Вместо ответа сэр Эндрью приказал ему поднять шелковую ткань, которая закрывала вещи, спрятанные в шкатулке, и осмотреть их. Вульф исполнил его приказание и откинул голову назад, точно ослепленный внезапным светом: из ящика ярко сверкнули драгоценности. Красные, зеленые и синие лучи рассыпались во все стороны, посреди камней тускло горело золото и матовым светом переливались белые жемчужины.
   – О, какая красота, – прошептала Розамунда.
   – Да, – подтвердил Годвин, – это достаточно красиво, чтобы смутить женский ум и заставить его перестать отличать хорошее от дурного.
   Вульф же ничего не сказал. Он молча вынимал из ящика сокровища: корону, жемчужное ожерелье, шейное рубиновое украшение, сапфировый пояс, драгоценные браслеты для щиколоток ног, покрывала сандалии, платья и другие одежды из лилового шелка, вышитого золотом. Между ними, тоже запечатанная печатями Салах ад-Дина, его визирей, сановников и секретарей, лежала грамота с титулами Баальбекской принцессы, с определением размера и границ ее обширных владений, с суммой ее неслыханно большого ежегодного дохода.
   – Я ошибся, – произнес Вульф. – Даже восточный султан не мог бы позволить себе такой дорогой шутки.
   – Шутка! – перебил его сэр Эндрью. – С первых же строк письма я понял, что это не шутка. Оно наполнено духом Салах ад-Дина, самого великого человека на земле, хотя он и сарацин; я, друг его юности, хорошо знаю это. Да, он прав. С его точки зрения, я погрешил против него, так же, как и его сестра, под влиянием нашей любви. Шутка? Нет, он не шутит; ночное видение, которое он считает голосом Бога, или слова звездочетов глубоко взволновали его великую душу, и это заставило его сделать такой странный шаг.
   Он замолчал, потом поднял голову и продолжал:
   – Знаешь ли ты, дитя, кем тебя сделал Салах ад-Дин? В Европе много королев, которые были бы рады приобрести титул принцессы Баальбека и роскошные земли близ Дамаска. Я знаю и замок, о котором он говорит. Это величавое строение на берегу Оронта, и после военного губернатора (потому что этой власти Салах ад-Дин не отдаст христианину) ты будешь первой во всей стране. Печать Салах ад-Дина – самый верный залог в мире. Скажи, хочешь ты туда уехать и царить там?
   Розамунда посмотрела на сверкающие драгоценности, на пергамент, который давал ей царское достоинство, и ее глаза вспыхнули, а грудь поднялась, как тогда, подле церкви на эссекском берегу. Все наблюдали за ней; она трижды посмотрела на привлекательные вещи, потом отвернулась, точно от великого искушения, и ответила только:
   – Нет.
   – Хорошо сказано, – удовлетворенно заключил сэр Эндрью, знавший ее характер и стремления. – Но если бы ты ответила не «нет», а «да», ты отправилась бы одна. Дай мне чернила и пергамент, Годвин.
   Принесли то и другое. Старик написал:
   Султану Салах ад-Дину от Эндрью д'Арси и его дочери Розамунды.
 
   Мы получили Ваше письмо и отвечаем, что останемся там, где живем, и сохраним то положение, которое Господь даровал нам. Тем не менее мы благодарим Вас, султан, потому что считаем Вас честным, и желаем Вам всякого добра и удачи во всем, за исключением Ваших войн против креста. А Ваши угрозы постараемся разбить. Зная обычаи Востока, мы не отсылаем Вам обратно Ваших даров, потому что, сделав это, мы нанесли бы оскорбление одному из величайших людей во всем мире; но если Вы пожелаете потребовать их обратно, они Ваши, а не наши. Ваше сновидение мы считаем пустой ночной грезой, о которой мудрый человек забыл бы.
Ваш слуга и Ваша племянница
   Под этими строками сэр Эндрью поставил свое имя, вслед за ним подписалась Розамунда, пергамент свернули, окружили шелковой материей и запечатали.
   – Теперь, – сказал старик, – спрячьте все это богатство, потому что если люди узнают, что мы храним такие сокровища, все воры Англии посетят нас, и, думаю, в числе их окажутся люди с громкими именами.
   Они сложили вышитые золотом одежды, бесценные золотые вещи и камни обратно в ларец, заперли его и поставили в окованный железом сундук, который стоял в спальне старого д'Арси.
   Когда все было окончено, сэр Эндрью обратился к молодым людям:
   – Теперь выслушайте меня, Розамунда, и вы тоже, племянники. Я никогда не рассказывал вам, как сестра Салах ад-Дина, Зобейда, дочь Айюба, впоследствии обращенная в нашу веру под именем Марли, стала моей женой. Но вы должны узнать все, хотя бы для того, чтобы увидеть, как сделанное зло обращается против человека. После того как великий Hyp ад-Дин взял Дамаск, Айюб сделался губернатором этого города, потом, двадцать три года тому назад, был занят Харенк, и при этом пал мой брат. Во время битвы меня ранили, взяли в плен, отвезли в Дамаск и поместили во дворце Айюба, где со мной обходились хорошо. И пока я лежал больной, я подружился с молодым Салах ад-Дином и с его сестрой Зобейдой, которую позже тайно встречал в садах дворца. Остальное легко угадать, хотя я и был вдвое старше ее… Она любила меня так же, как я любил ее, и ради любви предложила переменить веру и бежать со мной в Англию, если представится удобный случай, что трудно было предполагать.
   Случайно у меня был друг, таинственный человек по имени Джебал, молодой шейх ужасного племени, страшные обряды которого непонятны для христиан. Эти люди – подданные персиянина Магомета – живут в замках в Ливанских горах. Джебал был в союзе с франками, и как-то раз во время битвы я, рискуя жизнью, спас его от сарацин; тогда он поклялся, что если я когда-нибудь призову его к себе на помощь, он явится с края земли. В знак этого Джебал подарил мне свое кольцо-печать. Чудный перстень, по его словам, мог дать власть, равную его собственной, в его владениях, хотя я никогда не посещал их. Вы знаете это кольцо, – прибавил сэр Эндрью и, протянув руку, показал тяжелый золотой перстень с черным камнем, по которому бежали красные жилки, расположенные в форме кинжала; под кинжалом были вырезаны неизвестные буквы.
   – В тяжелую минуту я подумал о Джебале и нашел возможность послать ему письмо, запечатав этим перстнем. Он не забыл о своем обещании: через двенадцать дней мы с Зобейдой мчались к Бейруту на двух таких быстроногих конях, что все всадники Айюба не могли догнать их. Мы доехали до этого города и обвенчались там. Розамунда, там же твоя мать приняла христианство. Нам нельзя было оставаться на Востоке, и мы сели на корабль, который благополучно донес нас до дому. Я увез с собой кольцо Джебала, не отдав его слугам этого человека; я хотел вручить его только ему лично. Перед отходом корабля посланец, переодетый рыбаком, принес мне письмо от Айюба и его сына Салах ад-Дина, в нем они клялись, что все же вернут к себе Зобейду, дочь одного и сестру другого.
   Вот вся правда. Вы видите, что они не забыли данной клятвы, хотя, узнав впоследствии о смерти моей жены, ничего не предприняли. С тех пор Салах ад-Дин, который во времена дружбы со мной был только благородным юношей, стал величайшим султаном, когда-либо царившим на Востоке, и, узнав о тебе, Розамунда, от предателя Лозеля, он хочет взять тебя к себе вместо твоей матери… И, дочь моя, откровенно сознаюсь, что мне страшно за тебя.
   – Ну, по крайней мере, у нас есть еще год или больше. За это время мы можем приготовиться или скрыться, – сказала Розамунда. – Паломник не скоро доберется на Восток к Салах ад-Дину.
   – Да, – согласился сэр Эндрью, – может быть, у нас есть еще год.
   – А это нападение на молу? – спросил задумчиво сидевший Годвин. – Там упоминали о Лозеле… Однако, если в это нападение был замешан султан, странно, что удар был нанесен раньше, чем пришли письма.
   Сэр Эндрью задумался, потом приказал:
   – Приведите сюда пилигрима, я хочу расспросить его.
   Никласа, который все еще ел, точно не мог утолить своего голода привели в комнату. Он низко поклонился старому рыцарю и Розамунде, в то же время окидывая острым взглядом старика, молодую девушку, потолок, пол и всю обстановку комнаты. Казалось, его хитрые глаза все замечали, все видели.
   – Издалека принесли вы мне письмо, сэр пилигрим по имени Никлас, – обратился к нему старый д'Арси.
   – Я привез вам ящик из Дамаска, сэр рыцарь, но совсем не знаю, что было там. По крайней мере, вы сами можете засвидетельствовать, что до него никто не дотронулся, – ответил Никлас.
   – Странно, – продолжал старый рыцарь, – что человек в вашем священном платье сделался избранным гонцом Салах ад-Дина, до которого христианам мало дела.
   – Но Салах ад-Дину много дела до христиан, сэр Эндрью, а потому он даже в мирное время берет их в плен, как это случилось и со мной.
   – Значит, он взял в плен и рыцаря Лозеля?
   – Рыцаря Лозеля? – переспросил пилигрим. – Лозель – высокий краснолицый человек с рубцом на лбу, который всегда носил черный плащ поверх кольчуги?
   – Может быть.
   – Тогда его не взяли в плен; он просто приехал в Дамаск навестить султана в то время, когда я был там. Я видел его два или три раза, хотя не знаю, зачем он приезжал. Потом он исчез, и в Яффе я слышал, что он отплыл в Европу на три месяца раньше меня.
   Братья переглянулись. Итак, Лозель был в Англии! Но сэр Эндрью только произнес:
   – Расскажите мне, что было с вами, но говорите правду.
   – Зачем я буду выдумывать? Ведь мне нечего скрывать, – начал свое повествование Никлас. – Когда я шел паломником к Иордану, меня захватили арабы и, увидев, что я не богат, хотели меня убить. Да, я погиб бы, если бы мимо не проходили воины Салах ад-Дина и не приказали разбойникам передать меня им в руки. Арабы повиновались, и воины отвезли меня в Дамаск. Там меня держали в плену, но не строго, и вот тогда-то я и видел Лозеля, или, по крайней мере, христианина, носившего его имя. Казалось, он был в милости у сарацин, а потому я попросил его заступиться за меня. Позже меня отвезли ко двору Салах ад-Дина. Расспросив меня, султан сказал, что я должен поклониться лжепророку, в противном случае меня казнят; вы угадываете мой ответ. Меня увели, я думал, на смерть, но никто не причинил мне вреда.
   Через три дня Салах ад-Дин снова послал за мной и обещал даровать мне жизнь, если я дам ему клятву отвезти одну вещь вам или вашей дочери, леди Розамунде, в замок Стипль в Эссексе и привезти ваш ответ в Дамаск. Мне не хотелось умирать, и я согласился исполнить его повеление, если султан даст мне слово оставить меня в живых и освободить; я знал, что он никогда не нарушает обещаний.
   – А теперь, когда вы благополучно достигли Англии, вы думаете вернуться в Дамаск с ответом? И если думаете, то почему? – спросил старый д'Арси.
   – По двум причинам, сэр Эндрью. Прежде всего, я поклялся сделать это и так же, как Салах ад-Дин, не нарушу данного слова. Во-вторых, мне все еще хочется жить, а за нарушение клятвы султан обещал покарать меня смертью, найти, где бы я ни был. О, я уверен, что волшебством или иным способом он может это сделать. Ну, мне остается досказать немногое. Мне вручили ящик в том виде, как я привез его к вам, дали достаточно денег для путешествия туда и обратно, и даже больше, чем надо. Потом меня проводили до Яффы, где я взошел на корабль, который направлялся в Италию. Там я сел на другой корабль, под именем «Святая Мария», плывший в Кале, и мы достигли этой гавани, хотя перед тем буря чуть не выбросила нас на берег. Из Кале до Дувра я плыл в рыбачьей лодке, высадился на сушу неделю тому назад, купил себе мула, пристал к обществу путешественников, направлявшихся в Лондон, и наконец приехал сюда.
   – А как вы будете путешествовать обратно?
   Пилигрим пожал плечами:
   – Постараюсь как можно лучше и как можно скорее вернуться в Дамаск. Ваш ответ готов, сэр Эндрью?
   – Да, вот он.
   И старик передал ему свиток. Никлас спрятал его в складки своего широкого плаща.
   – Вы говорите, что вам ничего не известно о том деле, в котором вы замешаны? – задал ему еще один вопрос сэр Эндрью.
   – Ничего, или, вернее, вот что: офицер, который провожал меня до Яффы, сказал, что ученые доктора и придворные прорицатели волнуются из-за одного сновидения, которое трижды возвращалось к султану. В грезах ему явилась дама, в жилах которой отчасти течет кровь Айюба, отчасти кровь английская, и все говорят, будто поручение, данное мне, касается ее. Теперь я вижу, что глаза благородной дамы, которая стоит передо мной, необыкновенно похожи на глаза султана Салах ад-Дина.
   Он замолчал.
   – Мне кажется, вы видите очень много, друг Никлас, – заметил старый д'Арси.
   – Сэр Эндрью, – согласился паломник, – бедный пилигрим, который не хочет, чтобы ему перерезали горло, должен смотреть во все глаза. Но я хорошо поел и устал. Не найдется ли у вас местечка, где бы я мог поспать? На заре мне нужно уйти, потому что люди, исполняющие поручения Салах ад-Дина, не смеют медлить, а ваше письмо уже в моих руках.
   – Место для ночлега найдется. Вульф, – обратился сэр Эндрью к племяннику, – уложи гостя, а завтра перед его отъездом мы снова поговорим. Пока до свидания, святой Никлас!
   Снова бросив испытующий проницательный взгляд, пилигрим поклонился и ушел вместе с Вульфом. Когда за ними закрылась дверь, сэр Эндрью знаком подозвал Годвина и шепнул:
   – Завтра возьми несколько человек и проследи за Никласом, чтобы узнать, куда он направится и что будет делать; говорю тебе, я ему не верю… Да, я очень боюсь его. Такие путешествия к султану и от султана – странное дело для христианина. И, хотя он говорит, что от этого зависит его жизнь, мне кажется, честный пилигрим, приехав в Англию, остался бы на родине, потому что первый встречный священник освободил бы его от клятвы, которую неверный силой вырвал у него.
   – Будь он бесчестен, он, вероятно, украл бы эти драгоценности, – заметил Годвин. – Разве они не стоят того, чтобы из-за них подвергаться опасности? Как вы думаете, Розамунда?
   – Я? – переспросила она. – О, мне кажется, все это имеет большее значение, чем вы полагаете. Мне кажется, – продолжала она голосом, полным печали, и невольно слегка заламывая руки, – что для этого дома и для всех, кто в нем живет, времена насыщены смертью, а этот пилигрим с проницательными глазами – ее вестник. Какая странная судьба окутывает всех нас! Меч Салах ад-Дина высекает ее; рука Салах ад-Дина лишает меня моего скромного положения, возносит на высоту, к которой я не стремилась. А сны Салах ад-Дина, к роду которого я принадлежу, перевивают мою жизнь с кровавой политикой Сирии, с бесконечной войной между крестом и полумесяцем, составляющим мое наследие!
   И, сделав печальное движение рукой, Розамунда ушла.
   Старик посмотрел вслед дочери и горестно признал:
   – Она права. Готовятся великие события, и каждый из нас примет в них участие. Из-за безделицы Салах ад-Дин не стал бы так волноваться, тем более, я знаю, он готовится к последней борьбе, во время которой будет опрокинут или крест, или полумесяц. Но на челе Розамунды блистает венец полумесяца дома Айюбова, а на ее сердце висит черный крест христианина, вокруг же нее кипит борьба верований и племен! Как, это ты, Вульф? Разве он уже заснул?
   – Как собака; кажется, он очень устал с пути.
   – Может быть, он спит, как собака, открыв один глаз? Я не хотел бы, чтобы он убежал от нас ночью, я желаю потолковать с ним о многом, как я уже сказал Годвину, – заметил старый д'Арси.
   – Не бойтесь, дядя, дверь конюшни я закрыл на ключ, а святоша пилигрим вряд ли подарит нам такого мула, – ответил Вульф.
   – Конечно нет, если я не ошибаюсь в характере подобных людей, – согласился сэр Эндрью. – Поужинаем, потом отдохнем. Мы в этом очень нуждаемся.
   На следующее утро Годвин и Вульф поднялись за час до зари, вместе с ними встали и доверенные слуги, которых накануне предупредили, что они понадобятся. Вскоре Вульф с зажженным фонарем в руке подошел к камину в нижней зале; у огня грелся его брат.
   – Где ты был? – спросил Годвин. – Ты ходил будить пилигрима?
   – Нет, я поставил караульного на дороге к горе Стипль, а другого – на тропинке к заливу, потом задал корма мулу. Прекрасное это животное, слишком хорошее для паломника. Он, вероятно, скоро тронется в путь, так как сказал, что ему надо проснуться рано.
   Годвин кивнул головой, и оба уселись на скамейку подле камина. Стояла холодная погода. Они задремали и не просыпались до рассвета. Потом Вульф встал, стряхнул с себя сонливость со словами:
   – Он не сочтет невежливостью, если мы теперь поднимем его, – подойдя к краю залы, он отдернул занавес в нише. – Проснитесь, святой Никлас, проснитесь! – крикнул он. – Вам пора прочитать молитвы, а скоро приготовят и завтрак.
   Но Никлас не ответил.
   – Право, – проворчал Вульф, возвращаясь за своим фонарем, – этот пилигрим спит, точно Салах ад-Дин уже перерезал ему горло.
   Он засветил фонарь и снова подошел к нише гостя.
   – Годвин, – вдруг вскрикнул Вульф, – иди сюда, он ушел!
   – Ушел? – повторил Годвин, подбегая к занавеси. – Куда?
   – Я думаю, обратно, к своему другу Салах ад-Дину. Видишь?
   И Вульф указал на широко открытый ставень в чуланчике и на дубовый стул под ним. С его помощью Никлас поднялся на подоконник и проскользнул в узкое окошко.
   – Вероятно, он чистит и кормит мула, которого ни за что не оставил бы, – предположил Годвин.
   – Честные гости так с хозяевами не расстаются, – заметил Вульф, – но пойдем посмотрим.
   Они побежали к конюшне; она была заперта, мул благополучно стоял в ней; хотя они пристально всматривались, им не удалось найти каких-нибудь следов пилигрима, хотя бы отпечатка ноги на изморози. Только осматривая дверь конюшни, братья увидели следы попытки поднять засов каким-то острым инструментом.
   – Очевидно, он твердо решил уйти, – сказал Вульф. – Но, может быть, нам все-таки удастся его поймать, – он приказал слугам оседлать лошадей и ехать вместе с ними обыскивать местность.
   Битых три часа скакали они взад и вперед, но нигде не увидели Никласа.
   – Мошенник ускользнул, как ночной коршун, и, точно птица, не оставил следов, – сказал Вульф старому д'Арси. – Ну, дядя, как вы думаете, что это значит?
   – Я знаю только, – тревожно ответил старик, – что все это – одно к одному; и мне не нравится, что ценность мула не остановила его: ему было важно только бежать так, чтобы никто не мог проследить за ним или узнать, куда он отправился. На нас наброшена сеть, племянники, и я думаю, что концы ее держит в руках Салах ад-Дин. Еще более был бы недоволен сэр Эндрью, если бы он видел, как пилигрим Никлас полз вокруг замка, пока все спали, а потом подобрал свое длинное одеяние и, как заяц, побежал по направлению к Лондону. Он спешил, при свете ярких звезд замечая каждое окошко замка, в особенности окна солара; запомнил он также расположение пристроек и поворот на тропинку, ведшую к заливу Стипль.
   С этого дня в старый дом вошел страх – опасение перед каким-то ударом, которого никто не мог предвидеть, от которого никто не мог защититься. Сэр Эндрью поговаривал даже о переселении в Лондон, где, как он думал, они были бы в большей безопасности, но дурная погода сделала дороги непроезжими, еще менее можно было думать о путешествии по морю. Итак, было решено, что если они и двинутся в путь (а многое говорило против этого плана, и между прочим, слабость здоровья сэра Эндрью и отсутствие дома в Лондоне, в котором они могли бы поместиться), то лишь после Нового года.
   Так шло время. Старый рыцарь посоветовался с некоторыми из своих соседей и друзей, но те посмеялись над его предчувствиями, говоря, что, пока д'Арси не будут путешествовать без оружия, вряд ли на них снова нападут. В случае же нападения на старый замок рыцарь и его племянники с помощью своих людей могли выдержать осаду до появления окрестных жителей.
   Теперь д'Арси ночью ставил стражу, с некоторых пор двадцать вооруженных людей спали в замке. Кроме того, было условлено, что когда на башне стипльской церкви загорится сигнальный костер, соседи явятся на помощь.
   Перед Рождеством погода изменилась, ветер стих и наступили большие морозы.
   В самый короткий день года в замок приехал приор Джон и сказал, что он едет в Соусминстер, чтобы закупить вина для рождественских праздников. Сэр Эндрью спросил, какое вино в Соусминстере, а приор ответил, что ему говорили, будто в реку Кроуч зашел корабль, нагруженный разными товарами, и среди всего прочего изумительным кипрским вином, и остался в устье, так как его руль был сломан. Он прибавил, что до Рождества нельзя было найти корабельных плотников, а потому главный распорядитель, который заведовал вином, по дешевой цене распродавал его в Соусминстере и в окрестных домах, рассылая бочонки в нанятых телегах.
   Сэр Эндрью ответил, что это прекрасный случай достать хороший напиток, который в те времена редко привозили в Эссекс. И он попросил Вульфа, отлично знавшего толк в винах, отправиться с приором в Соусминстер и, если ему понравится вино, купить несколько бочонков, чтобы повеселиться на Рождество, хотя он, старый Эндрью, по болезни пил только воду.
   Вульф поехал без всякого неудовольствия. В это мертвое время рода, когда нельзя было ловить рыбу, он скучал, бродя вокруг замка (молодой человек не любил читать, как Годвин), или, сидя по вечерам подле камина, смотрел, как Розамунда ходит по комнате, почти не разговаривая с ней. Ведь несмотря на то что все делали вид, будто забыли о происшедшем, словно какая-то завеса точно упала между двумя братьями, и Розамундой и их обращение перестало быть таким открытым и простым, как прежде. Она не могла не вспоминать, что они были теперь не только ее двоюродными братьями, но и влюбленными, что ей нужно следить за собой и не выказывать своего предпочтения одному из них.
   Со своей стороны и братья тоже помнили, что они обязаны скрывать свою любовь к ней, а также что она не только знатная англичанка, но по рождению, по крови и титулу принцесса Востока, которую судьба могла поднять гораздо выше их обоих.
   И, как уже сказано, страх воцарился под этой крышей; точно мрачно каркающий ворон, обитал он в Стипле, и никто не мог спастись от тени его зловещих крыльев. Далеко-далеко на востоке могучий властелин обратил мысли к этому английскому дому и к девушке царской крови, жившей в нем, к девушке, связанной с его видениями и мечтами о торжестве его веры. Увлеченный не просто клятвой, не желанием или фантазией, но духовной надеждой, он решил привлечь ее к себе, если можно – честным и мирным путем, если нет, то хотя бы и нечестным. И честное и нечестное средства не приблизили его к цели, но битва у бухты Смерти, конечно, имела отношение к его желаниям, в этом никто уже больше не сомневался. Было ясно также, что Салах ад-Дин будет повторять такие попытки до тех пор, пока не добьется своего цели или пока Розамунда не умрет, так как даже брак не мог бы защитить ее.
   У всех в доме были печальные лица, и грустнее всех выглядел сэр Эндрью, которого осаждали недуги, воспоминания и опасения. Вот почему Вульф был доволен, что его послали в Соусминстер за вином, к тому же он с наслаждением думал, что, выпив его, на время освободится от тяжких дум.
   Он ехал с приором по горной дороге и смеялся, как бывало до того дня, в который Розамунда отправилась с ним и с Годвином к церкви святого Петра за цветами.
   Они спросили, где живет купец-иностранец, продававший вино, и их направили в гостиницу близ монастыря. В задней комнате между двумя бочонками на подушке сидел невысокий плотный человек в красной суконной феске. Перед ним стояла маленькая группа людей, дворян и простолюдинов, которые пробовали его вино и рассматривали шелковые ткани и вышивки.
   – Чистые кубки, – на ломаном французском языке сказал купец приказчику, который стоял подле него. – Чистые кубки; я вижу, к нам подходят святой человек и храбрый рыцарь, и они, конечно, захотят отведать вина. Нет, нет, наливай доверху, на вершине горы зимой не так холодно, как в этом проклятом месте, уж не говоря о сырости, которая напоминает тюрьму. – И он вздрогнул и плотнее закутался в свою драгоценную шаль. – Сэр аббат, какого вина хотите вы попробовать раньше, красного или белого? Красное крепче, а белое дороже, сущий напиток для святых в раю и для монастырских настоятелей на земле. Вы говорите, что белое вино киренийское? Да, да, вы мудры. Говорят, моя покровительница, святая Елена, любила пить его, когда она навестила Кипр и привезла с собой знаменитый крест.
   – Значит, вы христианин? – спросил приор. – Я принял вас за последователя лжепророка.
   – Разве я приехал бы в вашу туманную страну продавать вино, напиток, запрещенный мусульманам, если бы я не был христианином? – ответил купец, раздвигая складки своей шали и показывая серебряное распятие, которое блестело на его широкой груди. – Я купец из кипрского города Фамагусты. Мое имя Георгий, и я принадлежу к греческой церкви, которую вы, люди Запада, считаете еретической. Но что вы скажете о вине, старый аббат?
   Аббат прищелкнул языком.
   – Брат Георгий, это действительно напиток святых, – заметил он.
   – Да, а до сих пор его пили грешники; ведь именно им и наслаждались Клеопатра, царица египетская, и римлянин Антоний, о котором вы, как человек ученый, могли слышать. А вы, сэр рыцарь, что скажете о темном напитке? Мы зовем его «мавро». Это вино необыкновенное, оно простояло в бочонке двадцать лет.
   – Я пивал худшее, – сказал Вульф и снова протянул свой рог, чтобы его наполнили.
   – И если будете жить так долго, как вечный жид, не отведаете лучшего. Итак, сэры, купите ли вы вина? Если вы благоразумны, то запасетесь большим его количеством, потому что вряд ли вам когда-нибудь представится такой хороший случай, а это вино, белое ли, красное ли, продержится целое столетие.