Страница:
— Здесь только один изменник — и это ты, чиадзийский пес. Когда-нибудь тебя, визжащего, приволокут в этот самый застенок.
— Возможно, сенатор, возможно — но вы этого уже не увидите.
Час спустя Гарен-Цзен вышел из ароматной ванны. Молодой прислужник обернул его горячим полотенцем, осторожно обсушивая золотистую кожу. Второй слуга тем временем втирал душистое масло в спину и плечи министра. Когда он закончил, мальчик подал свежее пурпурное платье. Чиадзе поднял руки, позволив себя облачить, вдел ноги в расшитые домашние туфли, приготовленные на ковре, и удалился в свой кабинет. Письменный стол из резного дуба только что натерли воском, надушенным лавандой. На столе стояли три чернильницы и четыре свежих белых гусиных пера. Усевшись в мягкое кожаное кресло, Гарен-Цзен взял перо, чистый лист плотной бумаги и начал свой доклад.
Когда на дворе прозвонил полуденный колокол, в дверь постучали.
— Войдите, — сказал министр, и худощавый темноволосый человек с поклоном подошел к его столу. — Да, Орет, докладывай.
— Сыновья сенатора Гиалла арестованы. Его жена покончила с собой. Прочие члены семьи разбежались, но мы их разыскиваем. Жена Маурина перевела свои сбережения банкиру в Дренане: восемьдесят тысяч золотом. Два его брата уже там, в дренайской столице.
— Отправь послание нашим людям в Дренане. Пусть расправятся с предателями.
— Слушаюсь.
— Что-нибудь еще, Орет?
— Только одна мелочь, господин. Дренайский боец, Друсс. Он, по-видимому, намерен бороться за победу. Посол попытается уговорить его, но друг бойца, Зибен, утверждает, что это невозможно.
— Кто у нас пасет этого бойца?
— Джарид и Копасс.
— Я говорил с Клаем, и он сказал, что дренай будет нелегким противником. Хорошо — пусть Друсса подстерегут и порежут немного. Глубокой раны будет довольно.
— Дело может оказаться не таким уж простым, господин. Этот человек недавно вступил в драку и побил нескольких грабителей. Возможно, его придется убить.
— Ну так убейте. Я занят куда более важными делами, Орет, и не располагаю временем для подобных пустяков. — Гарен-Цзен обмакнул перо в чернильницу и снова начал писать.
Орет с поклоном попятился прочь.
Гарен-Цзен трудился еще около часа, и все это время слова сенатора продолжали звучать у него в голове: «Когда-нибудь тебя, визжащего, приволокут в этот самый застенок». Да, в нынешние времена это вполне возможно. Сейчас Гарен-Цзен находится на самой вершине горы. Это очень нестойкая позиция, ибо зависит целиком от капризов безумца. Отложив перо, министр задумался о будущем. Пока что, главным образом благодаря его усилиям, обе соперничающие партии сохраняют равновесие. Но такая гармония долго не продержится, болезнь короля развивается с ужасающей быстротой. Скоро его безумие станет слишком трудно сдерживать, и все кончится кровавой бойней.
— Вершина горы, — со вздохом проговорил Гарен-Цзен. — Нет, это не гора, а вулкан, который вот-вот взорвется.
Тут дверь отворилась, и вошел воин средних лет, мощного сложения, в длинном черном плаще королевского гвардейца. Гарен-Цзен устремил на него свои разные глаза.
— Добрый день, господин Гарган. Чем могу служить?
Вошедший тяжело опустился на стул и водрузил на стол свой роскошный шлем из бронзы и серебра.
— Этот безумец убил свою жену.
Двое гвардейцев ввели Чорин-Цу за ограду дворца. Еще двое шли позади, неся сундучок со средствами и инструментами, необходимыми для бальзамирования. Старик тяжело дышал, поспешая за солдатами. Вопросов он не задавал.
Гвардейцы, пройдя через людскую, поднялись по застланной ковром лестнице в королевские покои. Миновав знаменитый Чертог Наложниц, они завернули в часовню, где склонились перед золотым изваянием Бога-Короля. Здесь солдаты двигались медленнее, стараясь не шуметь, и Чорин-Цу воспользовался случаем, чтобы отдышаться. Наконец они приблизились к двойным дверям, ведущим в опочивальню. Снаружи ожидали двое: воин с раздвоенной бородой чугунного цвета и первый министр Гарен-Цзен в своем пурпурном облачении. Высокий и тонкий как лоза, с ничего не выражающим лицом.
Чорин-Цу поклонился соотечественнику и проговорил на чиадзе:
— Да благословят вас Боги Высоких Небес.
— Неучтиво и неподобающе говорить на иноземном языке в королевских покоях, — выговорил ему Гарен-Цзен на южном наречии. Чорин-Цу поклонился снова. Длинные пальцы Гарен-Цзена коснулись второй костяшки на правой руке. Затем он скрестил руки на груди, касаясь указательным пальцем бицепса. Чорин-Цу понял смысл сказанного: «Делай, что тебе прикажут, — и останешься жив!»
— Прошу прощения, мой господин, — сказал бальзамировщик. — Не гневайтесь на вашего ничтожного слугу. — Сложив руки перед собой, он склонился еще ниже, касаясь большими пальцами подбородка.
— Мы нуждаемся в твоих услугах, мастер. Никто другой не войдет в эту комнату, пока ты не завершить свою... работу. Ты понял?
— Разумеется, мой господин. — Гвардейцы поставили сундучок Чорин-Цу у дверей. Гарен-Цзен приоткрыл створку ровно настолько, чтобы мастер с сундучком мог протиснуться.
Дверь закрылась за Чорин-Цу, и он огляделся. Ковры и пологи королевского ложа были из тончайшего чиадзийского шелка. Само ложе украшала искусная резьба, покрытая позолотой. Каждая вещь в комнате говорила о богатстве и роскоши, доступным только монархам.
Даже покойница...
Она была подвешена за руки на золотых цепях к потолку над кроватью, и простыни под ней промокли от крови. Чорин-Цу видел королеву только дважды: один раз во время шествия в честь ее свадьбы и второй — две недели назад, в начале Игр. Она открывала Игры в своей новой роли Бокат, богини мудрости. В тот раз Чорин-Цу рассмотрел ее как следует. Ее глаза казались пустыми, и она с трудом выговаривала слова благословения. Мастер пододвинул к себе стул и сел, глядя на мертвое тело.
На королеве, как и при открытии Игр, был шлем богини — золотой, с крыльями и длинными щитками, закрывающими щеки. Чорин-Цу знал татарскую мифологию не слишком хорошо, но достаточно. Бокат была женой Миссаэля, бога войны. Их сын Каалес, Владыка Битв, вышел из чрева матери уже взрослым.
Но безумца вдохновил на убийство другой миф. Готирские боги воевали друг с другом, и земля пылала от огненных стрел Миссаэля. Один из его врагов взял Бокат в плен и подвесил ее на цепях близ Волшебного Града. Миссаэля же предупредили, что, если он пойдет на город войной, первой падет его жена. Тогда он взял свой лук и выстрелил ей в сердце, а после со своими соратниками ринулся на приступ, взял город и перебил всех, кто в нем был. Когда бой завершился, он вынул стрелу из груди жены и поцеловал рану. Она тут же затянулась, Бокат ожила и обняла своего супруга.
Здесь, в этой комнате, кто-то пытался повторить древнее предание. Окровавленная стрела лежала на полу. Чорин-Цу устало поднялся и освободил тонкие запястья покойницы от золотых оков. Тело упало на кровать, шлем слетел с головы и с глухим стуком покатился по полу. Светлые волосы королевы рассыпались, и Чорин-Цу увидел, что на корнях они тусклого мышиного цвета.
Вошел Гарен-Цзен и сказал, пользуясь знаками:
«Бог-Король пытался спасти ее. Видя, что кровь не останавливается, он пришел в панику и послал за придворным лекарем».
«Здесь всюду кровь, — тоже знаками ответил Чорин-Цу. — Я не могу заниматься своим делом в таких условиях».
«Придется! Никто другой не должен знать... — пальцы Гарен-Цзена помедлили, — о совершенной здесь глупости».
«Значит, лекарь мертв?»
«Да».
«То же будет и со мной, когда я закончу работу».
«Нет. Я договорился — тебя выведут из дворца, и ты убежишь на юг, в Дрос-Дельнох».
«Благодарю вас, Гарен-Цзен».
«Я поставлю за дверью сундук. Сложи в него... все грязное белье».
— Сколько тебе понадобится времени, чтобы подготовить ее? — спросил министр уже вслух.
— Три часа, возможно, чуть больше.
— Я вернусь к этому сроку.
Министр вышел, и Чорин-Цу вздохнул. Этот человек лжет: не будет никакого бегства на юг. Чорин-Цу отогнал эту мысль и начал доставать склянки с бальзамирующим раствором, ножики и скребки, аккуратно раскладывая все это на столике у кровати.
Золоченая панель в задней стене отодвинулась, и Чорин-Цу упал на колени, потупив взор, — но успел увидеть покрытый золотой краской королевский лик и засохшую кровь на губах, которыми император целовал рану на груди своей жены.
— Сейчас я ее оживлю. — Бог-Король встал на колени рядом с мертвой и прижался губами к ее губам. — Приди ко мне, сестра моя и жена. Открой глаза, богиня мертвых. Вернись ко мне — я приказываю!
Чорин-Цу стоял на коленях, не открывая глаз.
— Я приказываю тебе! — вскричал Бог-Король. Потом он разразился рыданиями и долго плакал. — Ах, — вздохнул он вдруг. — Она дразнит меня, она только притворяется мертвой. Кто ты такой?
Чорин-Цу вздрогнул, поняв, что король обращается к нему, открыл глаза — и взглянул в лицо безумию. Блестящие голубые глаза на золотой маске смотрели приветливо и дружелюбно. Чорин-Цу сделал глубокий вдох.
— Я придворный бальзамировщик, ваше величество.
— Глаза у тебя раскосые, но ты не надир. И кожа у тебя такая же, как у моего друга Гарена. Ты чиадзе?
— Да, ваше величество.
— У тебя на родине тоже поклоняются мне?
— Я прожил здесь сорок два года, государь, — и, к сожалению, не получаю вестей из дома.
— Поговори со мной. Сядь вот сюда, на кровать.
Чорин-Цу встал, глядя на молодого короля. Среднего сложения, стройный, он походил на свою сестру. Волосы, как и кожа, были окрашены в золотой цвет, глаза поражали яркой голубизной.
— Почему она не оживает? Я ведь приказал ей.
— Боюсь, государь, что королева перешла... в другое свое царство.
— В другое? Ну да, богиня мудрости была и царицей мертвых! Ты так думаешь? Когда же она вернется?
— Как может смертный предсказать это, государь? Деяния богов непостижимы для таких, как я.
— Это так. И ты, пожалуй, прав, бальзамировщик. Теперь она правит мертвыми. Надеюсь, она будет счастлива там. Среди мертвых есть много наших друзей, которые будут служить ей. Очень много. Думаешь, я для того и послал их туда? Ну конечно же. Я знал, что Бокат переселится к мертвым, и отправил их вперед, чтобы они могли ее встретить. Я только притворялся, что гневаюсь на них. — Король радостно заулыбался и захлопал в ладоши. — Для чего это? — спросил он, взяв в руки длинный бронзовый инструмент, похожий на вилку.
— Это... помогает мне в работе, государь. Служит для того, чтобы предмет моих трудов оставался вечно прекрасным.
— Понимаю. Какие острые у него крючки! А зачем все эти ножи и скребки?
— Мертвым не нужны внутренности, государь. Внутренностям свойственно разлагаться. Чтобы тело оставалось всегда прекрасным, их следует удалить.
Бог-король встал, заглянул в сундучок Чорин-Цу и достал оттуда склянку со множеством хрустальных глаз.
— Не буду тебе мешать, мастер, — весело сказал он. — У меня много дел. Осталось еще немало друзей Бокат, которые захотят последовать за ней. Я должен составить список.
Чорин-Цу молча отвесил глубокий поклон.
Зибен ошибался. Когда Майон заговорил с Друссом о пророчестве, тот не стал отказывать сразу. Воин слушал молча, без всякого выражения в светлых холодных глазах. Когда посол закончил, он встал со стула и сказал:
— Я подумаю.
— Но, Друсс, здесь столько надо принять во внимание...
— Я сказал, что подумаю. А теперь уйдите. — Его голос пробрал Майона холодом, словно зимний ветер.
В послеполуденные часы Друсс, одетый по-будничному в рубашку с широкими рукавами из мягкой бурой кожи, шерстяные штаны и сапоги до колен, прошел через город, не обращая внимания на слуг, спешащих за покупками, мужчин, толпящихся возле трактиров, женщин, обходящих лавки, и влюбленных, гуляющих рука об руку. Он прокладывал путь в толпе, непрестанно думая о просьбе посла.
Когда работорговцы напали на деревню Друсса и захватили молодых женщин, в том числе и Ровену, он, не задумываясь, пустился за разбойниками в погоню. Это было правильно! Там не были затронуты ни политические, ни моральные вопросы.
А теперь все так запутано. «Такое решение будет почетным», — уверял его Майон. Но почему? Потому что это спасет тысячи дренайских жизней. Однако поддаться прихоти безумца, потерпеть унижение и быть побитым — разве это почетно?
С другой стороны, его победа может привести к войне. Стоит ли рисковать этим ради выигранного кулачного боя, спрашивал Майон. Ради удовольствия повалить человека на землю.
Друсс пересек Парк Великанов и сквозь Мраморную Арку свернул налево, к Лебединой Долине, где стоял дом Клая. Здесь жили богатые люди, дороги были обсажены деревьями, дома красивы, в усадьбах сверкали пруды и фонтаны, и прекрасные статуи стояли вдоль извилистых дорожек, бегущих через ухоженные сады.
Все здесь говорило об огромных количествах золота. Друсс вырос в горной деревушке, где дома строились из грубо обтесанных, скрепленных глиной бревен, а звонкая монета была такой же редкостью, как честь у шлюхи. Он смотрел во все глаза на особняки из белого мрамора с золочеными колоннами, яркими фресками, резными карнизами, под крышами из красной черепицы или черного лентрийского сланца.
Друсс шел все дальше, разыскивая дом первого готирского бойца, и наконец нашел. Перед высокими чугунными воротами стояли двое часовых в серебряных панцирях, вооруженные короткими мечами. Дом был хорош, хотя и не так роскошен, как соседние: квадратный, с покатой красной крышей, без колонн и живописных фресок, из простого белого камня. Карниз тянулся только над парадным входом, а в окнах не было ни цветных стекол, ни вычурных рам. К своему немалому раздражению, Друсс понял, что ему чем-то нравится хозяин этого дома и сада, где росли ивы и буки.
Однако и здесь не преминули пустить пыль в глаза. Посреди тщательно подстриженной лужайки на пьедестале возвышалась статуя бойца, почти вдвое больше натуральной величины. Как и дом, она была сделана из белого, ничем не украшенного камня и представляла Клая с вызывающе поднятыми кулаками.
Друсс постоял немного на широкой аллее за воротами. Какое-то движение в тени привлекло его внимание, и он заметил мальчишку, засевшего за стволом старого вяза. Друсс усмехнулся:
— Хочешь поглядеть на великого человека, так?
Мальчишка молча кивнул. Он был страшно худ, глаза ввалившиеся, личико с кулачок. Друсс нашарил в кошельке у пояса серебряную монету и бросил ему.
— Ступай-ка отсюда да купи себе чего-нибудь поесть.
Мальчик поймал монету, спрятал ее под рваную куртку, но остался на месте.
— Такая тебе охота его увидеть? Даже голод не помеха? Ну тогда пошли со мной. Я тебя проведу.
Мальчик просиял и вылез из своего укрытия. Стоя, он казался еще более тощим — локти и коленки у него были толще бицепсов и ляжек. Рядом с мощной фигурой дренайского бойца мальчуган походил на бесплотную тень.
Вместе они подошли к воротам, но часовые переградили им дорогу.
— Я Друсс, меня приглашали.
— Ну уж этого попрошайку точно не приглашали, — сказал стражник.
Друсс подался вперед, впившись ему в глаза холодным взглядом, — между их лицами оставалось всего несколько дюймов. Часовой отстранился, стремясь увеличить расстояние, но Друсс надвигался на него, пока панцирь служаки не лязгнул о ворота.
— Его пригласил я, парень. Есть возражения?
— Никаких.
Часовые расступились, открыв ворота, и Друсс с мальчуганом вошли. Друсс остановился посмотреть на статую, потом еще раз окинул взглядом дом и участок. Статуя была здесь не на месте, не гармонировала с естественной прелестью сада. Они подошли к дому, и пожилой слуга с поклоном открыл парадную дверь.
— Милости просим, высокородный Друсс.
— Я не высокородный и не желаю быть таковым. Этот малыш сидел в засаде, чтобы хоть одним глазком поглядеть на Клая, — вот я его и привел.
— М-м, — протянул слуга. — Сдается мне, прежде его не мешало бы покормить. Я отведу его на кухню. Хозяин ждет вас, господин, на ристалище за домом. Пройдите вперед и окажетесь там... — Старик взял мальчика за руку и удалился.
Друсс вышел с другой стороны дома. Около двадцати атлетов проделывали там различные упражнения или сражались друг с другом. Участок был хорошо распланирован — три песчаных круга, мешки для отработки кулачных ударов, весы, массажные столы и два фонтана, подающие свежую воду. В дальнем конце виднелся бассейн, где плавали несколько человек. Этот незатейливый вид согрел сердце Друсса. На одном из кругов бились на кулачках двое, а третий, могучий Клай, стоял рядом, наблюдая за боем. В предвечернем свете его коротко остриженные светлые волосы отливали золотом. Он стоял, скрестив руки на груди, показывая во всей красе мощные мышцы плеч и спины, плавно сходящие к узким бедрам. Воплощенная сила и легкость, подумал Друсс.
— Разойдись! — скомандовал Клай и вошел в круг. — Ты слишком зажат, Калас, и левая у тебя движется, как больная черепаха. Уж очень негармонично ты развит. Ты наращиваешь мускулы на плечах и руках — да, это даст тебе силу, но и нижней частью тела пренебрегать нельзя. Самые убийственные удары обеспечиваются ногами — сила поступает в плечи и руки от бедер, и когда она доходит до кулака, он бьет как молния. Завтра будешь работать с Шонаном. — Клай положил руку на плечо другому бойцу. — Ты показываешь хорошую выучку, мальчик, но тебе недостает чутья. Все у тебя есть — и мужество, и стиль, только бойцовского сердца нет. Ты смотришь одними глазами. Шонан говорит, ты добился отличных успехов с копьем — пожалуй, на нем пока и сосредоточимся.
Оба противника поклонились и разошлись.
Клай обернулся, увидел Друсса и с широкой улыбкой зашагал ему навстречу, еще издали протягивая руку. Он был на голову выше Друсса и шире в плечах. Ни лоб, ни скулы на плоском лице почти не выдавались. Вряд ли прямой удар сможет рассечь ему кожу под глазом или бровью, а подбородок у него квадратный и крепкий. Лицо прирожденного бойца.
Друсс пожал протянутую руку.
— Вот таким и должно быть ристалище, — сказал дренай. — Все продумано с большим толком.
— Приятно слышать, — кивнул готир, — хотя я желал бы, чтобы оно было побольше. Здесь мало места для метания копья или диска. Мой наставник Шонан использует для этого соседнее поле. Пойдемте, я покажу вам наше хозяйство.
Четыре массажиста на площадке умело разминали усталым атлетам мышцы, тут же рядом находилась и баня с двумя горячими бассейнами. Гость и хозяин обошли все, и наконец Клай увел Друсса обратно в дом.
Стены хозяйского кабинета были увешаны рисунками с изображениями мышц и связок человеческого тела. Друсс никогда еще таких не видел.
— Среди моих друзей есть врачи, — пояснил готир. — В их обучение входит вскрытие трупов — они должны знать, как что у человека работает. Захватывающее зрелище, правда? Почти все наши мускулы работают наперекор друг дружке. Чтобы бицепс напрягся, трицепс должен расслабиться и вытянуться.
— А какая вам от этого польза? — спросил Друсс.
— Это помогает мне находить равновесие. Гармонию, если хотите. Оба этих мускула жизненно важны друг для друга, и глупо было бы развивать один за счет другого. Понимаете?
Друсс кивнул:
— У меня в Машрапуре был друг, боец по имени Борча. Его бы это захватило не меньше, чем меня.
— Я слышал о нем. Он обучал вас и помог вам завоевать первенство. Когда вы покинули Машрапур, он стал первым в истории бойцом, который отвоевал свой титул сильнейшего обратно. Он удалился на покой шесть лет назад, проиграв Прозеккису в бою, который длился чуть ли не два часа.
Слуга принес кувшин и наполнил кубки.
— Очень освежает, — заметил Друсс, отведав.
— Сок четырех плодов. Я нахожу его бодрящим.
— Я предпочитаю вино.
— Да, говорят, что красное вино питает кровь, но, по-моему, оно все же мешает подготовить бойца как следует. — Они помолчали немного, и Клай растянулся на кушетке. — Вам хотелось бы знать, зачем я пригласил вас сюда, верно?
— Сначала я думал, что вы хотите меня напугать, — но теперь больше так не думаю.
— Вот и славно. Я хотел сказать вам, что мне неприятно было услышать о пророчестве. А вас это, должно быть, и вовсе бесит. Я терпеть не могу, когда к честному соревнованию примешивают всякие интриги, — вот и хотел успокоить вас на этот счет.
— Каким образом?
— Убедить вас бороться за победу. Показать все, на что вы способны.
Друсс, откинувшись назад, пристально посмотрел на Клая:
— Почему же тогда мой собственный посол убеждает меня поступить как раз наоборот? Почему вы желаете видеть своего короля униженным?
— Вы неверно меня поняли, Друсс, — рассмеялся Клай. — Я видел, как вы деретесь. Вы прекрасный боец — с сердцем и чутьем. Я спросил Шонана, что он думает о нас обоих, и он сказал: «Если бы мне предложили поставить все свои деньги на кого-то из вас, это был бы ты. Но если бы мне нужен был кто-то для защиты моей жизни, это был бы Друсс». Я человек самоуверенный, мой друг, но эта самоуверенность проистекает не из тщеславия. Я знаю себе цену, знаю, на что я способен. Мои приятели-врачи говорят, что я — чудо природы. Сила у меня невероятная, и проворство не уступает ей. Встаньте-ка ненадолго.
Друсс встал, и Клай принял боевую стойку на расстоянии вытянутой руки от него.
— Сейчас я вырву волосок из вашей бороды. Остановите меня, если сможете.
Друсс приготовился. Рука Клая устремилась вперед, и Друсс ощутил легкую боль на месте вырванных волосков. Сам он не успел и рукой шевельнуть. Клай вернулся на свою лежанку.
— Вам не удастся побить меня, Друсс. Это никому не под силу. Именно поэтому вы можете не обращать на пророчество никакого внимания.
— Вы мне нравитесь, Клай, — улыбнулся Друсс, — и если бы золото давали за вырванные волоски, вы бы победили. Но мы еще вернемся к этому разговору после финального боя.
— Вы будете бороться за победу?
— Как всегда, парень.
— Клянусь небом, Друсс, ты пришелся мне по сердцу. Ты не привык сдаваться, да? Поэтому тебя и зовут Легендой?
— Нет. Просто я имел несчастье подружиться с поэтом-сказителем. Куда бы я теперь ни отправился, он выдумывает обо мне новые истории, еще чуднее прежних. Удивительно, как это люди в них верят. Чем больше я говорю, что этого не было, тем крепче они верят.
Клай и Друсс снова вышли на ристалище. Все атлеты уже разошлись, и слуги зажгли факелы.
— Я знаю, в чем тут дело, — сказал Клай. — Все думают, что ты отнекиваешься из скромности. Людям нравится верить в героев. Однажды во время учебного боя я вышел из себя и ударил ребром ладони каменную статую. Сломал себе три кости. Теперь сто человек уверяют, что от моего удара статуя разбилась на мелкие кусочки, а еще двадцать клянутся, что видели это своими глазами. Ты пообедаешь со мной?
— Спасибо. По дороге сюда я проходил мимо трактира — там готовили какое-то ароматное мясо, и мне с тех пор не терпится его отведать.
— Трактир с голубыми стеклами в окнах?
— Да. Ты его знаешь?
— Он называется «Сломанный меч» и славится лучшим в Гульготире поваром. Я хотел бы пойти с тобой, но у меня разговор с Шонаном.
— Мне было бы приятно твое общество. Мой друг Зибен принимает у нас дома некую красотку и будет недоволен, если я заявлюсь слишком рано. Может, посидим завтра, после финала?
— С удовольствием.
— Кстати, у тебя есть еще гость. Уличный мальчонка, который караулил тебя снаружи. Буду тебе благодарен, если ты обойдешься с ним ласково и скажешь ему пару слов.
— Непременно. Приятного тебе аппетита.
Глава 3
— Возможно, сенатор, возможно — но вы этого уже не увидите.
Час спустя Гарен-Цзен вышел из ароматной ванны. Молодой прислужник обернул его горячим полотенцем, осторожно обсушивая золотистую кожу. Второй слуга тем временем втирал душистое масло в спину и плечи министра. Когда он закончил, мальчик подал свежее пурпурное платье. Чиадзе поднял руки, позволив себя облачить, вдел ноги в расшитые домашние туфли, приготовленные на ковре, и удалился в свой кабинет. Письменный стол из резного дуба только что натерли воском, надушенным лавандой. На столе стояли три чернильницы и четыре свежих белых гусиных пера. Усевшись в мягкое кожаное кресло, Гарен-Цзен взял перо, чистый лист плотной бумаги и начал свой доклад.
Когда на дворе прозвонил полуденный колокол, в дверь постучали.
— Войдите, — сказал министр, и худощавый темноволосый человек с поклоном подошел к его столу. — Да, Орет, докладывай.
— Сыновья сенатора Гиалла арестованы. Его жена покончила с собой. Прочие члены семьи разбежались, но мы их разыскиваем. Жена Маурина перевела свои сбережения банкиру в Дренане: восемьдесят тысяч золотом. Два его брата уже там, в дренайской столице.
— Отправь послание нашим людям в Дренане. Пусть расправятся с предателями.
— Слушаюсь.
— Что-нибудь еще, Орет?
— Только одна мелочь, господин. Дренайский боец, Друсс. Он, по-видимому, намерен бороться за победу. Посол попытается уговорить его, но друг бойца, Зибен, утверждает, что это невозможно.
— Кто у нас пасет этого бойца?
— Джарид и Копасс.
— Я говорил с Клаем, и он сказал, что дренай будет нелегким противником. Хорошо — пусть Друсса подстерегут и порежут немного. Глубокой раны будет довольно.
— Дело может оказаться не таким уж простым, господин. Этот человек недавно вступил в драку и побил нескольких грабителей. Возможно, его придется убить.
— Ну так убейте. Я занят куда более важными делами, Орет, и не располагаю временем для подобных пустяков. — Гарен-Цзен обмакнул перо в чернильницу и снова начал писать.
Орет с поклоном попятился прочь.
Гарен-Цзен трудился еще около часа, и все это время слова сенатора продолжали звучать у него в голове: «Когда-нибудь тебя, визжащего, приволокут в этот самый застенок». Да, в нынешние времена это вполне возможно. Сейчас Гарен-Цзен находится на самой вершине горы. Это очень нестойкая позиция, ибо зависит целиком от капризов безумца. Отложив перо, министр задумался о будущем. Пока что, главным образом благодаря его усилиям, обе соперничающие партии сохраняют равновесие. Но такая гармония долго не продержится, болезнь короля развивается с ужасающей быстротой. Скоро его безумие станет слишком трудно сдерживать, и все кончится кровавой бойней.
— Вершина горы, — со вздохом проговорил Гарен-Цзен. — Нет, это не гора, а вулкан, который вот-вот взорвется.
Тут дверь отворилась, и вошел воин средних лет, мощного сложения, в длинном черном плаще королевского гвардейца. Гарен-Цзен устремил на него свои разные глаза.
— Добрый день, господин Гарган. Чем могу служить?
Вошедший тяжело опустился на стул и водрузил на стол свой роскошный шлем из бронзы и серебра.
— Этот безумец убил свою жену.
Двое гвардейцев ввели Чорин-Цу за ограду дворца. Еще двое шли позади, неся сундучок со средствами и инструментами, необходимыми для бальзамирования. Старик тяжело дышал, поспешая за солдатами. Вопросов он не задавал.
Гвардейцы, пройдя через людскую, поднялись по застланной ковром лестнице в королевские покои. Миновав знаменитый Чертог Наложниц, они завернули в часовню, где склонились перед золотым изваянием Бога-Короля. Здесь солдаты двигались медленнее, стараясь не шуметь, и Чорин-Цу воспользовался случаем, чтобы отдышаться. Наконец они приблизились к двойным дверям, ведущим в опочивальню. Снаружи ожидали двое: воин с раздвоенной бородой чугунного цвета и первый министр Гарен-Цзен в своем пурпурном облачении. Высокий и тонкий как лоза, с ничего не выражающим лицом.
Чорин-Цу поклонился соотечественнику и проговорил на чиадзе:
— Да благословят вас Боги Высоких Небес.
— Неучтиво и неподобающе говорить на иноземном языке в королевских покоях, — выговорил ему Гарен-Цзен на южном наречии. Чорин-Цу поклонился снова. Длинные пальцы Гарен-Цзена коснулись второй костяшки на правой руке. Затем он скрестил руки на груди, касаясь указательным пальцем бицепса. Чорин-Цу понял смысл сказанного: «Делай, что тебе прикажут, — и останешься жив!»
— Прошу прощения, мой господин, — сказал бальзамировщик. — Не гневайтесь на вашего ничтожного слугу. — Сложив руки перед собой, он склонился еще ниже, касаясь большими пальцами подбородка.
— Мы нуждаемся в твоих услугах, мастер. Никто другой не войдет в эту комнату, пока ты не завершить свою... работу. Ты понял?
— Разумеется, мой господин. — Гвардейцы поставили сундучок Чорин-Цу у дверей. Гарен-Цзен приоткрыл створку ровно настолько, чтобы мастер с сундучком мог протиснуться.
Дверь закрылась за Чорин-Цу, и он огляделся. Ковры и пологи королевского ложа были из тончайшего чиадзийского шелка. Само ложе украшала искусная резьба, покрытая позолотой. Каждая вещь в комнате говорила о богатстве и роскоши, доступным только монархам.
Даже покойница...
Она была подвешена за руки на золотых цепях к потолку над кроватью, и простыни под ней промокли от крови. Чорин-Цу видел королеву только дважды: один раз во время шествия в честь ее свадьбы и второй — две недели назад, в начале Игр. Она открывала Игры в своей новой роли Бокат, богини мудрости. В тот раз Чорин-Цу рассмотрел ее как следует. Ее глаза казались пустыми, и она с трудом выговаривала слова благословения. Мастер пододвинул к себе стул и сел, глядя на мертвое тело.
На королеве, как и при открытии Игр, был шлем богини — золотой, с крыльями и длинными щитками, закрывающими щеки. Чорин-Цу знал татарскую мифологию не слишком хорошо, но достаточно. Бокат была женой Миссаэля, бога войны. Их сын Каалес, Владыка Битв, вышел из чрева матери уже взрослым.
Но безумца вдохновил на убийство другой миф. Готирские боги воевали друг с другом, и земля пылала от огненных стрел Миссаэля. Один из его врагов взял Бокат в плен и подвесил ее на цепях близ Волшебного Града. Миссаэля же предупредили, что, если он пойдет на город войной, первой падет его жена. Тогда он взял свой лук и выстрелил ей в сердце, а после со своими соратниками ринулся на приступ, взял город и перебил всех, кто в нем был. Когда бой завершился, он вынул стрелу из груди жены и поцеловал рану. Она тут же затянулась, Бокат ожила и обняла своего супруга.
Здесь, в этой комнате, кто-то пытался повторить древнее предание. Окровавленная стрела лежала на полу. Чорин-Цу устало поднялся и освободил тонкие запястья покойницы от золотых оков. Тело упало на кровать, шлем слетел с головы и с глухим стуком покатился по полу. Светлые волосы королевы рассыпались, и Чорин-Цу увидел, что на корнях они тусклого мышиного цвета.
Вошел Гарен-Цзен и сказал, пользуясь знаками:
«Бог-Король пытался спасти ее. Видя, что кровь не останавливается, он пришел в панику и послал за придворным лекарем».
«Здесь всюду кровь, — тоже знаками ответил Чорин-Цу. — Я не могу заниматься своим делом в таких условиях».
«Придется! Никто другой не должен знать... — пальцы Гарен-Цзена помедлили, — о совершенной здесь глупости».
«Значит, лекарь мертв?»
«Да».
«То же будет и со мной, когда я закончу работу».
«Нет. Я договорился — тебя выведут из дворца, и ты убежишь на юг, в Дрос-Дельнох».
«Благодарю вас, Гарен-Цзен».
«Я поставлю за дверью сундук. Сложи в него... все грязное белье».
— Сколько тебе понадобится времени, чтобы подготовить ее? — спросил министр уже вслух.
— Три часа, возможно, чуть больше.
— Я вернусь к этому сроку.
Министр вышел, и Чорин-Цу вздохнул. Этот человек лжет: не будет никакого бегства на юг. Чорин-Цу отогнал эту мысль и начал доставать склянки с бальзамирующим раствором, ножики и скребки, аккуратно раскладывая все это на столике у кровати.
Золоченая панель в задней стене отодвинулась, и Чорин-Цу упал на колени, потупив взор, — но успел увидеть покрытый золотой краской королевский лик и засохшую кровь на губах, которыми император целовал рану на груди своей жены.
— Сейчас я ее оживлю. — Бог-Король встал на колени рядом с мертвой и прижался губами к ее губам. — Приди ко мне, сестра моя и жена. Открой глаза, богиня мертвых. Вернись ко мне — я приказываю!
Чорин-Цу стоял на коленях, не открывая глаз.
— Я приказываю тебе! — вскричал Бог-Король. Потом он разразился рыданиями и долго плакал. — Ах, — вздохнул он вдруг. — Она дразнит меня, она только притворяется мертвой. Кто ты такой?
Чорин-Цу вздрогнул, поняв, что король обращается к нему, открыл глаза — и взглянул в лицо безумию. Блестящие голубые глаза на золотой маске смотрели приветливо и дружелюбно. Чорин-Цу сделал глубокий вдох.
— Я придворный бальзамировщик, ваше величество.
— Глаза у тебя раскосые, но ты не надир. И кожа у тебя такая же, как у моего друга Гарена. Ты чиадзе?
— Да, ваше величество.
— У тебя на родине тоже поклоняются мне?
— Я прожил здесь сорок два года, государь, — и, к сожалению, не получаю вестей из дома.
— Поговори со мной. Сядь вот сюда, на кровать.
Чорин-Цу встал, глядя на молодого короля. Среднего сложения, стройный, он походил на свою сестру. Волосы, как и кожа, были окрашены в золотой цвет, глаза поражали яркой голубизной.
— Почему она не оживает? Я ведь приказал ей.
— Боюсь, государь, что королева перешла... в другое свое царство.
— В другое? Ну да, богиня мудрости была и царицей мертвых! Ты так думаешь? Когда же она вернется?
— Как может смертный предсказать это, государь? Деяния богов непостижимы для таких, как я.
— Это так. И ты, пожалуй, прав, бальзамировщик. Теперь она правит мертвыми. Надеюсь, она будет счастлива там. Среди мертвых есть много наших друзей, которые будут служить ей. Очень много. Думаешь, я для того и послал их туда? Ну конечно же. Я знал, что Бокат переселится к мертвым, и отправил их вперед, чтобы они могли ее встретить. Я только притворялся, что гневаюсь на них. — Король радостно заулыбался и захлопал в ладоши. — Для чего это? — спросил он, взяв в руки длинный бронзовый инструмент, похожий на вилку.
— Это... помогает мне в работе, государь. Служит для того, чтобы предмет моих трудов оставался вечно прекрасным.
— Понимаю. Какие острые у него крючки! А зачем все эти ножи и скребки?
— Мертвым не нужны внутренности, государь. Внутренностям свойственно разлагаться. Чтобы тело оставалось всегда прекрасным, их следует удалить.
Бог-король встал, заглянул в сундучок Чорин-Цу и достал оттуда склянку со множеством хрустальных глаз.
— Не буду тебе мешать, мастер, — весело сказал он. — У меня много дел. Осталось еще немало друзей Бокат, которые захотят последовать за ней. Я должен составить список.
Чорин-Цу молча отвесил глубокий поклон.
Зибен ошибался. Когда Майон заговорил с Друссом о пророчестве, тот не стал отказывать сразу. Воин слушал молча, без всякого выражения в светлых холодных глазах. Когда посол закончил, он встал со стула и сказал:
— Я подумаю.
— Но, Друсс, здесь столько надо принять во внимание...
— Я сказал, что подумаю. А теперь уйдите. — Его голос пробрал Майона холодом, словно зимний ветер.
В послеполуденные часы Друсс, одетый по-будничному в рубашку с широкими рукавами из мягкой бурой кожи, шерстяные штаны и сапоги до колен, прошел через город, не обращая внимания на слуг, спешащих за покупками, мужчин, толпящихся возле трактиров, женщин, обходящих лавки, и влюбленных, гуляющих рука об руку. Он прокладывал путь в толпе, непрестанно думая о просьбе посла.
Когда работорговцы напали на деревню Друсса и захватили молодых женщин, в том числе и Ровену, он, не задумываясь, пустился за разбойниками в погоню. Это было правильно! Там не были затронуты ни политические, ни моральные вопросы.
А теперь все так запутано. «Такое решение будет почетным», — уверял его Майон. Но почему? Потому что это спасет тысячи дренайских жизней. Однако поддаться прихоти безумца, потерпеть унижение и быть побитым — разве это почетно?
С другой стороны, его победа может привести к войне. Стоит ли рисковать этим ради выигранного кулачного боя, спрашивал Майон. Ради удовольствия повалить человека на землю.
Друсс пересек Парк Великанов и сквозь Мраморную Арку свернул налево, к Лебединой Долине, где стоял дом Клая. Здесь жили богатые люди, дороги были обсажены деревьями, дома красивы, в усадьбах сверкали пруды и фонтаны, и прекрасные статуи стояли вдоль извилистых дорожек, бегущих через ухоженные сады.
Все здесь говорило об огромных количествах золота. Друсс вырос в горной деревушке, где дома строились из грубо обтесанных, скрепленных глиной бревен, а звонкая монета была такой же редкостью, как честь у шлюхи. Он смотрел во все глаза на особняки из белого мрамора с золочеными колоннами, яркими фресками, резными карнизами, под крышами из красной черепицы или черного лентрийского сланца.
Друсс шел все дальше, разыскивая дом первого готирского бойца, и наконец нашел. Перед высокими чугунными воротами стояли двое часовых в серебряных панцирях, вооруженные короткими мечами. Дом был хорош, хотя и не так роскошен, как соседние: квадратный, с покатой красной крышей, без колонн и живописных фресок, из простого белого камня. Карниз тянулся только над парадным входом, а в окнах не было ни цветных стекол, ни вычурных рам. К своему немалому раздражению, Друсс понял, что ему чем-то нравится хозяин этого дома и сада, где росли ивы и буки.
Однако и здесь не преминули пустить пыль в глаза. Посреди тщательно подстриженной лужайки на пьедестале возвышалась статуя бойца, почти вдвое больше натуральной величины. Как и дом, она была сделана из белого, ничем не украшенного камня и представляла Клая с вызывающе поднятыми кулаками.
Друсс постоял немного на широкой аллее за воротами. Какое-то движение в тени привлекло его внимание, и он заметил мальчишку, засевшего за стволом старого вяза. Друсс усмехнулся:
— Хочешь поглядеть на великого человека, так?
Мальчишка молча кивнул. Он был страшно худ, глаза ввалившиеся, личико с кулачок. Друсс нашарил в кошельке у пояса серебряную монету и бросил ему.
— Ступай-ка отсюда да купи себе чего-нибудь поесть.
Мальчик поймал монету, спрятал ее под рваную куртку, но остался на месте.
— Такая тебе охота его увидеть? Даже голод не помеха? Ну тогда пошли со мной. Я тебя проведу.
Мальчик просиял и вылез из своего укрытия. Стоя, он казался еще более тощим — локти и коленки у него были толще бицепсов и ляжек. Рядом с мощной фигурой дренайского бойца мальчуган походил на бесплотную тень.
Вместе они подошли к воротам, но часовые переградили им дорогу.
— Я Друсс, меня приглашали.
— Ну уж этого попрошайку точно не приглашали, — сказал стражник.
Друсс подался вперед, впившись ему в глаза холодным взглядом, — между их лицами оставалось всего несколько дюймов. Часовой отстранился, стремясь увеличить расстояние, но Друсс надвигался на него, пока панцирь служаки не лязгнул о ворота.
— Его пригласил я, парень. Есть возражения?
— Никаких.
Часовые расступились, открыв ворота, и Друсс с мальчуганом вошли. Друсс остановился посмотреть на статую, потом еще раз окинул взглядом дом и участок. Статуя была здесь не на месте, не гармонировала с естественной прелестью сада. Они подошли к дому, и пожилой слуга с поклоном открыл парадную дверь.
— Милости просим, высокородный Друсс.
— Я не высокородный и не желаю быть таковым. Этот малыш сидел в засаде, чтобы хоть одним глазком поглядеть на Клая, — вот я его и привел.
— М-м, — протянул слуга. — Сдается мне, прежде его не мешало бы покормить. Я отведу его на кухню. Хозяин ждет вас, господин, на ристалище за домом. Пройдите вперед и окажетесь там... — Старик взял мальчика за руку и удалился.
Друсс вышел с другой стороны дома. Около двадцати атлетов проделывали там различные упражнения или сражались друг с другом. Участок был хорошо распланирован — три песчаных круга, мешки для отработки кулачных ударов, весы, массажные столы и два фонтана, подающие свежую воду. В дальнем конце виднелся бассейн, где плавали несколько человек. Этот незатейливый вид согрел сердце Друсса. На одном из кругов бились на кулачках двое, а третий, могучий Клай, стоял рядом, наблюдая за боем. В предвечернем свете его коротко остриженные светлые волосы отливали золотом. Он стоял, скрестив руки на груди, показывая во всей красе мощные мышцы плеч и спины, плавно сходящие к узким бедрам. Воплощенная сила и легкость, подумал Друсс.
— Разойдись! — скомандовал Клай и вошел в круг. — Ты слишком зажат, Калас, и левая у тебя движется, как больная черепаха. Уж очень негармонично ты развит. Ты наращиваешь мускулы на плечах и руках — да, это даст тебе силу, но и нижней частью тела пренебрегать нельзя. Самые убийственные удары обеспечиваются ногами — сила поступает в плечи и руки от бедер, и когда она доходит до кулака, он бьет как молния. Завтра будешь работать с Шонаном. — Клай положил руку на плечо другому бойцу. — Ты показываешь хорошую выучку, мальчик, но тебе недостает чутья. Все у тебя есть — и мужество, и стиль, только бойцовского сердца нет. Ты смотришь одними глазами. Шонан говорит, ты добился отличных успехов с копьем — пожалуй, на нем пока и сосредоточимся.
Оба противника поклонились и разошлись.
Клай обернулся, увидел Друсса и с широкой улыбкой зашагал ему навстречу, еще издали протягивая руку. Он был на голову выше Друсса и шире в плечах. Ни лоб, ни скулы на плоском лице почти не выдавались. Вряд ли прямой удар сможет рассечь ему кожу под глазом или бровью, а подбородок у него квадратный и крепкий. Лицо прирожденного бойца.
Друсс пожал протянутую руку.
— Вот таким и должно быть ристалище, — сказал дренай. — Все продумано с большим толком.
— Приятно слышать, — кивнул готир, — хотя я желал бы, чтобы оно было побольше. Здесь мало места для метания копья или диска. Мой наставник Шонан использует для этого соседнее поле. Пойдемте, я покажу вам наше хозяйство.
Четыре массажиста на площадке умело разминали усталым атлетам мышцы, тут же рядом находилась и баня с двумя горячими бассейнами. Гость и хозяин обошли все, и наконец Клай увел Друсса обратно в дом.
Стены хозяйского кабинета были увешаны рисунками с изображениями мышц и связок человеческого тела. Друсс никогда еще таких не видел.
— Среди моих друзей есть врачи, — пояснил готир. — В их обучение входит вскрытие трупов — они должны знать, как что у человека работает. Захватывающее зрелище, правда? Почти все наши мускулы работают наперекор друг дружке. Чтобы бицепс напрягся, трицепс должен расслабиться и вытянуться.
— А какая вам от этого польза? — спросил Друсс.
— Это помогает мне находить равновесие. Гармонию, если хотите. Оба этих мускула жизненно важны друг для друга, и глупо было бы развивать один за счет другого. Понимаете?
Друсс кивнул:
— У меня в Машрапуре был друг, боец по имени Борча. Его бы это захватило не меньше, чем меня.
— Я слышал о нем. Он обучал вас и помог вам завоевать первенство. Когда вы покинули Машрапур, он стал первым в истории бойцом, который отвоевал свой титул сильнейшего обратно. Он удалился на покой шесть лет назад, проиграв Прозеккису в бою, который длился чуть ли не два часа.
Слуга принес кувшин и наполнил кубки.
— Очень освежает, — заметил Друсс, отведав.
— Сок четырех плодов. Я нахожу его бодрящим.
— Я предпочитаю вино.
— Да, говорят, что красное вино питает кровь, но, по-моему, оно все же мешает подготовить бойца как следует. — Они помолчали немного, и Клай растянулся на кушетке. — Вам хотелось бы знать, зачем я пригласил вас сюда, верно?
— Сначала я думал, что вы хотите меня напугать, — но теперь больше так не думаю.
— Вот и славно. Я хотел сказать вам, что мне неприятно было услышать о пророчестве. А вас это, должно быть, и вовсе бесит. Я терпеть не могу, когда к честному соревнованию примешивают всякие интриги, — вот и хотел успокоить вас на этот счет.
— Каким образом?
— Убедить вас бороться за победу. Показать все, на что вы способны.
Друсс, откинувшись назад, пристально посмотрел на Клая:
— Почему же тогда мой собственный посол убеждает меня поступить как раз наоборот? Почему вы желаете видеть своего короля униженным?
— Вы неверно меня поняли, Друсс, — рассмеялся Клай. — Я видел, как вы деретесь. Вы прекрасный боец — с сердцем и чутьем. Я спросил Шонана, что он думает о нас обоих, и он сказал: «Если бы мне предложили поставить все свои деньги на кого-то из вас, это был бы ты. Но если бы мне нужен был кто-то для защиты моей жизни, это был бы Друсс». Я человек самоуверенный, мой друг, но эта самоуверенность проистекает не из тщеславия. Я знаю себе цену, знаю, на что я способен. Мои приятели-врачи говорят, что я — чудо природы. Сила у меня невероятная, и проворство не уступает ей. Встаньте-ка ненадолго.
Друсс встал, и Клай принял боевую стойку на расстоянии вытянутой руки от него.
— Сейчас я вырву волосок из вашей бороды. Остановите меня, если сможете.
Друсс приготовился. Рука Клая устремилась вперед, и Друсс ощутил легкую боль на месте вырванных волосков. Сам он не успел и рукой шевельнуть. Клай вернулся на свою лежанку.
— Вам не удастся побить меня, Друсс. Это никому не под силу. Именно поэтому вы можете не обращать на пророчество никакого внимания.
— Вы мне нравитесь, Клай, — улыбнулся Друсс, — и если бы золото давали за вырванные волоски, вы бы победили. Но мы еще вернемся к этому разговору после финального боя.
— Вы будете бороться за победу?
— Как всегда, парень.
— Клянусь небом, Друсс, ты пришелся мне по сердцу. Ты не привык сдаваться, да? Поэтому тебя и зовут Легендой?
— Нет. Просто я имел несчастье подружиться с поэтом-сказителем. Куда бы я теперь ни отправился, он выдумывает обо мне новые истории, еще чуднее прежних. Удивительно, как это люди в них верят. Чем больше я говорю, что этого не было, тем крепче они верят.
Клай и Друсс снова вышли на ристалище. Все атлеты уже разошлись, и слуги зажгли факелы.
— Я знаю, в чем тут дело, — сказал Клай. — Все думают, что ты отнекиваешься из скромности. Людям нравится верить в героев. Однажды во время учебного боя я вышел из себя и ударил ребром ладони каменную статую. Сломал себе три кости. Теперь сто человек уверяют, что от моего удара статуя разбилась на мелкие кусочки, а еще двадцать клянутся, что видели это своими глазами. Ты пообедаешь со мной?
— Спасибо. По дороге сюда я проходил мимо трактира — там готовили какое-то ароматное мясо, и мне с тех пор не терпится его отведать.
— Трактир с голубыми стеклами в окнах?
— Да. Ты его знаешь?
— Он называется «Сломанный меч» и славится лучшим в Гульготире поваром. Я хотел бы пойти с тобой, но у меня разговор с Шонаном.
— Мне было бы приятно твое общество. Мой друг Зибен принимает у нас дома некую красотку и будет недоволен, если я заявлюсь слишком рано. Может, посидим завтра, после финала?
— С удовольствием.
— Кстати, у тебя есть еще гость. Уличный мальчонка, который караулил тебя снаружи. Буду тебе благодарен, если ты обойдешься с ним ласково и скажешь ему пару слов.
— Непременно. Приятного тебе аппетита.
Глава 3
Келлс облизал пальцы и отломил еще кусочек черного хлеба, чтобы подобрать весь соус без остатка. Старый слуга усмехнулся:
— Давай-ка я тебе подбавлю. — Он снял с плиты горшок и наполнил миску до краев. Келлс, явно обрадованный, взял ложку и атаковал жаркое с новым пылом. В считанные мгновения он очистил миску и громко рыгнул.
— Меня зовут Кармол, — сказал старик, протянув ему руку. Келлс нерешительно вложил в нее свою грязную ладошку. — Ну а теперь ты назови мне свое имя.
Келлс посмотрел в лицо, покрытое морщинами — их было особенно много около веселых голубых глаз.
— Зачем? — В этом вопросе не было дерзости, только любопытство.
— Зачем? Ну, так уж принято, когда двое делят трапезу. Так люди знакомятся и могут потом стать друзьями. — Голос у старика был добрый, и в улыбке не замечалось ехидства.
— Меня зовут Быстрая Рука.
— Мать тебя тоже так зовет?
— Нет, она зовет меня Келлс. А все остальные — Быстрая Рука. Вкусное у тебя жаркое, и хлеб мягкий, свежий. Я уж знаю, какой свежий хлеб на вкус. — Келлс слез со скамейки и снова рыгнул. В кухне было тепло и уютно, хорошо бы свернуться на полу у плиты и поспать. Да нельзя — он еще не закончил свое дело. — А когда я смогу увидеть... господина Клая?
— У тебя что, дело к нему?
— Да нет, какое у меня может быть дело. Так... на бедность хотел попросить. — Келлс счел, что нищий все-таки лучше, чем вор или грабитель.
— Так ты просить сюда пришел?
— Ну да. Когда я его увижу?
— Он очень занятой человек. Я сам могу дать тебе пару монеток — и еще миску жаркого.
— Не нужны мне деньги... — Келлс наморщил лоб. — Впрочем, от тебя бы я взял, а вот от него — нет.
— Давай-ка я тебе подбавлю. — Он снял с плиты горшок и наполнил миску до краев. Келлс, явно обрадованный, взял ложку и атаковал жаркое с новым пылом. В считанные мгновения он очистил миску и громко рыгнул.
— Меня зовут Кармол, — сказал старик, протянув ему руку. Келлс нерешительно вложил в нее свою грязную ладошку. — Ну а теперь ты назови мне свое имя.
Келлс посмотрел в лицо, покрытое морщинами — их было особенно много около веселых голубых глаз.
— Зачем? — В этом вопросе не было дерзости, только любопытство.
— Зачем? Ну, так уж принято, когда двое делят трапезу. Так люди знакомятся и могут потом стать друзьями. — Голос у старика был добрый, и в улыбке не замечалось ехидства.
— Меня зовут Быстрая Рука.
— Мать тебя тоже так зовет?
— Нет, она зовет меня Келлс. А все остальные — Быстрая Рука. Вкусное у тебя жаркое, и хлеб мягкий, свежий. Я уж знаю, какой свежий хлеб на вкус. — Келлс слез со скамейки и снова рыгнул. В кухне было тепло и уютно, хорошо бы свернуться на полу у плиты и поспать. Да нельзя — он еще не закончил свое дело. — А когда я смогу увидеть... господина Клая?
— У тебя что, дело к нему?
— Да нет, какое у меня может быть дело. Так... на бедность хотел попросить. — Келлс счел, что нищий все-таки лучше, чем вор или грабитель.
— Так ты просить сюда пришел?
— Ну да. Когда я его увижу?
— Он очень занятой человек. Я сам могу дать тебе пару монеток — и еще миску жаркого.
— Не нужны мне деньги... — Келлс наморщил лоб. — Впрочем, от тебя бы я взял, а вот от него — нет.