Генкин Валерий. Лекарство для Люс

   Эрвье поцеловал руку Сарре, махнул Дятлову и исчез в доме.
   В лунном свете Сарра казалась моложе, чем когда он увидел ее в штабе. Тогда он дал ей лет пятьдесят: лицо болезненное, с черными подглазьями, волосы почти седые, голос низкий, хотя и звучный. Говорила она немного медленнее француженок, не по незнанию языка, конечно, а, видимо, по складу характера, с некоторой обстоятельностью и московской округлостью. Сейчас она молчала, и профиль ее был чист и молод.
   - Сколько вам лет, Сарра? - спросил он по-русски.
   - Узнаю соотечественника. И не только по языку. Ни один француз не спросит женщину, даже такую старуху, как я, о ее возрасте. Мне сорок. Но уж коли мы говорим по-русски, то называйте меня и настоящим моим именем Ариадна. Ариадна Александровна Скрябина.
   - Дятлов, Василий Платонович. А почему Сарра Кнут? Впрочем, это не мое дело.
   - Я не делаю из этого тайны. Я пишу, вернее, писала стихи. А имя отце слишком ко многому обязывало.
   - Скрябина? Александровна? Так вы - дочь?
   - Да, его дочь.
   - И давно вы во Франции?
   - С восемнадцатого года. Мне тогда четырнадцати не было. Но Россию помню. Больше всего Москву. Арбат, Пречистенку. Кончится война, поеду в Москву. А вы откуда родом?
   - Я из поморов. Но учился и жил до войны в Ленинграде.
   - Как Ломоносов. Вы случайно не физик для полноты сходства?
   - Именно физик. Правда, очень односторонний. Мозаикой не занимаюсь, стихов не сочиняю. Но люблю и слушаю с удовольствием, Прочтите что-нибудь свое.
   - О, момент не слишком располагает к стихам, но... Вы первый человек оттуда, который услышит мои стихи. - И она негромким, но внятным низким голосом произнесла, почти пропела:
   Московская земля. Реки излучина.
   А в памяти гудят колокола.
   С какою силой я сегодня поняла
   Судьба и время неразлучны...
   Когда она кончила читать, Дятлов помолчал, а потом попросил еще.
   - В другой раз, вы не обижайтесь. Я сейчас не могу.
   Колет уже легла. Она выскочила в рубашке, с торчащими, как у подростка, ключицами и прильнула к Дятлову, не замечая его спутницы.
   - Базиль, Базиль, какой ты молодец, что пришел. Ты голодный? Ой, здравствуйте, проходите, сейчас я зажгу свет, только опущу шторы и закрою Бланш. Пойди, Базиль, посмотри на нее. Она сегодня так плакала. Мишо сказал, это зубки режутся. - Колет говорила без остановки.
   Такой и запомнил ее Дятлов - в белой полотняной рубашке, полуребенка, смотрящую обращенными вверх, в его лицо, заспанными глазами и бормочущую быстро-быстро: "Она так плакала... зубки режутся..."
   Восемь дней он ничего не знал о ней, а на девятый, когда немцы уже перекрыли все проходы и танки Пфлаума, двигаясь от Гренобля на юг, утюжили деревню за деревней, подползая к рубежу Сен-Мартен - Васье, на правом фланге которого держал оборону отряд Дятлова, к нему пробрался Буше и рассказал, что Колет, Сарра и еще четыре франтирера были схвачены в Тулузе во время облавы. Колет застрелили при попытке вырваться, остальных забрали гестаповцы.
   Взвизгнув, решетка поползла вверх, и Пьер очнулся. Этот звук после стольких часов тишины - неужели ночь прошла? - показался и страшным и желанным. На пороге возникли те же два воина. Потоптавшись, один из них буркнул беззлобно, даже с некоторым, как показалось Пьеру, сочувствием:
   - Ну, Урсула, надо идти. - А потом Пьеру, уже безразлично: - Вставай.
   Старуха молча шагнула в проем за решетку. Пьер вышел следом и увидел, вернее почувствовал по мотнувшемуся свету и короткому шипению, как страж выдернул факел из кольца и швырнул в воду. Ступеньки были высокими, Урсула подхватывала расползающиеся тряпки, тонкие грязные лодыжки мелькали перед глазами Пьера. На последней ступеньке она обернулась и сказала громким хриплым шепотом:
   - Это конец, чужеземец! Готовься к смерти, молись своему богу!
   Пьер попятился. Но старуха уже мчалась вперед.
   Коридоры замка были темны. Оранжевые пятна редких факелов создавали иллюзию сна, и Пьер шел легко и плавно. Реальность вернулась ярким солнечным светом, заливавшим двор, где широким кругом стояли слуги, воины, монахи, дети. Взгляд вырвал из толпы знакомые лица. Вот испуганно поникшая мордочка Ожье рядом с бородачом-гигантом, который вчера волочил на аркане босоногого оборванца. А вот и сам оборванец, но руки его уже свободны, и в глазах не мука, а живое гнусное любопытство. Разбойник-поп с красными наливными щеками высунулся из толпы своих зеленокафтанных приятелей, а за его плечом маячит Крошка, приоткрыв щербатый рот. Здесь же на корточках пристроился паж Алисии, а рядом - поливальщик оленя, как его, ах да, Жермен. И тучный дворецкий, и вертлявый Жоффруа... Отдельной группой на небольшом помосте стояли хозяин замка, аббат Бийон, граф де Круа, Алисия Сен-Монт и Морис де Тардье. Низко надвинув капюшон, в смиренной позе застыл перед аббатом рыжий монах в веревочных сандалиях.
   В центре круга подобно верхушкам прясел торчали из куч хвороста два столба. Рыжий монах подошел к Урсуле и что-то забормотал, суя ей крест. Напряженная спина старухи не шелохнулась. Стражи медленно повели ее к одной из куч, на скате которой Пьер заметил широкую доску с набитыми поперечинами - нечто вроде трапа, ведущего к столбу. Старуха покорно ступила на трап. Пьер смотрел на нее как завороженный и не сразу понял, что монах с крестом уже стоит перед ним и шевелит толстыми губами. Урсула сбросила драный балахон и осталась в тонкой белой рубахе. Она прижалась спиной к столбу, и пока стражи обматывали ее веревкой, Пьер успел увидеть, как под отброшенными ветром седыми волосами гордо блеснули глаза.
   Справа и слева, качаясь, поплыли лица, куча хвороста выросла и заслонила небо. Две сильные руки подперли поясницу и вознесли его, вновь открыв голубое окошко. Ноги в рифленых туристских ботинках уцепились за шершавый дощатый скат.
   - Ин номине патрис эт фили эт спиритус санкти...
   Позвоночник и затылок уперлись в столб.
   Две серые приплюснутые фигуры медленно приближались к горе хвороста. Прозрачный огонь факелов едва виден в солнечном свете.
   "Какой бездарный конец", - подумал Пьер и закрыл глаза.
   - Стоп! Стоп! Все не так! Что за чучело мне подсунули? Помощника ко мне! Костюмера! Где помощник, я вас спрашиваю?
   Истошный голос несся снизу. Пьер открыл глаза. Маленький патлатый человечек неистово рубил ладонью воздух и топал деревянными башмаками по древним плитам замкового двора.
   Невесть откуда явился длинный нескладный мужчина в серых помятых штанах, в детских сандалиях с дырочками и начищенном медном шишаке. Он замер перед патлатым, приоткрыв рот и быстро двигая кадыком.
   - Кто это? - визжал человечек, тыча пальцем в Пьера.
   - Н-не знаю, - выдавил длинный, хлопая ресницами.
   - А кто знает?
   Длинный молчал.
   - Что ни день, то скандал. Вчера какой-то хулиган палил из пищали по Лонгибуру. Пищаль в двенадцатом веке! А этот откуда взялся? Кто его одевал? Где костюмер?
   Из толпы выдвинулась хрупкая девушка в платье служанки.
   - Ваша работа? - Патлатый мотнул головой в сторону Пьера.
   - Нет, - тихо ответила девушка.
   - Так кто смеет мне мешать, черт побери! - Он быстро переступал деревянными подошвами, переходя в гневе с фальцета на бас и обратно.
   - Видите ли, Реджинальд Семенович, - начал было длинный, но человечек остановил его жестом.
   - Давайте его сюда, - сказал он устало. - И ее тоже.
   Веревки отпустили обмякшее тело. Пьер сполз по хворосту.
   - Кто вы такой? - спросил Реджинальд Семенович.
   - Я Пьер Мерсье.
   - Какой еще Мерсье, - застонал патлатый. - Урсула, звездочка моя, откуда он взялся?
   Пьер оглянулся на старуху. Но старухи не было. Молодая горбоносая красавица с живым интересом смотрела на него желто-карими глазами.
   - Понятия не имею, котеночек. Я думала, это твой новый ход.
   - Господи, какой еще ход! Белены вы объелись, что ли? И вы, и вы... Реджинальд Семенович тыкал пальцем в тихо приблизившихся Жиля де Фора, Мориса де Тардье, Бийона, Алисию. - Так кто же вы такой все-таки? - Он снова повернулся к Пьеру.
   - Я уже сказал, мое имя - Пьер Мерсье. Могу только добавить, что я мирный путешественник. А вы кто?
   - Я? - задохнулся человечек. - Вы не знаете _меня_? - Он взглянул на Пьера с неподдельным изумлением. Потом приподнял подбородок, слегка наклонил голову и произнес с расстановкой: - Я - Реджинальд Кукс.
   - Видите ли, - сказал Пьер, - я прибыл из такого далека, что ваше имя вряд ли что скажет мне.
   Лицо длинного в шишаке исказилось в приступе суеверного ужаса. Он наклонился к Пьеру и громко зашептал:
   - Бог с вами, это же Реджинальд Кукс, главный режиссер Второй зоны Третьего вилайета.
   - Режиссер? Вилайета? - Пьер с трудом ворочал мозгами. - Простите, меня только что хотели сжечь, и я как-то еще не совсем...
   - Вот что значит вжиться в образ! - восхищенно пробормотал аббат Бийон.
   - Но ведь как будто к тому и шло, - сказал Пьер, слабо улыбаясь.
   - К тому шло, - повторил Жиль де Фор, - ха... ха... - И он зашелся тяжелым басом.
   К нему присоединился заливистый дискант Реджинальда Семеновича Кукса, главного режиссера Второй зоны Третьего вилайета. Через секунду грохотала вся площадь: визжали мальчишки во главе с Ожье, ржали парни в зеленых кафтанах, церковным колоколом бухал разбойник-монах, сверкая зубами, смеялась Урсула, а Алисия, держась рукой за бок, вытирала глаза розовым кружевным платочком. Последним пришел в движение длинный в шишаке. Его тонкое блеяние разнеслось по двору, когда другие уже затихали.
   Отсмеявшийся Кукс вновь подступил к Пьеру:
   - Так откуда вы прибыли, мирный путешественник?
   - Из этого... Из Форж-лез-О.
   - Ничего не понимаю, - скривился Кукс. - А вы, Аристарх Георгиевич?
   Длинный изобразил скорбную мину.
   - Стойте, кажется, я знаю. - К ним, тряся полами коричневой рясы, пробирался монах. Его круглые пуговичные глаза светились. - Как же я сразу не понял, что это за штука, - говорил он. - Отсутствие движителей...
   - Какая штука? - спросил Кукс.
   - По-моему, этот парень пришлепал к нам из другого времени.
   - Что? Как? - Кукс даже привстал на цыпочки.
   - Это правда, - сказал Пьер. - Но ради бога, скажите, какой у вас век?
   Все растерянно молчали. Первым откликнулся Аристарх Георгиевич:
   - Шестой век Великой эпохи.
   - Скажите, э... от рождества Христова это сколько?
   Монах посмотрел на Пьера с удивлением и ответил:
   - Двадцать пятое столетие, семьдесят восьмой год.
   - Двадцать пятое! - закричал Пьер. - Все-таки двадцать пятое! Боже правый, значит, машина... значит, Дятлов... мы... - И он замолк, жадно озирая обступивших его людей.
   - А откуда же вы, если не секрет? - Аристарх Георгиевич от нетерпения переступал с ноги на ногу.
   - Из двадцатого. Вот к вам...
   Реджинальд Кукс присвистнул!
   - Экая даль. Надо отдать вас в хорошие руки. Аристарх Георгиевич, любезный, свяжите нас с Агентством по туризму.
   - Сию минуту. - Помреж снял сверкающий шишак и, пристроив его под мышкой, крупно зашагал прочь. Все между тем сделались очень ласковыми к Пьеру. Морис де Тардье положил ему руку на плечо и говорил, что глубоко сожалеет о резких словах, сказанных им тогда на поляне. Алисия крутила пуговицу на куртке Пьера и восклицала:
   - Подумать только! Ну просто не могу себе представить!
   Тут снова показался Аристарх Георгиевич. С ним шел молодой человек в белой блузе и белых штанах. Он приветливо глянул на Пьера:
   - Меня зовут Гектор. Мне выпала честь сопровождать дорогого и почетного гостя, многоуважаемый...
   - Пьер Мерсье, - сказал Пьер.
   - Многоуважаемый Пьер Мерсье. А сейчас не желаете ли отдохнуть с дороги?
   Они шли по красной каменной галерее. Сквозь щели густо лезла трава. Провал слева внизу - сплошное зеленое буйство. "Джунгли какие-то", подумал Пьер.
   - Такой пейзаж нынче моден, - пояснил Гектор.
   Второй день этот голубоглазый красавец сопровождал Пьера повсюду.
   - Скажите, я сделал ошибку? Мне не следовало прилетать?
   - Нет, Пьер, вы не сделали ошибки, - ровно, дружелюбно сказал Гектор. Я представлю вас членам Совета, вашему делу дадут ход. А вы пока отдыхайте.
   Показалась низкая дверь из рассохшихся досок, схваченных фигурными железными полосами. Гектор взялся за ржавое кольцо. Из открывшейся темноты пахнуло погребной сыростью.
   - Прошу, - сказал Гектор.
   Пьер согнулся и шагнул. Еще шаг. Брызнул свет. Большой белый мяч летал под низким синим небом. Несколько девушек бросились к ним навстречу.
   - Это Пьер, - сказал Гектор. - Он из двадцатого века.
   Всеобщий вздох изумления. Но не чрезмерного, как показалось Пьеру. Одна - кареглазая, красивая - подошла ближе. Впрочем, они все были красивыми. Пьер растерянно молчал.
   - Меня зовут Полина, - объявила кареглазая. - Или просто Ина.
   - А меня Елена, - сообщила смуглянка в голубой тунике.
   - Пьер.
   - Да, я уже знаю.
   - Откуда?
   - От Гектора. Он же только что вас представил.
   - Ох, правда.
   Его окружили, забросали вопросами.
   - Вы видели когда-нибудь Пруста? А правда, что Набоков всегда жил в гостиницах? А Маяковский... Фолкнер... Бруно Травен... А Хлебников... О, Хлебников!
   - Да бог с вами, - отбивался Пьер, - я многих этих имен и не слышал. Я, знаете ли, далек от литературы. Пруста, правда, читал, но видеть не мог он ведь умер, когда меня еще на свете не было. И вообще я всю жизнь, если не считать войны, прожил в одном городе, в Париже...
   - Париж! - вздохнула Полина. - Ах, вы расскажете нам о тогдашнем Париже. - Она тронула его за руку и произнесла с чувством: - Пьер, правду скажи мне, скажи мне правду, я должна, я хочу все знать!
   Пьер испуганно отшатнулся.
   - Да что вы, голубчик. Это же Превер. О нем вы слышали?
   - Превер? - обрадовался Пьер. - Превера я знал, - добавил он тихо, но в это время другая девушка, та, что спрашивала о Маяковском, запрокинув лицо, спасенное от чрезмерной красоты слегка вздернутым носом, вдруг продекламировала:
   А может, лучшая потеха
   перстом Себастиана Баха
   органного не тронуть эха...
   - А меня больше всего интересует Станислав Лем, - сказала девушка по имени Асса.
   - Кажется, я где-то слышал это имя.
   - Всего лишь слышали? То, что вы говорите, ужасно. - И она ушла.
   - Ну вот, навалились на бедного путешественника, - сказал Гектор. - А он еще не пришел в себя после темницы Жиля де Фора.
   - Почему темницы? - спросила курносая.
   - Какая темница? - подхватил хор.
   - Пьер вынырнул из времени совершенно неожиданно и угодил в поле "Славное игрище в Лонгибуре". Там его приняли за лазутчика, введенного Куксом для оживления игры, и с радостным усердием водворили в подземелье.
   - Какой ужас! - прошептали девушки.
   Пьеру, впрочем, показалось, что их шепот-возглас был слишком мелодичным, чтобы выражать искреннее беспокойство.
   - Бедняжка, - сказала Ина. - Вы, должно быть, очень перенервничали.
   - Ничего страшного, - бодрился Пьер. - Все было очень интересно. Пока меня не потащили на костер...
   - Ах, костер! Ай, ай! - Лица девушек выражали совершенное сочувствие.
   - Ина, - сказал Гектор, - мы идем к Харилаю. Не знаешь, где он?
   - У него роль механика в "Среде". Фу, там дышать нечем, надеюсь, вы туда ненадолго. Возвращайтесь потом к нам! Ну пожалуйста!
   Девушки, кланяясь одна за другой, побежали вверх по косогору. И только смуглянка в тунике смотрела вслед Гектору и Пьеру.
   - Они тоже во что-нибудь играют? - спросил Пьер.
   - Конечно. Игра называется "Матушка филология".
   - Странное название. Что же они делают?
   - Пишут. Литературные манифесты, критические статьи. Придумывают школы, течения. Дают им имена. Назовут, скажем, одних романтиками, а других утилитаристами. А потом бьют романтиков за безответственное стремление к безграничной свободе и неуемную жажду обновления, а утилитаристов - за близорукое пренебрежение высокими страстями и легкомысленное неприятие мировой скорби.
   - И этим занимаются такие славные девушки?
   - Да, они зубастые. Играют весело, от души.
   Они вернулись к дверце, которая с этой стороны оказалась похожей на легкую садовую калитку. Пьер доверчиво шагнул в темноту, ожидая увидеть уже знакомую каменную галерею и глухие заросли. Но вместо этого он очутился на сером асфальте у гранитного парапета, за которым свинцово лоснилась вода, играя чешуей нефтяных пятен.
   - Не удивляйтесь, дружище. У нас особые двери. Они свертывают пространство, сразу соединяя нужные точки. Сейчас мы в поле игры под названием "Среда, среда, среда...".
   На другой стороне реки за таким же парапетом громоздились здания. Частокол труб, напоминающий гигантский крейсер, закрывал горизонт. Черно-белые столбы дыма вырастали из них и густо вспучивались под низким облачным небом.
   - Здесь играют в отсталую индустрию, - говорил Гектор. - Наиболее увлекательные пассажи - отравленные реки, порубленные леса, изведенное зверье. Красные книги, штрафы, дебаты о безотходной технологии, проповеди об озоне, под шум которых живая природа потихоньку уступает место окружающей среде.
   На той стороне приоткрылась дверь в бетонной стене и показался человек в спецовке. Пьер и Гектор столкнулись с ним на середине чугунного моста.
   - Здравствуй, Харилай, - сказал Гектор. - Это Пьер из двадцатого века.
   Харилай протянул тяжелую руку. Пожимая ее, Пьер заметил большой гаечный ключ, торчащий из кармана потертого Харилаева комбинезона. Механик улыбался озабоченно и вопросительно.
   - Да, он прилетел, - сказал Гектор, - и мы сами не знаем, как.
   От Харилая исходила какая-то основательность. Пьер вдруг подумал, что этот человек поможет ему. И пока Гектор излагал существо просьбы Пьера, тот впивался глазами в лицо Харилая, стараясь прочесть его решение и в то же время внушить ему ответ.
   - Это очень серьезное дело, - веско сказал механик. - По всей видимости, придется...
   Пьер почувствовал, что задыхается.
   - ...придется безотлагательно _сыграть_ во Всемирный Совет.
   Они возвращались в игру Гектора "Агентство по туризму".
   - Пора обедать, - сказал Гектор. - Какую кухню предпочтете сегодня, дружище?
   - Все равно.
   - Напрасно, напрасно. Я вижу, последние слова Харилая оставили у вас неприятный осадок. Ну ничего. Ресторан "Сакартвело" - вот что поправит вам настроение. Застолье грузинских князей.
   Ближайшая дверь вывела их в платановый лес. Дощатый стол на небольшой поляне был уставлен тонкогорлыми глиняными кувшинами. Многоцветье фруктов и овощей напомнило Пьеру сентябрь где-нибудь в Савойе. За столом сидело с полдюжины усачей в наглухо застегнутых красных рубахах и схваченных тонкими поясами темных кафтанах с расходящимися полами. Раздались шумные крики. Один из пировавших, худой, легкий, как перышко, взвился навстречу.
   - Добро пожаловать, гости дорогие! - закричал он, топорща усы и вращая зрачками горячих глаз.
   Пахло ароматным дымом: в стороне над открытым очагом на огромном вертеле жарился баран. Пьеру сунули в руки костяной в серебряном окладе рог, полный красного вина, пододвинули завернутые в тонкую лепешку ослепительно белый сыр и пахучую умытую траву.
   - Кушай, дорогой, - сказал сосед, горбоносый смуглый старик. - Гость в доме - радость в доме. Здоровье дорогого гостя. - Старик поднял свой кубок.
   Пьер ел дымящуюся баранину, запивал ее нежным вином. Ему было хорошо.
   В самом маленьком духане
   ты товарища найдешь.
   Если спросишь "Телиани",
   поплывет духан в тумане,
   ты в тумане поплывешь...
   И Пьер подтягивал за тягучим тенором:
   Тайа-тайа-тайа-вота-тайа-йа...
   Замирал, когда врывался бас:
   Дын-ды-лава...
   Гектор рассказывал пирующим про маленькую Люс. Князья смотрели на Пьера маслинами глаз, качали головами и цокали языком.
   - Сколько же у вас игр?
   - Много. Очень много. Не знаю точно. Впрочем, детали касаются тех, кто играет в статистику, - ответил Гектор.
   - Интересно бы узнать их названия.
   - Почему же только названия? Можно и посмотреть, и поиграть. Для начала могу познакомить вас со списком игр нынешнего сезона. Хотите?
   Гектор подошел к ближайшему толстому дереву и, найдя дупло, удовлетворенно хмыкнул. Запустил руку в темную дыру и протянул Пьеру свернутый в трубочку лист бумаги.
   - Изучайте.
   Пьер уже давал себе зарок не выказывать удивления, однако вид у него был озадаченный.
   - Все та же свертка пространства, - пояснил Гектор. - Дупло сыграло роль дверцы между моей рукой и библиотекой Совета нашей зоны.
   - Но почему там оказался именно нужный вам список?
   - Та же телепатия, только на железных принципах биомашинной технологии.
   - Понятно, - неуверенно пробормотал Пьер и развернул пожелтевший листок. В десятке столбцов рукописной вязью теснились слова.
   - Не удивляйтесь виду списка. В быту никто не желает иметь дело с кристаллами, голографией и прочей головоломной техникой. Всем подавай фолиант в коже с серебряными застежками или пергаментный свиток.
   - И на всех хватает?
   - Справились. Дома книг у нас в общем-то нет. Разве что в играх, где это необходимо. А так - протянул руку к ближайшей дверце и взял нужную книгу в библиотеке. Они там продублированы в соответствии со средней частотой запроса.
   - Одним словом, в книги вы тоже играете.
   - Угадали. Есть и такие игры, "Пожар в Александрии", например, или "Изба-читальня".
   - Изба?
   - Так назывался древний русский дом.
   - А почему читальня?
   - Когда-то в России шла борьба с неграмотностью - постойте, это ведь было как раз в вашем веке, - и книги, насколько я помню, хранились в бревенчатых домах - избах...
   - Вот эта игра, - сказал Пьер, просматривая список. В том же столбце он прочел:
   Трансвааль в огне
   Дирижабль Нобиле
   Белый квадрат на белом фоне
   Базар в Коканде
   МакИ
   Большой футбол...
   Пьер поднял голову.
   - Тут все двадцатый век?
   - Да, а вот двадцать первый. - Гектор провел пальцем по строчкам: Экологический коллапс, Мафусаилов век. Марсианские хроники... А вот двадцать второй, двадцать третий...
   Взгляд Пьера блуждал по листку, выхватывая разбросанные по векам игры: Ронсевальское ущелье. Тысяча видов Фудзи, ГЭС на Замбези, Бирнамский лес, Лагерь таборитов...
   - А это что? - воскликнул он вдруг, возвращаясь к двадцатому веку. МакИ! Вы играете в макизаров? Это про наше сопротивление бошам?
   - Да, а чему тут удивляться? Двадцатый век у нас в почете. Он признан одним из переломных в истории. Хотите посмотреть "Маки"? Правда, это в другой зоне, у нас в этом сезоне все больше по русской истории.
   - Да. То есть нет. Не сейчас, по крайней мере.
   В окоп, где сидели Дятлов, Декур и Пьер, спрыгнул д'Арильи, умудрившийся сохранить щегольство даже во время непрерывных боев последней недели. Он шел в штаб к Эрвье и решил дождаться темноты. Д'Арильи немедленно схлестнулся с Декуром, а мрачное молчание Дятлова, ради которого - это уже начинал понимать Пьер - аристократ всегда разглагольствовал, подливало масло в огонь.
   - Попран рыцарский дух, веками, как драгоценное вино, сохраняемый цветом европейских наций, оберегаемый от тупых буржуа, темного пролетариата, извращенных интеллектуалов...
   - Добавьте сюда плутократов, евреев и коммунистов, - вставил Декур, - и Геббельс будет вам аплодировать.
   - Безвкусно манипулируя символами, рожденными в служении богу и чистой любви, Гитлер опошлил идею рыцарства, низвел священные ритуалы на уровень балагана.
   - И это все, что вас не устраивает в нацизме? Будь они пообразованней, поутонченней, средневековые побрякушки не тасовались бы с такой наглостью, это не травмировало бы ваш вкус, и фашизм бы вас устроил, а? - Декур начинал распаляться.
   - Не придирайтесь, Жак. Я бьюсь с ними от имени светлых идеалов рыцарства.
   - Вы бьетесь с варварством сегодняшнего дня от имени варварства прошлого.
   - Ого! А вы? Я-то знаю, за что умру. И знаю, как это сделать - у меня хорошие учителя: Тристан и Гавэйн, Роланд и Ланселот, Сид и...
   - Зигфрид, - вставил вдруг Дятлов.
   - Да, и Зигфрид.
   - Вот и славно, д'Арильи. Вот и договорились. - Декур говорил беззлобно, но с неприязнью. - Вас не переубедишь, а вот Пьеру, которого вы пичкаете рассказами о славном французском рыцарстве, неплохо бы понять, что феодальная символика фашизма не случайна. Есть в рыцарском кодексе та апология ограниченности, которая питает нацизм. Причем немецкое рыцарство так же мало отличается от французского, как люди Кальтенбруннера от головорезов Дарнана.
   Д'Арильи резко выпрямился, и его узкая голова поднялась над бруствером.
   - Спрячьте голову, - сказал Дятлов.
   - Хотя бы в храбрости вы не откажете французскому рыцарю?
   - Не откажем, не откажем, - заторопился Дятлов, - нагнитесь только.
   - А умирать надо без звона, д'Арильи. - Декур перевернулся на спину и принялся задумчиво жевать травинку. - Вы спрашивали, во имя чего я согласен умереть? Видите ли, я склонен смотреть на себя, как на лист большого дерева. И если лист отрывается и падает на землю, он удобряет почву. Качество почвы зависит от качества упавших листьев. А чем плодороднее земля, тем прекрасней будущий лес. Будущий, д'Арильи!
   - Этак вы договоритесь до того, что во имя будущего процветания надо угробить как можно больше хороших людей, - нашелся д'Арильи.