Геммел Дэвид. Мечи Дня и Ночи

   — Однако, в конце концов, оба государства пали, — заметил Ландис.
   — Любой империи когда-нибудь приходит конец, будь она хорошей, дурной, жестокой или благостной. Каждому рассвету сопутствует свой закат, Ландис.
   До самого дворца они больше не разговаривали. Конюх принял гнедого, а Ландис и Скилганнон поднялись на самый верх круглой башни.
   — Гамаль очень стар, — предупредил Ландис. — Он ничего не видит и стал слаб здоровьем. Но он восприимчив к чувствам других людей и изучал практику древних шаманов.
   Он открыл дверь, и оба вошли в круглую комнату, устланную коврами. Гамаль сидел в старом кожаном кресле, с одеялом на худых плечах. Он поднял голову, и Скилганнон увидел его глаза цвета бледных опалов.
   — Добро пожаловать в новый мир, воин, — сказал старик. — Придвинь себе стул и посиди со мной.
   Скилганнон занял другое кресло. Ландис тоже хотел сесть, но Гамаль сказал ему:
   — Нет, дорогой мой, оставь меня на время со Скилганноном. Тот удивился и даже немного обеспокоился, однако выдавил улыбку.
   — Да, разумеется.
   Когда он вышел, старик, подавшись вперед, спросил:
   — Ты уже знаешь, кто ты?
   — Знаю.
   — Я буду честен с тобой, Скилганнон. Я не из тех, кто склонен верить в пророчества. Ландис, хоть он мне и дорог, просто одержимый. Я привел твою душу назад по его просьбе. Но это, как столь многое в нашем нынешнем мире, деяние противоестественное. И противоречит моей морали. Я должен был воспротивиться.
   — Отчего же не воспротивился?
   — Этот вопрос заслуживает лучшего ответа, чем тот, который я могу тебе дать, — грустно улыбнулся старик. — Ландис просил меня, и я не мог отказать. — Гамаль вздохнул. — Пойми, Скилганнон: Ландис хочет защитить эту страну и живущих в ней людей. Будущее страшит его, и в этом он прав. Мятежные армии воюют между собой, но эта война близка к завершению. Когда она будет выиграна, Вечная, очень возможно, обратит свой взор к этим горам. Ландис пойдет на все, чтобы не дать поработить свой народ. Разве его можно винить за это?
   — Нет. Бороться с захватчиками — удел всех сильных мужчин. Расскажи мне о Вечной.
   — Если я расскажу тебе все, что знаю, — улыбнулся Гамаль, — это будет лишь ничтожной долей того, что следует знать. Достаточно сказать, что она правит всеми землями между этим краем, южными морями и далекими горами на западе. Ее армии ныне ведут сражения на двух континентах. Мы живем в мире, который уже пятьсот лет только и делает, что воюет. И почти все это время у власти стоит Вечная. Она, как и мы с тобой, Возрожденная. Думаю, она уже потеряла счет телам, которые износила.
   Гамаль умолк и задумался. Скилганнон терпеливо ждал продолжения. Старик испустил глубокий вздох, и по его плечам пробежала дрожь.
   — Я служил ей пять своих жизней и за эти триста тридцать лет почти перестал быть человеком. Как и она сама. Мы не созданы для бессмертия, Скилганнон. Я и теперь это не до конца понимаю, но знаю, что смерть для чего-то нужна. Может быть, только для того, чтобы мы видели разницу. Разве могли бы мы так радоваться восходу, не зная ночного мрака?
   Скилганнон пропустил философский вопрос мимо ушей.
   — Если она правила столько времени, почему Ландис Кан раньше не спохватился?
   — Он тоже служил ей верой и правдой. Эти земли он получил в награду.
   — Думаю, это не вся правда. Потому ты и не хотел, чтобы Ландис остался здесь.
   — Да, — помедлив, сказал старик. — Ты очень проницателен. Мы с Ландисом научились использовать предметы, оставшиеся от древних — народа, существовавшего задолго до того, как ты сражался со своими врагами, Скилганнон. Их могущество превышало всякое воображение. Мы, несмотря на все наши открытия, узнали лишь малую часть. Это все равно, что держать в руках прелый листок и пытаться по нему угадать, каким было дерево.
   Твердо мы знаем лишь то, что древние уничтожили сами себя, но, как и почему, остается тайной.
   — Все это крайне интересно, но не лучше ли нам придерживаться собственной тропки?
   — Да, конечно. Прости, мой мальчик. Я отвлекся. Ты хочешь знать, почему Ландис оказался в такой милости. — Старик помолчал, будто собираясь с мыслями. — Это он нашел ее кости и отвоевал для нее право на новую жизнь. Когда он добился успеха, мы с ним еще глубже проникли в науку древних, чтобы дать ей бессмертие. Так мы создали Вечную.
   — Теперь понятно, за что она вас наградила. Но почему вы стали бояться ее?
   — Один из ответов — это ты, мой мальчик. Благословенная и ее пророчество. Ты знаешь, о ком я говорю?
   — Это Устарте. Она пришла ко мне перед последней битвой и попросила исполнить ее желание.
   — Она хотела сама распорядиться твоими похоронами.
   — Да.
   — Она в самом деле была так мудра, как гласит предание?
   — Я плохо знаю ваши легенды. Те, в которых говорится обо мне, просто смешны. Но Устарте была мудра, это так. Она сказала мне, что видела много будущих, и некоторые из них вселяют отчаяние.
   — Не говорила ли она, зачем ей нужно твое мертвое тело?
   — Нет. Да я и не спрашивал. Все мои мысли были отданы битве со згарнами. Устарте заверила меня, что я одержу в ней победу.
   — Так и вышло.
   — Да.
   — Ты не трогал Мечи Дня и Ночи больше десяти лет. Что заставило тебя взяться за них снова?
   — У меня не было выбора. Мне стукнуло пятьдесят четыре, и мой расцвет давно миновал. Мечи помогли мне.
   — Они же стали твоим проклятием, Скилганнон.
   — Я знаю.
   — Из-за них ты и блуждал в Пустоте столько веков. И не мог пройти в зеленые кущи.
   — Нет, не из-за них. Ни в одной из легенд не говорится обо всех злодеяниях, которые я совершил при жизни.
   — Ты говоришь о резне в Пераполисе.
   — Откуда ты знаешь о ней? — удивился Скилганнон.
   — Я знаю много такого, чем пока не делился с Ландисом. Мы беседовали с тобой в Пустоте. Сначала ты не желал возвращаться. Твоя душа признавала, что заслужила эти скитания. Но когда демоны нападали, ты дрался с ними. Ты не хотел, чтобы твоя душа погибла навеки.
   — Этого я не помню.
   — Со временем вспомнишь. Ты теперь вновь стал существом из плоти и крови, а воспоминания плоти возвращаются гораздо быстрее, чем духовная память.
   — Для чего я здесь, Гамаль? Что нужно от меня Ландису?
   — Он сам толком не знает, — пожал плечами старик. — И я не знаю. Возможно, все это пустая затея. Мне сдается, что ты, даже с мечами в руках, не сможешь одолеть полчища джиамадов. Это тайна, Скилганнон. Жизнь полна тайн. — Гамаль, запахнувшись в одеяло, проковылял на балкон. Скилганнон вышел следом. Старик сел в плетеное кресло с мягкой подушкой для спины. — Красиво, правда? — сказал он, указав тонкой рукой на горы.
   — Да, — согласился Скилганнон.
   — Я до сих пор вижу их мысленным взором, а если понадобится, могу направить туда свой дух. Я уже делал это и наблюдал твою встречу с нашими джиамадами. Тебя нелегко напугать.
   — Кого они там убили?
   — Думаю, ты и сам знаешь. Большой Медведь убил джиамада, которого ты повалил. Перегрыз ему горло. Когда-то давно, — вздохнул Гамаль, — Медведь был хорошим человеком. Моим другом.
   — А вы превратили его в зверя.
   — Пришлось. Чего не сделаешь, когда волки сбиваются в стаи. — У Гамаля вырвался слабый смешок. — Это я дал ему такое имя. Будучи человеком, он очень любил медведей. Эта любовь и стоила ему жизни. Он постоянно ходил в горы, наблюдал за ними, изучал их поведение. У него осталось много записей о них. Однажды у горного водопада он встретил медведицу с медвежатами, и она вдруг накинулась на него. Видел ты когда-нибудь, как нападают медведи?
   — Да. Быстрота у них устрашающая для таких крупных зверей.
   — Он испытал это на себе. Охотники нашли его и принесли назад, но мы ничего не смогли поделать. Он был весь искалечен, к тому же раны воспалились. Умирая, он выразил желание стать джиамадом. Мы смешали его с молодым медведем.
   — Он помнит, кем был раньше? Гамаль покачал головой.
   — Кое-кто из джиамадов помнит, но такие недолго выдерживают. Сходят с ума. Обычно после смешения возникает новая личность. Человеческие свойства — дружба, преданность — чаще всего отмирают.
   — Ваши джиамады все добровольцы?
   — Нет. В основном это преступники — воры, разбойники, насильники и убийцы. Суд приговаривает их к смерти, а во время казни их смешивают.
   — Неразумно, мне кажется, делать убийцу еще более сильным.
   — Неразумно, да, но на это у нас есть средство. Ты заметил камни у них на висках?
   — Да.
   — Через эти камни мы управляем джиамадами. Мы можем вызывать у них удовольствие или боль, можем убить их или сохранить им жизнь. Они знают об этом и потому слушаются. У джиамадов Вечной таких камней нет. Но ее не заботит, что они могут взбеситься и перебить сколько-то там крестьян.
   На балконе подул свежий ветерок. Гамаль поежился и вернулся в комнату, где горел огонь в очаге. Старик опустился на колени, протянул руку к пламени, нашел ощупью полено и добавил в очаг.
   — Быть слепцом — такая докука.
   — Мне думается, если ты способен смешивать человека со зверем, то и глаза свои можешь вылечить, — заметил Скилганнон.
   — Могу — но больше не стану этого делать. — Старик снова уселся в свое кресло. — Я прожил много жизней и в самонадеянности своей думал, что служу высшей цели. Оказалось, это обман. Возрожденные часто себя обманывают. Раз мы бессмертны, то важней нас будто бы и на свете никого нет. Что за вздор! Однако поговорим о тебе. Чего бы тебе хотелось?
   — Не знаю пока. Только не идти опять на войну — это уж точно.
   — И вполне объяснимо. Ты провоевал в Пустоте тысячу лет. Кому угодно с лихвой бы хватило.
   — С кем я там дрался?
   — С демонами и душами проклятых. Пустота — страшное место для тех, кто осужден там скитаться. Почти все души быстро минуют ее, некоторые задерживаются на время. Такой долгий срок, как у тебя — редкость. Впрочем, там тебе помогали. Помнишь?
   — Нет.
   — Когда я там был, чья-то сияющая фигура помогла тебе отразить нескольких демонов, загнавших тебя в ров.
   — Я уже говорил, что ничего не помню о Пустоте. Да, пожалуй, и не хочу вспоминать. Ты спрашивал, чего я хочу. А если я скажу, что хотел бы уехать? Навестить памятные места?
   — Я пожелал бы тебе удачи, снабдил бы тебя деньгами, оружием и хорошим конем. Боюсь только, что далеко бы ты не уехал. Война охватила два континента. Она влечет за собой смерть и разрушение. Всюду бродят шайки беглых джиамадов и людей, которые еще страшнее зверей. В одних областях вовсе не стало жизни, другие страдают от голода и болезней. Война ужасна во все времена, но эта особенно жестока. Если ты уедешь один, повторится то же, что было с тобой в Пустоте — но здесь не будет сияющей фигуры, чтобы помочь тебе.
   — И все-таки я рискну. Я смотрел карты в библиотеке Ландиса — Петара на них нет. Где мы находимся по отношению к Наашану?
   — В твое время это была страна дренаев близ границы с сатулами. Наашан за морем. Ты можешь отплыть туда из Драспарты — когда-то этот город, кажется, назывался Дрос-Пурдол. Но могу ли я попросить тебя об одном одолжении, прежде чем ты отправишься в путь?
   — Проси.
   — Повремени месяц до того, как примешь решение. Ты теперь снова молод, и месяц для тебя ничего не значит.
   — Я подумаю, — сказал Скилганнон.
   — Вот и хорошо. Тем временем ты, возможно, поможешь нам разгадать одну тайну. Завтра Ландис возьмет тебя в горы. Есть там один человек, с которым мне очень бы хотелось тебя свести.
   — Что за тайна?
   — Вот встретишься с ним, а потом мы поговорим снова.
   — Ты так и не сказал мне, почему вы боитесь Вечной. И почему ты не хотел, чтобы Ландис слышал наш разговор.
   — Прости меня, мальчик, но я что-то устал. При следующей встрече я скажу тебе все, обещаю.
 
   Когда началась драка, Харад отошел прочь. Это его не касалось. Лесорубы из верхних долин все, как на подбор, задавалы и забияки. Харад обычно не обращал на них внимания, а они, в свою очередь, не связывались с ним. Никто, по правде сказать, не хотел больше задевать человека, известного как Харад-Костолом. Здоровенный чернобородый молодой лесоруб к этому титулу не стремился и не находил его лестным, однако тот сделал его жизнь намного спокойнее. Уже пять месяцев его не подзуживали переломать кому-нибудь кости. Люди избегали Харада, что устраивало его как нельзя более.
   Отойдя в сторону, он сел на поваленное дерево и достал котомку с едой. Свежий хлеб и созревший как следует сыр. Хлеб как раз такой, как он любит — чуть перепеченный, с хрустящей корочкой и вкусным пахучим мякишем. Харад отломил горбушку и медленно стал жевать, стараясь не слушать, как лупят по телу кулаки и орут зрители. А вот сыр его разочаровал. От хорошего сыра язык прилипает к нёбу и глаза слезятся.
   К нему подошла стройная золотоволосая девушка.
   — У тебя в бороде крошки, — сказала она. Харад стряхнул их и насторожился. Чарис не для того шла через всю поляну, чтобы сказать ему про крошки. — Кто-то должен остановить их, — заявила она.
   — Тебе надо, ты и останови, — буркнул он.
   Ее это не смутило, и она села рядом с ним на бревно. Он старался не смотреть на нее и не замечать, что их ноги соприкасаются. Но надолго его не хватило, и он с тяжким вздохом отложил хлеб.
   — Чего ты от меня хочешь? — как можно более сердито проворчал он.
   — Они изобьют его. Нельзя так.
   Харад глянул вправо. Молодой Арин бился отважно, но верхний был выше и тяжелее. Он уже разбил Арину щеку и расквасил губу. Собравшаяся вокруг толпа криками подбадривала бойцов.
   — Чего эти двое не поделили? — спросил Харад.
   — Верхний говорил гадости про Керену.
   Харад перевел взгляд на русую толстушку, жену Арина. Она стояла с испуганными глазами, зажимая руками рот.
   — Ты собираешься их разнять или нет? — не унималась Чарис.
   — Чего ради? Мне до них дела нет. Притом он вступился за жену, и это правильно.
   — Ты же знаешь, что будет, если Арин одержит верх.
   Харад промолчал, продолжая следить за боем. Человека из верхней долины звали Латар. Он и два его брата вечно норовили завязать драку. Харад понимал, о чем говорит Чарис. Если Арин побьет Латара, в драку ввяжутся его братья и измолотят Арина до полусмерти.
   — Не мое это дело. Зачем тебе нужно, чтобы я вмешивался?
   — А почему ты всегда отделяешься?
   — Экая ты надоеда, женщина, — с растущим гневом пробурчал он.
   — Женщина? Надо же! Наконец-то ты это заметил.
   — Что тут замечать? Я, само собой, знаю, что ты женщина. — Харад чувствовал себя все более неуютно. Раздалось громкое «ура» — это Арин удачно заехал правой Латару в челюсть. Тот пошатнулся, и Арин перешел в наступление. Тогда один из братьев Латара, кряжистый бородач Гарик, подставил ногу. Арин запнулся об нее и упал, а Латар получил передышку.
   — Видел? Теперь начнется, — сказала Чарис.
   Харад посмотрел в ее синие глаза, и у него перехватило горло. Он поспешно отвел взгляд.
   — Тебе-то что? — сказал он. — Арин не твой муж.
   — А тебе, значит, все равно?
   — Почему ты никогда не ответишь толком? Тебя спрашивают, а ты выскакиваешь с новым вопросом. Арин мне не друг. У меня здесь вообще нет друзей.
   — Ну еще бы. Харад-Одиночка, Харад-Костолом, Харад-Злюка.
   — Никакой я не злюка. Просто я... люблю быть один.
   — Почему?
   Харад вскочил на ноги.
   — Будет твоим вопросам конец или нет? — В это время Арин сбил Латара с ног и встал над ним. Третий брат, длинный рябой Васка, подскочил сзади и двинул Арину по шее, а Гарик тут же пнул противника по ноге. Молодой лесоруб, не устояв против внезапной атаки, тяжело повалился.
   — А ну назад! — взревел Харад, шагая через поляну. Васка и Гарик отвернулись от упавшего Арина. Латар тем временем тоже встал. Харад прошел мимо них. Арин, оглушенный, сидел на земле. Харад протянул ему руку, чтобы помочь встать, но тут на него сзади налетел Гарик. Харад мог бы увернуться от его кулака, но вместо этого выпятил подбородок и принял удар. При этом он смотрел прямо на Гарика и с легким удовлетворением подметил в его глазах страх.
   — Раньше надо было думать, свинячье рыло. — Харад правой рукой сгреб противника за рубаху, боднул его головой и разбил ему нос, а потом саданул левой. Гарик отлетел, повалился на зрителей и без сознания сполз наземь. На Харада наскочил Васка. Харад встретил его прямым слева, добавил правой и сбил Васку с ног. Он старался бить не в полную силу, однако Васка растянулся на земле без движения. Харад взглянул на Латара. Тот уже был весь в крови после схватки с Арином, подбитый глаз заплыл. Харад, отвернувшись, подал руку не совсем еще пришедшему в себя Арину. — Иди выпей воды, — посоветовал он, подняв Арина на ноги. — Глядишь, в голове и прояснится. — Керена, жена Арина, подбежала и увела мужа прочь. Латар, подняв кулаки, нетвердо шагнул вперед. Харад отвел его слабый удар и придержал Латара за руку. — Очухайся малость, и я пересчитаю тебе кости с полным моим удовольствием.
   Отпихнув пораженного Латара, Харад вернулся к своему недоеденному обеду. Чарис снова подсела к нему. Он на мгновение закрыл глаза и вздохнул.
   — А теперь чего тебе надо?
   — Разве ты не чувствуешь, что поступил правильно, заступившись за Арина?
   — Ничего я не чувствую. Дай мне поесть спокойно.
   — Ты на праздник придешь?
   — Нет.
   — Почему? Там будет угощение, танцы и музыка. Тебе понравится.
   — Не люблю я шума. И толпы не люблю.
   — Все равно приходи. Мы с тобой потанцуем, — улыбнулась она.
   — Я не умею.
   — А я тебя научу.
   Он снова закрыл глаза, а когда открыл, увидел, что она спускается к городу вместе с другими женщинами. Мужчины уже разбирали топоры и пилы, готовясь начать работу. Братьев Латара, так и не пришедших в себя, оттащили в сторонку. Латар стоял около них на коленях, и десятник, длинный и тощий Балиш, что-то ему говорил.
   Харад доел и взял свой топор. К нему подошел Арин с заплывшим глазом и сильно побитым лицом.
   — Спасибо тебе, Харад.
   Харад хотел сказать ему, что он хорошо дрался или еще что-нибудь такое, дружеское. Но он не умел говорить такие слова. Он ограничился кивком и отошел.
   — Ну, Харад, теперь держи ухо востро, — сказал ему Балиш. — Они люди мстительные.
   — Ничего они мне не сделают, — сказал Харад. — Пусти, мне работать надо.
   Размахнувшись, он всадил топор глубоко в ствол дерева.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Толстушка Керена, спускаясь с горы, догнала Чарис. — Спасибо, что уговорила этого бирюка вмешаться. Без него моему Арину совсем бы худо пришлось.
   Чарис слегка рассердилась. При всей ее симпатии к Керене та, как и очень многие, очень уж любила судить других.
   — Почему ты так говоришь? — Раздражение, несмотря на все усилия Чарис, все-таки прорвалось в ее голосе.
   — Как? Что я такого сказала?
   — Ты назвала Харада бирюком.
   — Да ведь его все так зовут, — прощебетала Керена. — Бирюком или костоломом.
   — Я знаю, как его называют. Не понимаю только, за что.
   — Ну как же? — удивилась Керена. — Прошлым летом он сломал одному верхнему спину.
   — Не спину, а челюсть.
   — А я слышала, что спину. Шурин Арина мне говорил. Да хоть бы и челюсть. Харад всегда лезет в драку.
   — Так, как сегодня? Теперь, выходит, его еще пуще начнут обзывать. Зря я просила его вступиться.
   Керена покраснела и надулась.
   — Какая ты поперечная нынче, Чарис. Я ведь тебе только спасибо хотела сказать.
   Она отвернулась и заговорила с другой их товаркой. Чарис видела, что обе поглядывают на нее, и догадывалась, о чем они говорят.
   О Чарис и бирюке.
   Ей это казалось крайне нечестным. Всякий, кто взял бы на себя труд узнать Харада лучше, понял бы, что он совсем не такое страшилище, которым слывет. Просто люди ничего не хотят знать. Взгляд его серо-голубых глаз пугает их и отталкивает, и только она, Чарис, видит, как он одинок. Другие же видят его громадную силу и боятся, что он переломает им кости. Чарис видит, что эта сила стесняет его, а застенчивость мешает признаться в этом.
   На окраине города замужние жены разошлись по домам, а Чарис с другими служанками пошла во дворец. В сумерки они снова поднимутся в горы, чтобы отнести пришлым лесорубам ужин. Мужчины будут работать там до самого праздника, то есть еще десять дней, и их надо кормить как следует. Получив свою плату, многие из них явятся в город и спустят все деньги за одну ночь, а после весело отправятся искать другую работу, чтобы хватило на зиму. Харад не такой. На заработанные деньги он закупит припасы, снесет их в свою горную хижину и будет жить вдалеке от людей, сколько сможет.
   Чарис вздохнула.
   Весь остаток дня она вместе с четырьмя другими девушками хлопотала на кухне, собирая ужин. Услышав грохот колес, она подошла к окошку. В клетке Рабиля-охотника метались четверо волков. Повозка свернула к решетке, запирающей вход в подвал. Чарис вздрогнула и осенила лоб знаком Благословенной Устарте.
   — Чарис! — окликнул ее Энсинар, дворецкий. Она улыбнулась. Энсинар славный старик, добрый и покладистый, но одна его черточка у всех слуг вызывает смешки. Макушка у него лысая, поэтому он отпустил длинные волосы на затылке и зачесывает их на плешь. Ему, наверно, кажется, что так он скрывает свой изъян, а на самом деле всем все видно, особенно когда ветер подует. — Тебе ведь еще не доводилось служить гостю нашего господина?
   — Нет, почтенный.
   — Снеси ему поесть и кувшин с водой захвати. В кладовой есть окорок, запеченный в меду. Очень вкусный. Отрежь несколько толстых ломтей. И свежий хлеб не забудь. Сегодня хлебы, кажется, немного недодержали, ну да что поделаешь.
   Чарис это поручение не обрадовало. Все слуги знали про незнакомца с голубыми, как сапфиры, глазами. Миру и Каласию он уже соблазнил. Чарис ругала девушек за то, что они этим похваляются.
   — Неприлично говорить о таких вещах прилюдно, — сказала она, но девушки подняли ее на смех. — Вот узнает Энсинар, тогда посмеетесь. Он вас прогонит.
   — Чепуха, — отрезала стройная темноволосая Мира. — Нам велено его ублажать, а меня он уж точно ублажил на славу. — Другие служанки собрались вокруг, выспрашивая ее о подробностях. Негодующая Чарис ушла.
   Она его видела только издали. Красивый, с черными волосами и нарисованным на руке пауком. Одна из девушек говорила ей, что зашла к нему в комнату и застала его на балконе голым. Он стоял, зацепив одну ногу другой, а руки, тоже переплетенные, поднял над головой. На спине у него еще один рисунок, большой орел с распростертыми крыльями.
   — Зачем рисовать что-то у себя на спине? — удивлялась эта служанка. — Тебе все равно ведь не видно.
   — Брат говорил мне, — сказала в ответ Чарис, — что у зарубежников много странных привычек. Они там и волосы в разные цвета красят, и ставят на лицах чернильные знаки — кто синие, кто красные. Они не такие, как мы.
   — Тогда я надеюсь, что они сюда не придут, — сказала девушка. Чарис с ней согласилась.
   Рассказы брата о Зарубежье вызывали в ней беспокойство. Люди там живут в огороженных башнях, и одни джиамады бьются с другими. Последняя война, Храмовая, началась за год до рождения Чарис и длится вот уже восемнадцать лет. Чарис понятия не имела, из-за чего эти люди воюют, и не стремилась узнать.
   Выбросив эти мысли из головы, она, как наказывал Энсибар, поставила на поднос хлеб, окорок и сладкие сушеные фрукты. Захватила кувшин с водой и понесла все наверх. Может, таинственный чужеземец опять будет стоять на балконе так, как говорила та девушка. Любопытно посмотреть картинку у него на спине. Но тут Чарис постигло разочарование. Он действительно стоял на балконе, но одетый — в светлых кожаных штанах и свободной рубашке из бледно-голубого шелка. Когда она вошла, он повернулся, и она увидела его ярко-голубые глаза. Чуть темнее, чем у Харада, и еще менее приветливые. При виде Чарис они потеплели. Это рассердило ее. Все мужчины ведут себя одинаково. Точно разглядывают красивую лошадь или корову. А если они сами пригожи, то это хуже всего. Будто если ты недурен собой, то все девушки сразу твоими будут. Чарис полагала, что все они ветреники, особенно если сравнить их с Харадом.
   Этот был гораздо красивее всех, кого она знала, отчего раздражение Чарис стало еще сильнее. Она присела и поставила поднос на ближайший стол.
   — Как тебя зовут? — спросил он, слишком тщательно выговаривая слова.
   — Я простая служанка. — Если он захочет ее соблазнить, то убедится, что не все женщины во дворце так доступны.
   — Так что ж, у служанки имени нет?
   Чарис уставилась на него. Уж не смеется ли он над ней? Нет, вроде бы не смеется.
   — Меня зовут Чарис, мой господин.
   — Не надо называть меня господином. Спасибо, Чарис.
   Он улыбнулся и стал к ней спиной. Это оказалось для нее неожиданным и разожгло ее интерес.
   — Говорят, что у вас на спине есть рисунок. Он тихо засмеялся и опять повернулся к ней.
   — Да. Татуировка.
   — Это птица так называется?
   — Нет. Это... такой способ, чтобы рисунок не сходил с кожи.
   — А для чего это делается?
   — Так уж заведено у нас дома, — пожал он плечами. — Мода такая. Не знаю, откуда она пошла.
   — В Зарубежье так много диковинного, — сказала Чарис.
   — Я заметил, что здесь люди не носят никаких украшений — ни браслетов, ни серег, ни подвесок.
   — А что такое серьги?
   — Золотые или серебряные колечки, которые продеваются в проколотую мочку уха.