Страница:
Роджер бурей налетел на противника, перерубив ему плечо. Но в то же самое время другой разбойник, наконец, выбрался из-под своей лошади, у которой была сломана нога, и смазанным движением палаша поразил Тома в спину. Верный слуга охнул и стал оседать. Следующий мощный удар рыцаря расколол убийце голову, как гнилую тыкву. Несмотря на тучность и прочие недостатки, сэр Роджер, по-видимому, имел и немало достоинств.
Святобор вытер свои клинки о штанину мертвеца, у которого на месте почек кровоточили две дыры, и бросил железо в ножны. Затем он еще раз нагнулся, подбирая выпавшие из-за пояса кусочки воска.
— Как больно… — прошептал Том, закрывая глаза.
— Мужайся, старик! О тебе еще споют голосистые глимены, — неуклюже бормотал Роджер, склонившись над телом умирающего.
В сущности рыцарь был неплохим господином.
— Мне кажется, вскоре я услышу совсем иное пение.
— Слушай, свей! Да брось ты эту бандитскую лошадь! Может быть, ты лучше меня разбираешься в ранах?
Святобор посмотрел на страшное лицо франка, у которого из ушей и из носа потихоньку текла кровь, падая на чело Тома.
— Нет, сэр рыцарь. Он умрет — и это также верно, как мой выстрел. Зато вам повезло!… И лучше будет, если вы дадите ему напоследок хорошенько помолиться.
— Что я могу сделать для тебя, бедняга? — простонал Роджер, и протянул перекрестие меча над телом слуги.
Том благочестиво приложился к кресту:
— Свет! — только и вымолвил он, и в тот же миг испустил дух.
Святобор отвернулся.
— Мир его праху, он был добрым христианином! — перекрестился Роджер.
— Отвезем Тома в город, — отозвался Святобор, — Хоть погребут по-человечески. Благо, коней теперь на всех хватит.
Взвалив мертвое тело на одну из лошадей, они двинулись дальше по дороге. Рыцарь было хотел похоронить и разбойников, но Святобор отговорил его от этой затеи.
— Это обязанность городского главы. Я тут же пришлю за ними, благородный сэр — сказал руг, хотя вовсе не собирался следовать этим словам.
— А далеко ль до города?
— Да, тут уж недалече. Вон за тем лесом.
— Что ж, пусть у тебя никогда не истрется тетива, храбрый лучник! И хотя оружие твое нечестное, оно нам немало помогло. Мы сегодня славно бились, и я был бы рад, если бы ты поступил ко мне на службу. Тебя устроит тридцать золотых?
— Да простит меня великодушный рыцарь, — сказал Святобор, — Но я дал клятву носить герб лишь короля Вальдемара, ко двору которого сейчас и направляюсь. Вы без труда найдете себе более праведного слугу, чем я.
— Жаль. Но, по крайней мере, ты не откажешься славно поужинать?
— Это я с превеликим удовольствием, господин рыцарь. У меня давно пусто в животе.
— Жаль! — еще раз молвил рыцарь, как бы пропустив это замечание мимо ушей, — Но клятвы надо выполнять. Да и я, признаться, не найду себе покоя, пока не отыщу подлого отравителя моего бедного брата.
Святобор промолчал, считая лишними всякие расспросы на эту тему, хотя именно здесь ему на ум пришло пророчество Стрибога. Не в обычаях, чтобы простолюдин благородного выспрашивал.
— Бедный Ральф! Я найду тебя, Флорентиец! — тут же услышал волхв.
Вот и задумайтесь, сладкоречивые скальды. Далеко не всякий рыцарь ладно скроен, как того требует баллада. Вовсе не каждого любит прекрасная дама. А если уж быть до конца откровенными — мужественное лицо — тоже не обязательная деталь. Но всякий истинный рыцарь, даже такой тучный и некрасивый, как Роджер, произнеся обет — его выполнит.
— Уж двадцать лет я ищу и преследую богомерзкого убийцу! — продолжил спутник Святобора. — Он опасный человек. Колдун и алхимик. Некогда мой старший брат дружил с его прежним хозяином, а дело было в Палестине, и часто гостил у того в замке. Так что же? Ральф умер, раз пригубив вино за их столом. А на здоровье, к чести сказать, он никогда не жаловался. Вскоре после этого случая погиб и господин Флорентийца. Сарацины метко стреляют… Да, все зовут его Флорентийцем, хотя подлинное имя этого грязного убийцы — Жозеф. Однажды я почти настиг злодея, но ему опять удалось улизнуть. Клянусь небом, кто бы ни взял эту гадину под покровительство… Ты не слыхал, нет ли в Альденбурге хоть какого-нибудь колдуна?
— Милорд, что может знать грубый наемник? Я зарабатываю себе на хлеб луком и клинком, но человек я неученый. А потому не сумею отличить Ваал-Сабуба от Вельзевула, а чернокнижника от обыкновенного попа. Если такой и был, так ведь сожгли, наверное? Да и то, поди, колдуны были венедские.
— Я заметил, ты не страдаешь набожностью?
— Есть такой грех. Ибо говорят — на бога надейся, а сам не плошай. Знай я эту историю на час ранее, так уж точно бы ждал какого-нибудь подвоха.
— Ты хочешь сказать, свей, что это была засада?
— Вы лучше ведаете собственных врагов — вам и решать, — был ему ответ.
— По правде, сегодня я сильно перебрал. Больно крепкое вино оказалось. Иначе, меня бы не застали врасплох. Как это с одного кубка, да так развезло? И бедолага Том! — тут рыцарь перекрестился. — Он всегда первым пробовал пищу…
— Поэтому твои недруги и решили отказаться от отравления, предпочтя хороший удар завороту кишок. Случайностей не бывает, сэр Роджер! — заметил Святобор, всматриваясь в сгустившиеся сумерки.
— Итак, человек просто обязан страдать… от какого-нибудь недуга. И этот Игорь — не исключение. Что-то в его медицинской карте же записано. Хотя бы в детской, если взрослую он уничтожил. Таких-то прививок ему не делали. Может, врожденные пороки есть — почек, печени или сердца. Можно опереться на это. Но проще воспользоваться чем-то еще более заурядным.
— Вы имеете в виду, курит ли наш подопечный? — зевнул Илья Аркадьевич, хотя на самом деле ему спать совершенно не хотелось: «Ну и влез же я в историю?» — подумал он, и снова зевнул, скрывая испуг и смятение.
Впрочем, брат Гавриил был слишком увлечен и даже по-своему возбужден перспективой возможной ликвидации. В темноте салона он не заметил, каким бледным стало лицо его молодого собеседника:
— Да, именно это. Капля никотина убивает лошадь. Почему же тогда, скажете вы, даже заядлые курильщики тянут десятилетиями? Во-первых, потому что они привыкли к яду. Во-вторых, потому что он частично просто разрушается в огне сигареты, частично улетает вместе с дымом. И, наконец, самое главное. Никотин, как и подавляющее большинство ядов, действует только тогда, когда попадает в кровь. Ну а для этого ему надо пройти через легкие, что не так-то просто. Ну и какие будут предложения? Представим себе следующий сценарий:
В течение нескольких дней убийца, пожелавший остаться безнаказанным, тайно (это очень важно!) и осторожно (не оставляя на них отпечатков пальцев) собирает окурки подопечного в некую герметичную посудину (чтобы казались более свежими). Одновременно убийца выделяет химическим путем никотин из одной пачки «Мальборо» (этого вполне хватит, даже с избытком), и переводит его в растворимую форму (это просто). Далее, убийца напрашивается к подопечному в гости, когда тот дома один, где устраивает ему многочасовой нервный разговор. Жертва, понятное дело, во время этого разговора много курит.
Воспользовавшись случаем, убийца предлагает подопечному чай или кофе, куда добавляет яд (на самом деле тут возникает много вопросов; так, чай или кофе не должны нейтрализовывать яд, яд не должен менять вкус напитка, не должен разрушаться в желудке — змеиный яд, например, там разрушается, — должен достаточно легко впитываться, и т.д.; тем не менее, все это не так сложно выяснить и предусмотреть). После того, как объект выпил отраву, убийца отправляется на кухню за новой порцией напитка (а на самом деле мыть чашку, содержащую доказательство умышленного отравления). Объект тем временем откидывает копыта. Убийца же достает запас окурков. Часть из них идет в и так уже полную пепельницу, часть — в мусорное ведро, что-то падает за мебель, разбрасывается в туалете и на балконе…
Затем следует звонок в скорую. Приехавшие врачи констатируют отравление никотином со смертельным исходом, что ни у кого не вызывет удивления, принимая во внимание количество окурков, разбросанных в квартире. Конечно, можно определить, что часть окурков имеет почтенный возраст; можно также обнаружить, что в желудке покойного никотина заметно больше, чем могло попасть туда с табачным дымом. Но будет ли кто-нибудь этим заниматься? Тем более, что пока труп вскроют, остатки никотина в желудке частично разложатся, частично всосутся дальше… Другой вариант подобного же сценария связан со спиртным. Стоит лишь заранее заменить доброкачественную водку на смесь веществ, родственных этиловому спирту, но, тем не менее, ядовитых (так называемые сивушные масла; некоторому содержанию этих «масел» самогон и обязан своему тяжелейшему похмелью). К ним относится метиловый спирт, этиленгликоль, и т.д. Все они легкодоступны. Отравление никого не удивит, учитывая то, что все ларьки завалены этой отравой.
— К счастью…, то бишь, к сожалению, — нервно заговорил Илья, — насколько я успел понять, Игорь не курит и не пьет. По просьбе Магистра я беседовал с девушкой Игоря. Бывшей. Да, она никогда серьезно его не воспринимала. Ну, так вот, представившись приятелем нашего подопечного… А знаете, Брат! Мне начинает нравиться эта работа. Чем-то она напоминает охоту, только еще более интересную… Назвавшись другом Игоря, я попытался внушить ей, что он очень страдает от их разрыва. В ответ я услышал массу интересных и нелицеприятных для Власова вещей: это потенциальный одиночка, никто не способен с ним ужиться, ибо он заставляет вести тот же замкнутый и размеренный образ жизни, который ведет сам. Игорь тщеславен и холоден, обидев человека — этого не заметит, а если и заметит, сделает вид, что ничего не произошло. Так что быстро сблизиться с ним никому не удастся, он не из тех, кто быстро заводит новых друзей… И хотя на вид наш подопечный — флегматик, девушка уверена и до сей поры, что Игорь спокойно перенес их разрыв, у меня же о нем сложилось совсем иное впечатление. Просто, он непонятным образом трансформирует свои эмоции во что-то более…
— Зато, не оставляет вниманием и старых товарищей… — пробормотал Гавриил, а затем обратился к водителю — Объект вышел из подъезда. Саша, давай за ним, но потихоньку! В любом случае всегда, остается наиболее хлопотное, но самое надежное условие — это отсутствие мертвого тела подопечного, — едва расслышал Илья Аркадьевич.
Зов Рода притягивает и сближает, но стоит приблизиться, как он обращается в щит. Беззвучие разделяет, но братьям не нужно слов, они понимают молча… Любимый делится дыханием, друг — молчанием!" — у Игоря давно вошло в привычку формулировать краеугольные мысли собственной книги по типу китайских афоризмов. Вот и теперь, трясясь в вагоне метро, он продолжал свою работу.
А следующая была Серпуховская, поэтому Игорь протолкался поближе к двери и замер, балансируя среди красных от жары сограждан. Перед ним стоял столь же высокий бородатый мужчина и с явным наслаждением читал какой-то учебник. Насколько можно было разобрать, глядя через плечо, в нем шла речь об искусственном языке, разработанном еще в советский период. Вот попалось знакомое слово, оно потянуло за собой образы, мысли, чувства. Наконец, приноровившись, вагон уже практически не качало, глаза выхватили из чужой книжки кусок текста:
"Наc всегда «впечатляло» сходство между заклинаниями древних (взять хотя бы «Практическую магию» Папиуса), и языком математики (обратитесь, например, к фундаментальным трудам великого Гильберта). Порою кажется, что читаешь одну и ту же книгу. Но не станем торопиться с выводами. Вспомним, откуда выходила, откуда возникла наука? Не из тайной ли лаборатории средневекового химика, не из-за крепких ли монастырских стен?
Не одна сотня лет минула с тех пор, а наука, как и ранее, остается недоступной подавляющему большинству людей. Все мы давно свыклись с подобным положением вещей, мы не вникаем особо в теории. Ну, а сами теоретики? О, они образуют целую иерархию, и к высшим святыням науки допущены опять же единицы. Как же так, возмутитесь Вы? А школы, университеты? Дорога знания открыта всем! — сколько раз мы это слышали? Именно это, весьма льстиво, наука утверждала и утверждает, сама о себе, приписывая качества, коими никогда не обладала.
Задумаемся, а многие ли из нас смогли одолеть путь в науку? Или жить наукой? А что остановило Вас, лично Вас? Что мешает сейчас? Здесь не берутся в расчет политические факторы… Допустим, ни царь, ни кумир не мешают Вам.
Итак, что же служит преградой для Вашего похода в науку. Может быть, все возрастающие трудности понимания? Или скука сухих построений? Довод: «Положишь столько трудов, а в результате никакой материальной компенсации!» — этот довод не выдерживает критики. Ведь и на Западе, где получают вполне приличное вознаграждение за научные разработки, тем не менее, число людей, подлинно разбирающихся в хитросплетениях формул и уравнений, очень мало. Огромное большинство, опять же, совершенно ничем не занимается в науке.
Так вот, что же это все-таки за дорога такая (дорога ли к знаниям?), которую не осилит идущий? А кто осилил — представляет ли он отчетливо чем занимается? Может быть, так и было задумано?
Кому выгодно сложившееся положение вещей? Элитарность выгодна высшим жрецам науки, высшей касте, многоуважаемой касте ученых, узурпировавших право на истину, а также чиновникам от политики, дутым академикам. Подобно этому церковь в свое время, в средние века, монополизировала, сосредоточила в руках право на связь с богом, на божественное откровение, обращая лучшие свои черты в несомненное зло…"
Вагон замедлил ход, а после и совсем остановился.
— Граждане пассажиры! Просим вас соблюдать спокойствие. Поезд будет отправлен через несколько минут… спокойствие… через несколько минут… минут, — прозвучало из динамиков.
Вероятно, техника за наукой не поспевала… Есть ли что-то невероятное во внезапной остановке электрички? Конечно, нет. Изношенный механизм метропоезда, пути, отметившие свое пятидесятилетие, крысы, снующие по подземным коридорам и грызущие кабели, наконец, обычная забастовка железнодорожников… Да мало ли причин, которые объяснят, почему вы сидите глубоко под землей, опаздывая на свидание. Но между тем, ни одна из названных причин не является действительной. Просто, Игорю хотелось дочитать страницу до конца, прежде чем владелец книги покинет этот пропахший пивом и потом желтый вагон.
"…Даже элементарное сравнение показывает, что современная нам наука во всех своих главных чертах бессознательно повторяет структуры и функции средневековой церкви, верно служа идее Истины. Ну, а согласно религиозному мировоззрению, Истина — это одна из ипостасей бога.
Наука, правда, определяет саму истину по-другому: объективная реальность (которая не зависит от нас). Школы, институты, университеты проникнуты этой идеей научности, они, подобно прежним, внушают людям веру, ранее — в Бога, ныне — «в чудо техники.» Они же, одновременно, средствами математики, отторгают и выбрасывают не способных, по усмотрению науки, к служению делу Истины. Внушают, заметим, именно Веру, не допуская к истинному знанию. Сами научные институты и производства, связанные с ними, да и вообще, все наши технологии, всемерно расширяют сферу технических чудес, доступных науке, и демонстрация этих чудес несет опять-таки жрецам бога объективной истины всенародную славу, а кому-то и власть, и деньги. Высшие жрецы, высшие ученые, время от времени сообщающие нам откровения своего бога сродни священнослужителям. Они говорят тем же религиозным языком, доказывая все новыми и новыми техническими чудесами божественную сущность Науки и ее право на Истину.
Церковь повсеместно использовала достижения науки для укрепления собственного могущества. А использовать — от слова «польза». Искусство создания иллюзий было поставлено на службу христианскому богу. То, что способствовало проявлению чудес Господних, вместе с тем именовалось ересью и магией, если Святое Братство не имело над этим контроль. Хотя эффекты иллюзии были основаны на реалиях средневековой науки, яркими представителями которой стали епископ Альберт Больтштедтский и Роджер Бэкон, последние, в конечном счете, сами немало пострадали от церковников. Мы и сейчас принимаем чудеса с восхищением, но одновременно и со все возрастающим страхом, ибо истина остается для нас секретом за семью печатями. Да! Науку и религию объединяет, прежде всего, наличие тайны, мистической, как сказали бы ранее. Загадки современного научного знания! С самого начала наука, действительно, ориентировалась на демократическое распространение, иначе ей не удалось бы подмять под себя церковь…
Не священник ли стоит у колыбели младенца? Не он ли отправляет мирянина в посмертный путь? А кто дает отпущение грехов, даруя ту или иную загробную жизнь — вечную погибель либо спасение в райских садах? Снова священник. Не слишком ли много берет на себя церковь?
Увы, современный нам институт науки берет на себя не меньше. Он регламентирует жизнь ученого, заставляя его существовать в жестких рамках общих правил поведения, изложения своих мыслей, ведения эксперимента, наконец, восхождения вверх по кастовой лестнице… — это есть вынужденное зло."
Пути Игоря и обладателя книги на платформе разошлись. Он направился к некогда большому магазину игрушек, у племянников ожидался день рождения, так что Игорь рассчитывал подарить им что-нибудь запоминающееся. А владелец книги двинулся по Стремянному в сторону Большой Пионерской и исчез среди доживающих свой век старых домов.
— Где легче всего затеряться истинному магу? Конечно, среди факиров, фокусников, иллюзионистов, — подхватил наш герой вычитанную через чужое плечо верную мысль. — Правда, это сейчас, а средневековый человек в отношении фокусов отличался поразительной наивностью. Чего не скажешь о нынешнем зрителе. Даже у Лагина старика Хоттабыча не воспринимали всерьез. А ведь еще каких-то восемьсот, чего там — двести лет назад, вспомните Калиостро, зритель был набожен и доверчив. И церковь, особенно христианская, без устали боролась с уличными факирами и скоморохами, искореняя безобидное искусство иллюзии. Сейчас, правда, оно не столь безобидно. Гораздо более масштабно. И святые отцы притихли. Против государства не попрешь!
Никаких игрушек Игорь, понятно, не купил. Длинные витрины старого и милого детского магазинчика были завалены женским нижним бельем, пачками тампонов и прочими сексуальными вещицами. А ведь когда-то, много лет назад, не проходило и недели, чтобы маленький Игорь не заглянул сюда вместе с дедом Василием. Особенно нравились ребенку золотистые оловянные солдатики и зеленые крестоносцы. Были и похуже — негабаритные воины Великой Отечественной и «Солдаты революции». Помимо заветного игрушечного оружия тут раньше продавали резиновые мячики, плюшевых зверюшек, разноцветные надувные шарики, «тещин» язык, флексагоны, всевозможные конструкторы, наборы для моделирования, машинки… Словом всякую всячину, на которую взрослый и внимания не обратит. Хотя, наверное, было время — обращали, но не сейчас, не теперь, когда вся страна подло отравлена безграничной тягой к стяжательству.
— Эх, дед. Не дожил ты до этого дня. Повезло. А помнишь, как мы ходили по грибы, как пацаном лазил я на ржавый немецкий танк, сплющенный неимоверной силой так, что старики диву давались. А дед Василий сказывал — сосна это его придавила. Но не может дерево пересилить сталь, чтобы вот так, почти напополам. Только посох Власа — не сталь и не дерево…
Затем его мысль снова обратилась к Братству. Он не то что чувствовал пристальное внимание «интеллектуальных террористов» к собственной персоне, Игорь знал наверняка — их пути пересекутся, и довольно скоро.
Серый бетонный забор частой автостоянки скрыл за собой полуразвалившийся фасад мертвого кинотеатра «Буревестник». Невольно он бросил взгляд через площадь, где на стене дома все еще шли к коммунизму нарисованные люди с просветленными лицами и космическим спутником в руках. На той же стене, чуть ниже, висел рекламный плакат, изображающий эволюцию человека от обезьяны до бутылки пива. А еще ниже располагался другой — женщина в средневековых железяках и на коне скакала прямо в противоположную «коммунизму» сторону. Надпись на этом плакате гласила — «Россия войдет в рынок!»
Оставив позади Мытную, Игорь пересек улицу Димитрова. «Они еще удивляются, что болгары вернули нам Алешу?» — подумал он и начал спускаться к Парку культуры, где иногда собирались любители Толкиена. У высоких красивых арок с гербом почившего Союза продавали газету правого толка. Старик с орденами на пиджаке гневно выговаривал парнишке в черной рубахе с символикой печальноизвестной националистической организации, тыча корявым пальцем в значок:
— Я против них четыре года сражался. Два ранения имею. До Берлина дошел!
— Отец! Это же знак святого князя Владимира.
Игорь саркастически улыбнулся, но прошел мимо.
Как образчик русской культуры на всю площадь перед воротами крутили: «Атас! Веселей, рабочий класс!». Справа от Крымского моста, попирая ступнями родную Стрелку лодочной станции, высилась свежевыплавленная чудовищная статуя императора Петра с уродливо маленькой головкой дегенерата и туловищем Колумба. За памятником дымили трубы конфетной фабрики, а еще дальше на проклятом богом и людьми месте росла глыба Храма Спасителя.
Истинный маг — это тот, у кого по мере увеличения возможностей становится меньше потребностей. Приобщение к горькой тверской культуре стоило неизмеримо дорого, а раньше хватало пятидесяти копеек. Однако, Игорь не был стеснен в средствах, ибо второй год подряд намеренно играя с государством в азартные игры, и, обладая некоторыми способностями к этому… никогда не оставался с носом. Не важно — скачки, Спортлото или иная «беспроигрышная» лотерея. Исход им безошибочно определялся, и на жизнь хватало… И на хлеб, и на масло…
Когда не хотелось тащиться через весь город на ипподром, Игорь шел на ближайший вещевой рынок, но вовсе не для того, чтобы подзаработать грузчиком. Таких было немало и без него. Под ногами толпящихся сограждан Игорь непременно находил портмоне, заботливо набитое долларами. Скажете, что это невозможно? Нет. Хотя маловероятно, впрочем, каждому рано или поздно да повезет. Но Игорь-то не каждый! Он относился к той редкой категории везучих людей, которых называют магами. А маг не ждет золотого шанса, потому что создает его сам.
Иногда он делал анонимные взносы на счет какого-нибудь общества зеленых, зоопарка или цирка — но никогда не помогал Фондам поддержки, партиям и прочим организациям, хорошо зная их суть. Люди и так достаточно смышлены, чтобы добыть себе на пропитание. Животное в условиях города, а особенно в условиях рынка, обречено на гибель.
Еще он анонимно помогал некоторым талантливым изобретателям, хотя не баловал их пожертвованиями слишком часто. Голод обостряет ум. Уму всегда чего-то недостает, если вдобавок желудок пуст.
Игорь растворился среди черных голых аллей Парка. Здесь тоже ничто не напоминало о детстве. Все изменилось. Не те запахи. Иные звуки и мелодии. Кто-то весело орал с выцветшей дырявой эстрады: «И твой конь под седлом чужака!» Совсем другие люди. Остались, правда, беседки вдоль реки, да вечно голодные утки, рискнувшие на зимовку.
В Нескучном повеяло знакомой, совсем недавно забытой юностью. На склонах то тут, то там кучковались озябшие, но довольно веселые, неформалы. Здесь клубился парок над чашкой горячего кофе из термоса. Здесь яростная мелодия Высоцкого раздвигала готовый сомкнуться прочный обывательский круг. Бородатый мужчина в свитере, собрав изрядное число молодых чуть хипповатых слушателей, хрипло пел «Горизонт».
Слова сплетались в ленту дорог. Два дыхания — в одно. Сердца отбивали ритм… Затем вспомнили Цоя. Традиционную «Пачку сигарет» и космогоничную «…по имени Солнце». Игорь любил эти песни.
Кто-то грел над мерцающим огнем кружку с ароматный пуншем. Игорь подошел ближе. «Гномы и хоббиты» раздвинулись, дав место у костерка. Бородач уступил гитару юноше с легким намеком на усы над тонкими красивыми губами и длинными волосами, схваченными в хвост.
Его лицо мигом посуровело. Он поправил на указательном пальце железный перстень с руной Ингуз и запел совсем о другом…
Ему зааплодировали. Потом бородач, которого знали под именем Драгомира, вернул себе музыкальный инструмент:
— Песню Гэндальфа. Можно песню Гэндальфа!?
— Заказ принят, — тихонько подыгрывая себе, Драгомир повел неспешный речитатив:
Святобор вытер свои клинки о штанину мертвеца, у которого на месте почек кровоточили две дыры, и бросил железо в ножны. Затем он еще раз нагнулся, подбирая выпавшие из-за пояса кусочки воска.
— Как больно… — прошептал Том, закрывая глаза.
— Мужайся, старик! О тебе еще споют голосистые глимены, — неуклюже бормотал Роджер, склонившись над телом умирающего.
В сущности рыцарь был неплохим господином.
— Мне кажется, вскоре я услышу совсем иное пение.
— Слушай, свей! Да брось ты эту бандитскую лошадь! Может быть, ты лучше меня разбираешься в ранах?
Святобор посмотрел на страшное лицо франка, у которого из ушей и из носа потихоньку текла кровь, падая на чело Тома.
— Нет, сэр рыцарь. Он умрет — и это также верно, как мой выстрел. Зато вам повезло!… И лучше будет, если вы дадите ему напоследок хорошенько помолиться.
— Что я могу сделать для тебя, бедняга? — простонал Роджер, и протянул перекрестие меча над телом слуги.
Том благочестиво приложился к кресту:
— Свет! — только и вымолвил он, и в тот же миг испустил дух.
Святобор отвернулся.
— Мир его праху, он был добрым христианином! — перекрестился Роджер.
— Отвезем Тома в город, — отозвался Святобор, — Хоть погребут по-человечески. Благо, коней теперь на всех хватит.
Взвалив мертвое тело на одну из лошадей, они двинулись дальше по дороге. Рыцарь было хотел похоронить и разбойников, но Святобор отговорил его от этой затеи.
— Это обязанность городского главы. Я тут же пришлю за ними, благородный сэр — сказал руг, хотя вовсе не собирался следовать этим словам.
— А далеко ль до города?
— Да, тут уж недалече. Вон за тем лесом.
— Что ж, пусть у тебя никогда не истрется тетива, храбрый лучник! И хотя оружие твое нечестное, оно нам немало помогло. Мы сегодня славно бились, и я был бы рад, если бы ты поступил ко мне на службу. Тебя устроит тридцать золотых?
— Да простит меня великодушный рыцарь, — сказал Святобор, — Но я дал клятву носить герб лишь короля Вальдемара, ко двору которого сейчас и направляюсь. Вы без труда найдете себе более праведного слугу, чем я.
— Жаль. Но, по крайней мере, ты не откажешься славно поужинать?
— Это я с превеликим удовольствием, господин рыцарь. У меня давно пусто в животе.
— Жаль! — еще раз молвил рыцарь, как бы пропустив это замечание мимо ушей, — Но клятвы надо выполнять. Да и я, признаться, не найду себе покоя, пока не отыщу подлого отравителя моего бедного брата.
Святобор промолчал, считая лишними всякие расспросы на эту тему, хотя именно здесь ему на ум пришло пророчество Стрибога. Не в обычаях, чтобы простолюдин благородного выспрашивал.
— Бедный Ральф! Я найду тебя, Флорентиец! — тут же услышал волхв.
Вот и задумайтесь, сладкоречивые скальды. Далеко не всякий рыцарь ладно скроен, как того требует баллада. Вовсе не каждого любит прекрасная дама. А если уж быть до конца откровенными — мужественное лицо — тоже не обязательная деталь. Но всякий истинный рыцарь, даже такой тучный и некрасивый, как Роджер, произнеся обет — его выполнит.
— Уж двадцать лет я ищу и преследую богомерзкого убийцу! — продолжил спутник Святобора. — Он опасный человек. Колдун и алхимик. Некогда мой старший брат дружил с его прежним хозяином, а дело было в Палестине, и часто гостил у того в замке. Так что же? Ральф умер, раз пригубив вино за их столом. А на здоровье, к чести сказать, он никогда не жаловался. Вскоре после этого случая погиб и господин Флорентийца. Сарацины метко стреляют… Да, все зовут его Флорентийцем, хотя подлинное имя этого грязного убийцы — Жозеф. Однажды я почти настиг злодея, но ему опять удалось улизнуть. Клянусь небом, кто бы ни взял эту гадину под покровительство… Ты не слыхал, нет ли в Альденбурге хоть какого-нибудь колдуна?
— Милорд, что может знать грубый наемник? Я зарабатываю себе на хлеб луком и клинком, но человек я неученый. А потому не сумею отличить Ваал-Сабуба от Вельзевула, а чернокнижника от обыкновенного попа. Если такой и был, так ведь сожгли, наверное? Да и то, поди, колдуны были венедские.
— Я заметил, ты не страдаешь набожностью?
— Есть такой грех. Ибо говорят — на бога надейся, а сам не плошай. Знай я эту историю на час ранее, так уж точно бы ждал какого-нибудь подвоха.
— Ты хочешь сказать, свей, что это была засада?
— Вы лучше ведаете собственных врагов — вам и решать, — был ему ответ.
— По правде, сегодня я сильно перебрал. Больно крепкое вино оказалось. Иначе, меня бы не застали врасплох. Как это с одного кубка, да так развезло? И бедолага Том! — тут рыцарь перекрестился. — Он всегда первым пробовал пищу…
— Поэтому твои недруги и решили отказаться от отравления, предпочтя хороший удар завороту кишок. Случайностей не бывает, сэр Роджер! — заметил Святобор, всматриваясь в сгустившиеся сумерки.
* * *
Гавриил поковырял длинным ногтем мизинца в зубах и продолжил:— Итак, человек просто обязан страдать… от какого-нибудь недуга. И этот Игорь — не исключение. Что-то в его медицинской карте же записано. Хотя бы в детской, если взрослую он уничтожил. Таких-то прививок ему не делали. Может, врожденные пороки есть — почек, печени или сердца. Можно опереться на это. Но проще воспользоваться чем-то еще более заурядным.
— Вы имеете в виду, курит ли наш подопечный? — зевнул Илья Аркадьевич, хотя на самом деле ему спать совершенно не хотелось: «Ну и влез же я в историю?» — подумал он, и снова зевнул, скрывая испуг и смятение.
Впрочем, брат Гавриил был слишком увлечен и даже по-своему возбужден перспективой возможной ликвидации. В темноте салона он не заметил, каким бледным стало лицо его молодого собеседника:
— Да, именно это. Капля никотина убивает лошадь. Почему же тогда, скажете вы, даже заядлые курильщики тянут десятилетиями? Во-первых, потому что они привыкли к яду. Во-вторых, потому что он частично просто разрушается в огне сигареты, частично улетает вместе с дымом. И, наконец, самое главное. Никотин, как и подавляющее большинство ядов, действует только тогда, когда попадает в кровь. Ну а для этого ему надо пройти через легкие, что не так-то просто. Ну и какие будут предложения? Представим себе следующий сценарий:
В течение нескольких дней убийца, пожелавший остаться безнаказанным, тайно (это очень важно!) и осторожно (не оставляя на них отпечатков пальцев) собирает окурки подопечного в некую герметичную посудину (чтобы казались более свежими). Одновременно убийца выделяет химическим путем никотин из одной пачки «Мальборо» (этого вполне хватит, даже с избытком), и переводит его в растворимую форму (это просто). Далее, убийца напрашивается к подопечному в гости, когда тот дома один, где устраивает ему многочасовой нервный разговор. Жертва, понятное дело, во время этого разговора много курит.
Воспользовавшись случаем, убийца предлагает подопечному чай или кофе, куда добавляет яд (на самом деле тут возникает много вопросов; так, чай или кофе не должны нейтрализовывать яд, яд не должен менять вкус напитка, не должен разрушаться в желудке — змеиный яд, например, там разрушается, — должен достаточно легко впитываться, и т.д.; тем не менее, все это не так сложно выяснить и предусмотреть). После того, как объект выпил отраву, убийца отправляется на кухню за новой порцией напитка (а на самом деле мыть чашку, содержащую доказательство умышленного отравления). Объект тем временем откидывает копыта. Убийца же достает запас окурков. Часть из них идет в и так уже полную пепельницу, часть — в мусорное ведро, что-то падает за мебель, разбрасывается в туалете и на балконе…
Затем следует звонок в скорую. Приехавшие врачи констатируют отравление никотином со смертельным исходом, что ни у кого не вызывет удивления, принимая во внимание количество окурков, разбросанных в квартире. Конечно, можно определить, что часть окурков имеет почтенный возраст; можно также обнаружить, что в желудке покойного никотина заметно больше, чем могло попасть туда с табачным дымом. Но будет ли кто-нибудь этим заниматься? Тем более, что пока труп вскроют, остатки никотина в желудке частично разложатся, частично всосутся дальше… Другой вариант подобного же сценария связан со спиртным. Стоит лишь заранее заменить доброкачественную водку на смесь веществ, родственных этиловому спирту, но, тем не менее, ядовитых (так называемые сивушные масла; некоторому содержанию этих «масел» самогон и обязан своему тяжелейшему похмелью). К ним относится метиловый спирт, этиленгликоль, и т.д. Все они легкодоступны. Отравление никого не удивит, учитывая то, что все ларьки завалены этой отравой.
— К счастью…, то бишь, к сожалению, — нервно заговорил Илья, — насколько я успел понять, Игорь не курит и не пьет. По просьбе Магистра я беседовал с девушкой Игоря. Бывшей. Да, она никогда серьезно его не воспринимала. Ну, так вот, представившись приятелем нашего подопечного… А знаете, Брат! Мне начинает нравиться эта работа. Чем-то она напоминает охоту, только еще более интересную… Назвавшись другом Игоря, я попытался внушить ей, что он очень страдает от их разрыва. В ответ я услышал массу интересных и нелицеприятных для Власова вещей: это потенциальный одиночка, никто не способен с ним ужиться, ибо он заставляет вести тот же замкнутый и размеренный образ жизни, который ведет сам. Игорь тщеславен и холоден, обидев человека — этого не заметит, а если и заметит, сделает вид, что ничего не произошло. Так что быстро сблизиться с ним никому не удастся, он не из тех, кто быстро заводит новых друзей… И хотя на вид наш подопечный — флегматик, девушка уверена и до сей поры, что Игорь спокойно перенес их разрыв, у меня же о нем сложилось совсем иное впечатление. Просто, он непонятным образом трансформирует свои эмоции во что-то более…
— Зато, не оставляет вниманием и старых товарищей… — пробормотал Гавриил, а затем обратился к водителю — Объект вышел из подъезда. Саша, давай за ним, но потихоньку! В любом случае всегда, остается наиболее хлопотное, но самое надежное условие — это отсутствие мертвого тела подопечного, — едва расслышал Илья Аркадьевич.
* * *
"Вдох от Яви, выдох — это Навь. И маг знает, как и когда надо полнить грудь силой Дня, но ему ведом также Покой бездыханного. В этом состоит Правь. С первым вздохом в человека вдувается Жизнь, с последним выдохом — когда испускает он дух, обретается Смерть. Жизнь голосиста, Смерть — тиха и безголоса. Звук имеет и начало, и конец, он усиливается, он и затухает.Зов Рода притягивает и сближает, но стоит приблизиться, как он обращается в щит. Беззвучие разделяет, но братьям не нужно слов, они понимают молча… Любимый делится дыханием, друг — молчанием!" — у Игоря давно вошло в привычку формулировать краеугольные мысли собственной книги по типу китайских афоризмов. Вот и теперь, трясясь в вагоне метро, он продолжал свою работу.
А следующая была Серпуховская, поэтому Игорь протолкался поближе к двери и замер, балансируя среди красных от жары сограждан. Перед ним стоял столь же высокий бородатый мужчина и с явным наслаждением читал какой-то учебник. Насколько можно было разобрать, глядя через плечо, в нем шла речь об искусственном языке, разработанном еще в советский период. Вот попалось знакомое слово, оно потянуло за собой образы, мысли, чувства. Наконец, приноровившись, вагон уже практически не качало, глаза выхватили из чужой книжки кусок текста:
"Наc всегда «впечатляло» сходство между заклинаниями древних (взять хотя бы «Практическую магию» Папиуса), и языком математики (обратитесь, например, к фундаментальным трудам великого Гильберта). Порою кажется, что читаешь одну и ту же книгу. Но не станем торопиться с выводами. Вспомним, откуда выходила, откуда возникла наука? Не из тайной ли лаборатории средневекового химика, не из-за крепких ли монастырских стен?
Не одна сотня лет минула с тех пор, а наука, как и ранее, остается недоступной подавляющему большинству людей. Все мы давно свыклись с подобным положением вещей, мы не вникаем особо в теории. Ну, а сами теоретики? О, они образуют целую иерархию, и к высшим святыням науки допущены опять же единицы. Как же так, возмутитесь Вы? А школы, университеты? Дорога знания открыта всем! — сколько раз мы это слышали? Именно это, весьма льстиво, наука утверждала и утверждает, сама о себе, приписывая качества, коими никогда не обладала.
Задумаемся, а многие ли из нас смогли одолеть путь в науку? Или жить наукой? А что остановило Вас, лично Вас? Что мешает сейчас? Здесь не берутся в расчет политические факторы… Допустим, ни царь, ни кумир не мешают Вам.
Итак, что же служит преградой для Вашего похода в науку. Может быть, все возрастающие трудности понимания? Или скука сухих построений? Довод: «Положишь столько трудов, а в результате никакой материальной компенсации!» — этот довод не выдерживает критики. Ведь и на Западе, где получают вполне приличное вознаграждение за научные разработки, тем не менее, число людей, подлинно разбирающихся в хитросплетениях формул и уравнений, очень мало. Огромное большинство, опять же, совершенно ничем не занимается в науке.
Так вот, что же это все-таки за дорога такая (дорога ли к знаниям?), которую не осилит идущий? А кто осилил — представляет ли он отчетливо чем занимается? Может быть, так и было задумано?
Кому выгодно сложившееся положение вещей? Элитарность выгодна высшим жрецам науки, высшей касте, многоуважаемой касте ученых, узурпировавших право на истину, а также чиновникам от политики, дутым академикам. Подобно этому церковь в свое время, в средние века, монополизировала, сосредоточила в руках право на связь с богом, на божественное откровение, обращая лучшие свои черты в несомненное зло…"
Вагон замедлил ход, а после и совсем остановился.
— Граждане пассажиры! Просим вас соблюдать спокойствие. Поезд будет отправлен через несколько минут… спокойствие… через несколько минут… минут, — прозвучало из динамиков.
Вероятно, техника за наукой не поспевала… Есть ли что-то невероятное во внезапной остановке электрички? Конечно, нет. Изношенный механизм метропоезда, пути, отметившие свое пятидесятилетие, крысы, снующие по подземным коридорам и грызущие кабели, наконец, обычная забастовка железнодорожников… Да мало ли причин, которые объяснят, почему вы сидите глубоко под землей, опаздывая на свидание. Но между тем, ни одна из названных причин не является действительной. Просто, Игорю хотелось дочитать страницу до конца, прежде чем владелец книги покинет этот пропахший пивом и потом желтый вагон.
"…Даже элементарное сравнение показывает, что современная нам наука во всех своих главных чертах бессознательно повторяет структуры и функции средневековой церкви, верно служа идее Истины. Ну, а согласно религиозному мировоззрению, Истина — это одна из ипостасей бога.
Наука, правда, определяет саму истину по-другому: объективная реальность (которая не зависит от нас). Школы, институты, университеты проникнуты этой идеей научности, они, подобно прежним, внушают людям веру, ранее — в Бога, ныне — «в чудо техники.» Они же, одновременно, средствами математики, отторгают и выбрасывают не способных, по усмотрению науки, к служению делу Истины. Внушают, заметим, именно Веру, не допуская к истинному знанию. Сами научные институты и производства, связанные с ними, да и вообще, все наши технологии, всемерно расширяют сферу технических чудес, доступных науке, и демонстрация этих чудес несет опять-таки жрецам бога объективной истины всенародную славу, а кому-то и власть, и деньги. Высшие жрецы, высшие ученые, время от времени сообщающие нам откровения своего бога сродни священнослужителям. Они говорят тем же религиозным языком, доказывая все новыми и новыми техническими чудесами божественную сущность Науки и ее право на Истину.
Церковь повсеместно использовала достижения науки для укрепления собственного могущества. А использовать — от слова «польза». Искусство создания иллюзий было поставлено на службу христианскому богу. То, что способствовало проявлению чудес Господних, вместе с тем именовалось ересью и магией, если Святое Братство не имело над этим контроль. Хотя эффекты иллюзии были основаны на реалиях средневековой науки, яркими представителями которой стали епископ Альберт Больтштедтский и Роджер Бэкон, последние, в конечном счете, сами немало пострадали от церковников. Мы и сейчас принимаем чудеса с восхищением, но одновременно и со все возрастающим страхом, ибо истина остается для нас секретом за семью печатями. Да! Науку и религию объединяет, прежде всего, наличие тайны, мистической, как сказали бы ранее. Загадки современного научного знания! С самого начала наука, действительно, ориентировалась на демократическое распространение, иначе ей не удалось бы подмять под себя церковь…
Не священник ли стоит у колыбели младенца? Не он ли отправляет мирянина в посмертный путь? А кто дает отпущение грехов, даруя ту или иную загробную жизнь — вечную погибель либо спасение в райских садах? Снова священник. Не слишком ли много берет на себя церковь?
Увы, современный нам институт науки берет на себя не меньше. Он регламентирует жизнь ученого, заставляя его существовать в жестких рамках общих правил поведения, изложения своих мыслей, ведения эксперимента, наконец, восхождения вверх по кастовой лестнице… — это есть вынужденное зло."
Пути Игоря и обладателя книги на платформе разошлись. Он направился к некогда большому магазину игрушек, у племянников ожидался день рождения, так что Игорь рассчитывал подарить им что-нибудь запоминающееся. А владелец книги двинулся по Стремянному в сторону Большой Пионерской и исчез среди доживающих свой век старых домов.
— Где легче всего затеряться истинному магу? Конечно, среди факиров, фокусников, иллюзионистов, — подхватил наш герой вычитанную через чужое плечо верную мысль. — Правда, это сейчас, а средневековый человек в отношении фокусов отличался поразительной наивностью. Чего не скажешь о нынешнем зрителе. Даже у Лагина старика Хоттабыча не воспринимали всерьез. А ведь еще каких-то восемьсот, чего там — двести лет назад, вспомните Калиостро, зритель был набожен и доверчив. И церковь, особенно христианская, без устали боролась с уличными факирами и скоморохами, искореняя безобидное искусство иллюзии. Сейчас, правда, оно не столь безобидно. Гораздо более масштабно. И святые отцы притихли. Против государства не попрешь!
Никаких игрушек Игорь, понятно, не купил. Длинные витрины старого и милого детского магазинчика были завалены женским нижним бельем, пачками тампонов и прочими сексуальными вещицами. А ведь когда-то, много лет назад, не проходило и недели, чтобы маленький Игорь не заглянул сюда вместе с дедом Василием. Особенно нравились ребенку золотистые оловянные солдатики и зеленые крестоносцы. Были и похуже — негабаритные воины Великой Отечественной и «Солдаты революции». Помимо заветного игрушечного оружия тут раньше продавали резиновые мячики, плюшевых зверюшек, разноцветные надувные шарики, «тещин» язык, флексагоны, всевозможные конструкторы, наборы для моделирования, машинки… Словом всякую всячину, на которую взрослый и внимания не обратит. Хотя, наверное, было время — обращали, но не сейчас, не теперь, когда вся страна подло отравлена безграничной тягой к стяжательству.
— Эх, дед. Не дожил ты до этого дня. Повезло. А помнишь, как мы ходили по грибы, как пацаном лазил я на ржавый немецкий танк, сплющенный неимоверной силой так, что старики диву давались. А дед Василий сказывал — сосна это его придавила. Но не может дерево пересилить сталь, чтобы вот так, почти напополам. Только посох Власа — не сталь и не дерево…
Затем его мысль снова обратилась к Братству. Он не то что чувствовал пристальное внимание «интеллектуальных террористов» к собственной персоне, Игорь знал наверняка — их пути пересекутся, и довольно скоро.
Серый бетонный забор частой автостоянки скрыл за собой полуразвалившийся фасад мертвого кинотеатра «Буревестник». Невольно он бросил взгляд через площадь, где на стене дома все еще шли к коммунизму нарисованные люди с просветленными лицами и космическим спутником в руках. На той же стене, чуть ниже, висел рекламный плакат, изображающий эволюцию человека от обезьяны до бутылки пива. А еще ниже располагался другой — женщина в средневековых железяках и на коне скакала прямо в противоположную «коммунизму» сторону. Надпись на этом плакате гласила — «Россия войдет в рынок!»
Оставив позади Мытную, Игорь пересек улицу Димитрова. «Они еще удивляются, что болгары вернули нам Алешу?» — подумал он и начал спускаться к Парку культуры, где иногда собирались любители Толкиена. У высоких красивых арок с гербом почившего Союза продавали газету правого толка. Старик с орденами на пиджаке гневно выговаривал парнишке в черной рубахе с символикой печальноизвестной националистической организации, тыча корявым пальцем в значок:
— Я против них четыре года сражался. Два ранения имею. До Берлина дошел!
— Отец! Это же знак святого князя Владимира.
Игорь саркастически улыбнулся, но прошел мимо.
Как образчик русской культуры на всю площадь перед воротами крутили: «Атас! Веселей, рабочий класс!». Справа от Крымского моста, попирая ступнями родную Стрелку лодочной станции, высилась свежевыплавленная чудовищная статуя императора Петра с уродливо маленькой головкой дегенерата и туловищем Колумба. За памятником дымили трубы конфетной фабрики, а еще дальше на проклятом богом и людьми месте росла глыба Храма Спасителя.
Истинный маг — это тот, у кого по мере увеличения возможностей становится меньше потребностей. Приобщение к горькой тверской культуре стоило неизмеримо дорого, а раньше хватало пятидесяти копеек. Однако, Игорь не был стеснен в средствах, ибо второй год подряд намеренно играя с государством в азартные игры, и, обладая некоторыми способностями к этому… никогда не оставался с носом. Не важно — скачки, Спортлото или иная «беспроигрышная» лотерея. Исход им безошибочно определялся, и на жизнь хватало… И на хлеб, и на масло…
Когда не хотелось тащиться через весь город на ипподром, Игорь шел на ближайший вещевой рынок, но вовсе не для того, чтобы подзаработать грузчиком. Таких было немало и без него. Под ногами толпящихся сограждан Игорь непременно находил портмоне, заботливо набитое долларами. Скажете, что это невозможно? Нет. Хотя маловероятно, впрочем, каждому рано или поздно да повезет. Но Игорь-то не каждый! Он относился к той редкой категории везучих людей, которых называют магами. А маг не ждет золотого шанса, потому что создает его сам.
Иногда он делал анонимные взносы на счет какого-нибудь общества зеленых, зоопарка или цирка — но никогда не помогал Фондам поддержки, партиям и прочим организациям, хорошо зная их суть. Люди и так достаточно смышлены, чтобы добыть себе на пропитание. Животное в условиях города, а особенно в условиях рынка, обречено на гибель.
Еще он анонимно помогал некоторым талантливым изобретателям, хотя не баловал их пожертвованиями слишком часто. Голод обостряет ум. Уму всегда чего-то недостает, если вдобавок желудок пуст.
Игорь растворился среди черных голых аллей Парка. Здесь тоже ничто не напоминало о детстве. Все изменилось. Не те запахи. Иные звуки и мелодии. Кто-то весело орал с выцветшей дырявой эстрады: «И твой конь под седлом чужака!» Совсем другие люди. Остались, правда, беседки вдоль реки, да вечно голодные утки, рискнувшие на зимовку.
В Нескучном повеяло знакомой, совсем недавно забытой юностью. На склонах то тут, то там кучковались озябшие, но довольно веселые, неформалы. Здесь клубился парок над чашкой горячего кофе из термоса. Здесь яростная мелодия Высоцкого раздвигала готовый сомкнуться прочный обывательский круг. Бородатый мужчина в свитере, собрав изрядное число молодых чуть хипповатых слушателей, хрипло пел «Горизонт».
Слова сплетались в ленту дорог. Два дыхания — в одно. Сердца отбивали ритм… Затем вспомнили Цоя. Традиционную «Пачку сигарет» и космогоничную «…по имени Солнце». Игорь любил эти песни.
Кто-то грел над мерцающим огнем кружку с ароматный пуншем. Игорь подошел ближе. «Гномы и хоббиты» раздвинулись, дав место у костерка. Бородач уступил гитару юноше с легким намеком на усы над тонкими красивыми губами и длинными волосами, схваченными в хвост.
Его лицо мигом посуровело. Он поправил на указательном пальце железный перстень с руной Ингуз и запел совсем о другом…
Ему зааплодировали. Потом бородач, которого знали под именем Драгомира, вернул себе музыкальный инструмент:
— Песню Гэндальфа. Можно песню Гэндальфа!?
— Заказ принят, — тихонько подыгрывая себе, Драгомир повел неспешный речитатив:
Набита трубка табаком,
Колечками серый дым,
Веселый огонь в камине твоем -
Ход времени необратим.
Пусть за окном сумрак и грязь -
Завтра будет рассвет.
Его ты встретишь, чудак, смеясь