Гэллико Пол. Поместье Арнгейм

которою Эллисон остался доволен. Разумеется, излишне говорить, где она
расположена. Недавняя смерть моего друга привела к тому, что некоторому
разряду посетителей был открыт доступ в его поместье Арнгейм, и оно снискало
себе род утаенной славы, хотя и значительно большей по степени, но сходной
по характеру со славою, которою так долго отличался Фонтхилл.
Обычно к Арнгейму приближались по реке. Посетитель покидал город ранним
утром. До полудня он следовал между берегов, исполненных спокойной,
безмятежной красоты, на которых паслись бесчисленные стада овец - белые
пятна среди яркой зелени холмистых лугов. Постепенно создавалось
впечатление, будто из края землепашцев мы переходим в более дикий,
пастушеский, - и впечатление это понемногу растворялось в чувстве
замкнутости - а там и в сознании уединения. По мере того, как приближался
вечер, русло сужалось; берега делались все более и более обрывисты, покрыты
более густой, буйной и суровой по окраске растительностью. Вода становилась
прозрачнее. Поток струился по тысяче излучин, так что вперед было видно не
далее чем на фурлонг. Каждое мгновение судно казалось заключенным в
заколдованный круг, обнесенный непреодолимыми и непроницаемыми стенами из
листвы, накрытый крышею из ультрамаринового атласа и без пола, а киль с
завидной ловкостью балансировал на киле призрачной ладьи, которая,
перевернувшись по какой-то случайности вверх дном, плыла, постоянно
сопутствуя настоящему судну ради того, чтобы держать его на поверхности.
Теперь русло проходило по ущелью - пусть термин этот не вполне годится, я
употребляю его лишь потому, что в языке нет слова, которое лучше бы
обозначило самую примечательную, хотя и не самую характерную черту
местности. На ущелье она походила лишь высотою и параллельностью берегов, и
ничем другим. Берега (между которыми прозрачная вода по-прежнему спокойно
струилась) поднимались до ста, а порою и до ста пятидесяти футов и так
наклонялись друг к другу, что в весьма большой мере заслоняли дневной свет;
а длинный, перистый мох, в обилии свисавший о кустов, переплетенных над
головою, придавал всему погребальное уныние. Поток извивался все чаще и все
запутаннее, как бы петляя, так что путешественник давно уж терял всякое
понятие о направлении. Кроме того, его охватывало восхитительное чувство
странного. Мысль о природе оставалась, но характер ее казался подвергнутым
изменениям, жуткая симметрия, волнующее единообразие, колдовская
упорядоченность наблюдались во всех ее созданиях. Ни единой сухой ветви, ни
увядшего листа, ни случайно скатившегося камешка, ни полоски бурой земли
нигде не было видно. Хрустальная влага плескалась о чистый гранит или о
незапятнанный мох, и резкость линий восхищала взор, хотя и приводила в
растерянность.
Пройдя до этому лабиринту в течение нескольких часов, пока сумрак
сгущался с каждым мигом, судно делало крутой и неожиданный поворот и
внезапно, как бы упав с неба, оказывалось в круглом водоеме, весьма обширном
по сравнению с шириною ущелья. Он насчитывал около двухсот ярдов в диаметре
и всюду, кроме одной точки, расположенной прямо напротив входящего судна,
был окружен холмами, в общем одной высоты со стенами ущелья, хотя и совсем
другого характера. Их стороны сбегали к воде под углом примерно в сорок пять
градусов, и от подошвы до вершины их обволакивали роскошнейшие цветы; вряд
ли можно было бы заметить хоть один зеленый лист в этом море благоуханного и
переливчатого цвета. Водоем был очень глубок, но из-за необычайно прозрачной
воды дно его, видимо, образованное густым скоплением маленьких круглых
алебастровых камешков, порою было ясно видно, то есть, когда глаз мог
позволить себе не увидеть в опрокинутом небе удвоенное цветение холмов. На
них не росло никаких деревьев и даже кустов. Зрителя охватывало впечатление
пышности, теплоты, цвета, покоя, гармонии, мягкости, нежности, изящества,
сладострастия и чудотворного, чрезвычайно заботливого ухода, внушавшего
мечтания о новой породе фей, трудолюбивых, наделенных вкусом, великолепных и
изысканных; но, пока взор скользил кверху по многоцветному склону от резкой
черты, отмечавшей границу его с водою, до его неясно видной вершины,
растворенной в складках свисающих облаков, то, право, трудно было не
вообразить панорамический поток рубинов, сапфиров, опалов и золотых ониксов,
беззвучно низвергающихся с небес.
Внезапно вылетев в эту бухту из мрачного ущелья, гость восхищен, но и
ошеломлен, увидев шар заходящего солнца, которое, по его предположениям,
давно опустилось за горизонт, но оно встает перед ним, образуя единственный
предел бесконечной перспективы, видной в еще одной расселине среди холмов.
Но тут путник покидает судно, на котором следовал дотоле, и опрыскается
в легкую пирогу из слоновой кости, снаружи и внутри испещренную ярко-алыми
арабесками. Острый нос и острая корма челна высоко вздымаются над водою, так
что в целом его форма напоминает неправильный полумесяц. Он покоится на
глади водоема, исполненный горделивой грации лебедя. На палубе, устланной
горностаевым мехом, лежит единственное весло из атласного дерева, легкое,
как перышко; но нигде не видно ни гребца, ни слуги. Гостя уверяют, что
судьба о нем позаботится. Большое судно исчезает, и он остается один в
челне, по всей видимости, недвижимо стоящем посередине озера. Но, размышляя
о том, что ему предпринять далее, он ощущает легкое движение волшебной
ладьи. Она медленно поворачивается, пока нос ее не начинает указывать на
солнце. Она движется, мягко, но равномерно ускоряя ход, а легкая рябь, ею
поднятая, как бы рождает, ударяясь в борт, божественную мелодию - как бы
единственно возможное объяснение успокоительной, но грустной музыке,
источник которой, растерянно оглядываясь окрест, путник напрасно ищет.
Ладья идет ровно и приближается к утесистым вратам канала, так что его
глубины можно рассмотреть яснее. Справа поднимается высокая цепь холмов,
покрытых дикими и густыми лесами. Заметно, однако, что восхитительная
чистота на границе берега и воды остается прежней. Нет и следа обычного
речного мусора. Пейзаж слева не столь суров, и его искусственность более
заметна. Берег здесь поднимается весьма отлого, образуя широкий газон, трава
на котором похожа более всего на бархат, а ярким цветом выдерживает
сравнение с чистейшим изумрудом. Ширина плато колеблется от десяти до
трехсот ярдов; оно доходит до стены в пятьдесят футов, которая тянется,
бесконечно извиваясь, но все же в общем следует направлению реки, пока не
теряется из виду, удаляясь к западу. Стена эта образована из цельной скалы и
создана путем стесывания некогда неровного обрыва на южном берегу реки; но
никаким следам рук человеческих не дозволено было остаться. Обработанный
камень как бы окрашен столетиями, он густо увешан и покрыт плющом,
коралловой жимолостью, шиповником и ломоносом. Тождество верхней и нижней
линий стены ясно оттеняется там и сям гигантскими деревьями, растущими
поодиночке и маленькими группами как вдоль плато, так и по ту сторону стены,
но в непосредственной к ней близости, так что очень часто ветви (особенно
ветви черных ореховых деревьев) перегибаются и окунают свисающие конечности
в воду. Что дальше - -мешает увидеть непроницаемая лиственная завеса.
Все это видно во время постепенного продвижения челна к тому, что я
назвал вратами перспективы. По мере приближения, однако, путник замечает,
что сходство с ущельем пропало; слева открывается новый выход из бухты; туда
же тянется и стена, по-прежнему следуя общему направлению потока. Вдоль
этого нового русла видно не очень далеко, потому что поток вместе со стеною
все еще загибается влево, пока обоих не поглощает листва.
Тем не менее ладья волшебным образом скользит в извилистый канал; и
здесь берег, противоположный стене, оказывается похож на берег,
противоположный стене в канале. Высокие холмы, порою по высоте равные горам
и покрытые буйной и дикой растительностью, все же не дают увидеть то, что
вдали.
Спокойно, хотя и с несколько большей скоростью двигаясь вперед, путник
после многих коротких поворотов видит, что дальнейшую дорогу ему преграждают
гигантские ворота или скорее дверь из отполированного золота, покрытая
сложной резьбой и чеканкой и отражающая отвесные лучи к тому времени
стремительно заходящего солнца, отчего весь окрестный лес как будто охвачен
огненными языками. Дверь врезана в высокую стену, которая здесь кажется
пересекающей реку под прямым углом. Однако через несколько мгновений
становится видно, что главное русло все еще описывает широкую и плавную дугу
влево и стена, как прежде, идет вдоль потока, а от него ответвляется
довольно большой рукав и, протекая с легким плеском под дверь, скрывается из
глаз. Челн входит в рукав и приближается к воротам. Тяжкие створы медленно и
музыкально распахиваются. Ладья проскальзывает между ними и начинает
неудержимое нисхождение в обширный амфитеатр, полностью опоясанный лиловыми
горами, чьи подножья омывает серебристая река. И разом является взору
Арнгеймский Эдем. Там льется чарующая мелодия; там одурманивает странный,
сладкий аромат; там сновиденно свиваются перед глазами высокие, стройные
восточные деревья; там раскидистые кусты, стаи золотых и пунцовых птиц,
озера, окаймленные лилиями, луга, покрытые фиалками, тюльпанами, маками,
гиацинтами и туберозами, - длинные, переплетенные извивы серебристых
ручейков, и воздымается полуготическое, полумавританское нагромождение,
волшебно парит в воздухе, сверкает в багровых закатных лучах сотнею террас,
минаретов и шпилей и кажется призрачным творением сильфид, фей, джиннов и
гномов.