Страница:
Следопыты засопели. Трактаты римских историков были белым пятном в их образовании.
– Вода также и оружие хорошо сохраняет, – заметил Боря. – Я свою первую железяку именно так нашел. Шкетом еще был, лазил по Пулковским высотам. А там гансовские доты таким пятиугольником стоят, соединенные ходами, а в середине еще один. Бетонный монолит: стены полметра толщиной и крыша бронированная. Они под своей тяжестью в землю ушли до самого верха и все время по крышу водой затоплены. Вот я в центральном доте пулемет и нашел. Засунул руку в зенитную амбразуру, может что найду. Пошарил, раз – нащупал. Вытянул, смотрю, эм-гэ – тридцать четыре. Фирменный такой весь, только возвратная пружина сгнила. Я из него потом одиночными стрелял, резиновый жгут к затвору пришлось привязывать. Отводишь затвор и сбоку в казенник патрон вставляешь.
– А патроны где брал? – на моей памяти, качественные боеприпасы всегда являлись дефицитом.
– Там же, на высотах, – вспомнил Боря детство золотое. – Приходилось конструировать, целых-то патронов там почти не осталось. А вот гнилых, мятых много находил. На капсюль изнутри смотришь, если глазок блестит, значит хлопнет. Пулю оттуда же берешь и порох. Немецкий порох фирменный был, пластинчатый, такими квадратиками. У меня имелось штук двадцать хороших гильз, с них и стрелял. Эм-гэ удобный пулемет, красивый.
– И куда ты его дел? – улыбнулся я.
– На мопед поменял, – мечтательно закатил глаза Боря, – на «верховину». Правда, разломал его быстро.
– Зато опять эм-гэ откопал, – утешил Эрик. – Настреляешься еще.
– Да, этот пулемет вообще фирменный, – кивнул Боря. – Весь целый, в песке железо долго лежит. Патронов только к нему не напасешься, он их жрет без меры.
– Чтобы держать эм-гэ, нужно быть добычливым раскопщиком, – заметил я.
Эрик подкинул дров.
– Давайте-ка еще по дэцелке, – сказал он, берясь за бутылку.
Пока базарили, незаметно спустилась тьма. Отвернувшись от огня, я посидел немного с закрытыми глазами, встал и пошел отлить под деревья, напоминающие суровые Шварцвальдские ели. Словно вторгшийся неведомым образом в гостеприимные русские пейзажи уголок иноземной природы, Мертвое озеро пугало своей чужеродностью.
Застегивая штаны, я подумал, что Боря настоящий везунчик, коли ему попадаются такие трофеи. С ним надо работать, потому что отказываться от фартового подельника – грех. Пусть будет вроде талисмана. Впрочем, я и сам удачливый.
Мысли путались. Пошатываясь, я присоединился к компании, затеявшей жарить шашлык из колбасы. Получалось несъедобно, зато эксцентрично. Эрик, чье задетое бориными успехами самолюбие требовало реабилитации, поведал, как он в компании раскопщиков нашел подо Мгой изъеденную ржавчиной гильзу от артиллерийского снаряда, напичканную золотыми столовыми ложками.
Врал, конечно, бесстыже. А я почему-то припомнил старую трофейщицкую байку о том, как артель «черных следопытов», человек десять, подняла из болот Ленобласти чугунную комнату, укрытую там якобы со времен Первой Мировой войны. Где конкретно случилось это поразительное открытие, было неясно, ибо мест различными источниками называлось много и все разные. Суть в том, что мужики нашли капсулу, запрятанную кем-то из сильных мира сего в преддверии роковых для Российской Империи перемен. Ломами легко взломали тронутую коррозией стенку.
Что было внутри, история умалчивает. Известно лишь, что двое сошли с ума, четверо вскоре умерли, а троих вместе с семьями забрал всемогущий КГБ. Только один, самый шустрый, сумел улизнуть и с тех пор беспрестанно колесит по стране, став бродягой и распуская самые невероятные слухи.
Не берусь утверждать, было это в действительности или нет, но легенда, рожденная на исходе советской эпохи, заставляла задуматься, как мало значения мы придаем тому, что творим, и не учитываем возможные последствия.
И еще я подумал, что бедовая артель могла испытывать недостаток в живых оберегах. А может быть просто выпала на их долю такое уродливое везенье. Фортуна ведь кое-кому улыбается очень криво.
Выполнявший обязанности виночерпия Эрик отбросил пустую бутылку.
Посидели, помолчали, глядя на огонь. Водка закончилась и хмель уже проходил. В тусклом свете догорающего костра стали укладываться спать.
Напоследок, в качестве праздничного салюта, Боря разрядил в небо оба ствола своего дробовика.
3
4
– Вода также и оружие хорошо сохраняет, – заметил Боря. – Я свою первую железяку именно так нашел. Шкетом еще был, лазил по Пулковским высотам. А там гансовские доты таким пятиугольником стоят, соединенные ходами, а в середине еще один. Бетонный монолит: стены полметра толщиной и крыша бронированная. Они под своей тяжестью в землю ушли до самого верха и все время по крышу водой затоплены. Вот я в центральном доте пулемет и нашел. Засунул руку в зенитную амбразуру, может что найду. Пошарил, раз – нащупал. Вытянул, смотрю, эм-гэ – тридцать четыре. Фирменный такой весь, только возвратная пружина сгнила. Я из него потом одиночными стрелял, резиновый жгут к затвору пришлось привязывать. Отводишь затвор и сбоку в казенник патрон вставляешь.
– А патроны где брал? – на моей памяти, качественные боеприпасы всегда являлись дефицитом.
– Там же, на высотах, – вспомнил Боря детство золотое. – Приходилось конструировать, целых-то патронов там почти не осталось. А вот гнилых, мятых много находил. На капсюль изнутри смотришь, если глазок блестит, значит хлопнет. Пулю оттуда же берешь и порох. Немецкий порох фирменный был, пластинчатый, такими квадратиками. У меня имелось штук двадцать хороших гильз, с них и стрелял. Эм-гэ удобный пулемет, красивый.
– И куда ты его дел? – улыбнулся я.
– На мопед поменял, – мечтательно закатил глаза Боря, – на «верховину». Правда, разломал его быстро.
– Зато опять эм-гэ откопал, – утешил Эрик. – Настреляешься еще.
– Да, этот пулемет вообще фирменный, – кивнул Боря. – Весь целый, в песке железо долго лежит. Патронов только к нему не напасешься, он их жрет без меры.
– Чтобы держать эм-гэ, нужно быть добычливым раскопщиком, – заметил я.
Эрик подкинул дров.
– Давайте-ка еще по дэцелке, – сказал он, берясь за бутылку.
Пока базарили, незаметно спустилась тьма. Отвернувшись от огня, я посидел немного с закрытыми глазами, встал и пошел отлить под деревья, напоминающие суровые Шварцвальдские ели. Словно вторгшийся неведомым образом в гостеприимные русские пейзажи уголок иноземной природы, Мертвое озеро пугало своей чужеродностью.
Застегивая штаны, я подумал, что Боря настоящий везунчик, коли ему попадаются такие трофеи. С ним надо работать, потому что отказываться от фартового подельника – грех. Пусть будет вроде талисмана. Впрочем, я и сам удачливый.
Мысли путались. Пошатываясь, я присоединился к компании, затеявшей жарить шашлык из колбасы. Получалось несъедобно, зато эксцентрично. Эрик, чье задетое бориными успехами самолюбие требовало реабилитации, поведал, как он в компании раскопщиков нашел подо Мгой изъеденную ржавчиной гильзу от артиллерийского снаряда, напичканную золотыми столовыми ложками.
Врал, конечно, бесстыже. А я почему-то припомнил старую трофейщицкую байку о том, как артель «черных следопытов», человек десять, подняла из болот Ленобласти чугунную комнату, укрытую там якобы со времен Первой Мировой войны. Где конкретно случилось это поразительное открытие, было неясно, ибо мест различными источниками называлось много и все разные. Суть в том, что мужики нашли капсулу, запрятанную кем-то из сильных мира сего в преддверии роковых для Российской Империи перемен. Ломами легко взломали тронутую коррозией стенку.
Что было внутри, история умалчивает. Известно лишь, что двое сошли с ума, четверо вскоре умерли, а троих вместе с семьями забрал всемогущий КГБ. Только один, самый шустрый, сумел улизнуть и с тех пор беспрестанно колесит по стране, став бродягой и распуская самые невероятные слухи.
Не берусь утверждать, было это в действительности или нет, но легенда, рожденная на исходе советской эпохи, заставляла задуматься, как мало значения мы придаем тому, что творим, и не учитываем возможные последствия.
И еще я подумал, что бедовая артель могла испытывать недостаток в живых оберегах. А может быть просто выпала на их долю такое уродливое везенье. Фортуна ведь кое-кому улыбается очень криво.
Выполнявший обязанности виночерпия Эрик отбросил пустую бутылку.
Посидели, помолчали, глядя на огонь. Водка закончилась и хмель уже проходил. В тусклом свете догорающего костра стали укладываться спать.
Напоследок, в качестве праздничного салюта, Боря разрядил в небо оба ствола своего дробовика.
3
Ночью, как обычно бывает после вакханалии, мне снились цветные сны. Я увидел Мертвое озеро. Сон был необычайно наполненный, красочный. Деревья, окружающие озеро казались по-особому черными, не такими, как вода. Воздух был неподвижен, словно сгущен; эхо над озером совсем не распространялось.
Я стоял на берегу. Была безлунная ночь, но я все отлично видел.
Помост из осклизлых бревен уходил в толщу ила и упирался в твердый слой, достигнув минерального дна, где было проложено нечто вроде настила из неизвестного материала. Я получал великое откровение, доступное лишь немногим избранным. Озеро охотно делилось им со мною. Дно его было некогда частью равнины, поросшей сочной изумрудной травой. Там стоял величественный белый храм с золотыми куполами, видимый издалека в ясную погоду во глубине тихого лесного озера. Сокрытый мертвой водою, он стоит так века, напоминая о прекрасной и печальной судьбе сгинувшего народа, и будет находиться там всегда.
Трагедия, случившаяся здесь, явилась следствием некоего катаклизма, природа которого была выше моего понимания. Храм представлял собой сосредоточение первозданной чистоты. Он остался неприкосновенным для орды иноверцев, нагрянувших с юго-востока, и, чтобы не быть оскверненным, скрылся от них, а яма поразительно быстро наполнилась черной водою. Дух захватывало от буйства неземных сил, чье противостояние уходило корнями в вечность.
Не меньшей загадкой было, почему временами озеро делается прозрачным, а в безлунную ночь может случиться что-нибудь уж совсем необъяснимое.
Так и вышло. Из темных вод показалась рука, сжимающая чашу. Это было знамение. Оно носило предупредительный характер. Но я не понял его.
Я проснулся с ощущением причастности к тайне. Пока компаньоны курили, валяясь в спальниках, я направился к озеру. Оно уже не казалось таким пугающим. Захотелось найти пятачок, на котором пригрезился себе. Впечатления от сна были еще свежи и тот факт, что на дне может покоиться храм, изрядно щекотал нервы. Кто знает, что на самом деле скрывает нетронутая рябью поверхность.
Догадка пришла внезапно. Я вспомнил, вернее, почувствовал это место, словно оно само позвало меня. Подойдя, я заметил прибившийся к берегу предмет.
Сзади донесся Борин клич:
– Илья, пошли принимать лечебную дозу!
Я подобрал плавающую штуковину. Это был сочащийся водой мягкий обломок доски. Оставалось только гадать, сколько он там пролежал.
Молодежь развлекалась на свой лад, убивая время игрой в карты. Я же пошлялся по лагерю и, не в силах терпеть безделие, отправился на раскоп. Поковыряюсь немножко в земле. Любая работа доставляет радость, когда она в охотку. А меня подмывало узнать, что находится внутри кургана.
Лопата стояла воткнутая у костра, поэтому черен у нее был сухой. Я счистил с него корку грязи и начал копать. Откосы разорванной насыпи нависали надо мной словно стены глубокого оврага. От этого возникало ощущение, будто находишься в яме, хотя мы едва дорылись до уровня лесной подстилки.
Шурф был заложен в самом центре раскопа. Шурфовка предусматривала разведку в направлении к периферии последовательно в обе стороны. Я внимательно рассматривал каждую порцию грунта в поисках следов материала, составляющего крышу подкурганного склепа. Погребальную камеру могли изготовить из бревен, а сверху сделать настил, так что в первую очередь я рассчитывал обнаружить рыжий слой слежавшейся древесной трухи. Так я копал и постепенно ушел в землю по пояс.
На глубине метра лопата скрежетнула о камень. Я вздрогнул, адреналиновая волна горячей струей прокатилась по жилам. Сразу застучало сердце. Нашел! Ошибка вряд ли возможна. Насыпь не могла иметь посторонних включений. Значит, могильник был завален камнями.
Струйка пота скользнула с брови на переносицу, защипало в глазу. Я утерся рукавом видавшей виды стройотрядовской куртки, вылинявшей от частых стирок. Дорылся! Осторожно поскреб находку полустёртым штыком. Точно, валун – под лопатой обнажилась широкая серая поверхность.
С воплем: «Есть такое дело!» я ворвался в палатку, где компаньоны лениво состязались в рамс. Я волновался и не скрывал своего торжества.
– Чего кричишь, – удивился Эрик. Для него обнаружение могильника было делом само собой разумеющимся. Это я, как специалист, все подвергал сомнению.
– Нечего прохлаждаться, за работу! – с этими словами я погнал подельничков к раскопу.
– Как же День здоровья? – попытался возразить Боря, махая больными ладонями.
– Хорош припухать, – оборвал я. – Начинаем арбайт по-стахановски!
Призвав к ударному труду, я показал ребятам пример. Зараженные моим упорством, компаньоны буквально вгрызлись в землю. Яма росла и ширилась, загромождая отвалами щель между половинами холма.
Показался валун – здоровенный плоский камень. Мы наметили его контуры и стали обкапывать по периметру. Каменюга постепенно выпячивалась из земли. Поверхность в центре была испещрена вмятинами.
Поначалу мы не придавали им значения, но когда Эрик решил отдохнуть и присел, стряхнув с валуна землю, исследования кургана сразу стали более предметными.
Моментально пропала усталость. Свернутой в комок курткой я протер казавшиеся бесформенными вмятины. Нашим изумленным взорам предстал гладкий, словно вплавленный в гранит, отпечаток огромной ладони с растопыренными пальцами.
– Начались находки, – констатировал я.
– Ух ты, – пробормотал Эрик. – Сдается, что мы выкопали надгробную плиту.
– Не факт.
Лично мне камень мало напоминал надгробие. Скорее, валун, венчающий насыпь могильника. Смущала другая деталь, ускользнувшая от внимания напарников. Рисунок ладони не производил впечатления вытесанного резцом. Для этого он был слишком плавным и объемным. Закрадывалось подозрение, что он вообще выдавлен неким неизвестным науке способом. Вообразить механику сего процесса я не сумел, как ни старался.
Находка камня здорово подогрела ажиотаж вокруг погребения. Если уж одно надгробие представляет собой настоящий парадокс для ученых, то, надо полагать, захоронение знатного воина должно скрывать немало интересного. Эрик с Борей взялись за носилки и удалили отвалы из курганной щели. Мы углубили траншею и обнаружили много мелких камней килограммов до сорока весом. В основном, речных голышей, но встречались и обломки валунов, расколотых древними новгородцами для удобства перемещения.
С этими кусками вполне можно было справиться и вскоре мы откатили валун с отпечатком в дальний конец канавы. Вскоре – понятие весьма относительно: вкалывали мы как проклятые и пот лил ручьями, но ведь когда в охотку… Тяжелую монотонную работу скрашивала мысль о сокровище, ждущем своего часа под грудою камней.
Компаньоны забыли о Дне здоровья. Раскочегарившийся Боря согнул лом. Он уже не чувствовал боли в ободранных руках; был направлен на достижение только одной цели – добраться до магического наследия всемогущих жрецов острова Туле. Я вдобавок предвкушал изящные ювелирные изделия, периодические встречаемые в неразграбленных усыпальницах.
Наконец, каменная насыпь была убрана и лопаты вонзились в утрамбованную многотонным гнетом могильную землю.
– Осторожнее, – предупредил я, – слой может быть тонким. Постарайтесь ничего не повредить. Дайте-ка лучше я сам.
С наивозможнейшей нежностью я заработал лопатой. Сильно сточенный штык моего давнего (еще со студенческих лет) спутника аккуратно убирал почву. Я стянул перчатки. Черенок привычно лег в ладони, приятно охладив натруженную кожу.
Говоря откровенно, для такой работы требовался совочек на короткой ручке, но ассортимент инвентаря в этой экспедиции был ограничен. Я поудобнее перехватил черен и глубоко вздохнул. Получилось сосредоточиться. Я словно слился с лопатой.
– Давай помогу, – влез Эрик.
– Не мешай!
Затаив дыхание, я слой за слоем снимал древнее напластование, ощущая штыком сопротивление грунта. Такая черновая работа на завершающем этапе, производимая слишком грубым, не предназначенным для нее инструментом, настоящая пытка. Напряжение колоссальное: так не хочется что-нибудь повредить, а сколько осталось до трупоположения, неизвестно. Весь на нервах, и лопата становится продолжением рук.
Пока слой был однородным, я с превеликим удовольствием выбирал его, но вдруг почуял, что сейчас, вот-вот сейчас должен буду коснуться… Нюх археолога не обманул меня. Штык бережно ткнулся в некий твердый предмет и я убрал лопату.
– Есть!
– Что есть? – встрепенулись сидящие на краю ямы напарники.
– Что-то есть, – нервозно выдохнул я, – что-то, принадлежащее усыпальнице.
– Помочь? – Боря достал складной нож.
– Если нетрудно, – деликатно отверг я медвежью услугу, – принеси ложку.
– Ложку? – трофейщик Боря не догонял, что ножами исступленно раскапывают гробницы только в кино.
– Если хочешь присоединиться, то две.
Боря убрал складник и споренько обернулся с инструментом.
– Работаем ювелирно, – проинструктировал я. – Помните, что вещи в земле хрупкие, поэтому грунт не роем, а отгребаем. Любой твердый предмет аккуратно обкапываем. Никакую приставшую к нему грязь не отскребаем и уж тем более не оббиваем. Никаких ножей! Поняли?
Первым твердым предметом оказалась берцовая кость. Мы вместе долго откапывали ее, не веря, что бывают человеческие кости такой длины. Поставленная вертикально, она достигала Боре до пояса. Былины говорили правду. Хотя ильменьские славяне преимущественно были низкорослы, среди них встречались подлинные гиганты.
С виду они были ничем не примечательны: наборные, из стальных пластин и вполне нормального размера. Если только не принимать во внимание тот факт, что они пролежали в земле четыре с половиной века. Более всего они напоминали новодел для клуба реконструкторов-медиевистов.
Доспехи Чистоты находились в изголовье погребения и были самой целой вещью, обнаруженной в кургане. Они остались абсолютно нетронуты коррозией. Даже кожаные ремешки сохранились. В какой-то мере Доспехи являлись воплощением неземной чистоты. Отмытая во Мсте полированная сталь засияла в лучах вечернего солнца. Время было не властно над изделием мастеров Туле и от этого верилось в его священные свойства.
Прочие находки ржа съела полностью.
С личными вещами у витязя было негусто. Из амуниции на усопшем присутствовали остатки великанских лат в виде хрупких, почти кружевных, нагрудных пластин, дюжины поясных бляшек и распавшегося на бесформенные куски громадного шелома. По правую руку помещалось нечто гнилое и ржавое, напоминающее окованную железом дубину, видимо, излюбленное оружие богатыря. Остальное превратилось в рыжую пыль.
К моему величайшему сожалению, ни серебра, ни злата в могилу положено не было. Видать, решил не баловать князь пышными проводами в загробный мир своего чудо-богатыря. Наверняка, как и все от природы наделенные силушкой немеряной, самодура и буяна. Которому проломил жбан в пьяной драке такой же дружинник-отморозок. Насчет драки я почти не сомневался, все-таки шелом откапывал лично и мог убедиться, что надевали его на уже пробитую голову. Шелом было особенно жаль, такой уник мог стать настоящим украшением моей домашней коллекции, но, увы, он буквально рассыпался под пальцами.
Огорчение от безвозвратной утраты останков богатыря с лихвою компенсировалось находкой куда более важного артефакта – Доспехов Чистоты. Мы торжествовали. Легендарный амулет Третьего Рейха, созданный на прародине древних германцев, острове Туле, существование которого долгое время ставилось под сомнение, был в наших руках.
По этому поводу устроили пиршество. Развели высоченный «пионерский» костер до небес и побросали в него разный хлам, скопившийся на стойбище. Все равно утром уезжать. Из продуктов отложили только позавтракать, остальное съели или сожгли в виде искупительной жертвы языческим божествам. Мосталыги гиганта уложили обратно в яму и закидали могильник землей. Затем справили по нему повторную тризну. Покойник должен был остаться на нас не в обиде – не каждому воину выпадает счастье быть чествованным по смерти дважды, да еще почти полтысячелетия спустя!
Отметили, надо сказать, от души. Пили как в последний раз. Плясали, прыгали вокруг костра. Боря спел «Хорст Вессель», оказывается, знал полный текст. Я с выпивкой старался не пыжить, все-таки за руль завтра, а компаньоны высосали до последней капли – водку лить в огонь было жалко.
Сегодня Бахус был в фаворе. Сварожич[3] создал на площадке «черных археологов» свой маленький ад. Костер полыхал так, что на росших поблизости деревьях заворачивалась в трубочку листва. Взлетали над кронами оранжевые трассирующие искры. Думаю, усопший был нами доволен.
В конце пиршества мне пришлось затаскивать едва тёплого Эрика в палатку. Боря на автопилоте добрел до спальника сам.
Я же был почти не датый. Настолько, что дождался пока догорит огонь и нашел силы предпринять пару челночных рейсов к Луже с чайником и резиновым ведром. Залив смердящие тиной угли, присоединился к коллегам. В преддверии дальней дороги следовало слегонца вздремнуть.
Разбудил меня крик. Сон сразу как рукой сняло. Крик был жуткий, леденящий кровь. От него сразу заворочались Боря с Эриком. Неподалеку происходила лесная трагедия. Душераздирающий крик не прекращался:
– Йиий-йа-йа-йа-йа-йа!!! – тонкий пронзительный лай. Так могла вопить только смертельно раненая лисица.
Сна уже не было ни в одном глазу. Вдобавок, снаружи начинало светать. Проклятая лиса не умолкала и я решил ее поискать. Все равно с отдыхом был в расчёте.
Я нашарил борино ружье, откинул стволы и пощупал казенник. Заряжено. Бормоча невразумительные ругательства, я раздернул входной клапан и выбрался из палатки. Сейчас найду эту чертовку и заткну ей глотку! За спиной послышался чей-то заливистый храп.
Выяснилось, что на улице рассвет вступил в полную силу. Над травою выше пояса висел туман. В темно-синем небе вырисовывались рога бывшего кургана.
Я поозирался. Лиса прекратила орать, но я уже твердо настроился произвести расследования. Крик доносился вроде бы со стороны раскопа. Ну, где у нас лисьи норы?
Мне казалось, что я знаю все звериные нычки, но когда понадобилось, они словно растворились. Вознося хулу на все лисье племя, я битый час лазил по холмам, пошатываясь на нетвердых ногах. Уже сошел туман и заря запылала на востоке, а я как неприкаянный бродил кругами, кидаясь к любой подозрительной тени.
Наконец, я нашел нору. Причем ту, какую нужно. Выброшенный из недр невысокой холмистой гряды песок был забрызган кровью. Потирая опухшее лицо, я принялся дотошно изучать следы.
Через минуту я был не рад, что вписался в эту авантюру. «Тоже мне, охотничек нашелся!» Есть такая штука как спасительное неведение. Меньше знаешь – крепче спишь. Что мне стоило потерпеть в палатке совсем немного, а потом попытаться заснуть? Или начать укладывать вещи – ведь скоро уезжать. И уехал бы со спокойной душой. Так нет!
Следы были не только лисьи. И вообще не звериные. Песок у норы был по-особому примят. Сохранились свежие отпечатки чего-то толстого и длинного. Ползущего… На песке осталась слизь.
За недостатком времени трава не успела распрямиться и алые капли сопровождали этот след. Далеко идти не пришлось. След привел к Луже. Кто-то выбрался оттуда, подкараулил и схватил лису. Затем утащил в свое затопленное подземное царство. И, умирая, лиса кричала, пока не исчезла в пучине.
Я попятился прочь от Лужи, наставив стволы на ее угрюмое жерло. А когда она скрылась за деревьями, развернулся и побежал в лагерь. Жуткие домыслы метались в моей несчастной башке: что, если пока я шнырял по округе, прожорливый пещерный хищник, закусив лисой, вознамерился поживиться чем-то посущественнее и набил утробу компаньонами!
Последняя догадка привела меня в трепет. С ружьем наперевес я устремился к палатке, желтым фонарем светившейся промеж деревьев. Там царило безмолвие.
Покрывшись испариной, я добежал до нее, выискивая глазами характерный след выползня, но после вчерашней гулянки по лагерю могло пройти незамеченным стадо слонов.
Когда я ворвался в палатку, мои алканы дрыхли без задних ног. Им все было нипочем!
Я стоял на берегу. Была безлунная ночь, но я все отлично видел.
Помост из осклизлых бревен уходил в толщу ила и упирался в твердый слой, достигнув минерального дна, где было проложено нечто вроде настила из неизвестного материала. Я получал великое откровение, доступное лишь немногим избранным. Озеро охотно делилось им со мною. Дно его было некогда частью равнины, поросшей сочной изумрудной травой. Там стоял величественный белый храм с золотыми куполами, видимый издалека в ясную погоду во глубине тихого лесного озера. Сокрытый мертвой водою, он стоит так века, напоминая о прекрасной и печальной судьбе сгинувшего народа, и будет находиться там всегда.
Трагедия, случившаяся здесь, явилась следствием некоего катаклизма, природа которого была выше моего понимания. Храм представлял собой сосредоточение первозданной чистоты. Он остался неприкосновенным для орды иноверцев, нагрянувших с юго-востока, и, чтобы не быть оскверненным, скрылся от них, а яма поразительно быстро наполнилась черной водою. Дух захватывало от буйства неземных сил, чье противостояние уходило корнями в вечность.
Не меньшей загадкой было, почему временами озеро делается прозрачным, а в безлунную ночь может случиться что-нибудь уж совсем необъяснимое.
Так и вышло. Из темных вод показалась рука, сжимающая чашу. Это было знамение. Оно носило предупредительный характер. Но я не понял его.
Я проснулся с ощущением причастности к тайне. Пока компаньоны курили, валяясь в спальниках, я направился к озеру. Оно уже не казалось таким пугающим. Захотелось найти пятачок, на котором пригрезился себе. Впечатления от сна были еще свежи и тот факт, что на дне может покоиться храм, изрядно щекотал нервы. Кто знает, что на самом деле скрывает нетронутая рябью поверхность.
Догадка пришла внезапно. Я вспомнил, вернее, почувствовал это место, словно оно само позвало меня. Подойдя, я заметил прибившийся к берегу предмет.
Сзади донесся Борин клич:
– Илья, пошли принимать лечебную дозу!
Я подобрал плавающую штуковину. Это был сочащийся водой мягкий обломок доски. Оставалось только гадать, сколько он там пролежал.
* * *
День здоровья, как всякий выходной, был изнурительно скучен.Молодежь развлекалась на свой лад, убивая время игрой в карты. Я же пошлялся по лагерю и, не в силах терпеть безделие, отправился на раскоп. Поковыряюсь немножко в земле. Любая работа доставляет радость, когда она в охотку. А меня подмывало узнать, что находится внутри кургана.
Лопата стояла воткнутая у костра, поэтому черен у нее был сухой. Я счистил с него корку грязи и начал копать. Откосы разорванной насыпи нависали надо мной словно стены глубокого оврага. От этого возникало ощущение, будто находишься в яме, хотя мы едва дорылись до уровня лесной подстилки.
Шурф был заложен в самом центре раскопа. Шурфовка предусматривала разведку в направлении к периферии последовательно в обе стороны. Я внимательно рассматривал каждую порцию грунта в поисках следов материала, составляющего крышу подкурганного склепа. Погребальную камеру могли изготовить из бревен, а сверху сделать настил, так что в первую очередь я рассчитывал обнаружить рыжий слой слежавшейся древесной трухи. Так я копал и постепенно ушел в землю по пояс.
На глубине метра лопата скрежетнула о камень. Я вздрогнул, адреналиновая волна горячей струей прокатилась по жилам. Сразу застучало сердце. Нашел! Ошибка вряд ли возможна. Насыпь не могла иметь посторонних включений. Значит, могильник был завален камнями.
Струйка пота скользнула с брови на переносицу, защипало в глазу. Я утерся рукавом видавшей виды стройотрядовской куртки, вылинявшей от частых стирок. Дорылся! Осторожно поскреб находку полустёртым штыком. Точно, валун – под лопатой обнажилась широкая серая поверхность.
С воплем: «Есть такое дело!» я ворвался в палатку, где компаньоны лениво состязались в рамс. Я волновался и не скрывал своего торжества.
– Чего кричишь, – удивился Эрик. Для него обнаружение могильника было делом само собой разумеющимся. Это я, как специалист, все подвергал сомнению.
– Нечего прохлаждаться, за работу! – с этими словами я погнал подельничков к раскопу.
– Как же День здоровья? – попытался возразить Боря, махая больными ладонями.
– Хорош припухать, – оборвал я. – Начинаем арбайт по-стахановски!
Призвав к ударному труду, я показал ребятам пример. Зараженные моим упорством, компаньоны буквально вгрызлись в землю. Яма росла и ширилась, загромождая отвалами щель между половинами холма.
Показался валун – здоровенный плоский камень. Мы наметили его контуры и стали обкапывать по периметру. Каменюга постепенно выпячивалась из земли. Поверхность в центре была испещрена вмятинами.
Поначалу мы не придавали им значения, но когда Эрик решил отдохнуть и присел, стряхнув с валуна землю, исследования кургана сразу стали более предметными.
Моментально пропала усталость. Свернутой в комок курткой я протер казавшиеся бесформенными вмятины. Нашим изумленным взорам предстал гладкий, словно вплавленный в гранит, отпечаток огромной ладони с растопыренными пальцами.
– Начались находки, – констатировал я.
– Ух ты, – пробормотал Эрик. – Сдается, что мы выкопали надгробную плиту.
– Не факт.
Лично мне камень мало напоминал надгробие. Скорее, валун, венчающий насыпь могильника. Смущала другая деталь, ускользнувшая от внимания напарников. Рисунок ладони не производил впечатления вытесанного резцом. Для этого он был слишком плавным и объемным. Закрадывалось подозрение, что он вообще выдавлен неким неизвестным науке способом. Вообразить механику сего процесса я не сумел, как ни старался.
Находка камня здорово подогрела ажиотаж вокруг погребения. Если уж одно надгробие представляет собой настоящий парадокс для ученых, то, надо полагать, захоронение знатного воина должно скрывать немало интересного. Эрик с Борей взялись за носилки и удалили отвалы из курганной щели. Мы углубили траншею и обнаружили много мелких камней килограммов до сорока весом. В основном, речных голышей, но встречались и обломки валунов, расколотых древними новгородцами для удобства перемещения.
С этими кусками вполне можно было справиться и вскоре мы откатили валун с отпечатком в дальний конец канавы. Вскоре – понятие весьма относительно: вкалывали мы как проклятые и пот лил ручьями, но ведь когда в охотку… Тяжелую монотонную работу скрашивала мысль о сокровище, ждущем своего часа под грудою камней.
Компаньоны забыли о Дне здоровья. Раскочегарившийся Боря согнул лом. Он уже не чувствовал боли в ободранных руках; был направлен на достижение только одной цели – добраться до магического наследия всемогущих жрецов острова Туле. Я вдобавок предвкушал изящные ювелирные изделия, периодические встречаемые в неразграбленных усыпальницах.
Наконец, каменная насыпь была убрана и лопаты вонзились в утрамбованную многотонным гнетом могильную землю.
– Осторожнее, – предупредил я, – слой может быть тонким. Постарайтесь ничего не повредить. Дайте-ка лучше я сам.
С наивозможнейшей нежностью я заработал лопатой. Сильно сточенный штык моего давнего (еще со студенческих лет) спутника аккуратно убирал почву. Я стянул перчатки. Черенок привычно лег в ладони, приятно охладив натруженную кожу.
Говоря откровенно, для такой работы требовался совочек на короткой ручке, но ассортимент инвентаря в этой экспедиции был ограничен. Я поудобнее перехватил черен и глубоко вздохнул. Получилось сосредоточиться. Я словно слился с лопатой.
– Давай помогу, – влез Эрик.
– Не мешай!
Затаив дыхание, я слой за слоем снимал древнее напластование, ощущая штыком сопротивление грунта. Такая черновая работа на завершающем этапе, производимая слишком грубым, не предназначенным для нее инструментом, настоящая пытка. Напряжение колоссальное: так не хочется что-нибудь повредить, а сколько осталось до трупоположения, неизвестно. Весь на нервах, и лопата становится продолжением рук.
Пока слой был однородным, я с превеликим удовольствием выбирал его, но вдруг почуял, что сейчас, вот-вот сейчас должен буду коснуться… Нюх археолога не обманул меня. Штык бережно ткнулся в некий твердый предмет и я убрал лопату.
– Есть!
– Что есть? – встрепенулись сидящие на краю ямы напарники.
– Что-то есть, – нервозно выдохнул я, – что-то, принадлежащее усыпальнице.
– Помочь? – Боря достал складной нож.
– Если нетрудно, – деликатно отверг я медвежью услугу, – принеси ложку.
– Ложку? – трофейщик Боря не догонял, что ножами исступленно раскапывают гробницы только в кино.
– Если хочешь присоединиться, то две.
Боря убрал складник и споренько обернулся с инструментом.
– Работаем ювелирно, – проинструктировал я. – Помните, что вещи в земле хрупкие, поэтому грунт не роем, а отгребаем. Любой твердый предмет аккуратно обкапываем. Никакую приставшую к нему грязь не отскребаем и уж тем более не оббиваем. Никаких ножей! Поняли?
Первым твердым предметом оказалась берцовая кость. Мы вместе долго откапывали ее, не веря, что бывают человеческие кости такой длины. Поставленная вертикально, она достигала Боре до пояса. Былины говорили правду. Хотя ильменьские славяне преимущественно были низкорослы, среди них встречались подлинные гиганты.
* * *
К вечеру следующего дня мы закончили извлекать из земли останки богатыря и сопутствующие захоронению предметы. Долго гадать, что послужило причиной смерти великана, не пришлось. Вскоре я с волнением держал в руках огромный череп, удивляясь, какой силы должен был быть удар, чтобы проломить титанической толщины затылочную кость. Били чем-то большим и круглым, наверное, булавой, подкравшись сзади. Археологи любят выдумывать на досуге романтические истории своим находкам. Кто и при каких обстоятельствах замочил чудо-богатыря и каково было его имя, осталось для меня тайной. Впрочем, это и не важно. Мы нашли Доспехи.С виду они были ничем не примечательны: наборные, из стальных пластин и вполне нормального размера. Если только не принимать во внимание тот факт, что они пролежали в земле четыре с половиной века. Более всего они напоминали новодел для клуба реконструкторов-медиевистов.
Доспехи Чистоты находились в изголовье погребения и были самой целой вещью, обнаруженной в кургане. Они остались абсолютно нетронуты коррозией. Даже кожаные ремешки сохранились. В какой-то мере Доспехи являлись воплощением неземной чистоты. Отмытая во Мсте полированная сталь засияла в лучах вечернего солнца. Время было не властно над изделием мастеров Туле и от этого верилось в его священные свойства.
Прочие находки ржа съела полностью.
С личными вещами у витязя было негусто. Из амуниции на усопшем присутствовали остатки великанских лат в виде хрупких, почти кружевных, нагрудных пластин, дюжины поясных бляшек и распавшегося на бесформенные куски громадного шелома. По правую руку помещалось нечто гнилое и ржавое, напоминающее окованную железом дубину, видимо, излюбленное оружие богатыря. Остальное превратилось в рыжую пыль.
К моему величайшему сожалению, ни серебра, ни злата в могилу положено не было. Видать, решил не баловать князь пышными проводами в загробный мир своего чудо-богатыря. Наверняка, как и все от природы наделенные силушкой немеряной, самодура и буяна. Которому проломил жбан в пьяной драке такой же дружинник-отморозок. Насчет драки я почти не сомневался, все-таки шелом откапывал лично и мог убедиться, что надевали его на уже пробитую голову. Шелом было особенно жаль, такой уник мог стать настоящим украшением моей домашней коллекции, но, увы, он буквально рассыпался под пальцами.
Огорчение от безвозвратной утраты останков богатыря с лихвою компенсировалось находкой куда более важного артефакта – Доспехов Чистоты. Мы торжествовали. Легендарный амулет Третьего Рейха, созданный на прародине древних германцев, острове Туле, существование которого долгое время ставилось под сомнение, был в наших руках.
По этому поводу устроили пиршество. Развели высоченный «пионерский» костер до небес и побросали в него разный хлам, скопившийся на стойбище. Все равно утром уезжать. Из продуктов отложили только позавтракать, остальное съели или сожгли в виде искупительной жертвы языческим божествам. Мосталыги гиганта уложили обратно в яму и закидали могильник землей. Затем справили по нему повторную тризну. Покойник должен был остаться на нас не в обиде – не каждому воину выпадает счастье быть чествованным по смерти дважды, да еще почти полтысячелетия спустя!
Отметили, надо сказать, от души. Пили как в последний раз. Плясали, прыгали вокруг костра. Боря спел «Хорст Вессель», оказывается, знал полный текст. Я с выпивкой старался не пыжить, все-таки за руль завтра, а компаньоны высосали до последней капли – водку лить в огонь было жалко.
Сегодня Бахус был в фаворе. Сварожич[3] создал на площадке «черных археологов» свой маленький ад. Костер полыхал так, что на росших поблизости деревьях заворачивалась в трубочку листва. Взлетали над кронами оранжевые трассирующие искры. Думаю, усопший был нами доволен.
В конце пиршества мне пришлось затаскивать едва тёплого Эрика в палатку. Боря на автопилоте добрел до спальника сам.
Я же был почти не датый. Настолько, что дождался пока догорит огонь и нашел силы предпринять пару челночных рейсов к Луже с чайником и резиновым ведром. Залив смердящие тиной угли, присоединился к коллегам. В преддверии дальней дороги следовало слегонца вздремнуть.
Разбудил меня крик. Сон сразу как рукой сняло. Крик был жуткий, леденящий кровь. От него сразу заворочались Боря с Эриком. Неподалеку происходила лесная трагедия. Душераздирающий крик не прекращался:
– Йиий-йа-йа-йа-йа-йа!!! – тонкий пронзительный лай. Так могла вопить только смертельно раненая лисица.
Сна уже не было ни в одном глазу. Вдобавок, снаружи начинало светать. Проклятая лиса не умолкала и я решил ее поискать. Все равно с отдыхом был в расчёте.
Я нашарил борино ружье, откинул стволы и пощупал казенник. Заряжено. Бормоча невразумительные ругательства, я раздернул входной клапан и выбрался из палатки. Сейчас найду эту чертовку и заткну ей глотку! За спиной послышался чей-то заливистый храп.
Выяснилось, что на улице рассвет вступил в полную силу. Над травою выше пояса висел туман. В темно-синем небе вырисовывались рога бывшего кургана.
Я поозирался. Лиса прекратила орать, но я уже твердо настроился произвести расследования. Крик доносился вроде бы со стороны раскопа. Ну, где у нас лисьи норы?
Мне казалось, что я знаю все звериные нычки, но когда понадобилось, они словно растворились. Вознося хулу на все лисье племя, я битый час лазил по холмам, пошатываясь на нетвердых ногах. Уже сошел туман и заря запылала на востоке, а я как неприкаянный бродил кругами, кидаясь к любой подозрительной тени.
Наконец, я нашел нору. Причем ту, какую нужно. Выброшенный из недр невысокой холмистой гряды песок был забрызган кровью. Потирая опухшее лицо, я принялся дотошно изучать следы.
Через минуту я был не рад, что вписался в эту авантюру. «Тоже мне, охотничек нашелся!» Есть такая штука как спасительное неведение. Меньше знаешь – крепче спишь. Что мне стоило потерпеть в палатке совсем немного, а потом попытаться заснуть? Или начать укладывать вещи – ведь скоро уезжать. И уехал бы со спокойной душой. Так нет!
Следы были не только лисьи. И вообще не звериные. Песок у норы был по-особому примят. Сохранились свежие отпечатки чего-то толстого и длинного. Ползущего… На песке осталась слизь.
За недостатком времени трава не успела распрямиться и алые капли сопровождали этот след. Далеко идти не пришлось. След привел к Луже. Кто-то выбрался оттуда, подкараулил и схватил лису. Затем утащил в свое затопленное подземное царство. И, умирая, лиса кричала, пока не исчезла в пучине.
Я попятился прочь от Лужи, наставив стволы на ее угрюмое жерло. А когда она скрылась за деревьями, развернулся и побежал в лагерь. Жуткие домыслы метались в моей несчастной башке: что, если пока я шнырял по округе, прожорливый пещерный хищник, закусив лисой, вознамерился поживиться чем-то посущественнее и набил утробу компаньонами!
Последняя догадка привела меня в трепет. С ружьем наперевес я устремился к палатке, желтым фонарем светившейся промеж деревьев. Там царило безмолвие.
Покрывшись испариной, я добежал до нее, выискивая глазами характерный след выползня, но после вчерашней гулянки по лагерю могло пройти незамеченным стадо слонов.
Когда я ворвался в палатку, мои алканы дрыхли без задних ног. Им все было нипочем!
4
– Гитлер Тельмана пшенкой кормил, чтобы у него мозги засохли, – я брезгливо отодвинул тарелку.
– У кого именно? – тоном наивной курсистки поинтересовалась Маринка, делая вид, будто арестантская гипотеза о влиянии питания на умственную деятельность не произвела на нее ни малейшего впечатления. Равно как и моя реакция на поданный завтрак.
– Наверное, у обоих, – подумав, ответил я. – Только у того, кто потчует ближнего одними погаными кашками, мозги отсыхают быстрее. Учти это, дорогая.
– Есть еще вкусный компот, – торопливо сообщила Марина.
– Какой компот, я мяса хочу!
Маринка надула губы.
Мяса не было. Пошмонав по сусекам, я отыскал сиротливую банку шпротов. За мясом надо было идти в магазин.
Забренчал телефон. Марина сняла трубку.
– Иди, тебя, – пригласила она. – Папик прорезался.
«Папиком» мы звали Остапа Прохоровича Стаценко.
Одна из несомненных прелестей знаменитости заключается в том, что к тебе начинают тянуться тщеславные богатеи. Для многих нуворишей знакомство с известной личностью является актом приобщения (пусть даже чисто иллюзорным) к прекрасному и благородному, в условиях деловой жизни недоступному. Поэтому «новые русские» и стремятся сойтись на короткой ноге с артистами, писателями, музыкантами и прочими деятелями культуры. Господину Стаценко, вот, повезло на археолога. Меня то есть. Причем археолога прославившегося передачей родному питерскому музею драгоценной реликвии и денег за это не получившего. Вознаграждение витало где-то в кулуарах Гохрана, что делало меня, по мнению Остапа Прохоровича, сущим бессребренником. Общение с таким ангелом бескорыстия возвеличивало его в собственных глазах, при этом он старался казаться благодетелем и периодически угощал меня обедами в хороших ресторанах. Вероятно, считал, что тем самым спасает нищего ученого от голодной смерти. Сейчас его звонок был как нельзя кстати.
– Я пришлю за вами машину, – Остап Прохорович был сама предупредительность.
Это было что-то новенькое. Господин Стаценко приглашал отобедать к себе в апартаменты. Что ждет там истощенного, обделенного жизнью археолога?
– Я завтракать не буду, – сообщил я Маринке, – поберегу аппетит для обеда. Есть еще на свете люди, которые обо мне заботятся.
– Никак твой кормилец к себе призвал, – выпустила коготки Марина. – Меня с собой возьмешь?
– А вот тебя, дорогая, в списках приглашенных не значиц-ца! – не без удовольствия ответствовал я нерадивой супруге.
По голосу Остапа Прохоровича я заподозрил, что сия встреча должна была носить деловой характер. Недаром она планировалась в приватном месте.
– Спасибо, милый, ты как всегда учтив, – надулась Марина.
– Обстоятельства заставляют, – вздохнул я.
Серебристая «Ауди-100» с незаконной мигалкой на крыше в полной мере соответствовала своему пижонистому хозяину. Господин Стаценко промышлял торговлей природными ресурсами, добываемыми на северо-востоке Ленобласти. В частности, лесом и полезными ископаемыми, сопутствующими добыче бокситов. И поскольку работа его была связана с разъездами, основной служебной машиной являлся «Мерседес-500», более приспособленный к колдобинам Мурманского шоссе. «Аудишка» же предназначалась исключительно для внутригородских маршрутов. Молчаливый шофер быстро домчал меня до двухэтажного особняка в Озерках. Охранник в нейлоновом камуфляже распахнул железные ворота и машина плавно закатилась во дворик, отгороженный от окружающих дачных развалюх глухим забором красного кирпича.
– У кого именно? – тоном наивной курсистки поинтересовалась Маринка, делая вид, будто арестантская гипотеза о влиянии питания на умственную деятельность не произвела на нее ни малейшего впечатления. Равно как и моя реакция на поданный завтрак.
– Наверное, у обоих, – подумав, ответил я. – Только у того, кто потчует ближнего одними погаными кашками, мозги отсыхают быстрее. Учти это, дорогая.
– Есть еще вкусный компот, – торопливо сообщила Марина.
– Какой компот, я мяса хочу!
Маринка надула губы.
Мяса не было. Пошмонав по сусекам, я отыскал сиротливую банку шпротов. За мясом надо было идти в магазин.
Забренчал телефон. Марина сняла трубку.
– Иди, тебя, – пригласила она. – Папик прорезался.
«Папиком» мы звали Остапа Прохоровича Стаценко.
Одна из несомненных прелестей знаменитости заключается в том, что к тебе начинают тянуться тщеславные богатеи. Для многих нуворишей знакомство с известной личностью является актом приобщения (пусть даже чисто иллюзорным) к прекрасному и благородному, в условиях деловой жизни недоступному. Поэтому «новые русские» и стремятся сойтись на короткой ноге с артистами, писателями, музыкантами и прочими деятелями культуры. Господину Стаценко, вот, повезло на археолога. Меня то есть. Причем археолога прославившегося передачей родному питерскому музею драгоценной реликвии и денег за это не получившего. Вознаграждение витало где-то в кулуарах Гохрана, что делало меня, по мнению Остапа Прохоровича, сущим бессребренником. Общение с таким ангелом бескорыстия возвеличивало его в собственных глазах, при этом он старался казаться благодетелем и периодически угощал меня обедами в хороших ресторанах. Вероятно, считал, что тем самым спасает нищего ученого от голодной смерти. Сейчас его звонок был как нельзя кстати.
– Я пришлю за вами машину, – Остап Прохорович был сама предупредительность.
Это было что-то новенькое. Господин Стаценко приглашал отобедать к себе в апартаменты. Что ждет там истощенного, обделенного жизнью археолога?
– Я завтракать не буду, – сообщил я Маринке, – поберегу аппетит для обеда. Есть еще на свете люди, которые обо мне заботятся.
– Никак твой кормилец к себе призвал, – выпустила коготки Марина. – Меня с собой возьмешь?
– А вот тебя, дорогая, в списках приглашенных не значиц-ца! – не без удовольствия ответствовал я нерадивой супруге.
По голосу Остапа Прохоровича я заподозрил, что сия встреча должна была носить деловой характер. Недаром она планировалась в приватном месте.
– Спасибо, милый, ты как всегда учтив, – надулась Марина.
– Обстоятельства заставляют, – вздохнул я.
Серебристая «Ауди-100» с незаконной мигалкой на крыше в полной мере соответствовала своему пижонистому хозяину. Господин Стаценко промышлял торговлей природными ресурсами, добываемыми на северо-востоке Ленобласти. В частности, лесом и полезными ископаемыми, сопутствующими добыче бокситов. И поскольку работа его была связана с разъездами, основной служебной машиной являлся «Мерседес-500», более приспособленный к колдобинам Мурманского шоссе. «Аудишка» же предназначалась исключительно для внутригородских маршрутов. Молчаливый шофер быстро домчал меня до двухэтажного особняка в Озерках. Охранник в нейлоновом камуфляже распахнул железные ворота и машина плавно закатилась во дворик, отгороженный от окружающих дачных развалюх глухим забором красного кирпича.