Геммел Дэвид. Волчье Логово

   — Почему ты не хочешь со мной драться?
   — А зачем?
   — Я собираюсь убить тебя.
   — Могу я узнать о причине столь враждебного поведения? — спросил он, улыбнувшись своим обезображенным ртом.
   — Я знаю тебя, Морак, и знаю, зачем ты пришел сюда. Довольно с тебя?
   — Но ведь… — начал он, и тут Мириэль снова кинулась на него.
   На этот раз он был недостаточно скор, и она задела мечом его ухо. Он заехал ей кулаком в подбородок. Оглушенная Мириэль выронила меч и упала на колени. Клинок незнакомца коснулся ее шеи.
   — Ну хватит дурачиться, — сказал мужчина и отошел, чтобы взять свой плащ.
   Она, подобрав меч, снова загородила ему дорогу.
   — Я не дам тебе пройти, — грозно заявила она.
   — Тебе это не под силу, но ты храбро сражалась. Так где же Нездешний?
   Она молча наступала на него. Он убрал меч в ножны.
   — Да погоди ты. Я не Морак. Я не состою в Гильдии, понимаешь?
   — Я тебе не верю, — сказала она, приставив клинок к его горлу.
   — Но я уже убил бы тебя, если бы хотел этого. Теперь веришь?
   — Кто же ты тогда?
   — Меня зовут Ангел, и когда-то я был другом вашей семьи.
   — Ты пришел, чтобы помочь нам?
   — Я не дерусь за других, девушка. Я пришел его предостеречь. Теперь я вижу, что в этом не было нужды.
   Она медленно опустила меч.
   — Зачем они охотятся за ним? Он никому не сделал зла.
   Ангел пожал плечами.
   — Да, последние годы он вел себя тихо, но врагов у него много, как у всякого наемного убийцы. Это он учил тебя биться на мечах?
   — Да.
   — Ему должно быть стыдно. Фехтование — гармоничный союз сердца и ума. Разве он не говорил тебе этого?
   — Говорил, — буркнула она.
   — Но ты, как и большинство женщин, слышишь лишь то, что тебе приятно. Как же, знаю. Ну а стряпать ты умеешь?
   Сдержав себя, она одарила его сладчайшей улыбкой.
   — Конечно. Я умею также шить, вязать, вышивать… Что же еще? Ах да… — Она стукнула его кулаком в подбородок. Ангел стоял у поваленного дерева, он не успел утвердиться на ногах и от второго удара полетел в грязь по ту сторону ствола. — Чуть не забыла! Еще он обучил меня кулачному бою.
   Ангел приподнялся на колени и медленно встал.
   — Моя первая жена была такая же, — сказал он, потирая подбородок. — Снаружи — что твой пух, внутри — твердая кожа и сталь. Но скажу тебе, девушка, кулаками ты работаешь лучше, чем клинком. Так как же, мир?
   — Мир, — усмехнулась она.
 
   Ангел шел за ней, потирая опухшую челюсть. Лягается она, как злая лошадь, да и рукой бьет не слабее. Он печально улыбнулся, любуясь сдержанной грацией ее походки. Хороший боец, решил он, но слишком полагается на разум и не доверяет чувству. Даже ее кулачные удары были вполне ожидаемы, но Ангел не стал ей сопротивляться, понимая, что она нуждается в каком-то удовлетворении после того, как он столь легко побил ее.
   Гордая женщина. И красивая, не без удивления признал он. Ангел всегда предпочитал полногрудых, пышных, покладистых женщин, с которыми тепло в постели. Мириэль слишком тонка на его вкус, и ноги ее, длинные и красивые, чуть более мускулисты, чем следует. Зато с ней, как говорится, можно идти в горы.
   Он хмыкнул, и Мириэль обернулась.
   — Чего это тебя разбирает? — ледяным тоном осведомилась она.
   — Просто так. Вспомнил, как ходил по этим горам в последний раз. Вам с сестренкой тогда было лет восемь-девять. Подумать только, как быстро летит время!
   — Я тебя не помню.
   — Тогда я выглядел иначе. У меня был орлиный нос и густые брови. Это уж потом чужие кулаки подпортили мне наружность. Губы были полнее, чем теперь, и я носил длинные рыжие волосы до плеч.
   Мириэль присмотрелась к нему получше.
   — Но тебя тогда звали не Ангел.
   — Нет. Каридрис.
   — Теперь вспомнила. Ты принес нам платья — мне желтое, а Крилле — зеленое. Но ты же был…
   — Красавец? Да уж, не такой урод, как теперь.
   — Я не хотела…
   — Ничего, девочка. Красота долго не живет. А уж при моем роде занятий…
   — Не могу понять, что заставляет людей выбирать себе такую жизнь. Причинять боль другим, страдать самому, рисковать жизнью — и чего ради? Чтобы сборище толстобрюхих купцов могло поглазеть, как льется кровь.
   — Прежде я поспорил бы с тобой, — мягко ответил он, — но теперь не стану. Да, это была грубая, варварская жизнь, и все-таки я любил ее.
   Придя в хижину, они поели. Ангел уселся у догорающего огня и стянул сапоги.
   — Что-то рано вы стали топить, разве нет?
   — У нас был гость, старый человек, — сказала Мириэль, садясь напротив. — Это для него.
   — Старый Ралис?
   — Да. Ты его знаешь?
   — Он уже несколько десятков лет таскается между Дренаном и Дельнохом. Когда-то он делал ножи, подобных которым я не видел. У твоего отца тоже были такие.
   — Прости, что ударила тебя, — сказала она вдруг. — Не знаю, зачем я это сделала.
   — Ничего, мне не впервой. Притом ты здорово разозлилась.
   — Обычно я не даю себе воли. Наверное, я просто испугалась немного.
   — Это хорошо. Я не доверяю бесстрашным мужчинам, да и женщинам тоже. Такие и убить могут. Но вот тебе мой совет, юная Мириэль: когда сюда явятся люди из Гильдии, не бросайся на них с мечом. Стреляй из засады.
   — А я думала, что хорошо дерусь. Отец всегда говорил, что я фехтую лучше него.
   — Во время уроков — возможно, но в бою — вряд ли. Ты обдумываешь все свои ходы, и это отнимает у тебя скорость. В бою на мечах рука и мозг должны быть связаны неразрывно. Сейчас я тебе покажу. — Он взял из поленницы тонкую палку и встал. — Становись напротив меня. Держи руки над палкой и, как только я отпущу ее, лови. Понятно?
   — Что ж тут непонятного… — Он разжал пальцы, рука Мириэль дернулась, но палка уже упала на пол. — Я не успела приготовиться.
   — Попробуй еще раз.
   Она попробовала еще раз и еще, но опять потерпела неудачу.
   — Ну и что это доказывает? — рассердилась она.
   — Твою медлительность. Рука должна хватать палку, как только глаз замечает, что она падает, — но у тебя не получается. Ты видишь, передаешь приказ руке и только потом ловишь — но опаздываешь.
   — Как же иначе? Рука должна получить приказ.
   — Сейчас увидишь как.
   — Хорошо, показывай.
   — Что ты хочешь ей показать? — спросил Нездешний с порога.
   — Мы учимся ловить палки, — медленно обернувшись, ответил Ангел.
   — Давно мы не виделись с тобой, Каридрис. Как поживаешь? — Арбалет Нездешнего целил Ангелу в сердце.
   — Я не убивать пришел сюда, дружище. Я не состою в Гильдии. Я пришел тебя предостеречь.
   — Я слышал, что ты ушел с арены. Что поделываешь теперь?
   — Торгую охотничьим оружием. У меня было место на рыночной площади, но его отобрали за долги.
   — За десять тысяч золотом ты мог бы выкупить его обратно, — холодно заметил Нездешний.
   — Еще бы! Мне хватило бы и пятой доли. Но я уже сказал тебе: на Гильдию я не работаю. И не советую называть меня лжецом!
   Нездешний разрядил арбалет, ослабил пружины и бросил оружие на стол.
   — Согласен, ты не лжец. Но с чего ты вздумал предупреждать меня? Мы никогда не были настолько близкими друзьями.
   Ангел пожал плечами.
   — Я думал о Даниаль. Не хотел, чтобы она овдовела. Где она, кстати?
   Нездешний не ответил, но Ангел увидел, как на долю секунды исказилось от боли его побелевшее лицо.
   — Можешь остаться здесь на ночь. И благодарю тебя за предупреждение. — С этими словами Нездешний взял арбалет и вышел вон.
   — Мать умерла пять лет тому назад, — прошептала Мириэль. Ангел со вздохом опустился на стул. — Ты хорошо ее знал?
   — Достаточно, чтобы слегка в нее влюбиться. Как она умерла?
   — Лошадь, на которой она ехала, упала и придавила ее.
   — И это после всех бед, которые она пережила, — покачал головой Ангел. — В этом нет никакого смысла — видно, боги любят подшучивать над нами. Пять лет, говоришь? Боги! Должно быть, он очень любил ее, раз до сих пор остается в одиночестве.
   — Любил и до сих пор любит. То и дело ходит к ней на могилу и говорит с ней, как будто она способна его слышать. Даже здесь, дома, иногда говорит.
   — Ясно, — тихо сказал Ангел.
   — Что тебе ясно?
   — А ты как думаешь, Мириэль? Убийцы подкрадываются к нему со всех сторон, и он знает, что не сможет победить их всех. Зачем же он остается здесь?
   — А как по-твоему?
   — Он — точно матерый олень, преследуемый волками. Зная, что ему не уйти, он взбирается на высокую кручу, а потом поворачивается и ждет врага, чтобы вступить в свой последний бой.
   — Никакой он не олень. Он вовсе не стар, и не пора ему вступать в последний бой.
   — Он думает по-другому. В Даниаль заключалась вся его жизнь. Может быть, он полагает, что после смерти встретится с ней опять, — не знаю. Но одно я знаю так же твердо, как и он: остаться здесь — значит умереть.
   — Ты ошибаешься, — ответила Мириэль, но ее словам недоставало убежденности.

Глава 3

   Ралис, захлестываемый волнами боли, знал, что смерть близка. Связанные за спиной руки онемели, израненная грудь горела, ноги были переломаны. Все достоинство покинуло его вместе с криками, которые ножи и каленое железо исторгали из его груди. В нем не осталось ничего человеческого, кроме последней, едва тлеющей искры гордости.
   Он ничего не сказал им. Холодная вода, которой его окатили, утишила боль от ожогов, и он открыл свой уцелевший глаз. Морак стоял перед ним на коленях, с легкой улыбкой на красивом лице.
   — Я могу избавить тебя от боли, старик. — Ралис молчал. — Кто он тебе? Сын? Племянник? Зачем принимать муки ради него? Сколько ты уже ходишь по этим горам? Лет пятьдесят, шестьдесят? Он здесь, и ты знаешь, где он. Мы все равно его найдем рано или поздно.
   — Он убьет вас… всех, — прошептал Ралис. Морак засмеялся, и остальные последовали его примеру. Ралис почуял запах собственной горящей плоти за миг до того, как ощутил боль, и его горло, охрипшее и кровоточащее от криков, сумело издать в ответ лишь краткий, прерывистый стон.
   Но внезапно боль прошла, как по волшебству, и Ралис услышал зовущий его голос. Освободившись от своих пут, он полетел навстречу ему, торжествующе восклицая:
   — Я ничего не сказал им, Отец! Ничего!
 
   — Старый дурак, — сказал Морак, глядя на обмякшее в веревках тело. — Пошли отсюда.
   — Крепкий старик, — заметил Белаш, уходя с поляны. Морак обернулся к приземистому надиру.
   — Из-за него мы потеряли полдня, а что пользы? Если бы он заговорил сразу, мы отпустили бы его, дав десять, а то и двадцать золотых. Теперь он стал падалью для лис и стервятников. Да, он крепкий мужик, но большой дурак.
   — Он умер с честью, — ответил надир, глядя угольно-черными глазами в лицо Мораку. — И его ждет радушный прием в Чертогах Героев. — Чертоги Героев? — расхохотался Морак. — Там, должно быть, большая нехватка в людях, раз они готовы принять старого лудильщика. Что он расскажет за пиршественным столом? Как продавал своя ножи втридорога и чинил дырявые кастрюли? Весело им будет там, ничего не скажешь.
   — Люди часто осмеивают то, на что сами не способны, — сказал надир, опустив руку на рукоять меча.
   Эти слова нарушили хорошее настроение Морака, и его ненависть к этому коротышке вспыхнула с новой силой. Вентриец повернулся к девяти своим спутникам.
   — Криг не зря пришел в эти горы: он знал, что Нездешний живет где-то здесь. Мы разделимся и прочешем всю округу. Через три дня встретимся вон у того северного пика, где ручей раздваивается. Ты, Барис, пойдешь в Касиру. Разузнай там побольше о Криге: с кем он жил, где выпивал. Найди источник, откуда он получил свои сведения.
   — Почему я? — спросил высокий, светловолосый молодой человек. — А вдруг вы отыщете его, пока меня не будет? Получу я тогда свою долю?
   — Мы все получим свою долю, — пообещал Морак. — Если мы убьем его до того, как ты вернешься, я позабочусь, чтобы твое золото оставили для тебя в Дренане. Уж честнее, по-моему, и быть не может.
   Барис, явно не до конца убежденный, все же кивнул и зашагал прочь. Морак обвел глазами оставшихся восьмерых. Все они — закаленные воины, привычные к жизни в лесу. Он и раньше пользовался их услугами и знал их как крутых, не отягощенных моралью парней. Он смотрел на них свысока, но не выдавал своих чувств. Кому охота проснуться с зазубренным лезвием у горла? Белаш был единственным, к кому он питал ненависть. Кочевник не знает страха и мастерски владеет ножом и луком. В таком деле, как это, он стоит десятерых. “Но придет день, — с мрачной усладой думал Морак, — придет день, и я его убью. Вспорю его плоский живот и выпущу кишки наружу”.
   Распределив всех по парам, он дал им указания. — Если вам попадется чье-нибудь жилье, спрашивайте о высоком вдовце с молодой дочкой. Быть может, он называет себя не Дакейрасом, а как-то иначе, поэтому ищите любого вдовца, который подходит под описание. Если найдете его, ничего не предпринимайте, пока мы не соберемся все вместе. Понятно?
   Воины кивнули в ответ и разошлись. Десять тысяч золотых рагов ждали того, кто убьет Нездешнего, но для Морака деньги мало что значили. Его состояние, в десять раз превышающее эту награду, хранилось у купцов в Машрапуре и Венгрии. Главное — сама охота и слава, которой добьется человек, убивший живую легенду.
   Морак остро предчувствовал удовольствие, которое получит, наполнив изощренными муками последние часы Нездешнего. Кроме того, есть девчонка — он возьмет ее, а потом убьет на глазах у отца.
   Или будет ее пытать, или отдаст своим людям на потеху. “Ладно, успокойся, — сказал он себе. — Предвкушение — дело хорошее, но сначала надо его найти”.
   Запахнувшись в лиственно-зеленый плащ, он двинулся следом за Белашем. Надир разбил лагерь в укромной лощине и преклонил колени на одеяле, молитвенно сложив руки и разложив перед собой старые пальцевые кости, пожелтевшие и пористые. Морак сел по ту сторону костра. “Что за гнусный обычай, — подумал он, — таскать с собой в мешке кости своего отца. Варвары, одно слово, — кто их поймет?” Белаш окончил молитву и сложил кости в кошель у себя на поясе.
   — Ну, что новенького сообщил тебе отец? — с веселым огоньком в зеленых глазах спросил Морак.
   — Я говорю не с отцом — его больше нет. Я говорю с Лунными горами.
   — Ах да, с горами. Известно им, где живет Нездешний?
   — Они знают только, где покоится прах каждого надирского воина.
   — И то хлеб.
   — Есть вещи, над которыми нельзя смеяться, — с укором сказал Белаш. — В горах обитают Души всех надиров, усопших и еще не родившихся. Со временем я, если буду достоин, узнаю, где погребен человек, убивший моего отца. Я похороню кости отца в его могиле, у него на груди, и он будет служить отцу до конца времен.
   — Интересная мысль, — светским тоном ввернул Морак.
   — Вы, колиши, полагаете, что знаете все. Вы думаете, что мир сотворен ради вашего удовольствия, но вам не дано понимать землю. Ты сидишь здесь, и вдыхаешь воздух, и чувствуешь холодную землю под собой, но ничего не замечаешь. А все почему? Потому что вы живете в каменных городах и воздвигаете вокруг себя стены, чтобы отгородиться от дыхания земли. Вы ничего не видите, ничего не слышите, ничего не чувствуете.
   "Я вижу, как зреет чирей на твоей шее, грязный дикарь, — подумал Морак. — И чую, как разит потом от твоих подмышек”. Вслух он сказал:
   — А что чувствуете вы?
   — Земля — она как женщина. Как мать. Она питает тех, кто понимает ее, дает им силу и гордость. Как старику, которого ты убил.
   — Она и теперь говорит с тобой?
   — Нет, ведь этой земле я — враг. Но она дает мне понять, что следит за мной, хотя и не питает ко мне ненависти. А вот тебя она ненавидит.
   — С чего бы это? — Мораку вдруг сделалось не по себе. — Женщины всегда меня любили.
   — Она читает в твоей душе и видит темный свет, пылающий в ней.
   — Сказки все это! — рявкнул Морак. — Нет в мире иной силы, чем десять тысяч острых клинков. Посмотри на Карнака. Он велел убить великого героя Эгеля и теперь правит вместо него, почитаемый и даже любимый народом. Сила Дреная — это он. Что чувствует госпожа земля к нему?
   — Карнак великий человек, несмотря на все свои пороки, и он защищает эту землю, так что она, возможно, любит его. И никто не знает наверняка, он убил Эгеля или нет.
   "Уж я-то знаю”, — подумал Морак, вспомнив, как он, подойдя к постели великого воина, вонзил кинжал в его правый глаз.
   "Я-то знаю”.
 
   Близилась полночь, когда Нездешний вернулся. Ангел сидел у огня, Мириэль спала в задней комнате. Нездешний запер дверь па засов, снял с пояса арбалет и колчан н положил их на стол. Единственным источником света в комнате служил догорающий очаг, н в его мерцании Нездешний казался Ангелу сверхъестественным существом, окруженным пляской дьявольских теней.
   Хозяин молча снял черную кожаную перевязь с тремя метательными ножами н отстегнул ножны, прикрепленные к рукам. Еще два ножа он извлек из голенищ доходящих до колена постолов, а после подошел к огню н сел напротив бывшего гладиатора.
   Ангел откинулся назад, глядя светлыми глазами на подобранную фигуру воина.
   — Стало быть, ты дрался с Мириэль, — сказал Нездешний.
   — Наша схватка длилась недолго.
   — Да. Сколько раз ты сбил ее с ног?
   — Дважды.
   — В следах было не так легко разобраться, — кивнул Нездешний. — Твои следы глубже, чем ее, но они накладываются друг на друга.
   — Как ты узнал, что я сбил ее с ног?
   — Почва там мягкая, и я нашел отпечаток ее локтя. Ты побил ее легко.
   — На арене я уложил тридцать семь противников — ты думал, что девочка способна меня одолеть?
   Нездешний помолчал и спросил:
   — Как ты ее находишь?
   — Необученного бойца она могла бы победить, — пожал плечами Ангел, — но против Морака или Сенты не продержалась бы и минуты.
   — Но она фехтует лучше меня — а я продержался бы дольше.
   — Она превосходит тебя в учебном бою, а мы оба знаем разницу между учебным боем и настоящим. Она слишком напряжена. Даниаль рассказывала мне об испытании, которому ты ее подверг. Помнишь?
   — Как я могу забыть?
   — Так вот, Мириэль его не выдержала бы. Да ты и сам это знаешь.
   — Пожалуй. Как я могу ей помочь?
   — Никак.
   — А вот ты мог бы.
   — Мог бы — да только зачем это мне?
   Нездешний подложил полено в огонь, молча глядя, как желтый язык пламени лижет кору. Потом его темный взор остановился на Ангеле.
   — Я богатый человек, Каридрис. Я заплачу тебе десять тысяч золотом.
   — Что-то твой дом не похож на дворец.
   — Я сам так захотел. Мои деньги размещены у купцов. Я дам тебе письмо к тому, что живет в Дренане, и он рассчитается с тобой.
   — Даже в случае твоей смерти?
   — Даже тогда.
   — Сражаться за тебя я не стану, понятно?
   Я согласен обучить твою дочь, но и только.
   — Я никого еще не просил сражаться за меня, — отрезал Нездешний, — не прошу и не стану просить.
   — Что ж, я принимаю твое предложение. Я останусь и буду учить ее, пока буду убежден, что от моего учения есть толк. Когда я увижу — а это случится непременно, — что мне больше нечему ее учить или она не воспринимает мою науку, я уйду. Согласен?
   — Да. — Нездешний отошел к дальней стене, приложил ладонь к камню, достал из открывшегося тайника тяжелый кошелек и бросил его Ангелу. Ангел поймал его и услышал звон монет. — Это задаток.
   — Сколько тут?
   — Пятьдесят золотых.
   — Я взялся бы учить и за эти деньги — зачем ты хочешь заплатить мне так много?
   — Ответь на это сам.
   — Ты назначил цену, равную той, которую дают за твою голову, чтобы я не впал в искушение.
   — Это правда, Каридрис, по не вся правда.
   — Какова же вся правда?
   — Даниаль питала к тебе дружеские чувства, и мне не хотелось бы тебя убивать. Спокойной тебе ночи.
 
   Сон не шел к Нездешнему, но он продолжал лежать с закрытыми глазами, давая отдых телу. Завтра он опять побежит — надо накапливать силу и выносливость к тому дню, когда сюда явятся убийцы.
   Он был рад, что Ангел решил остаться. Это пойдет па пользу Мириэль, а когда убийцы наконец выследят его, Нездешний попросит гладиатора отвести девушку в Дренан. Она унаследует его состояние, найдет себе мужа, и ничто не будет грозить ей.
   Постепенно он успокоился и погрузился в сон.
   Он ехал верхом вдоль озера рядом с Даниаль, и солнце ярко светило на чистом голубом небе.
   "Поскачем наперегонки по лугу”, — крикнула она, пришпоривая своего серого жеребца.
   "Нет!” — в панике завопил он, но она уже умчалась прочь. В который раз он увидел, как конь спотыкается, падает и наваливается на Даниаль, как седельная лука проламывает ей грудь.
   — Нет! — закричал он, просыпаясь весь в поту.
   Вокруг было тихо. Сотрясаемый дрожью, он встал и налил себе воды. Вместе с Даниаль они пережили военное лихолетье. Их окружали враги, оборотни гнались за ними, надиры преследовали их, по они выжили. Даниаль нашла свою смерть в мирное время, у тихого озера.
   Отогнав от себя горькие воспоминания, он сосредоточился на опасностях, которые ждали его впереди, н на том, как лучше с ними бороться. Этим мыслям сопутствовал страх. Нездешний слышал о Мораке. Это палач, упивающийся чужой болью, — неуравновешенный, возможно, даже безумный, но ни разу не терпевший поражений. О Белаше он по знал ничего, — но тот надир, а значит, не ведает страха в бою. Этот воинственный народ не терпит слабых. Один племена постоянно ведут беспощадную войну с другими, и только самые сильные воины Доживают до зрелых лет.
   Сента, Курайль, Морак, Белаш… Сколько их там еще? И кто им платит? Впрочем, последнее не столь уж важно. Убив охотников, Нездешний выяснит и это.
   Легко сказать — убив…
   Он ощутил вдруг великую душевную усталость. Сняв с крюка над кроватью бронзовый фонарь, он высек огонь и зажег фитиль. Затеплился золотой огонек. Нездешний повесил фонарь обратно и сел на кровать, глядя на свои руки.
   Руки убийцы. Руки самой смерти. В молодости, будучи солдатом, он сражался с сатулами, защищая от их набегов поселенцев Сентранской равнины. Но, как видно, недостаточно хорошо защищал, — одной разбойничьей шайке удалось-таки перевалить через горы. На обратном пути они нагрянули в его усадьбу, надругались над его женой и убили ее вместе с детьми.
   С того дня Дакейрас стал другим. Молодой хозяин, недавний солдат, бросил все и отправился в погоню за убийцами. При первом налете на их лагерь он убил двоих, остальные убежали. Но он выслеживал их и убивал одного за другим. Перед смертью он пытал их, вымогая у них сведения об именах и возможном местонахождении остальных. На это у него ушли годы — за это время молодой отставной офицер Дакейрас умер, и его место заняла бездушная убойная машина, именуемая Нездешним.
   К тому времени смерть и страдания ничего уже не значили для молчаливого охотника. Однажды ночью в Машрапуре, когда у Дакейраса вышли деньги, к нему обратился купец, желавший убрать с дороги своего делового соперника. За сорок серебряных монет Дакейрас взялся совершить свое первое наемное убийство. Он не пытался оправдать это даже перед собой. Смыслом жизни для него была охота, а чтобы преследовать убийц, ему нужны были деньги. Холодный и безжалостный, он продолжал свой путь, встречая повсюду страх и отчуждение, и обещал себе, что снова станет Дакейрасом, когда завершит свое дело.
   Но когда последний из разбойников умер в муках, насаженный на кол над костром, Нездешний понял, что Дакейрас больше не вернется. И он стал делать свою кровавую работу, следуя прямой дорогой в ад до того самого дня, когда он убил дренайского короля.
   Это злодеяние и его страшные последствия до сих пор не давали ему покоя. Враги опустошали страну, оставляя за собой тысячи убитых, вдов и сирот.
   Золотой свет мерцал на стене. Нездешний вздохнул. Он пытался искупить свою вину, но есть ли прощение для того, кто совершил столь тяжкие преступления? Он сомневался в этом. И даже если бы Исток отпустил ему все грехи, сам себя он все равно не простил бы. Быть может, из-за этого и умерла Даниаль, не впервые подумал он. Быть может, это его кара — всегда носить в душе тяжкое горе.
   Он попил воды и вернулся в постель. Добрый священник Дардалион свел его с гибельного пути, а Даниаль раздула ту крохотную искру Дакейраса, которая еще тлела в нем, и вернула его к жизни.
   Но теперь и она ушла. Одна Мириэль у него осталась. Неужели ему суждено увидеть и ее смерть?
   Мириэль не выдержала бы испытания — так сказал Ангел, и он был прав. Дакейрасу вспомнился давно прошедший день. Убийцы настигли его в надирских степях, и он разделался с ними. Даниаль спросила его, как ему удается убивать с такой легкостью.
   Он отошел от нее и поднял с земли камушек.
   — Лови, — сказал он и бросил его Даниаль. Она ловко поймала камень. — Это было легко, правда?
   — Да, — согласилась она.
   — А если бы двое мужчин держали Криллу и Мириэль, приставив ножи им к горлу, и тебе сказали бы: если не поймаешь камушек, девочки умрут, — поймала бы ты его с той же легкостью? Страх делает трудными самые простые действия. Я побеждаю других потому, что камушек для меня всегда остается камушком, что бы там от него ни зависело.
   — А меня ты научишь этому?
   Он сказал, что у него на это нет времени, она стала спорить, и наконец он спросил:
   — Чего ты сейчас боишься больше всего?
   — Потерять тебя.
   Он опять отошел от нее и поднял камушек. Облака набежали на луну, и Даниаль плохо видела его руку.