Гасанов Эльчин. Раковина Девы

   Маленького роста, черненькая месхетинка. Муж с ней познакомился в
   Казахстане, он служил там в Армии. Там женился, привел ее в Баку.
   Роза была немного дурной, но чрезвычайно сексуальной. Ее сексуальность исходила от ее бесшумности, она вечно молчала, говорила слишком тихо, все делала медленно, аккуратно и тихо.
   В тот душный июльский вечер я вышел на охоту женщин, хотел мяса, живого свежего мяса.
   Было часиков 11 вечера, жара еще не спала, по прежнему дышать нечем.
   Прошелся к садику Ильича, стоят у обочины пару такси, никого больше.
   Гляжу, идет не спеша девушка. Низкорослая, какая то открытая, когда приблизился к ней, понял, что она весьма доступная.
   Подходец, здрасти, то да се, предложил пойти ко мне домой, без проблем.
   Пришли в квартиру, все как обычно: дежурные слова, винца, кофейку, в постель.
   В постели она меня удивила своим пышным, но очень гибким телом.
   Вроде она была худенькой, но тело было у нее что надо, как будто рождена была для секса.
   Наклонившись вперед и сквозь ткань, я ухватил сосок левой груди губами.
   Обхватил Розу за талию, потом, почти сразу, переключился на более лакомую и выпуклую часть тела, на ту, что пониже спины. И все продолжал терзать губами через ткань ягодку соска. Она часто задышала.
   Нащупав нижний край платья, я, проникнув под него, сначала погладил ровную, нежную кожу ног, потом потянул вверх само платье.
   Роза подняла руки, позволяя себя раздеть. Глаза ее были закрыты.
   Чуть неопытная, она с легким содроганием ожидала продолжения.
   Я ее использовал как презерватив, отшпильнул ее по рабоче – крестьянски, как надо, тут же выпроводил, отпер дверь, тихо кивнул ей на выход.
   Она также молча повинуясь, пошла к выходу.
   Мы с ней были всего часа два, она была для меня как яичная скорлупа: съел нутро, кожуру прочь.
   У дверей я ей всучил в ладонь 50 рублей.
   – Отдашь мужу, это от меня, скажи от Алика, он знает сам, – сказав я ей, закурил сигаретку.
 
   Она вздрогнула, испуганно поглядела на меня:
   – Вы знаете моего мужа? – хлопает глазами.
   – Да. Ну иди, – сухо бросил я ей.
 
   Хотя конечно я пошутил, просто так ляпнул: какой муж, откуда я могу знать ее мужа, с женой которого я познакомился два часа назад.
   Любовь зла, полюбишь и домой!

8. Анна Михайловна.

   Она была русской, работала в Афганистане, в советском посольстве.
   Это было при СССР, в 80 – е годы. Ей было 45 лет, она была старше меня на 13 лет. На (!) 13 (!) лет!
   Муж у нее был азербайджанец, у них была дочь, симпатичная девушка.
   Сама Анна Михайловна была очень модной стильной женщиной. В середине 90 годов носить линзы, ходить с пейджером было в самом деле модно, не ординарно, это привлекало внимание.
   Высокая блондинка, худощавая, но в меру, с большими грудями, имела свое жесткое мнение на многие темы.
   Наши отношения развивались, мы стрелялись глазами, я чувствовал, что лед тронулся.
   Когда она однажды вошла ко мне в кабинет – я первый раз был с ней в кабинете у себя на службе – я понял, что сейчас она разденется.
   Привлек ее к себе, она слабо (откровенно слабо) сопротивлялась, потом тихо шепнула мне на ухо:
   – Хорошо, хорошо, только это будет в первый и последний раз. Хорошо?
   – Да, да! Давай, быстрее, не мучай меня, – кровь моя кипела, передо мной ее белое тело.
   – Тшшш, тише, не психуй, – она сняла колготки, стянула вниз трусики, подошла вплотную ко мне, я лежал в кресле.
   Т – образный стол, рядышком сейф, Анна Михайловна стоит передо мной полностью нагая, у нее было тело статуи. Бело тело, белое – белое, было что – то беззащитное и детское в ее наготе.
   Анна Михайловна села на меня, поза наездница, стала меня вот так качать.
   Ворвались в память ее крики, ей немного было больно. После первого контакта, когда она удалилась, я почувствовал что – то мокрое. Кровь. Кровь сочилась на брюки, а до дому было еще полчаса на машине…
   Она давно не была с мужчиной, это с непривычки…
 
   Потом мы уже с ней встречались повсюду. У нее в кабинете, в различных злачных местах, на квартире, пляже, в сауне, где попало.
   Однажды дело было у нее дома, я пришел туда утром, в часиков 10.
   Так договорились, пол десятого муж уходит на работу.
   На столе еще лежал откусанный хлеб, недоеденный завтрак ее мужа.
   Не суть. Когда мы приступили к делу, помню, в дверь постучали.
   Сильно постучали, потом даже стали колотить, барабанить в дверь.
   Затем стучали снова и снова, и лишь через пятнадцать минут непрошеные посетители ушли.
   Это было ужасно, мне стало не по себе.
   Не то чтобы я испугался, нет, конечно. Ее муж был бы для меня боксерской грушей, он был жалок как на вид, так и физически. Я бы с ним справился одной ногой.
   Просто стало жутко неприятно, такое ощущение, будто я совершал кражу, зашел в чужую квартиру, грабил дом.
   Не приятно! Анна Михайловна шепнула мне быстро:
   – Ой… не волнуйся ты так…не сочти ты это за наезд…это не то что ты думаешь… когда я дома одна, они вообще-то каждые 15 минут бьют и колотят в дверь. Я не знаю кто, но колотят точно…ой…креститься надо бы мне!
 
   Мы с Анной Михайловной долго встречались, отношения были все теплее и теплее, более выразительные, потом понял, что надо от нее отчаливать, уж больно она привыкла ко мне. Да и отношения стали как бы дублированные, ничего нового.
   И страх был стать геронтофилом, ни к чему все это.
   Поэтому в один прекрасный день после моего долгого и очередного отсутствия, я ей заявил, что подхватил венерическую болезнь.
   Она отскочила от меня, как от волка.
   Все! Больше я ее не видел, хотя Баку маленький город.

9. Сева

   Эта девушка была совершенно улетная. Так сложилось, что я переспал и с ней, и с ее золовкой. Золовка тут как раз таки причем.
   Я с Севой познакомился на улице, подошел, привет, мигнул, представился, ля – ля, тополя, все, айда ко мне домой.
   Она была конечно же крепкой на тело бабой.
   Ее фрикции по сей день у меня в уме.
   Зад толстый, груди развиты, талия сравнительно тонка, ножки пухлые – будь здоров!
   Она виражировала передо мной своими кружевными розовыми трусиками. Руки, беспомощно оглаживающие не очень крутые бедра, хрупкие плечики, высокую шею, два полушария грудок, слегка развернутых друг от друга, хорошо обозначенную талию и такое милое лицо в обрамлении блестящих светлых волос.
   Всего один раз я с ней был, единожды, потом мы с ней расстались.
   Она мне оставила свой домашний телефон, я записал его в блокнот.
   Через месяц, а то и два, не помню уже точно, наткнулся на ее номер в своем блокнотике.
   Взял да позвонил.
   Отвечает женский голос, я сначала подумал, что это она, однако выясняется, что это ее золовка, супруга ее брата.
   Они жили вместе, вот я с ее золовкой стал кадрить.
   То да се, третье – пятое, она меня пригласила к себе.
   Я пошел к ней домой, купил по пути шампанское, плитку шоколада, вперед, к сексу!
   Квартира, конечно, была настоящей конюшней.
   Будто там не люди, лошади жили. Вонь, неприятные запахи, постель в спальне не убрана, все кувырком, все смешалось в клубок, валяются носки, чулки, туфли.
   Между слов золовка выпалила тираду, я это запомнил:
   – Мир, он серый и пыльный, радиоактивный и отравленный – все в одном флаконе. Мир за окном – это такая штука, с которой ни в коем случае не хочешь связываться. Наблюдать в окно за чахлыми серыми деревцами и зданиями под куполами, еще куда ни шло, но выйти в этот ад? Нет уж, увольте.
   Поэтому я предпочитаю работать на дому.
 
   Смутно помню, как я с ней переспал, ласкал ее маленькую, почти подростковую грудь, сосочки у нее встали почти мгновенно, как два маленьких членчика. Она стонала, пухлые щечки краснели, конвульсивно дергалась, курносый носик задирался кверху, глазки закрывались, а с губок срывалось:
   – Да… о, да… милый…да…да… вот так, да…ох!…Мой котик!…
 
   У нее волосы взъерошенные, глаза слезятся, рот открыт, а мне плевать! Плевать, плевать!
   Это был сумасшедший секс, но короткий, я быстро кончил свое дело, уверен, не удовлетворил ее, да и сам не удовлетворился, тут – же ретировался оттуда.
   Но до ухода она мне успела рассказать о своем бедолаге – муже, который работал в моем учреждении, в группе охраны.
   В этой группе работало несколько парней, я их знал налицо, поименно нет, знавал лишь Василия, их шефа.
   На следующий день вызвал к себе в кабинет Василия, навел справки об этом чудовище, бедолаге – муже, велел позвать к себе в кабинет.
   Минут через 10 появился он, рогатый скунс. Стоит, весь смурной, жалкий, несчастный, одним словом – Человек Морально Опущенный.
   Я так на него посмотрел, так посмотрел, он украдкой также поглядывал на меня, отводил взгляд.
   – Как тебя звать? – спрашиваю я его.
   – Сулейман, – отвечает он глухим голосом, досадливо морща лоб.
 
   Я встаю, подхожу поближе, от него неприятно пахло. Я закрыл глаза, чтобы свет не высекал из зрачков искры боли.
   – Почему ты такой урод, а, Сулейман?! – кричу на него. – На тебя у меня радар не реагирует. Вон, сучара!
 
   Он выбежал вприпрыжку, как кролик.
   Да уж… впервые я видел человека, которого опустили полностью, окончательно: поимели и сестру, и жену. Умолчу, как таких называют в
   Баку.

10. Гуля

   Я знал, точнее узнал эту девушку посредством ее мужа, негра, его звали Акуна, он работал в норвежском посольстве в Баку, в старой крепости.
   Среднего роста темнокожий услужливый парень, зубоскалил белым клыком своим, помимо работы в посольстве подрабатывал в ресторане
   "Dolce vita", знаменитый ресторан, он был расположен в самом центре
   Баку, недалеко от приморского бульвара.
   Акуна работал там рабочим, выносил мусор, мыл тарелки, чистил, убирал. Сам он был родом из Мавритании.
   Я с ним общался не долго, хотел его завербовать по работе, далее выяснил, что он женат на азербайджанке. Оппа! Гляжу на фото: молодая, светловолосая девушка, Гуля, что она нашла в этом "нигере"?
   Очень странно и не понятно!
   У них родилась дочь, тоже темнокожая, естественно. Только глазки шашлычные, как бы кавказские.
   Я через Акуну познакомился с Гулей, пообещал помочь им с переездом в Африку, от Гули отреклись ее родители из за ее замужества, посему она хотела покинуть свою историческую Родину.
   Как всегда я выпрыгнул на середину, стал жонглировать обещаниями, в результате Гуля клюнула.
   Пару раз я ее подвез на своей "шестерке" домой, они квартировали дом в 8 микрорайоне, это окраина Баку.
   Так получилось, что ее малышка была у няньки, Акуна же работал в ночную смену, я задержался у нее на часик.
   – Вам кофе или чай? – спросила она своим томно нежным голоском.
   – А у вас ничего покрепче нет? – спросил я нагло, поудобнее усаживаясь на диван.
   – Есть Мутацца, африканский коньяк, – стала доставать из бара бутылку.
   – Даже не знаю, что вам сказать.
 
   Сидим друг против друга через столик, беседуем, улыбаемся.
   – А вы на самом деле поможете нам уехать из этой проклятой страны?
   – спросила она нервно.
   – Ну…не такая она уж и проклятая. Да и вообще она не проклятая,
   Гуля. – А есть ли у вас музыка?
   – Караоке должно быть где – то, – ответила она как бы сонно, даже зевнув.
 
   Минуты через три мы уже плясали, потом плавно оказались в постели.
   – Вы что, нас увидят, застанут…ах…какой вы сильный…оф…
 
   Она полностью оголилась, я ей помогал в этом.
   Наконец я возлег прямо на нее. Помог ей раздвинуть ноги и… совершил мгновенное сильное движение!.. Это было что-то невероятное!
   Болезненное и сладостное одновременно. Нега и обжигающий пламень.
   Страшное и желанное разом…
   Внутри ее было достаточно сухо, она видимо поэтому не чувствовала боль.
   Скажу одно: что – то от Акуны перешло в ее тело, Гуля мне показалась негритянкой, тем более ночью, в темной комнате, такое ощущение, будто я переспал не с азербайджанкой, а с Глорией Гейнер или Кандолизой Райс.
   Горячая, грубые стоны, глубокие царапанья, твердые махи снизу.
   Да уж…
   Я ушел, напоследок сказав ей:
   – Гуля, не уезжай, Баку – это твоя Родина, какая б она не была.
   Это Родина, как говорится, "где родился, там и пригодился". Твое тело, твой секс – не бакинский, не кавказский, тем более не азербайджанский. Не уезжай, нам, бакинцам, будет не хватать твоего секса, умоляю…Негритянка ты наша в законе.
   – Убирайтесь отсюда, я вас ненавижу! – крикнула она, потом опустила голову, тихо сказала. – Таких как вы, лучше – на приморском бульваре по голому заду ремнем. Долго и больно.
 
   Я вышел на улицу, на меня пахнул свежий ветерок, стал направляться к своей машине. По дороге заметил молодую пару, они голосовали, стоя у обочины.
   Я их подвез к центру, денег не взял. Мне они были приятны, она симпатична, он тоже, и вообще хорошо, что азербайджанка выходит замуж за азербайджанца.
   – Будьте счастливы, my baby! – крикнул я им вдогонку.
 
   Они, хлопая глазами, провожали взглядом мою тачку. Выводы надеюсь, сделаете сами. Или же сделает история.

11. Шакира

   Она была блестящая, фантастическая женщина. Широкополая шляпа, вуаль, перчатки, длинные сапожки, стильная дама, а – ля бакинская мадам.
   Я о ней писал уже в своих предыдущих книгах. У нее был муж, двое детей, но супруг у нее был окончательным импотентом, окончательным!
   Это она так говорила, и кричала, поэтому я поставил восклицательный знак.
   Я ее научил многому в постели, такие вещи и выкрутасы она не видала никогда.
   Такие кувырки и варианты ей только снились. Хорошо, однако, хорошо!
   Она сама мне сказала как – то в постели:
   – Ты знаешь, Чина…оуоффф…те 20 лет с мужем ничто в сравнении с двумя годами с тобой… аффф… Что ты со мной делаешь, ай!
 
   Это в самом (!) деле (!) было (!) так (!), в самом(!) деле!
   Ее сына я знал, он учился в Нефтяной Академии, мы с ним здоровались, он был в курсе того, что я знаком с его мамой, но понятия не имел о постельных делах.
   Не забуду одну сцену.
   Это было зимой, февраль месяц, снег, ветер, холод, гололед.
   У Шакиры умер отец, она была в печали. Не красилась, марафет не наводила на лицо, выглядела не эффектно.
   Но она радовалась лишь одному.
   У нее был такой любовник как я, такой парень, это единственное утешение на свете, единственное! – это с ее слов.
   Представили? Ее утешение ни сын, ни дочь, а я, точнее мой член.
   Вон она, женщина!
   Запомнился эпизод с ней.
   Она любила оральный секс, часто просила меня сделать ей ЭТО.
   – Дай я его поцелую, говорила мне.
   И вот, рот был ее сильно занят, мы сидели у нее в кабинете, я на столе, она передо мной.
   – Ну ты отрастил саблю…, оййй…- стонала Шакира.
   В этот момент зазвонил телефон, она взяла трубку, это была ее дочь.
   – Да…я занята сейчас…мння…что?…что?…слышь…попозже позвони….все…
 
   Через пол минуты звонит ее подруга. Она опять вынуждена ответить, а вдруг это начальник, или что – то серьезное.
   – Да…а-а…оуо…ничего не делаю… мороженное ем…не, тебе нельзя…оно лишь для меня….мннну…ннняа-а-а
 
   А еще три минуты звонит ее муж. И в этот самый момент я закончил процесс, бульк ей, распластался спиной на столе, руки в стороны, закусил до крови губы, чтоб не кричать. В голове революция, сквозь помехи наслаждения до меня доходят ее слова, она говорит с мужем.
   – Да – уууу…все хорошо…я фанту пью…она липкая,… а ты где?…опять врешь? Опять пьянствуешь?…О – ох…да ничего, липкая говорю…я в конце концов выясню, что у тебя есть любовница.
   …
 
   Гениально! Специалистка! Где конец добру, там начало злу, а где конец злу, там начало добру.

12. Регина

   Супруга известного политика, ее муж постоянно мелькает на экранах, выступает на конференциях, качает права, громит кулаком, мол, да я, да мы, да наша партия, да Гейдар Алиев, и проч.
   Регина сама баллотировалась в парламент, не прошла, не повезло.
   Вот там то и мы познакомились с ней.
   Все произошло за пару минут. Она посмотрела меня многозначительно, я уловил ее голодный взгляд, тихо подошел к ней, сказал:
   – Не хотите на лоне природы отдохнуть, отойти от политики?
   – Пошли поскорее, пошли, слышишь, пошли! – она уже кричала.
 
   Все произошло автоматом: приезд на дачу, раздевания, поцелуи.
   Подушки сбились к стене, простыни сползли на пол, я не в меру буйствовал. Хотя я быстренько отделался, в постели она была сущим бревном. Даже не стонала.
   Лежит как в гробу, я работаю над ней, работаю как в шахте шахтер, она же думает о парламенте, о своем фиаско.
   Мы всего боимся, как и положено смертным, и всего хотим, как будто награждены бессмертием.
   Слова были уже не нужны, мы слишком много их сказали. И это она,
   Регина, утверждала по дороге, что чувствует себя в возрасте расцвета.
   – Вы знаете, я сама молодость, – пищала она мне в ухо, хотя ей было уже 44 года.
   – И как, успешно? Становится слаще во рту? – спросил ее я, однако не дождался ответа, ей позвонили на сотовый телефон.
 
   Что – ж, спасибо и за это. Хотя из общения с ней никакого смысла я не вынес. Все равно спасибо. Аминь!

13. Яна

   Яна Розомат, еврейка махровая, жидовка, я часто у них бывал. Мужа ее звали Мишей, толстый мужик с коротко подстриженной головой, любил всего две вещи: принимать горячий душ и кушать шоколадный торт.
   Один раз я переспал с Яной, один раз. Всего лишь!
   Пришел к ним домой, Миша меня приветствовал восторженно, пригласил к столу. На диване сидела Яна, углубилась в свой пестрый журнал. Она была в розовом халатике, ярко накрашенные губы, правильные черты лица, скептический взгляд, на голове бейсболка.
   Точно туристка.
   Стол был обильный: нарезанная селедка, отварные картошки, квашеная капуста, водочка, маца, чуду, прочая кулинария в стиле евреев.
   – Так, значит так! Вы присаживайтесь, я быстренько искупаюсь, и за стол, – буркнув себе под нос, Миша на ходу разделся, забежал в ванную.
   Мы остались с его женой одни. Яна как будто этого ждала.
   С мокрыми глазами она накинулась на меня как хищница, быстро сбросила с себя халат, всего лишь отстегнула молнию на моих брюках, стянула вниз свои трусики, распахнула халат.
   Передо мной картина шик! Еврейская вагина во всей своей красе.
   – Давай, быстрей, а то он увидит, не дай бог конечно, офф…давай, оуой…глубже…не кончай так быстро…, – жалобно всхлипывала она. Эти стоны будили в ней какое-то мутное животное чувство.
 
   Однако я быстро кончил акт, не мог я так, честно, не мог попасть в такую ситуевину. Яна покраснела и смолчала.
   Через пять минут из ванной вышел Миша, веселый, чистенький, румяный, щеки горят, уселись за стол, стали пить, лопать, курить.
   Миша красноречиво рассказал анекдот:
   – Ребя, товарищи, анекдот, не в тему, но смешно: старуха рассказала четырехлетнему внуку о страданиях Иисуса Христа: прибили его гвоздями к кресту, а он, несмотря на гвозди, воскрес и вознесся.
   Надо было винтиками! – посочувствовал внук.
 
   Мы с Мишей громко засмеялись, Яна криво улыбнулась. Мне было приятно, даже здорово почему – то. Было смешно и стильно. Просто надо уметь видеть лес за деревьями.
   За время обеда Яна прижалась к Мише, любезничала с ним, меня же словно не замечала, будто обиделась. Пару раз бросила на меня косой взгляд, я же молча ел. Даже Миша заметил это.
   – Ох, водка классс! Ян, супер солнышко! Ты че это такая ныне негостеприимная. Совсем не ухаживаешь за Чиной. Не порядок, Ян! Не хорошо. Он же наш, он свой, он нашенский. А ну, Ян, положи ему рыбы, быстро. Рыбы говорю клади ему!
 
   …
 
   Красота по еврейски! Спасибо что поняли меня. Сэнкс за внимание.

14. Солли.

   Солли была супругой Акифа, старого алкоголика, он был старше ее на 11 лет.
   Акиф был гитарист, раньше играл в знаменитом ансамбле "Гая", потом спился. Ему суждено умереть от цирроза, хотя он еще жив.
   Солли была голодной женщиной, полногрудой, елозила бедрами, кидалась на мужиков совершенно и буквально, не на всех, конечно, все- таки она работала в ВУЗ – е.
   Ей было тогда 29 лет, светлая, чуть сутулая, нос горбинкой, голос крикливый, боевая, чуть даже базарная. Любимая ее фраза: "ПУСТЬГОВОРЯТ, ЧТО СЕРДЦУ НЕ ПРИКАЖЕШЬ! НО ЗНАЙ, Я ДАЖЕ СЕРДЦУ ПРИКАЖУ".
 
   Не только я один, мы вместе с Аликом уложили ее в постель, и каждый по отдельности удовлетворил ее. Акиф же, ее верный супруг, посапывал в соседней комнате в кресле.
   Мы не нарочно это все устроили, так сложилось, так карта легла, так звезды на небе зажглись, Акиф полностью отключился, как канал телевизора, у Солли пошло хотение.
   Мы перетащили Акифа в другую комнату, кинули его в пуховое кресло, он начал тут же храпеть.
   Сначала Солли приблизилась к Алику, упала перед ним на колени, расстегнула ему ремешок брюк, присосалась к его члену. Ох…как она это умела!
   Все это происходило передо мной, как в лучших порно фильмах.
   Сижу за столом, ем виноград, гляжу на живую эротику.
   Алик закусил губы, стоял перед Солли, гладил ее по голове, старался не глядеть на меня, смотрел куда – то в сторону.
   Солли попросила его расстегнуть ей молнию на спине. Она была так занята, что даже не чувствовала мой взгляд.
   Алик стал порывисто дышать, дело приближалось к концу, он лил и лил в нее свой сок, начал выливать в нее все, что накопилось в организме за месяц вынужденного воздержания.
   Солли приняла его нектар до последней капельки. Алик покорно успокоился, натыкаясь на стены, пошлепал в ванную.
   Она безропотно наполнилась его секретом, не отвечая ни малейшим встречным движением, ни сколько-нибудь заметным изменением покоя на лице своем.
   Потом дошла и до меня очередь, Солли подсела ко мне. Крики, стоны, охи – ахи, торчащие соски, хватания за волосы, кусания, царапанья, загнанье до основания в ее щель своей швабры, оргазм, эякуляция. Дальше – без остановки. Солли довела себя до износа, потом чувствовала себя идиоткой, по ее же словам.
   Я полностью опустошился, обмяк, получив невыразимое удовольствие.
   Все как обычно, все как надо. Все мы были очень теплые, горячие, под угаром. В общем, еще раз повеселились. Полегчало на душе.
   Когда пошел в ванную умыться, Акиф еще сопел, иногда буркал своим глухим замогильным басом что – то невнятное.
   Его храп возбуждал нас еще больше, хотелось куда нибудь сунуться,
   Солли для этого подходила полностью. Ожидалось новое продолжение, и опять по новому.
   Алик вообще охамел, подошел к спящему Акифу в безразмерно – мохнатом полотенце, схватил его за ухо, заорал:
   – Смотри, гляди, как шикарно отделывают твою женушку! Глянь! Прямо перед ним мы с Солли на коврике занимались сексом. Жестоко уж очень!
   Совсем даже не смешно. Это надолго. Но что же представляет из себя это "надолго"?

15. Аида

   Аида была женой ненормального художника, супругой нумерного идиота.
   Мало того, что ее муж, а- ля Ван Гог был вальтанутый даун, так он и ее превратил в такую же идиотку как он сам.
   Познакомились мы с Аидой на пляже, лежит на песке, солнце, загар, воздух.
   Я присел рядышком, внимательно разглядываю ее: розовенькая, круглолицая, с ямочками на щеках и светлыми кудряшками, груди – 4 размер, это не плохо.
   Дежурные словечки, введение, слабые улыбки одобрения, и проч.
   Потом совместное купание, холодное пиво, машина, езда с ветерком, поцелуи взасос, трах – тиби док, тиби док! Не по нарошку, а по настоящему!
   Мне понравилась задница Аиды, она была такая белая – белая, отзывчивая, стояла торчком, тряслась, как курдюк барашки. Она вздрагивала, как только я прикасался к ее аппетитной попке, к ее острым бугоркам позвонков. Ей самой нравилась ее попка.
   Натуральная самка, губки бантиком – язычок нежный, умелый язычок.
   Жаль, что у нее был такой муж, как она с ним лишилась девственности
   – загадка.
   Последний раз она забыла в моей машине журнал "Лиза", меж страниц я заметил бумагу, где было написано следующее:
 
   "Из того, что говорится, одно говорится в связи, другое – без связи.
   Одно в связи, например: "человек бежит", "человек побеждает"; другое без связи, например: "человек", "бык", "бежит", "побеждает".
   Из существующего, одно говорится о каком-нибудь подлежащем, но не находится ни в каком подлежащем, например человек; о подлежащем – отдельном человеке говорится как о человеке, но человек не находится ни в каком подлежащем; другое находится в подлежащем, но не говорится о каком то подлежащем (я называю находящимся в подлежащем то, что, не будучи частью, не может существовать отдельно от того, в чем оно находится); например, определенное умение читать и писать находится в подлежащем
   – в душе, но ни о каком подлежащем не говорится как об определенном умении читать и писать.
   И определенное белое находится в подлежащем – в теле (ибо всякий цвет – в теле), но ни о каком подлежащем не говорится как об определенном белом.
   А иное и говорится о подлежащем, и находится в подлежащем, как, например, знание находится в подлежащем – в душе – и о подлежащем – умении читать и писать – говорится как о знании. Наконец, иное не находится в подлежащем и не говорится о каком-либо подлежащем, например отдельный человек и отдельная лошадь.