Страница:
малодушное бегство решился, ради тебя, сладостная, жизнь свою спасая. Я не
останусь больше в живых, когда ты, дорогая, умерла. Умерла - и это тяжелее
всего - не по общему для всех закону природы и не на тех руках, в чьих
объятиях ты желала бы испустить дух. Увы! Огня добычей ты не стала, такие
светильники, вместо факелов брачных, зажгло для тебя божество. Уничтожена
красота среди людей, и даже останков истинной прелести не осталось- нет тела
мертвого. О, жестокость и невыразимая зависть божества: мне не было дано
обнять ее в последний раз. Даже прощальных, бездыханных поцелуев лишили
меня.
2. В то время как он так говорил, осматривая меч, Кнемон вдруг вырвал
оружие из его рук со словами:
- Что это? Почему ты оплакиваешь живую, Феаген? Жива Хариклия и
невредима. Утешься.
- Для безумных и для детей такие речи, Кнемон! - воскликнул Феаген. -
Ты погубил меня, отняв сладчайшую смерть.
Кнемон клятвенно подтвердил свои слова и рассказал обо всем - о
приказании Фиамида, об убежище, как он сам поместил туда Хариклию, о природе
пещеры, о том, что нет никакой опасности - огонь не проникнет в глубину, так
как его задержат бесчисленные изгибы. С облегчением вздохнул при этом Феаген
и поспешил к острову; в мыслях он уже видел отсутствующую и представлял себе
пещеру брачным чертогом, не зная, что там его ожидают рыдания.
Они быстро поплыли, сами гребя во время переправы, так как их
перевозчик в начале схватки бросился прочь от крика, словно это был знак к
началу состязания в беге. Они отклонялись в сторону от прямого пути, не умея
по неопытности грести согласно, да к тому же дул противный ветер. Свою
неискусность, однако, преодолели они усердием.
3. Сильно вспотев, Феаген и Кнемон с трудом пристали к острову и как
можно скорее побежали к палаткам. Там они находят только пепел, так что
оказалось возможным узнать лишь место, где стояли палатки. Камень - порог,
прикрывавший пещеру, - был ясно виден. Дело в том, что ветер, прямо несшийся
на шалаши, сплетенные из легких болотных тростников, в своем натиске сжег их
на пути и почти обнажил ровную поверхность земли, так как пламя сразу
погасло и получился пепел. Большая часть золы унеслась с вихрем, а то
немногое, что осталось, почти совсем потухло и до того охладилось, что можно
было ходить.
Они взяли обгоревшие факелы, зажгли остатки тростника, открыли вход в
пещеру и стали спускаться, причем впереди шел Кнемон. Они уже несколько
продвинулись, как вдруг Кнемон воскликнул:
- О Зевс, что это? Мы погибли: убита Хариклия!
Он уронил на землю светильник, который потух, потом закрыл руками
глаза, опустился на колени и заплакал.
А Феаген, словно насильно толкаемый, устремился к лежащему телу, крепко
схватился за него и прирос, сжимая его в своих объятиях.
Убедившись, что Феаген весь отдался скорби и погружен в свое несчастье,
боясь, как бы он не причинил себе худа, Кнемон тайно вынимает меч из ножен,
висевших на боку у Феагена, и, оставив его одного, поднимается наверх, чтобы
зажечь факелы.
4. В это время Феаген на трагический лад горестно вопиял:
- О страдание нестерпимое! - восклицал он. - О несчастье, богами
творимое! Какая ненасытная Эринния неистовствует в наших бедствиях, наложив
на нас изгнание из отечества, подвергнув опасностям на морях, опасностям в
вертепах, часто предавая разбойникам, лишив нас всех средств. Одно взамен
всего оставалось, но и это похищено. Мертва Хариклия, чужой рукой убита
любимая; конечно, она защищала свою девственность, для меня берегла себя, и
все же она мертва, радости юности не познавшая, счастья мне не давшая. Но,
сладостная, произнеси последние, привычные слова, сделай усилие, если в тебе
есть хотя бы немного жизни. Увы, ты безмолвна, и этими пророческими и
боговдохновениыми устами владеет молчание, мрак охватил носительницу огня и
хаос - служительницу владык. Не светятся очи, всех красотой ослеплявшие,
очи, которых - я это хорошо знаю - убийца не видел. Увы, как тебя назвать?
Невестою? Но жениха ты не знала. Замужнею? Но брака не испытала. Как же мне
тебя призывать? Как к тебе впредь обращаться? Или называть тебя нежнейшим из
всех имен - Хариклией. Но, Хариклия, будь спокойна, у тебя верный
возлюбленный: вскоре примешь меня. Вот возлияние совершу тебе - свое
собственное заклание - и пролью свою, милую тебе кровь. Заключит нас
нечаянная могила - эта пещера. Можно будет нам не разлучаться, хотя бы после
смерти, раз уж при жизни божество этого не допустило {1}.
5. При этих словах Феаген сделал движение, чтобы вытащить меч. Не найдя
его, он закричал:
- Кнемон, ты погубил меня. Нанес обиду ты и Хариклии, вторично лишив ее
общения с любимым.
Так он говорил, как вдруг из глубины пещеры послышались звуки голоса,
зовущего:
- Феаген!
Нисколько не изумленный, Феаген прислушался:
- Иду, любимая душа, - сказал он. - Очевидно, ты еще носишься по земле,
не вынеся разлуки с таким телом, насильно из него удаленная; а может быть, и
подземные призраки отгоняют тебя, так как ты еще не погребена.
В это мгновение, когда Кнемон появился с зажженными факелами, снова
послышались те же звуки. Кто-то звал: "Феаген!"
- О боги! - вскричал Кнемон. - Разве это не голос Хариклии? Она
спаслась, Феаген, думается мне; из глубины пещеры, оттуда, где, как я хорошо
помню, я оставил ее, доносится до моего слуха голос.
- Перестань, - сказал Феаген, - столько раз ты обманывал меня.
- Да, обманывая тебя, я и сам в свою очередь обманываюсь, если мы с
тобой станем верить, будто это труп - Хариклия, - возразил Кнемон. С этими
словами он повернул мертвую к свету и, взглянув на нее, вскричал:
- О божества, творящие чудеса, предо мною Фисба!
Он отступил назад и, охваченный трепетом, остановился в изумлении.
6. Придя в себя от всего случившегося и возымев добрые надежды, Феаген
стал звать растерявшегося Кнемона и умолял как можно скорее вести его к
Хариклии. Немного времени спустя очнулся и Кнемон и начал опять осматривать
мертвую. Это была действительно Фисба. Он узнал по рукоятке и лежавший рядом
с ней меч, в замешательстве и поспешности оставленный после убийства
Фиамидом возле трупа. Подняв с груди покойницы дощечку, торчавшую из-под
мышки, он попытался разобрать написанное, но Феаген не допустил этого,
настойчиво говоря:
- Сначала добудем любимую, если только и теперь над нами не шутит
какое-нибудь божество, а с письмом можно будет ознакомиться и после.
Кнемон послушался, и они, взяв с собой дощечку и подняв меч, поспешили
к Хариклии. Та на руках и ногах выползла к свету и, подбежав к Феагену,
повисла на его шее.
- Ты со мной, Феаген!
- Ты жива, Хариклия! - много раз повторяли они, и, наконец, совсем
падают на землю, держась друг за друга, безмолвно, - словно они составляли
одно. И чуть было не лишились жизни: избыток радости часто переходит в
скорбь и чрезмерное наслаждение порождает нечаянную печаль.
Так неожиданно спасенные, подвергались они опасности до тех пор, пока
Кнемон, раскопав источник и собрав в горсти рук медленно стекавшую влагу, не
окропил их лиц и частым прикосновением к ноздрям не привел их в чувство.
7. Феаген и Хариклия очнулись лежа, тогда как встретились они иначе;
поднявшись с земли, они оба, а особенно Хариклия, покраснели, увидя Кнемона,
который оказался зрителем всего происшедшего, и начали умолять его отнестись
к ним снисходительно...
4. Одни остались в пещере Феаген и Хариклия, и нагромождение угрожавших
им бедствий они сочли за величайшее благо. Впервые оказавшись наедине друг с
другом, освободившись от всякого, кто мог бы помешать им, беспрепятственно и
всецело предались они объятиям и поцелуям. Позабыв при этом обо всем, долго
сидели они, обнявшись и как бы слившись воедино, вкушая целомудренную и
девственную любовь, проливая друг на друга влажные и горячие слезы,
сочетаясь лишь чистыми поцелуями. Хариклия, когда замечала, что Феаген
чрезмерно увлекался и возгорался желанием, удерживала его напоминаниями о
данной клятве. Он сдерживал себя без труда и повиновался благоразумию. И,
любовью побежденный, над страстью одерживал победу.
Когда же, наконец, вспомнили о том, что им еще предстояло совершить,
они были принуждены прекратить ласки, и Феаген произнес следующие слова:
- О Хариклия, помолимся греческим богам. Да позволят они нам оставаться
вместе и достигнуть того, что поставили мы своею главнейшею целью и из-за
чего все выносим. Непостоянно все человеческое и вечно меняется. Много мы
выстрадали, но и на многое еще надеемся. Предстоит нам отправиться в селение
Хеммис, как мы условились с Кнемоном, и неизвестно, какая участь нас там
постигнет. Огромное и беспредельное, как кажется, расстояние остается нам
еще до желанной страны. Так давай сделаем себе какие-нибудь условные знаки,
по которым мы будем тайно узнавать наше присутствие и, если придется
расстаться, будем искать друг друга. Хорошим напутствием в скитании служит
дружеский уговор, соблюдаемый для узнавания.
5. Одобрила эту мысль Хариклия, и они решили, если будут разлучены,
делать надписи на храмах или на видных изображениях, на гермах
{Четырехугольные каменные столбы с изображением головы Гермеса, покровителя
дорог.} и на камнях, стоящих на перепутьях. Феаген должен был писать:
"Пифиец", а Хариклия: "Пифийка отправилась направо или налево, по
направлению к такому-то городу, селению или народу", а также указывать день
и час. Если же они встретятся, то им достаточно будет лишь увидать друг
друга. Никакое время не в состоянии вытравить из их душ любовные приметы.
Все же Хариклия показала положенный некогда вместе с нею отцовский перстень,
а Феаген - шрам на колене, полученный во время охоты на кабана. И словесные
знаки назначили они себе: для нее - факел, для него же - пальмовая ветвь.
После этого снова обнялись и снова заплакали, так что, казалось, они
творили возлияния слезами и в клятву превращали поцелуи.
Порешив на этом, они вышли из пещеры, не тронув ничего из всех лежавших
там драгоценностей, так как считали оскверненным богатство, добытое
грабежом. Но то, что они сами привезли из Дельфов, разбойники у них не
отняли, и это они стали собирать. Хариклия переоделась и в какую-то сумку
спрятала свои ожерелья, венки и священную одежду, а чтобы скрыть эти вещи,
прикрыла их разными предметами, не имеющими цены. Лук и колчан она поручила
нести Феагену - приятнейшую для него ношу и привычное вооружение
властвующего над ним бога.
Уже они подходили к озеру и собирались войти в челнок, как вдруг
увидали вооруженное полчище, переправляющееся на остров.
6. Обомлев от этого зрелища, долго стояли они в безмолвии, как бы
подавленные судьбою, непрерывно угрожающей им. В конце концов, когда
наступавшие почти пристали к берегу, Хариклия решила убежать и спрятаться в
пещере, чтобы хоть как-нибудь укрыться. Она бросилась бежать, но Феаген
удержал ее, сказав:
- До каких пор будем мы убегать от всюду преследующего нас рока?
Покоримся судьбе и отдадимся грядущему. Мы этим выгадаем в напрасных
скитаниях, в бродячей жизни и в постоянных глумлениях божества. Разве не
видишь, что божество решило к бегству сразу присоединить пиратов и к
бедствиям на море прибавило еще более тяжкие на суше? Только что была битва,
сразу потом разбойники. Еще недавно божество сделало нас пленниками, и вновь
мы оказались покинутыми. Божество предоставило нам избавление и свободное
бегство и вдруг привело тех, кто собирается нас убить. Опять война, - так
подшутило над нами божество, поместив нас словно на сцену и устроив из нашей
жизни представление. Так почему же нам не оборвать это его трагическое
произведение и не отдаться в руки тех, кто собирается покончить с нами? Лишь
бы только, желая закончить действо чем-либо чрезвычайным, божество не заста-
вило нас самих наложить на себя руки!
7. Не со всем сказанным согласилась Хариклия; она говорила, что Феаген
справедливо обвиняет судьбу, но не одобряла решения добровольно отдать себя
в руки врагов.
- Еще не известно, убьют ли они нас, когда возьмут в плен. Ведь не со
столь добрым божеством приходится нам сражаться, чтобы ожидать быстрого
избавления от несчастия. Возможно, что враги решат оставить нам жизнь для
рабства. А разве это не горше смерти - быть отданным проклятым варварам на
позорное и несказанное поругание? Всеми возможными способами мы должны
попытаться избежать этого, почерпнув надежду на удачу из прежних испытаний,
так как мы уже часто выходили невредимыми даже, из более невероятных
положений.
- Пусть будет по-твоему, - сказал Феаген и последовал за нею,
подчиняясь против воли. Но они не успели дойти до пещеры. В то время как они
видели приближавшихся спереди, от них остался скрытым тот отряд, что
высадился сзади, в другом месте острова, и они оказались окруженными со всех
сторон. Пораженные, они остановились. Хариклия подбежала к Феагену, чтобы,
если придется ей умереть, это случилось в его объятиях. Из наступавших
некоторые обнажили оружие для удара. Когда же молодая чета взглянула на них
и окинула своим взором надвигавшихся, у тех смутился дух и опустились
десницы. Даже рука варвара, как кажется, чувствует почтение перед
прекрасным, и миловидное зрелище покоряет и строптивый взор.
8. Схватив их, воины поспешно отправились к начальнику, желая первыми
доставить лучшее из добычи.
И вот Феаген и Хариклия были приведены к военачальнику. Это был Митран,
начальник стражи Ороондата, управляющего Египтом от имени великого царя. Как
явствует из сказанного, побужденный многими подарками со стороны Навсикла
{Навсикл - купец, влюбленный в Фисбу, которую похитили у него разбойники.},
он прибыл на остров в поисках - за Фисбой. Когда же Феаген и Хариклия
подошли ближе, все время призывая богов-спасителей, и Навсикл увидел их, ему
пришло на ум нечто, достойное мелкого торговца. Он вскочил и побежал, громко
воскликнув:
- Вот она, та Фисба, которую похитили у меня проклятые разбойники. Но я
вновь получаю ее от тебя, Митран, и от богов.
Схватив Хариклию, он сделал вид, будто чрезмерно радуется, и, тайно
обратившись к ней на греческом языке, чтобы присутствующие не заметили,
велел ей, если она желает спастись, согласиться, что она действительно
Фисба. И хитрость эта удалась, так как Хариклия, услышав греческий язык, ре-
шила, что достигнет через этого человека какой-нибудь пользы для них, и
стала действовать с ним заодно. А когда Митран спросил, как ее зовут, она
назвала себя Фисбой.
Тогда Навсикл подбежал к Митрану, покрыл его голову поцелуями и,
удивляясь судьбе, начал превозносить варвара, уверяя, что он и прежде всегда
имел успех в военных действиях и что этот поход тоже совершил удачно.
Митран, польщенный похвалами и введенный в заблуждение именем Фисбы,
поверил, что дело обстоит именно так. Он был поражен красотою девушки, так
как и сквозь бедную одежду сияла она, как луннцй свет сквозь тучу.
Легковерный ум его был опутан тонким обманом. Пропустив срок изменить свое
решение, он сказал:
- Так бери же ее, если она твоя, и уведи с собою.
С этими словами он вручил ее Навсиклу. Но по взгляду Митрана,
непрестанно обращенному на Хариклию, было видно, что против воли и лишь
из-за того, что получил уже награду вперед, уступает девушку.
- Зато этот, кто бы он ни был, - сказал Митран, указывая на Феагена, -
будет нашей добычей и последует за нами под стражею, чтобы быть посланным в
Вавилон. Он достоин того, чтобы прислуживать при царском столе.
9. После этих слов они переправились через озеро и разошлись в разные
стороны. Навсикл, взяв с собою Хариклию, направился в Хеммис, Митран же
двинулся по направлению к другим подвластным ему селениям и, не откладывая
дела, тотчас же отослал к Ороондату, находившемуся в Мемфисе, Феагена вместе
с грамотою следующего содержания:
"Ороондату сатрапу - Митран, начальник стражи.
Взяв в плен какого-то греческого юношу, слишком прекрасного, чтобы
оставаться в моем владении, и достойного предстать перед очами
божественного, величайшего царя и служить одному лишь ему, посылаю его тебе
и этим уступаю тебе честь преподнести нашему общему владыке столь великий и
прекрасный подарок, какого царский двор никогда ранее не видывал и более не
увидит".
[Получив Хариклию, купец Навсикл возвращается домой. Старец Каласирид,
разлученный во время нападения разбойников с Феагеном и Хариклией, спасается
и находит себе приют в доме Навсикла. Таким образом Хариклия, привезенная
Навсиклом в его дом, неожиданно встречается, к великой своей радости, с
Каласиридом. Оба - и старик и девушка - решили искать Феагена, которого, как
они слышали, отправили в качестве пленника в Мемфис.]
11. Хариклия же и Каласирид впервые нарядились в нищенские одеяния,
превратив себя в бедняков при помощи приготовленных заранее лохмотьев. Затем
Хариклия обезобразила свое лицо, натерев его сажей, запачкала его, вымазала
грязью и, спустив неопрятный край головного платка на один глаз, прикрыла
его до неузнаваемости. Она подвесила себе под мышкою сумку, по виду для
собирания крох и ломтей, в действительности же предназначенную для сокрытия
священной дельфийской одежды и венков, а также найденных с нею материнских
драгоценностей и отличительных знаков. А Каласирид, обернув колчан Хариклии
потертыми овечьими шкурами, словно какую-то другую ношу, повесил его себе
поперек плеч. Он освободил лук от тетивы, и, когда тот, тотчас же
разогнувшись, стал совершенно прямым, Каласирид сделал его посохом в. своих
руках. Сильно опирался он на него всею тяжестью, и когда замечал встречных,
то нарочно сгибался более, чем принуждала его старость, и волочил одну ногу.
Иногда Хариклия вела его за руку.
12. Когда они вошли в свою роль, они сами, подшучивая друг над другом,
вдоволь посмеялись над своим обличьем, затем обратились к настигнувшему их
божеству, прося его удовольствоваться тяготеющим до сих пор над ними
несчастьем и положить ему конец.
[В Мемфисе старец Каласирид встречается со своими сыновьями, один из которых
Фиамид, предводитель шайки разбойников, взявших в плен Феагена и Хариклию.
Последняя находит в Мемфисе Феагена.]
7. ...Хариклия следовала по пятам за Каласиридом и издали узнала
Феагена (ведь взор влюбленных зорко узнает - порою достаточно одного лишь
движения или какой-нибудь черточки, будь то даже издалека или сзади, чтобы
создать представление сходства), и вот она, словно ужаленная его видом, как
безумная, кидается к нему. Обняв его шею, она крепко прижалась к нему,
повисла на нем и целовала его с горестным плачем.
Феаген, как этого и следовало ожидать, видя грязное и нарочно сделанное
безобразным лицо, потертую и порванную одежду, стал отталкивать ее и
отстранять, как какую-то нищую, поистине бродяжку. Она все не отпускала его.
Тогда он даже ударил ее по щеке, так как она надоела ему и мешала видеть,
что творится с Каласиридом.
Хариклия сказала тихо ему: "О пифиец! И факела ты не помнишь?"
Тогда Феаген, пораженный ее словами, как стрелой, признал в факеле
условный для них знак, посмотрел на нее и, озаренный взором очей Хариклии,
как лучами, проходящими сквозь облака, обнял ее, заключая в свои объятия.
[На пути любовников снова встает препятствие: царица Мемфиса Арсака
влюбляется в Феагена и хочет разлучить его с Хариклией. Для этого она
посылает свою служанку Кибелу к Феагену и приглашает его во дворец. Старуха
Кибела говорит юноше о любви к нему царицы и рисует перед ним перспективы
богатой жизни, если он станет любовником Арсаки.]
14. Чуть только ушла Кибела, как уединение внушило Феагену и Хариклии
плач и воспоминание о случившемся. Они принялись горевать почти что одними и
теми же словами и мыслями.
Он говорил: "Что за судьба опять постигла нас!"
Она непрерывно стонала: "О Феаген!" - а он: "О Хариклия!"
Она же: "С чем-то придется нам встретиться?"
При каждом слове они целовались, плакали и опять целовались. Наконец,
вспомнив о Каласириде, они обратили свой плач в скорбь по нем. Более
горевала Хариклия, так как в течение более долгого времени она видела от
него заботы и уход.
С этими словами Хариклия вырвала как можно больше волос. Феаген ее
удерживал, умоляюще схватывал ее руки, но она продолжала в трагическом
слоге:
- К чему мне еще жить? Какого ожидать упования? Руководитель на
чужбине, посох в скитании, вождь в пути на родину, родителей узнавание, в
несчастиях утешение, трудностей облегчение и разрешение, якорь всего нашего
положения, Каласирид погиб, оставив нас, несчастную чету, как бы слепцами,
действующими на чужбине. Всякое путешествие, всякое мореплавание пресечено
нашим незнанием. Ушел почтенный и ласковый ум, мудрый и поистине святой.
Благодеяний, оказываемых нам, не довел он до конца.
15. Так и в таком роде жалостно сетовала Хариклия. Феаген то увеличивал
ее плач своим собственным, то, щадя Хариклию, подавлял его.
[Арсака, не добившись любви Феагена, приказывает бросить его в тюрьму. В
Хариклию влюбляется сын постельницы Арсаки, Ахэмен, и хочет взять ее в
жены. Арсака рада скорее избавиться от соперницы, но любовники стойко
переносят все страдания и не допускают даже и мысли о возможности изменить
друг другу.]
6. Призвав главного евнуха, Арсака приказала, что было решено. Тот,
страдая обычной болезнью евнухов - ревностью, уже давно враждебно относился
к Феагену из-за всего, что видел и подозревал: сейчас же он заковал его в
железные узы и стал мучить голодом и оскорблениями, заперев в темной тюрьме.
Феаген знал, в чем дело, но сделал вид, будто хочет узнать, за что его
мучат, однако евнух не давал никакого ответа, но со дня на день затягивал
пытки, муча Феагена более, чем это желала и поручила Арсака. Доступ к
Феагену был закрыт для всех, кроме Кибелы: так было приказано. Она же
приходила часто, делала вид, что тайком приносит ему пищу из жалости,
вызванной близким знакомством, на самом же деле она хотела узнать, как он
теперь настроен, поддался ли пыткам, не смягчился ли. Но Феаген был тогда
еще более мужествен и еще более давал отпор всем покушениям: тело его
страдало, но душевное целомудрие возрастало. Гордой радостью наполняла его
превратность судьбы, до сих пор возвышавшая лишь скорбь, но теперь
позволившая ему, наконец, обнаружить свою верную любовь к Хариклии. Лишь бы
только Хариклия узнала об этом, для него это было бы величайшим благом. Так
постоянно призывал он Хариклию, свой светлый луч, свою душу.
[Хариклию же Арсака и Кибела решили отравить, но по счастливой случайности
кубок с ядом выпила не Хариклия, а сама Кибела. Тогда Хариклию обвиняют в
отравлении старухи и судят.]
9. А вельмож персидских, имевших право решать общественные дела, судить
и приговаривать к наказанию, Арсака через посланного пригласила собраться
завтра на суд.
Наутро они пришли, сели, и Арсака приступила к обвинению Хариклии в
отравлении. Изложение положения вещей она нередко прерывала слезами о своей
погибшей кормилице, столь для нее ценной, столь преданной. Самих судей она
брала в свидетели того, как она приютила эту чужестранку, оказывала ей
всяческое расположение, и вот чем та отплатила. Словом, Арсака оказалась
самой суровой обвинительницей.
А Хариклия, совсем не защищаясь, признавалась в возводимом на нее
преступлении и подтвердила, что она дала яд, прибавив, что и Арсаку она с
радостью бы погубила, если бы ее не задержали до того. Кроме того, Хариклия
стала прямо-таки поносить Арсаку, чем всячески вызывала судей вынести более
строгий приговор.
Ведь ночью в тюрьме Хариклия все, что с ней случилось, Феагену
рассказала, сама от него все узнала и обещала, если понадобится, принять
смерть, какую бы ей ни назначили, лишь бы только положить конец
существованию несчастному, скитанию напрасному, року безжалостному. Они
простились навсегда, - так им казалось. А положенное вместе с нею при
рождении ожерелье, которое она всегда старательно скрывала, в этот раз
Хариклия повязала под одеждой на чреве, словно некое надгробное приношение
сама для себя сберегла.
Вот почему она призналась во всем, в чем ее обвиняли и что ей грозило
смертью, и даже присочинила то, в чем ее и не обвиняли.
При таком положении дела судьи тотчас же едва не назначили ей самой
суровой персидской казни, но, тронутые ее видом, молодостью и неотразимой
прелестью цветущего возраста, присудили ее к казни на костре.
И вот сейчас же ее схватили палачи и вывели недалеко за городскую
стену. Глашатай несколько раз возгласил, что ее за отравительство ведут на
костер. Много разного люда последовало за нею из города: одни сами видели,
как ее повели, другие, лишь только слух пронесся по столице, поспешили на
зрелище.
Прибыла и Арсака, чтобы с городской стены самой видеть все. Для нее
было бы ужасно не насытить своих очей зрелищем казни Хариклии.
Палачи воздвигли огромный костер, подожгли его, и он ярко запылал.
Хариклия попросила стражу дать ей еще одно мгновение, сказав, что она сама
добровольно взойдет на костер, и вдруг простерла руки к небу, где солнце
метало свои лучи.
- Гелиос, - воскликнула она, - ты, земля, и вы, божества надземные и
останусь больше в живых, когда ты, дорогая, умерла. Умерла - и это тяжелее
всего - не по общему для всех закону природы и не на тех руках, в чьих
объятиях ты желала бы испустить дух. Увы! Огня добычей ты не стала, такие
светильники, вместо факелов брачных, зажгло для тебя божество. Уничтожена
красота среди людей, и даже останков истинной прелести не осталось- нет тела
мертвого. О, жестокость и невыразимая зависть божества: мне не было дано
обнять ее в последний раз. Даже прощальных, бездыханных поцелуев лишили
меня.
2. В то время как он так говорил, осматривая меч, Кнемон вдруг вырвал
оружие из его рук со словами:
- Что это? Почему ты оплакиваешь живую, Феаген? Жива Хариклия и
невредима. Утешься.
- Для безумных и для детей такие речи, Кнемон! - воскликнул Феаген. -
Ты погубил меня, отняв сладчайшую смерть.
Кнемон клятвенно подтвердил свои слова и рассказал обо всем - о
приказании Фиамида, об убежище, как он сам поместил туда Хариклию, о природе
пещеры, о том, что нет никакой опасности - огонь не проникнет в глубину, так
как его задержат бесчисленные изгибы. С облегчением вздохнул при этом Феаген
и поспешил к острову; в мыслях он уже видел отсутствующую и представлял себе
пещеру брачным чертогом, не зная, что там его ожидают рыдания.
Они быстро поплыли, сами гребя во время переправы, так как их
перевозчик в начале схватки бросился прочь от крика, словно это был знак к
началу состязания в беге. Они отклонялись в сторону от прямого пути, не умея
по неопытности грести согласно, да к тому же дул противный ветер. Свою
неискусность, однако, преодолели они усердием.
3. Сильно вспотев, Феаген и Кнемон с трудом пристали к острову и как
можно скорее побежали к палаткам. Там они находят только пепел, так что
оказалось возможным узнать лишь место, где стояли палатки. Камень - порог,
прикрывавший пещеру, - был ясно виден. Дело в том, что ветер, прямо несшийся
на шалаши, сплетенные из легких болотных тростников, в своем натиске сжег их
на пути и почти обнажил ровную поверхность земли, так как пламя сразу
погасло и получился пепел. Большая часть золы унеслась с вихрем, а то
немногое, что осталось, почти совсем потухло и до того охладилось, что можно
было ходить.
Они взяли обгоревшие факелы, зажгли остатки тростника, открыли вход в
пещеру и стали спускаться, причем впереди шел Кнемон. Они уже несколько
продвинулись, как вдруг Кнемон воскликнул:
- О Зевс, что это? Мы погибли: убита Хариклия!
Он уронил на землю светильник, который потух, потом закрыл руками
глаза, опустился на колени и заплакал.
А Феаген, словно насильно толкаемый, устремился к лежащему телу, крепко
схватился за него и прирос, сжимая его в своих объятиях.
Убедившись, что Феаген весь отдался скорби и погружен в свое несчастье,
боясь, как бы он не причинил себе худа, Кнемон тайно вынимает меч из ножен,
висевших на боку у Феагена, и, оставив его одного, поднимается наверх, чтобы
зажечь факелы.
4. В это время Феаген на трагический лад горестно вопиял:
- О страдание нестерпимое! - восклицал он. - О несчастье, богами
творимое! Какая ненасытная Эринния неистовствует в наших бедствиях, наложив
на нас изгнание из отечества, подвергнув опасностям на морях, опасностям в
вертепах, часто предавая разбойникам, лишив нас всех средств. Одно взамен
всего оставалось, но и это похищено. Мертва Хариклия, чужой рукой убита
любимая; конечно, она защищала свою девственность, для меня берегла себя, и
все же она мертва, радости юности не познавшая, счастья мне не давшая. Но,
сладостная, произнеси последние, привычные слова, сделай усилие, если в тебе
есть хотя бы немного жизни. Увы, ты безмолвна, и этими пророческими и
боговдохновениыми устами владеет молчание, мрак охватил носительницу огня и
хаос - служительницу владык. Не светятся очи, всех красотой ослеплявшие,
очи, которых - я это хорошо знаю - убийца не видел. Увы, как тебя назвать?
Невестою? Но жениха ты не знала. Замужнею? Но брака не испытала. Как же мне
тебя призывать? Как к тебе впредь обращаться? Или называть тебя нежнейшим из
всех имен - Хариклией. Но, Хариклия, будь спокойна, у тебя верный
возлюбленный: вскоре примешь меня. Вот возлияние совершу тебе - свое
собственное заклание - и пролью свою, милую тебе кровь. Заключит нас
нечаянная могила - эта пещера. Можно будет нам не разлучаться, хотя бы после
смерти, раз уж при жизни божество этого не допустило {1}.
5. При этих словах Феаген сделал движение, чтобы вытащить меч. Не найдя
его, он закричал:
- Кнемон, ты погубил меня. Нанес обиду ты и Хариклии, вторично лишив ее
общения с любимым.
Так он говорил, как вдруг из глубины пещеры послышались звуки голоса,
зовущего:
- Феаген!
Нисколько не изумленный, Феаген прислушался:
- Иду, любимая душа, - сказал он. - Очевидно, ты еще носишься по земле,
не вынеся разлуки с таким телом, насильно из него удаленная; а может быть, и
подземные призраки отгоняют тебя, так как ты еще не погребена.
В это мгновение, когда Кнемон появился с зажженными факелами, снова
послышались те же звуки. Кто-то звал: "Феаген!"
- О боги! - вскричал Кнемон. - Разве это не голос Хариклии? Она
спаслась, Феаген, думается мне; из глубины пещеры, оттуда, где, как я хорошо
помню, я оставил ее, доносится до моего слуха голос.
- Перестань, - сказал Феаген, - столько раз ты обманывал меня.
- Да, обманывая тебя, я и сам в свою очередь обманываюсь, если мы с
тобой станем верить, будто это труп - Хариклия, - возразил Кнемон. С этими
словами он повернул мертвую к свету и, взглянув на нее, вскричал:
- О божества, творящие чудеса, предо мною Фисба!
Он отступил назад и, охваченный трепетом, остановился в изумлении.
6. Придя в себя от всего случившегося и возымев добрые надежды, Феаген
стал звать растерявшегося Кнемона и умолял как можно скорее вести его к
Хариклии. Немного времени спустя очнулся и Кнемон и начал опять осматривать
мертвую. Это была действительно Фисба. Он узнал по рукоятке и лежавший рядом
с ней меч, в замешательстве и поспешности оставленный после убийства
Фиамидом возле трупа. Подняв с груди покойницы дощечку, торчавшую из-под
мышки, он попытался разобрать написанное, но Феаген не допустил этого,
настойчиво говоря:
- Сначала добудем любимую, если только и теперь над нами не шутит
какое-нибудь божество, а с письмом можно будет ознакомиться и после.
Кнемон послушался, и они, взяв с собой дощечку и подняв меч, поспешили
к Хариклии. Та на руках и ногах выползла к свету и, подбежав к Феагену,
повисла на его шее.
- Ты со мной, Феаген!
- Ты жива, Хариклия! - много раз повторяли они, и, наконец, совсем
падают на землю, держась друг за друга, безмолвно, - словно они составляли
одно. И чуть было не лишились жизни: избыток радости часто переходит в
скорбь и чрезмерное наслаждение порождает нечаянную печаль.
Так неожиданно спасенные, подвергались они опасности до тех пор, пока
Кнемон, раскопав источник и собрав в горсти рук медленно стекавшую влагу, не
окропил их лиц и частым прикосновением к ноздрям не привел их в чувство.
7. Феаген и Хариклия очнулись лежа, тогда как встретились они иначе;
поднявшись с земли, они оба, а особенно Хариклия, покраснели, увидя Кнемона,
который оказался зрителем всего происшедшего, и начали умолять его отнестись
к ним снисходительно...
4. Одни остались в пещере Феаген и Хариклия, и нагромождение угрожавших
им бедствий они сочли за величайшее благо. Впервые оказавшись наедине друг с
другом, освободившись от всякого, кто мог бы помешать им, беспрепятственно и
всецело предались они объятиям и поцелуям. Позабыв при этом обо всем, долго
сидели они, обнявшись и как бы слившись воедино, вкушая целомудренную и
девственную любовь, проливая друг на друга влажные и горячие слезы,
сочетаясь лишь чистыми поцелуями. Хариклия, когда замечала, что Феаген
чрезмерно увлекался и возгорался желанием, удерживала его напоминаниями о
данной клятве. Он сдерживал себя без труда и повиновался благоразумию. И,
любовью побежденный, над страстью одерживал победу.
Когда же, наконец, вспомнили о том, что им еще предстояло совершить,
они были принуждены прекратить ласки, и Феаген произнес следующие слова:
- О Хариклия, помолимся греческим богам. Да позволят они нам оставаться
вместе и достигнуть того, что поставили мы своею главнейшею целью и из-за
чего все выносим. Непостоянно все человеческое и вечно меняется. Много мы
выстрадали, но и на многое еще надеемся. Предстоит нам отправиться в селение
Хеммис, как мы условились с Кнемоном, и неизвестно, какая участь нас там
постигнет. Огромное и беспредельное, как кажется, расстояние остается нам
еще до желанной страны. Так давай сделаем себе какие-нибудь условные знаки,
по которым мы будем тайно узнавать наше присутствие и, если придется
расстаться, будем искать друг друга. Хорошим напутствием в скитании служит
дружеский уговор, соблюдаемый для узнавания.
5. Одобрила эту мысль Хариклия, и они решили, если будут разлучены,
делать надписи на храмах или на видных изображениях, на гермах
{Четырехугольные каменные столбы с изображением головы Гермеса, покровителя
дорог.} и на камнях, стоящих на перепутьях. Феаген должен был писать:
"Пифиец", а Хариклия: "Пифийка отправилась направо или налево, по
направлению к такому-то городу, селению или народу", а также указывать день
и час. Если же они встретятся, то им достаточно будет лишь увидать друг
друга. Никакое время не в состоянии вытравить из их душ любовные приметы.
Все же Хариклия показала положенный некогда вместе с нею отцовский перстень,
а Феаген - шрам на колене, полученный во время охоты на кабана. И словесные
знаки назначили они себе: для нее - факел, для него же - пальмовая ветвь.
После этого снова обнялись и снова заплакали, так что, казалось, они
творили возлияния слезами и в клятву превращали поцелуи.
Порешив на этом, они вышли из пещеры, не тронув ничего из всех лежавших
там драгоценностей, так как считали оскверненным богатство, добытое
грабежом. Но то, что они сами привезли из Дельфов, разбойники у них не
отняли, и это они стали собирать. Хариклия переоделась и в какую-то сумку
спрятала свои ожерелья, венки и священную одежду, а чтобы скрыть эти вещи,
прикрыла их разными предметами, не имеющими цены. Лук и колчан она поручила
нести Феагену - приятнейшую для него ношу и привычное вооружение
властвующего над ним бога.
Уже они подходили к озеру и собирались войти в челнок, как вдруг
увидали вооруженное полчище, переправляющееся на остров.
6. Обомлев от этого зрелища, долго стояли они в безмолвии, как бы
подавленные судьбою, непрерывно угрожающей им. В конце концов, когда
наступавшие почти пристали к берегу, Хариклия решила убежать и спрятаться в
пещере, чтобы хоть как-нибудь укрыться. Она бросилась бежать, но Феаген
удержал ее, сказав:
- До каких пор будем мы убегать от всюду преследующего нас рока?
Покоримся судьбе и отдадимся грядущему. Мы этим выгадаем в напрасных
скитаниях, в бродячей жизни и в постоянных глумлениях божества. Разве не
видишь, что божество решило к бегству сразу присоединить пиратов и к
бедствиям на море прибавило еще более тяжкие на суше? Только что была битва,
сразу потом разбойники. Еще недавно божество сделало нас пленниками, и вновь
мы оказались покинутыми. Божество предоставило нам избавление и свободное
бегство и вдруг привело тех, кто собирается нас убить. Опять война, - так
подшутило над нами божество, поместив нас словно на сцену и устроив из нашей
жизни представление. Так почему же нам не оборвать это его трагическое
произведение и не отдаться в руки тех, кто собирается покончить с нами? Лишь
бы только, желая закончить действо чем-либо чрезвычайным, божество не заста-
вило нас самих наложить на себя руки!
7. Не со всем сказанным согласилась Хариклия; она говорила, что Феаген
справедливо обвиняет судьбу, но не одобряла решения добровольно отдать себя
в руки врагов.
- Еще не известно, убьют ли они нас, когда возьмут в плен. Ведь не со
столь добрым божеством приходится нам сражаться, чтобы ожидать быстрого
избавления от несчастия. Возможно, что враги решат оставить нам жизнь для
рабства. А разве это не горше смерти - быть отданным проклятым варварам на
позорное и несказанное поругание? Всеми возможными способами мы должны
попытаться избежать этого, почерпнув надежду на удачу из прежних испытаний,
так как мы уже часто выходили невредимыми даже, из более невероятных
положений.
- Пусть будет по-твоему, - сказал Феаген и последовал за нею,
подчиняясь против воли. Но они не успели дойти до пещеры. В то время как они
видели приближавшихся спереди, от них остался скрытым тот отряд, что
высадился сзади, в другом месте острова, и они оказались окруженными со всех
сторон. Пораженные, они остановились. Хариклия подбежала к Феагену, чтобы,
если придется ей умереть, это случилось в его объятиях. Из наступавших
некоторые обнажили оружие для удара. Когда же молодая чета взглянула на них
и окинула своим взором надвигавшихся, у тех смутился дух и опустились
десницы. Даже рука варвара, как кажется, чувствует почтение перед
прекрасным, и миловидное зрелище покоряет и строптивый взор.
8. Схватив их, воины поспешно отправились к начальнику, желая первыми
доставить лучшее из добычи.
И вот Феаген и Хариклия были приведены к военачальнику. Это был Митран,
начальник стражи Ороондата, управляющего Египтом от имени великого царя. Как
явствует из сказанного, побужденный многими подарками со стороны Навсикла
{Навсикл - купец, влюбленный в Фисбу, которую похитили у него разбойники.},
он прибыл на остров в поисках - за Фисбой. Когда же Феаген и Хариклия
подошли ближе, все время призывая богов-спасителей, и Навсикл увидел их, ему
пришло на ум нечто, достойное мелкого торговца. Он вскочил и побежал, громко
воскликнув:
- Вот она, та Фисба, которую похитили у меня проклятые разбойники. Но я
вновь получаю ее от тебя, Митран, и от богов.
Схватив Хариклию, он сделал вид, будто чрезмерно радуется, и, тайно
обратившись к ней на греческом языке, чтобы присутствующие не заметили,
велел ей, если она желает спастись, согласиться, что она действительно
Фисба. И хитрость эта удалась, так как Хариклия, услышав греческий язык, ре-
шила, что достигнет через этого человека какой-нибудь пользы для них, и
стала действовать с ним заодно. А когда Митран спросил, как ее зовут, она
назвала себя Фисбой.
Тогда Навсикл подбежал к Митрану, покрыл его голову поцелуями и,
удивляясь судьбе, начал превозносить варвара, уверяя, что он и прежде всегда
имел успех в военных действиях и что этот поход тоже совершил удачно.
Митран, польщенный похвалами и введенный в заблуждение именем Фисбы,
поверил, что дело обстоит именно так. Он был поражен красотою девушки, так
как и сквозь бедную одежду сияла она, как луннцй свет сквозь тучу.
Легковерный ум его был опутан тонким обманом. Пропустив срок изменить свое
решение, он сказал:
- Так бери же ее, если она твоя, и уведи с собою.
С этими словами он вручил ее Навсиклу. Но по взгляду Митрана,
непрестанно обращенному на Хариклию, было видно, что против воли и лишь
из-за того, что получил уже награду вперед, уступает девушку.
- Зато этот, кто бы он ни был, - сказал Митран, указывая на Феагена, -
будет нашей добычей и последует за нами под стражею, чтобы быть посланным в
Вавилон. Он достоин того, чтобы прислуживать при царском столе.
9. После этих слов они переправились через озеро и разошлись в разные
стороны. Навсикл, взяв с собою Хариклию, направился в Хеммис, Митран же
двинулся по направлению к другим подвластным ему селениям и, не откладывая
дела, тотчас же отослал к Ороондату, находившемуся в Мемфисе, Феагена вместе
с грамотою следующего содержания:
"Ороондату сатрапу - Митран, начальник стражи.
Взяв в плен какого-то греческого юношу, слишком прекрасного, чтобы
оставаться в моем владении, и достойного предстать перед очами
божественного, величайшего царя и служить одному лишь ему, посылаю его тебе
и этим уступаю тебе честь преподнести нашему общему владыке столь великий и
прекрасный подарок, какого царский двор никогда ранее не видывал и более не
увидит".
[Получив Хариклию, купец Навсикл возвращается домой. Старец Каласирид,
разлученный во время нападения разбойников с Феагеном и Хариклией, спасается
и находит себе приют в доме Навсикла. Таким образом Хариклия, привезенная
Навсиклом в его дом, неожиданно встречается, к великой своей радости, с
Каласиридом. Оба - и старик и девушка - решили искать Феагена, которого, как
они слышали, отправили в качестве пленника в Мемфис.]
11. Хариклия же и Каласирид впервые нарядились в нищенские одеяния,
превратив себя в бедняков при помощи приготовленных заранее лохмотьев. Затем
Хариклия обезобразила свое лицо, натерев его сажей, запачкала его, вымазала
грязью и, спустив неопрятный край головного платка на один глаз, прикрыла
его до неузнаваемости. Она подвесила себе под мышкою сумку, по виду для
собирания крох и ломтей, в действительности же предназначенную для сокрытия
священной дельфийской одежды и венков, а также найденных с нею материнских
драгоценностей и отличительных знаков. А Каласирид, обернув колчан Хариклии
потертыми овечьими шкурами, словно какую-то другую ношу, повесил его себе
поперек плеч. Он освободил лук от тетивы, и, когда тот, тотчас же
разогнувшись, стал совершенно прямым, Каласирид сделал его посохом в. своих
руках. Сильно опирался он на него всею тяжестью, и когда замечал встречных,
то нарочно сгибался более, чем принуждала его старость, и волочил одну ногу.
Иногда Хариклия вела его за руку.
12. Когда они вошли в свою роль, они сами, подшучивая друг над другом,
вдоволь посмеялись над своим обличьем, затем обратились к настигнувшему их
божеству, прося его удовольствоваться тяготеющим до сих пор над ними
несчастьем и положить ему конец.
[В Мемфисе старец Каласирид встречается со своими сыновьями, один из которых
Фиамид, предводитель шайки разбойников, взявших в плен Феагена и Хариклию.
Последняя находит в Мемфисе Феагена.]
7. ...Хариклия следовала по пятам за Каласиридом и издали узнала
Феагена (ведь взор влюбленных зорко узнает - порою достаточно одного лишь
движения или какой-нибудь черточки, будь то даже издалека или сзади, чтобы
создать представление сходства), и вот она, словно ужаленная его видом, как
безумная, кидается к нему. Обняв его шею, она крепко прижалась к нему,
повисла на нем и целовала его с горестным плачем.
Феаген, как этого и следовало ожидать, видя грязное и нарочно сделанное
безобразным лицо, потертую и порванную одежду, стал отталкивать ее и
отстранять, как какую-то нищую, поистине бродяжку. Она все не отпускала его.
Тогда он даже ударил ее по щеке, так как она надоела ему и мешала видеть,
что творится с Каласиридом.
Хариклия сказала тихо ему: "О пифиец! И факела ты не помнишь?"
Тогда Феаген, пораженный ее словами, как стрелой, признал в факеле
условный для них знак, посмотрел на нее и, озаренный взором очей Хариклии,
как лучами, проходящими сквозь облака, обнял ее, заключая в свои объятия.
[На пути любовников снова встает препятствие: царица Мемфиса Арсака
влюбляется в Феагена и хочет разлучить его с Хариклией. Для этого она
посылает свою служанку Кибелу к Феагену и приглашает его во дворец. Старуха
Кибела говорит юноше о любви к нему царицы и рисует перед ним перспективы
богатой жизни, если он станет любовником Арсаки.]
14. Чуть только ушла Кибела, как уединение внушило Феагену и Хариклии
плач и воспоминание о случившемся. Они принялись горевать почти что одними и
теми же словами и мыслями.
Он говорил: "Что за судьба опять постигла нас!"
Она непрерывно стонала: "О Феаген!" - а он: "О Хариклия!"
Она же: "С чем-то придется нам встретиться?"
При каждом слове они целовались, плакали и опять целовались. Наконец,
вспомнив о Каласириде, они обратили свой плач в скорбь по нем. Более
горевала Хариклия, так как в течение более долгого времени она видела от
него заботы и уход.
С этими словами Хариклия вырвала как можно больше волос. Феаген ее
удерживал, умоляюще схватывал ее руки, но она продолжала в трагическом
слоге:
- К чему мне еще жить? Какого ожидать упования? Руководитель на
чужбине, посох в скитании, вождь в пути на родину, родителей узнавание, в
несчастиях утешение, трудностей облегчение и разрешение, якорь всего нашего
положения, Каласирид погиб, оставив нас, несчастную чету, как бы слепцами,
действующими на чужбине. Всякое путешествие, всякое мореплавание пресечено
нашим незнанием. Ушел почтенный и ласковый ум, мудрый и поистине святой.
Благодеяний, оказываемых нам, не довел он до конца.
15. Так и в таком роде жалостно сетовала Хариклия. Феаген то увеличивал
ее плач своим собственным, то, щадя Хариклию, подавлял его.
[Арсака, не добившись любви Феагена, приказывает бросить его в тюрьму. В
Хариклию влюбляется сын постельницы Арсаки, Ахэмен, и хочет взять ее в
жены. Арсака рада скорее избавиться от соперницы, но любовники стойко
переносят все страдания и не допускают даже и мысли о возможности изменить
друг другу.]
6. Призвав главного евнуха, Арсака приказала, что было решено. Тот,
страдая обычной болезнью евнухов - ревностью, уже давно враждебно относился
к Феагену из-за всего, что видел и подозревал: сейчас же он заковал его в
железные узы и стал мучить голодом и оскорблениями, заперев в темной тюрьме.
Феаген знал, в чем дело, но сделал вид, будто хочет узнать, за что его
мучат, однако евнух не давал никакого ответа, но со дня на день затягивал
пытки, муча Феагена более, чем это желала и поручила Арсака. Доступ к
Феагену был закрыт для всех, кроме Кибелы: так было приказано. Она же
приходила часто, делала вид, что тайком приносит ему пищу из жалости,
вызванной близким знакомством, на самом же деле она хотела узнать, как он
теперь настроен, поддался ли пыткам, не смягчился ли. Но Феаген был тогда
еще более мужествен и еще более давал отпор всем покушениям: тело его
страдало, но душевное целомудрие возрастало. Гордой радостью наполняла его
превратность судьбы, до сих пор возвышавшая лишь скорбь, но теперь
позволившая ему, наконец, обнаружить свою верную любовь к Хариклии. Лишь бы
только Хариклия узнала об этом, для него это было бы величайшим благом. Так
постоянно призывал он Хариклию, свой светлый луч, свою душу.
[Хариклию же Арсака и Кибела решили отравить, но по счастливой случайности
кубок с ядом выпила не Хариклия, а сама Кибела. Тогда Хариклию обвиняют в
отравлении старухи и судят.]
9. А вельмож персидских, имевших право решать общественные дела, судить
и приговаривать к наказанию, Арсака через посланного пригласила собраться
завтра на суд.
Наутро они пришли, сели, и Арсака приступила к обвинению Хариклии в
отравлении. Изложение положения вещей она нередко прерывала слезами о своей
погибшей кормилице, столь для нее ценной, столь преданной. Самих судей она
брала в свидетели того, как она приютила эту чужестранку, оказывала ей
всяческое расположение, и вот чем та отплатила. Словом, Арсака оказалась
самой суровой обвинительницей.
А Хариклия, совсем не защищаясь, признавалась в возводимом на нее
преступлении и подтвердила, что она дала яд, прибавив, что и Арсаку она с
радостью бы погубила, если бы ее не задержали до того. Кроме того, Хариклия
стала прямо-таки поносить Арсаку, чем всячески вызывала судей вынести более
строгий приговор.
Ведь ночью в тюрьме Хариклия все, что с ней случилось, Феагену
рассказала, сама от него все узнала и обещала, если понадобится, принять
смерть, какую бы ей ни назначили, лишь бы только положить конец
существованию несчастному, скитанию напрасному, року безжалостному. Они
простились навсегда, - так им казалось. А положенное вместе с нею при
рождении ожерелье, которое она всегда старательно скрывала, в этот раз
Хариклия повязала под одеждой на чреве, словно некое надгробное приношение
сама для себя сберегла.
Вот почему она призналась во всем, в чем ее обвиняли и что ей грозило
смертью, и даже присочинила то, в чем ее и не обвиняли.
При таком положении дела судьи тотчас же едва не назначили ей самой
суровой персидской казни, но, тронутые ее видом, молодостью и неотразимой
прелестью цветущего возраста, присудили ее к казни на костре.
И вот сейчас же ее схватили палачи и вывели недалеко за городскую
стену. Глашатай несколько раз возгласил, что ее за отравительство ведут на
костер. Много разного люда последовало за нею из города: одни сами видели,
как ее повели, другие, лишь только слух пронесся по столице, поспешили на
зрелище.
Прибыла и Арсака, чтобы с городской стены самой видеть все. Для нее
было бы ужасно не насытить своих очей зрелищем казни Хариклии.
Палачи воздвигли огромный костер, подожгли его, и он ярко запылал.
Хариклия попросила стражу дать ей еще одно мгновение, сказав, что она сама
добровольно взойдет на костер, и вдруг простерла руки к небу, где солнце
метало свои лучи.
- Гелиос, - воскликнула она, - ты, земля, и вы, божества надземные и