Геннадий Андреевич Ананьев. Пасть дракона

   – Охотиться никто разрешения не брал? Не в курсе?
   – В курсе. Никто.
   – Да, закавыка… А фамилия, что на часах, мне прежде попадалась. Не помню только, где и когда.
   – Здесь, наверное, когда служили.
   – Видимо, – неопределенно протянул Колосов, думая, что же дальше делать.
   Решил: дальше он едет один. И не по намеченному маршруту, а сократит его вчетверо, через перевал Акбель. Дорогу ту он, как ему представлялось, еще вроде бы не забыл. В годы солдатской службы он к чабанам, когда они, после спуска с альпийских лугов, проводили на более низких долинах месяца полтора перед переходом в зимние кошары, ездил часто, и всегда через перевал Акбель. Правда, не один. Более всего с начальником заставы или старшиной. Опасен перевал, ничего не скажешь. Очень даже. Когда не было чрезвычайной обстановки, через него не пускали. Да он и сейчас бы не пустил солдата, но он же – не солдат. Ему во что бы то ни стало нужно скорее отыскать чабана, друга заставы, Али Абенова. Преступно сейчас терять время, делая круг по торной тропе. Преступно.
   Что Али Абенов жив, Колосов знал. Он встречал его имя в плане партийно-массовой работы политотдела – в нем предусматривались встречи с ветеранами войны, с комотрядовцами и следопытами. Колосов тогда уже подумал, что нужно, как только удастся, повидаться с чабаном, теперь уже явно аксакалом. В эту поездку он тоже имел в виду разыскать его. Как дань прошлому, как желание встретиться с человеком, так много помогавшим заставе; теперь же Колосову такая встреча поможет безусловно ухватиться за кончик неведомого пока еще клубка.
   Достав блокнотик, Колосов переписал точно выгравированные на часах слова и, вырвав листок, подал его Уржанцеву.
   – Передашь капитану Серову. Доложи обо всем. Я – через Акбель. Разыщу Али Абенова.
   – В осыпь не угодите… Может, все же – вместе?
   – Постараюсь не угодить. Надеюсь, все пройдет вполне нормально. На заставу поспеши, но тоже не сломя голову.

5

   Рабочий день в отряде еще не начался, когда дежурный получил сообщение о находке капитана Колосова и о том, что сам он поехал к чабанам через перевал Акбель. Один. Дежурный тут же позвонил полковнику Соловьеву, затем уже начальнику штаба и начальнику политотдела, и через несколько минут они были в кабинете начальника отряда. Вслед за командованием поспешили в управление и все остальные офицеры. В полевой форме, как и положено при обострении обстановки.
   Все ждали команды: «На совещание к начальнику отряда». И она вскоре поступила.
   Кабинет полковника Соловьева заполнялся споро, сам же хозяин кабинета продолжал разглядывать карту участка отряда, словно она впервые попалась ему на глаза, и только кивал в ответ на доклады офицеров.
   Среднего роста, стройный и подтянутый, с приятной свежестью на лице от спокойного ночного отдыха, полковник Соловьев выглядел моложе своих лет и, как обычно, казался совершенно спокойным, лишь больше привычного сосредоточенным.
   Как только Соловьев принял командование отрядом, тут же велел вынести из кабинета все громоздкое и помпезное: кожаные кресла, дубовые стулья с высокими спинками, достойными по вышине и причудливой резьбе тронов, роскошный диван, тоже кожаный, непомерный стол, взамен же попросил только необходимое: небольшой шкаф для одежды, рабочий и приставной столы, нормальные стулья – кабинет стал просторным, и вмещал всех отрядных офицеров. Две вещи остались от прежнего убранства – рельефная карта участка отряда на столе под плексигласом и этажерка с наставлениями и уставами, со статуэткой на ней. Правовые армейские документы под рукой – это удобно, а статуэтка (бегущий пограничник с собакой) урюкового дерева вырезана была местными мастерами еще в тридцатые годы в благодарность за спасение женщин, детей и стариков, которых басмачи согнали на базарную площадь для расправы.
   Изменения в кабинете нового начальника многие офицеры восприняли с недоверием и даже осуждением. И дело было не в современной мебели, дело было в боязни, что тот спокойный, свойский, что ли, тон прежнего начальника может вылететь из кабинета вместе с мебелью. Дни, однако же, шли чередой, новый начальник отряда цепко брал в свои руки бразды правления, но вел себя тактично, ни разу не повысил голоса, если же узнавал, что кто-либо из офицеров не сдерживался в беседах с подчиненными, обязательно выговаривал ему.
   – Крик – свидетельство слабости командира. Сила его – в убедительности аргументов и в полном владении ситуацией.
   Месяц от месяца уважение к полковнику Соловьеву росло, началось даже подражание. Во всем. И в убранстве кабинетов, и в манере держаться – только один кабинет не задело новое веяние: кабинет начальника штаба отряда полковника Степового. Тот громогласно заявил:
   – Я привык за десять лет работы к тому, что у меня есть и ничего не стану менять до конца службы.
   Трофим Изосимович Степовой, широкой русской кости, к тому же начавший уже тучнеть, казался старше своих лет. Этому еще и способствовала дряблость повидавшего морозы, ветры и жару лица и яркая седина волос. Его уважали в отряде как знатока своего дела, но побаивались его крутого нрава, особенно когда, как поговаривали меж собой офицеры, он «закусывал удила».
   – Все в сборе, Павел Петрович. Ждем ваших указаний.
   Соловьев потер виски, словно хотел избавиться от головной боли, и признался откровенно:
   – Пока сам не знаю, какие давать указания. Но дело, на мой взгляд, очень серьезное. У Студеного родника найдены золотые часы, – Соловьев взял из папки листок с телефонограммой и зачитал текст гравировки на крышке часов. – Вот я и позвал вас всех подумать вместе. Во-первых, нет никакого сомнения, что часы – условный сигнал. Предполагаю, для нарушителя с той стороны. Найдет он часы, пойдет по одному маршруту, не найдет – по другому.
   – А наряды наши что, спать будут? КСП, сигнализация, – вопросил Степовой.
   – А его и задерживать не стоит. Пусть идет. Передадим его, и пусть берут под наблюдение, пока вся цепь не проявится, – предложил начальник отдела службы.
   – Думал я об этом. Хотел даже поговорить с компетентными органами. Заманчиво проследить все его связи, но после прежнего провала операции, вряд ли уместно предлагать подобное. Хотя я согласую этот вопрос. Пока же начнем плясать от наших пограничных обязанностей. Начнем с анализа крайностей: нарушитель не глупее нас, а горы знает лучше. Знает, где у нас нет контрольной полосы, нет сигнализационных устройств. Хотя конечно же мы перейдем на усиленный вариант и более надежно прикроем слабые места, но самая многолюдная охрана вслепую, не мне вам объяснять, не так эффективна, поэтому нужно искать кончик ниточки, чтобы быстро размотать клубок. Начнем с «во-вторых». Что мы, во-вторых, знаем о Муразбекове и о Симонове?
   – О Муразбекове читал в формулярах части. Был такой контрабандист, еще и антисоветчик, – ответил полковник Степовой. – Пограничники задержали его. Живым взяли. Но, кажется, он расстрелян по приговору суда.
   – Вот видите, «кажется». А нам нужно точно знать, – полковник Соловьев помолчал немного и стал вроде бы советоваться сам с собой. – Капитан Колосов сделал первый шаг, поехав к чабанам через Акбель. Он узнает…
   – Один?! Через Акбель?! Запрещено же поодиночке! – взгневился Степовой. – Ему что, жить надоело? Там же на осыпи сбиться знающему, если вдруг заряд или туман, пара пустяков, а он – первый раз! Я спрошу с него!
   – Он служил на той заставе, – прервал начальника штаба Муравьев. – Всю срочную день в день.
   – Служил? Отчего же, сукин сын, не доложил в беседе? Попомнит он у меня за это. И потом? Срочную. Много воды утекло с тех пор. Забыл небось все на свете. – И к начальнику отряда: – Я так думаю, если даже не свернет шею капитан, все одно много ли проку от политработника в оперативных вопросах? Предлагаю послать к чабанам и Кулибекова. Он-то уж все выяснит, тут я голову на отсечение даю. И еще необходим официальный запрос о Симонове и о Мурзабекове.
   – Принимается к исполнению и запрос, и дополнительное задание Кулибекову. Что же касается капитана Колосова, по моему мнению, он поступил верно. Цель, оправдывающая риск. Будем надеяться на лучшее.
   Не оправдалась надежда. Что называется, накаркал полковник Степовой беду. Сразу же за перевалом Колосов попал в полосу молочного тумана и слез с седла. Он буквально на ощупь определял твердую тропу и все же сделал пару шагов в сторону – потекли камни под ногами, словно вода зажурчала. Ему бы выпустить повод и распластаться, но он пожалел коня, вот и потекли они вниз вместе, сопротивляясь, оттого еще больше тревожа осыпь и придавая ей динамизм движения. Удар камнями по плечу, затем по голове отрезвил Колосова, он выпустил повод, бросая коня на верную гибель. Но можно ли осуждать себя за это, если ему самому теперь не известно, удастся ли выбраться отсюда живым?
   Через него перекатился большой булыжник, и Колосов потерял сознание. К счастью, не надолго. Возврат к реальности, увы, был безрадостным: болело все тело, словно долго и старательно колотили по нему цепами, голова кружилась, и сильно тошнило. Впору помирать. Ничего не хотелось делать ради своего спасения. Так и лежал бы, если бы не долг. Сыну он нужен. Живой и здоровый. Да и с часами нужно разбираться. Стало быть, напрягая все силы, постарайся выбраться. Так что, хочется или нет, стискивай всю свою волю в кулак. И вот в тот самый момент, когда в кабинете начальника отряда обсуждались его, капитана Колосова, действия, а затем и план усиления охраны границы, он, выбравшись с великим трудом их плена осыпи, шагал, пошатываясь, словно после доброй попойки, вниз.
   Район осыпей он уже миновал, пересек и полосу тумана, и его увидели чабаны той отары, которая замыкала спуск в нижние долины. Один из чабанов, подняв его на луку седла, поскакал во весь дух к бригадиру, где находилась рация и куда недавно приехал грузовик, сделавший последний рейс с чабанскими пожитками. Не дай аллах, чтобы он успел разгрузиться и уехать в Джаланты.
   Едва успел чабан. Шофер уже допивал кису кумыса перед дорогой, а увидев безвольного Колосова, запричитал:
   – Ой-бой! Хорошо, что кумыс согласился выпить. Теперь, слава Аллаху, быстро доставлю в больницу. Вот сюда давай, в кабину.
   Чабаны подставили руки и плечи Колосову, аккуратно ставя его на землю, затем медленно повели к машине, но их остановил вышедший из юрты аксакал.
   – Погодите.
   Старый чабан посмотрел, оттянув веки, зрачки Колосова и покачал головой. Пояснил Колосову:
   – Мало-мало лечить буду. Если не лечить сейчас, потом совсем плохо будет.
   Вернувшись в юрту, аксакал вынес тонкую волосяную веревку, туго обвязал одним концом голову Колосова, сделав несколько петель, потом приказал чабанам.
   – Держите! Крепче держите!
   Джигиты уверенно, видимо, не первый раз приходилось им делать подобное, обхватили голову капитана, создав как бы упор веревке, аксакал же, сделав несколько шагов, сильно натянул ее, потом, резко ударил по ней посохом со всей силы – голова Колосова отозвалась чугунным звоном.
   – Терпи, аскер.
   Еще раз ударил аксакал по веревке, еще и еще – боль пронзила голову, и Колосов потерял сознание.
   – Теперь, слава Аллаху, можно везти, – распорядился аксакал. – Теперь быстро сядет в седло.
   Вот так выбил из человека память и – доволен…
   А из юрты уже передавали в колхозный радиоузел сообщение о случившемся, и, естественно, через несколько минут прозвенел звонок в кабинете начальника отряда, прервавший распоряжения полковника о том, на какие заставы и сколько людей нужно теперь же отправить. Соловьев взял трубку и изменился в лице. Напружинился. Потом отмяк. Ответил позвонившему:
   – Спасибо за информацию и за помощь. Большое спасибо, – и к собравшимся: – Капитан Колосов угодил в осыпь. В сильном тумане. Жив. Его везут в районную больницу.
   Молчание в кабинете. Трудное молчание. Нарушил его недовольный басок Степового.
   – Говорил я, куда его черти понесли! Выбыл из строя в такой обстановке, когда каждый человек на вес золота. Да коня еще угробил. Мороки сколько списывать его.
   – Списание – забота тыла. Он займется этим, как стабилизируется обстановка. Сейчас продолжим разговор по сути вопроса.
   Через четверть часа совещание закончилось вопросом начальника отряда:
   – Всем все ясно?
   – Так точно.
   – Тогда – действуйте.
   В кабинете остались лишь Степовой с Муравьевым. Молчали. Как молчит природа пред грозной бурей… И в самом деле, Муравьев собирался резко высказаться по оценкам начальника штаба действиям политработника, но хозяин кабинета, предвидя это, опередил его:
   – Давайте оценим однозначно: действия Колосова есть фактор положительный. Во-первых, смелость, с какой он взял ответственность на себя. Во-вторых, мужество, какое он проявил, оказавшись в критическом положении, – и после малой паузы. – Поезжайте-ка вы, Михаил Васильевич, к Колосову. Я – к капитану Серову. Вам, Трофим Изяславович, оставаться в штабе. Держите все нити взаимодействия в своих руках.