеты, но я подбадривал ребят, и мы-таки остановили южан! Да, мы задержали их, джентльмены, до тех пор, пока не услышали трубы нашей дивизии, — оказывается, она сама поперла прямо на нас этот чертов арьергард. Вот как я спас положение! Но тут мятежники набросились в последний раз, отрезали меня, и я попал в плен. И это я, который выиграл сражение!
   Вокруг раздались иронические аплодисменты, а Хукер угрюмо осушил еще стакан, затем поднял руку, точно хотел показать, что не нуждается в одобрении.
   — Я сказал, что меня взяли в плен, джентльмены, — продолжал он с горечью, — но это еще не все. Я добился свидания с Джонстоном, рассказал ему все, как было, и потребовал, чтобы он обменял меня на какого-нибудь генерала. Он говорит: «Убирайтесь к черту!» Тогда я написал командиру дивизии, как я спас положение у «Серебристых дубов», когда удрал бригадный генерал. В ответ: «Убирайтесь к черту!» И так меня посылали к чертям все — от последнего унтер-офицера до главнокомандующего, а когда меня обменяли наконец, то обменяли — вы только послушайте, джентльмены! — на двух мулов и разбитый фургон!.. Но я здесь, джентльмены, и я ничуть не хуже, чем был там!
   — Почему бы вам не обратиться к президенту? — с деланным участием спросил один из слушателей.
   Мистер Хукер не принял этот совет всерьез и в знак несогласия сплюнул.
   — Очень это поможет! — заметил он. — Но я собираюсь повидаться с человеком, который держит в кармане и президента и весь его кабинет. Это сенатор Бумпойнтер.
   — Да, Бумпойнтер — большой человек, — подхватил тот же собеседник. В голосе его послышалось недоверие. — Вы разве с ним знакомы?
   — Знаком ли? Еще бы! — Мистер Хукер презрительно рассмеялся. — Видите ли, джентльмены, я не из тех людей, которые пользуются семейными связями, но сенатор приходится мне близким свойственником, — разъяснил он с мрачным воодушевлением, — со стороны жены.
   Брант не стал слушать дальше. Хукер повернулся к стойке и дал ему долгожданную возможность скрыться. Что Хукер переменил фронт и выдумывает всякий вздор, его не удивляло: ничего другого от Хукера нельзя было ждать, и хотя Кларенс не мог уже относиться к подобным выходкам с прежним добродушием и терпением, они не могли заслонить его более серьезную тревогу. Одно стало ему ясно: Хукер не знает, что Элис была шпионкой в лагере, иначе он не удержался бы от соблазна драматически раздуть такой инцидент. А упоминание о сенаторе Бумпойнтере, чудовищное в устах Хукера, навело Кларенса на странную мысль. Он уже слыхал, что Бумпойнтер пользуется огромным влиянием, и верил, что Сюзи захочет и сможет помочь ему, Кларенсу (станет ли она помогать Хукеру — это другой вопрос). Через минуту он отбросил эту мысль и даже покраснел. До чего же низко он пал, если это могло прийти ему в голову!
   Кларенс уже раньше думал о том, что надо лично обратиться к президенту и конфиденциально поведать ему часть своей истории. Он слыхал много рассказов о сердечной доброте и великодушии президента, но с этим соединялись — так гласили современные летописцы — насмешливость и резкая прямота, которые отпугивали Кларенса. Не посмотрит ли президент на его жену как на обыкновенную шпионку, а на него самого только как на одну из многих безвольных жертв женской хитрости? И на фронте и в конгрессе ходили рассказы о том, как этот беспощадный юморист при помощи подходящего анекдота или едкого примера может оскорбить самые нежные чувства или тончайшую поэзию наравне с ханжеской пуританской моралью или эпикурейской этикой. Однажды Брант даже просил об аудиенции, но в назначенный час уклонился, так и не отважившись на исповедь при виде этих темных насмешливых глаз, которые, как ему казалось, слишком снисходительно посмотрят на его дело. Бывал он и на общих приемах у президента, но тут ему претила вульгарная толпа, глазевшая на этого человека, как на своего скомороха, и атмосфера пышности, учености и торжественности, которую сам президент нарушал с таким наслаждением.
   Через несколько дней в послеобеденный час Брант, сам не зная как, снова очутился в Белом доме. На этот раз президент принимал депутацию каких-то фанатиков, которые с трогательной наивностью, не уступающей его трогательной терпимости, хотели навязать ему, главе многомиллионного государства, политику ничтожной кучки людей. Брант прислушивался к его терпеливым деловым ответам, насыщенным фактами и логикой, к его простому, но энергичному языку, к заключительной шутке, которая, как понял теперь молодой генерал, была необходима, чтобы смягчить суровость отказа. Впервые Брант почувствовал решимость обратиться к президенту, но не прежде, чем уйдет делегация. Когда она удалилась, Брант задержался в приемной, рассчитывая, что президент скоро выйдет. Однако президента не было. Боясь упустить удобный случай, Брант вернулся в галерею. Президент неподвижно стоял в тени у колонны, задумавшись и рассеянно глядя на отдаленный сад. Но его добродушное, слегка насмешливое лицо казалось почти трагическим от крайней усталости. В крупных чертах его сильного, грубо очерченного лица сказывалось тяжкое бремя, под которым согнулась даже эта высокая, сухощавая, угловатая фигура, огромная, но так и не сформировавшаяся, как бескрайние просторы его родного Запада. А в темных, глубоко сидящих глазах таились смутные предчувствия пророка и мученика.
   Потрясенный такой внезапной переменой, Брант покраснел от стыда. И он чуть было не нарушил минутный отдых этого усталого человека, захотел взвалить и свою маленькую ношу на плечи этого Атланта с Запада! Молча выйдя из галереи, Брант спустился по лестнице.
   Но не успел он миновать толпу посетителей в одной из больших гостиных, как президент появился снова, а рядом с ним — человек внушительного вида, которому добродушный великан снисходительно улыбался. Внимание толпы тотчас разделилось, у всех на устах было имя сенатора Бумпойнтера. Брант оказался почти лицом к лицу с этим знаменитым деятелем, раздававшим должности и привилегии, — и вторым мужем Сюзи!
   На него нахлынуло странное чувство — не то циническое, не то суеверное. Его бы не удивило, если бы и Джим Хукер присоединился к этой толпе, в которой, кажется, потерялась даже одинокая фигура, так недавно захватившая его внимание. Ему захотелось бежать от всего этого!
   Но судьба привела его к выходу в тот самый момент, когда уезжал Бумпойнтер; этот выдающийся деятель поспешно прошел мимо него к великолепной карете, запряженной парой горячих рысаков, с нарядным негром-кучером. Это была карета Бумпойнтера.
   В карете сидела хорошенькая женщина в модном платье. Ее одежда, манеры, самодовольство и простодушная самоуверенность полностью гармонировали с нарядным экипажем. Когда Бумпойнтер уселся рядом с ней, ее фиалковые глаза на мгновение задержались на Кларенсе. Щеки молодой женщины залил счастливый детский румянец, синий взгляд — узнающий и лукавый — скрестился с его взглядом. Это была Сюзи!

ГЛАВА II

   Когда Брант вернулся в гостиницу, служитель с особенно почтительным видом вручил ему записку и сообщил, что ее оставил кучер сенатора Бумпойнтера. Было нетрудно узнать детский, достойный бробдингнега10 почерк Сюзи.
   «Кларенс, это просто низость! Вы, кажется, надеялись, что я вас не узнаю. Если в вас осталось хоть немножко от прежнего, приезжайте сейчас же, сегодня же вечером. У меня большой прием, но мы где-нибудь поболтаем в антрактах. А какая я стала взрослая! Сознайтесь! О господи, что за мрачный вид у такого элегантного молодого генерала! За вами заедет экипаж, так что никаких отговорок!»
   Это ребяческое письмо произвело на Бранта впечатление, несоразмерное с его тривиальным содержанием. Но ведь именно ее тривиальность, ее легкомыслие всегда и действовали на Бранта. Опять, как и в Роблесе, он почувствовал, как несовместима этика Сюзи с его собственной. А между тем разве она не права в своем восхитительном практицизме? Разве она была бы так счастлива, если бы осталась верна миссис Пейтон, своему монастырю, своей кратковременной сценической карьере, Джиму Хукеру, наконец, ему самому? И, по совести говоря, разве Хукер или он сам пострадали от ее непостоянства? Нет! Судя по тому, что он слыхал, Сюзи была для сенатора подходящей подругой жизни благодаря своей светской привлекательности, умению блистать, очаровательному тщеславию, перед которым смолкали все подозрения, и полной безответственности во всем, вплоть до политических взглядов. Никто, даже близкие друзья, не осмеливался считать, что сенатора связывают ее обещания, и поговаривали, что достойный муж весьма выигрывает от такого положения вещей. Брант решил принять приглашение, надеясь, что оно отвлечет его от мрачных мыслей.
   Луна уже поднялась высоко, когда он выехал в экипаже из душных улиц по направлению к Солдатскому Приюту — лесистому предместью, где бывали и президент и министры, а достопочтенный сенатор, подобно Кубла-хану11, соорудил увеселительный дворец, чтобы принимать в нем своих друзей и сторонников. Когда экипаж подкатил к дому, окна мерцали, как светлячки сквозь листву, теплую ночную тишину нарушал только военный оркестр, который играл на веранде мечтательный вальс, воздух был напоен ароматом жасмина. Брант вспомнил своих фронтовых товарищей, и ему стало стыдно. Но это настроение скоро рассеялось при виде офицеров, толпившихся в вестибюле; там были некоторые из его высших начальников. Наверху лестницы, среди блистающих орденами и лентами членов дипломатического корпуса, стояла Сюзи. На ее обнаженных плечах и шее сверкали бриллианты, лицо светилось детским оживлением. Бранта она встретила только молчаливым, значительным рукопожатием, но минуту спустя взяла его под руку.
   — Вам еще предстоит познакомиться с ним, — шепнула она. — Он много о себе воображает, совсем как Джим. Но он умеет внушить свое мнение другим, а у бедного Джима это не получалось.
   Она остановилась перед тем, кому только что дала такую характеристику, и представила Бранта. Да, это был тот самый человек — внушительный, способный, самоуверенный. Одного взгляда его острых глаз, привыкших взвешивать людские слабости и честолюбивые стремления, и краткого обмена несколькими торопливыми репликами оказалось достаточно, чтобы сообразить, что Брант в данное время для него бесполезен, и через минуту они расстались. Брант бродил среди толпы гостей, чувствуя почти с раскаянием, что сделал непоправимый шаг. Его ободряли присутствие двух-трех репортеров и корреспондентов, следовавших за ним по пятам, и взгляды двух-трех хорошеньких женщин, явно заинтересованных задумчивым видом красивого, изящного офицера с саркастическим выражением лица. Но через минуту ему пришлось пережить искреннее волнение.
   На середину гостиной плавно вышла высокая молодая женщина, чья ленивая, но грациозная походка показалась Бранту знакомой. Когда она обернулась, он увидел ее лицо. Это была мисс Фолкнер. До сих пор ему приходилось видеть ее либо в серой конфедератской амазонке, как при первом знакомстве, либо в легком муслиновом платье, которое на ней было в «Серебристых дубах». Теперь ему показалось, что ей еще больше к лицу обдуманная элегантность вечернего туалета, что жемчужное ожерелье на прекрасной шее облагораживает и смягчает вызывающее своеволие изящного подбородка и плеч.
   Внезапно их взгляды встретились; она заметно побледнела; ему даже показалось, что она оперлась на руку своего кавалера. Потом она снова встретила его взгляд, так же быстро покраснела и посмотрела на него с умоляющим выражением страдания и страха. Брант не был самонадеян, он понимал, что ее волнение вызвано не просто встречей с ним, — тут было другое. Он поспешно отвернулся, а когда через минуту оглядел комнату, ее уже не было.
   И все-таки он чувствовал смутное раздражение. Неужели она считает его таким глупцом, который способен поставить ее в неловкое положение, позволив себе узнать ее без ее согласия? Или она думает, что он способен использовать услугу, которую она ему оказала? Или — мысль уже вовсе оскорбительная! — она слыхала, что он в немилости, знает причину этого и боится, что он втянет ее в расследование, чтобы реабилитировать себя? Нет, нет, так думать она не может! Скорее она раскаивается в том, что сделала во внезапном порыве великодушия, она вернулась к своим прежним симпатиям — вот почему ее так поразила встреча с единственным свидетелем ее необдуманного порыва. Ладно, пусть не беспокоится! Впредь он будет тщательно избегать ее. Но все же… да, здесь есть какое-то «все же»! Он не мог забыть — за последние три недели он вспоминал об этом чаще, чем ему бы хотелось, — что из всех людей она одна пожертвовала собой ради него, ее врага и обвинителя, человека, который едва соблюдал вежливость по отношению к ней. Стыдно было сознаться, но эта мысль приходила ему в голову у изголовья жены, в час ее побега и даже на том роковом склоне, где его настигла пуля. А теперь с этой отрадной мечтой приходится расставаться, как со всеми прочими иллюзиями: девушка, которая с такой преданностью помогла ему, стыдится своего поступка! На его лице промелькнула горькая улыбка.
   — Ну, теперь понятно! Меня все женщины спрашивают, кто этот интересный Мефистофель с горящими глазами, который бродит по моим комнатам, точно высматривая жертву. Да вы улыбаетесь, совсем как бедняга Джим, когда он, бывало, изображал Кровавого Дика!
   Голос Сюзи и странное сравнение заставили его очнуться.
   — У меня есть все основания сердиться, — отвечал он с более мягкой улыбкой, хотя глаза у него еще сверкали, — я должен ждать, пока единственная женщина, ради которой я сюда пришел, которую я так давно не видел, уделит мне несколько минут, чтобы поговорить о былых днях, ведь все эти куклы танцуют перед ней каждый вечер.
   Он говорил совершенно искренне, хоть и почувствовал легкий укор совести, увидев даже сквозь слой пудры, что ее щеки быстро покраснели, как в старину.
   — Вот теперь вы совсем прежний Кларенс! — сказала она, пожимая ему руку. — Но поговорить нам сейчас не удастся. Когда гости разойдутся, мы с вами пойдем закусить и поболтаем в оранжерее. А пока бросьте ваш ужасно злой вид и поухаживайте за дамами.
   Повинуясь все тому же чувству, он исполнил желание хозяйки. Его несколько развязный тон с дамами вполне отвечал демонической репутации, которую он приобрел, сам не зная как Дамы с нескрываемым восхищением прислушивались к острым, саркастическим речам красивого офицера, возбуждавшим любопытство и зависть у мужчин. Он заметил, что те перешептываются, поднимают брови, презрительно пожимают плечами, и понял, что история его немилости у всех на устах. Боюсь, что это только усилило его безрассудство и торжество. Раз ему показалось, что он видит вдали мисс Фолкнер и что она следит за ним, но он лишь удвоил внимание к своей красавице соседке и больше не оглядывался.
   И все же Кларенс обрадовался, когда гости стали расходиться и громадные комнаты опустели, а Сюзи появилась под руку с мужем и кокетливо напомнила о его обещании:
   — Мне хочется поболтать с вами о старине. Генерал Брант, — пояснила она Бумпойнтеру, — женился на моей приемной матери в Калифорнии, в Роблесе, в милой старой усадьбе, где я провела свои молодые годы. Так что мы почти родственники, — прибавила она с очаровательной наивностью.
   У Бранта промелькнули в памяти слова Хукера, когда он хвастался своим родством с сенатором, но сейчас они вызвали у него только улыбку. Он чувствовал, что уже получил четкую роль в легкомысленной комедии, которая разыгрывалась вокруг. Зачем противиться, зачем слишком пристально всматриваться в чужую мораль?
   Он предложил Сюзи руку и повел ее вниз, а она, не задерживаясь в столовой, отдернула кисейную занавеску и, многозначительно сжав его руку, увела его в залитую лунным светом оранжерею. За занавеской стоял простой маленький диванчик. Она опустилась на него, не выпуская его руки, и, когда он сел рядом, их пальцы встретились во взаимном пожатии.
   — Ну вот, Кларенс, — произнесла она, прижимаясь к нему с легкой, приятной дрожью, — правда, это немножко напоминает ваше кресло там, в Роблесе? И подумать, что с тех пор прошло пять лет! Но что с вами, Кларенс? Вы изменились, — сказала она, разглядывая при луне его смуглое лицо, — или вам хочется что-то мне сказать…
   — Да, хочется…
   — И, конечно, что-то страшное! — Она наморщила лобик с прелестным выражением испуга. — Ну, представьте, что вы уже сказали, и давайте продолжать все по-старому. Согласны, Кларенс? Отвечайте!
   — Боюсь, что у меня не получится, — ответил он с грустной улыбкой.
   — Вам хочется сказать о себе? Так знайте, — продолжала она быстро и весело, — что мне все о вас известно, как и прежде… и я не придаю этому значения и никогда не придавала, и мне это совершенно безразлично и всегда было безразлично. Можете не терять времени, Кларенс.
   — Нет, я хотел сказать не о себе, а о моей жене, — медленно произнес он.
   Выражение ее лица слегка изменилось.
   — Ах, о ней! — сказала она, помолчав. И добавила, точно примиряясь с неизбежным: — Говорите, Кларенс.
   Он начал. Сколько раз он повторял самому себе эту жалостную историю и всегда остро переживал ее и даже опасался, что, рассказывая другим, не совладает со своим волнением и горечью. Но, к своему удивлению, он убедился, что своей подруге детства он рассказывает все деловым тоном, спокойно, почти цинично, подавив ту преданность и даже нежность, которые владели им с того времени, как его жена, загримированная мулаткой, тайком наблюдала за ним в кабинете вплоть до того часа, когда он переправил ее через линию фронта. Он утаил только соучастие и самопожертвование мисс Фолкнер.
   — И она убралась, после того как вышибла вас из армии, Кларенс? — заметила Сюзи, когда он кончил.
   Лицо его стало каменным. Но он чувствовал, что зашел слишком далеко, чтобы ссориться со своей приятельницей.
   — Она ушла. Я совершенно уверен, что мы с ней никогда больше не встретимся, иначе я не стал бы вам рассказывать.
   — Кларенс, — просто сказала Сюзи и опять взяла его за руку, — не верьте вы этому! Она вас не выпустит. Вы один из тех, которых женщина, зацепившись, уже не отпустит, даже если ей кажется, что любовь прошла, даже если она встретит человека более значительного и более достойного. Я думаю, это оттого, что вы совсем не такой, как другие. У вас есть много такого, за что можно зацепиться, вам не так легко ускользнуть, как другому. Вот если бы вы были такой, как старый Пейтон, ее первый муж, или как бедняга Джим, или даже как мой Бумпойнтер, все было бы в порядке! Нет, дорогой мой, все, что мы можем сейчас сделать, это постараться, чтобы она не прибрала вас здесь к рукам. Думаю, что она сама не скоро рискнет показаться в Вашингтоне.
   — Но я не могу здесь оставаться. Мое призвание — поле боя.
   — Ваше призвание — быть около меня, миленький… и около Бумпойнтера. Но поближе ко мне. Это мы все устроим. Я уже слышала кое-что о вашей опале, но говорили, что вы там влюбились в какую-то конфедератку и забыли свой долг. Господи, и подумать только, что это была всего лишь ваша собственная жена! Ничего, мы все приведем в порядок. Тут бывали истории похуже! Например, с интендантом, который скупал убитых лошадей на одном конце поля сражения и продавал их правительству вместо говядины на другом. А генерал, который не хотел идти в атаку под дождем! Или еще другой генерал — вы знаете, о ком я говорю, Кларенс, — который отказался вторгнуться в штат, где жила его сестра. И все-таки мы как-то уладили все, а ведь эти дела похуже вашего. Мы устроим вас здесь в какой-нибудь отдел военного министерства, вы сохраните свой чин и форму — она вам очень идет, Кларенс, — а жалованья будете получать больше, чем прежде. И станете приходить ко мне в гости, и мы с вами будем болтать о старине.
   У Бранта заныло сердце. Но теперь он зависел от Сюзи! Сделав над собой усилие, он ответил:
   — Но я ведь говорил вам, что моя карьера, вся моя жизнь — на поле боя.
   — Не надо глупостей, Кларенс, и оставим это. Вы уже повоевали, и хорошо повоевали — это знают все. Вы заслужили право пожить для себя. Пусть теперь другие займут ваше место.
   Он содрогнулся, вспомнив, что к тому же призывала его жена! Неужели он безмозглый дурак, а эти две женщины, такие несхожие во всех отношениях, на этот раз правы?
   — Ну, ладно, Кларенс, — шепнула Сюзи, снова прижавшись к его плечу. — Теперь поговорите со мной! Вы еще не сказали, что вы думаете обо мне, о моем доме, обстановке, о моем положении — даже о нем. Говорите же!
   — Я нахожу, что все прекрасно, что вы процветаете и счастливы, — сказал Брант со слабой улыбкой.
   — И это все? А как я выгляжу?
   Освещенная луной, она повернула к нему все еще юное, лукавое лицо. Прежнее колдовство излучалось из ее синих глаз, в которых, как встарь, светилось откровенное легкомыслие; из полураскрытых губ на него повеяло дыханием собственной молодости. Он вздрогнул, но она не шелохнулась.
   — Сюзи, милочка! — раздался голос ее мужа. — Я совсем забыл, — сказал сенатор, откидывая занавеску, — что ты занята разговором с твоим другом. Мисс Фолкнер хочет с тобой попрощаться, я взялся тебя разыскать.
   — Скажи ей, пусть немножко подождет, — ответила Сюзи с явным нетерпением, без всякого замешательства или смущения.
   Но мисс Фолкнер, ничего не подозревая, шла вслед за Бумпойнтером и была уже тут. Минуту все четверо молчали, сохраняя полное самообладание. Сенатор Бумпойнтер спокойно ждал, по-видимому, не подозревая, как некстати нарушил беседу. Кларенс, внезапно столкнувшись с девушкой, которая, очевидно, не хотела возобновлять знакомство, встал с холодным и невозмутимым видом. Мисс Фолкнер — в длинных складках атласного плаща она казалась выше и стройнее — с учтивой улыбкой, не краснея и не бледнея, смотрела на Сюзи и на Бранта.
   — Я завтра уезжаю и, может быть, не смогу навестить вас перед отъездом, — сказала она, — поэтому мне так хотелось попрощаться с вами.
   — А я беседовала со своим старым другом, генералом Брантом, — ответила Сюзи, но таким тоном, каким знакомят, а не извиняются.
   Брант поклонился. На мгновение ясный, ледяной взгляд мисс Фолкнер встретился с его взглядом. Она, как принято на Юге, сделала ему старомодный реверанс и, взяв Сюзи под руку, вышла из комнаты. Брант не стал задерживаться и тотчас попрощался с хозяином. У парадного крыльца он увидел только что подкативший нарядный экипаж одного из посольств. Брант оглянулся. Мисс Фолкнер, похожая в своем газовом шарфе на невесту, спускалась по лестнице меж выстроившихся в ожидании лакеев. Сердце у него забилось. Он постоял в нерешительности, потом взял себя в руки и поспешно вышел с веранды на дорогу. Позади него захлопнулась дверца кареты.
   Когда она проехала мимо и скрылась, его окутало облако пыли от копыт лошадей.

ГЛАВА III

   Хотя, покидая дом сенатора, Брант был убежден, что не сможет прибегнуть к влиянию Бумпойнтера и что его разговор с Сюзи ни к чему не приведет, он понимал, что надо стараться выиграть время. Он твердо знал, что его старая приятельница не подведет его умышленно, но ему становилось не по себе, когда он вспоминал о ее тщеславии и несдержанности, которые могут его скомпрометировать, и о возможной ревности, которая будет искать отмщения.
   У него не было причин считать Сюзи ревнивой или предполагать, что у нее могут быть основания для ревности, но факт оставался фактом: невинное вторжение мисс Фолкнер в их tete-a-tete повлияло на него сильнее, чем весь разговор с Сюзи.