– Что это было?!
– Не знаю. Я ощутила тепло. И легкое покалывание.
– Это древняя магия!
– Осторожно, сестры! – Корделия быстро пришла в себя. – Мало ли, какие чары здесь скрыты?
Грот вел в недра горы. Гладкий пол отражал огни факелов. Женщины углубились шагов на сто, когда шедшая впереди Катрина остановилась:
– Тут еще знаки…
Не дожидаясь остальных, она шагнула ближе. Огонь высветил янтарное панно, испещренное рядами символов. Эльза взглянула на них краем глаза, и у нее помутилось в голове. Она чудом удержалась на ногах. С остальными сестрами происходило то же самое.
– Не смотрите! Отвернитесь! – закричала старшая сестра.
Катрину вынесли на руках. Всю дорогу до обители несчастная была без сознания, и очнулась лишь на следующий день. Поначалу Катрина никого не узнавала, безумно таращилась по сторонам и лепетала невнятицу. Вскоре она начала оживать. О случившемся в пещере молчала, хоть режь ее ножом. Едва открывала рот, как бедняжку прошибал ледяной пот. Распросы прекратили. Старшая сестра Корделия отправилась в город, желая сообщить о находке королевскому магу Амброзу. Известие маг воспринял со всей серьезностью, и немедленно отправился в грот в сопровождении Корделии. Эльзу не взяли, хотя она очень просилась – и девушка тайком увязалась следом. Скорее всего, ее заметили, но гнать не стали.
Маг и старшая сестра остановились у панно.
– Это магия? – донеслось до Эльзы.
– В некотором смысле, – туманно ответил Амброз. – Это письмена Ушедших. На них нельзя смотреть. И вообще, если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше…
Он осекся и закашлялся.
– Уходим, – заключил маг, прочистив горло. – Больше мне тут делать нечего.
На обратном пути Амброз осмотрел Катрину.
– Ей повезло. За месяц оправится, – обнадежил он.
– Далеко собралась?
– В грот.
– Зачем?
– Помните, вы учили нас слушать ветер?
Корделия заколебалась. И шагнула в сторону, уступая Катрине. Та вернулась в обитель под утро. Живая и здоровая, но чрезвычайно задумчивая. Отмалчивалась, глухая к вопросам сестер. Теперь каждые два-три дня она уходила на ночь в Янтарный грот. А вскоре потребовала, чтобы в грот доставили больного мальчика по имени Марк. У Марка почернели ступни обеих ног, и омертвение распространялось выше. Сестры смотрели на Катрину с удивлением. Чем поможет Марку янтарь пещеры? Но Катрина была настойчива, как никогда. В конце концов старшая сестра сдалась.
Марку, решила Корделия, уже вряд ли что-то повредит.
– Марк станет знаменитым мастером! – заявила Катрина, вставая. – Надо отрезать ему ноги на два пальца ниже колен. Посылайте в город за лекарем! Через три дня мы снова принесем Марка сюда.
К вечеру Марк стал безногим калекой.
Второй поход в грот прошел буднично. Жаровню Катрина разжигать не стала. Марка опять уложили на пол, и сивилла уселась рядом. Спустя час Марка отнесли обратно в госпиталь. Поправлялся он на удивление быстро. Когда Марк уже сидел на кровати, Катрина где-то раздобыла инструменты резчика и всучила их калеке, вместе с дюжиной ясеневых чурбачков.
– Давай! – велела она.
Поначалу из-под резца вышла полная ерунда. Но в скором времени чурбачки начали превращаться в людей и животных. Статуэтки были украшены дивными узорами, местами столь тонкими, что не сразу и разглядишь. Марк попросил принести ему медной проволоки – дерево надоело безногому – и продолжил работу. К концу месяца Катрина привела в госпиталь ювелира Йохана Ларнета, хорошо известного в Тер-Тесете. Взглянув на труды мальчика, Йохан стал наведываться в госпиталь каждый день. Приносил инструменты и заготовки, подолгу сидел с Марком, объясняя и показывая; молча наблюдал, как калека работает с металлом или полирует самоцветы. Когда Марк окончательно выздоровел, ювелир приехал на повозке и забрал его с собой.
– Волшебные пальцы! – сказал Йохан, обычно скупой на похвалу. – И глаз острее моего. За такого помощника никаких денег не жалко…
Марк был первым. За ним последовали другие. Предвидя вопросы сестер, Катрина пообещала научить сивилл прозревать условия размена, и слово сдержала. Жизнь вновь обрела смысл.
6.
Глава третья
1.
– Не знаю. Я ощутила тепло. И легкое покалывание.
– Это древняя магия!
– Осторожно, сестры! – Корделия быстро пришла в себя. – Мало ли, какие чары здесь скрыты?
Грот вел в недра горы. Гладкий пол отражал огни факелов. Женщины углубились шагов на сто, когда шедшая впереди Катрина остановилась:
– Тут еще знаки…
Не дожидаясь остальных, она шагнула ближе. Огонь высветил янтарное панно, испещренное рядами символов. Эльза взглянула на них краем глаза, и у нее помутилось в голове. Она чудом удержалась на ногах. С остальными сестрами происходило то же самое.
– Не смотрите! Отвернитесь! – закричала старшая сестра.
Катрину вынесли на руках. Всю дорогу до обители несчастная была без сознания, и очнулась лишь на следующий день. Поначалу Катрина никого не узнавала, безумно таращилась по сторонам и лепетала невнятицу. Вскоре она начала оживать. О случившемся в пещере молчала, хоть режь ее ножом. Едва открывала рот, как бедняжку прошибал ледяной пот. Распросы прекратили. Старшая сестра Корделия отправилась в город, желая сообщить о находке королевскому магу Амброзу. Известие маг воспринял со всей серьезностью, и немедленно отправился в грот в сопровождении Корделии. Эльзу не взяли, хотя она очень просилась – и девушка тайком увязалась следом. Скорее всего, ее заметили, но гнать не стали.
Маг и старшая сестра остановились у панно.
– Это магия? – донеслось до Эльзы.
– В некотором смысле, – туманно ответил Амброз. – Это письмена Ушедших. На них нельзя смотреть. И вообще, если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше…
Он осекся и закашлялся.
– Уходим, – заключил маг, прочистив горло. – Больше мне тут делать нечего.
На обратном пути Амброз осмотрел Катрину.
– Ей повезло. За месяц оправится, – обнадежил он.
* * *
Катрина полностью оправилась, как и обещал маг. Казалось бы, теперь ее в Янтарный грот и женихом не заманишь. Каково же было изумление Эльзы, когда Катрина, прихватив факел, не таясь направилась в сторону пещеры. Изумилась не только Эльза. Старшая сестра Корделия загородила дорогу:– Далеко собралась?
– В грот.
– Зачем?
– Помните, вы учили нас слушать ветер?
Корделия заколебалась. И шагнула в сторону, уступая Катрине. Та вернулась в обитель под утро. Живая и здоровая, но чрезвычайно задумчивая. Отмалчивалась, глухая к вопросам сестер. Теперь каждые два-три дня она уходила на ночь в Янтарный грот. А вскоре потребовала, чтобы в грот доставили больного мальчика по имени Марк. У Марка почернели ступни обеих ног, и омертвение распространялось выше. Сестры смотрели на Катрину с удивлением. Чем поможет Марку янтарь пещеры? Но Катрина была настойчива, как никогда. В конце концов старшая сестра сдалась.
Марку, решила Корделия, уже вряд ли что-то повредит.
* * *
Угли, рдеющие в жаровне, света давали мало. Багровые отблески в глубинах янтаря походили на глаза хищных тварей. Против обыкновения, отражения не дробились. Из каждой стены, и с потолка тоже, за женщинами наблюдало по одному горящему глазу. Марка уложили на гладкий пол. Катрина велела сестрам сесть поодаль и не мешать. Ее послушались без возражений – такая уверенная сила звучала в голосе молодой сивиллы. Сама Катрина без суеты, едва ли не торжественно опустилась в позу для сосредоточения. Вскоре руки ее пришли в движение. На жаровню упали сушеные листья лавра. Вспыхнули, окутавшись терпким дымом. За лавром последовали соцветия спиреи, корешки дудника, порошок мускатного ореха… Создавалось впечатление, что Катрина бросает на угли первые попавшиеся травы, находя их в сумке на ощупь и наугад. Но сивиллы чуяли: сестра знает, что делает.– Марк станет знаменитым мастером! – заявила Катрина, вставая. – Надо отрезать ему ноги на два пальца ниже колен. Посылайте в город за лекарем! Через три дня мы снова принесем Марка сюда.
К вечеру Марк стал безногим калекой.
Второй поход в грот прошел буднично. Жаровню Катрина разжигать не стала. Марка опять уложили на пол, и сивилла уселась рядом. Спустя час Марка отнесли обратно в госпиталь. Поправлялся он на удивление быстро. Когда Марк уже сидел на кровати, Катрина где-то раздобыла инструменты резчика и всучила их калеке, вместе с дюжиной ясеневых чурбачков.
– Давай! – велела она.
Поначалу из-под резца вышла полная ерунда. Но в скором времени чурбачки начали превращаться в людей и животных. Статуэтки были украшены дивными узорами, местами столь тонкими, что не сразу и разглядишь. Марк попросил принести ему медной проволоки – дерево надоело безногому – и продолжил работу. К концу месяца Катрина привела в госпиталь ювелира Йохана Ларнета, хорошо известного в Тер-Тесете. Взглянув на труды мальчика, Йохан стал наведываться в госпиталь каждый день. Приносил инструменты и заготовки, подолгу сидел с Марком, объясняя и показывая; молча наблюдал, как калека работает с металлом или полирует самоцветы. Когда Марк окончательно выздоровел, ювелир приехал на повозке и забрал его с собой.
– Волшебные пальцы! – сказал Йохан, обычно скупой на похвалу. – И глаз острее моего. За такого помощника никаких денег не жалко…
Марк был первым. За ним последовали другие. Предвидя вопросы сестер, Катрина пообещала научить сивилл прозревать условия размена, и слово сдержала. Жизнь вновь обрела смысл.
6.
…костер догорел. Лишь горсть угольков просвечивала сквозь сизый пепел. Пригревшись под теплым одеялом, Эльза соскальзывала в сон. Воспоминания сидели рядом, вздыхая. Отобрав у сивилл священный дым, насмешница-судьба подарила им взамен Янтарный грот. Что сестры потеряли? Что приобрели? Эльзе не довелось вдохнуть священного дыма, ей не с чем было сравнивать. Она знала лишь грезы янтаря, определяющие размен. В каком-то смысле сивиллы продолжали видеть будущее: будущее людей, пожелавших стать изменниками. В обитель потянулись здоровые горожане, умоляя даровать им силу, ловкость, верный глаз или плодоносное чрево. Разумеется, за достойное вознаграждение. То, что кроме денег, заказчикам – вернее, их детям, потому что грот не менял взрослых – придется расстаться с куском собственной плоти, никого не смущало. «Овчинка стоит выделки!» – полагали они, и были по-своему правы.
До сегодняшнего дня.
На грани сна и яви Эльзе пришло в голову, что она тоже прошла своеобразный размен. Лишившись девственности, укротила капризный Дар. Она – изменница, как и все ее сестры. Помогать больным, что обречены стать калеками, начать новую жизнь – занятие достойное. Но калечить здоровых, пусть по их же просьбе? Извращать человеческую природу в угоду жажде наживы? Что это – милосердие или святотатство?
Возможно, обитель постигла жестокая, но заслуженная кара?
Спи, шепнула гора. Сквозь отверстия в своде пещеры тихо падали снежинки. Кружились в токах теплого воздуха, поднимающихся снизу; таяли на лету, не коснувшись лица спящей женщины.
До сегодняшнего дня.
На грани сна и яви Эльзе пришло в голову, что она тоже прошла своеобразный размен. Лишившись девственности, укротила капризный Дар. Она – изменница, как и все ее сестры. Помогать больным, что обречены стать калеками, начать новую жизнь – занятие достойное. Но калечить здоровых, пусть по их же просьбе? Извращать человеческую природу в угоду жажде наживы? Что это – милосердие или святотатство?
Возможно, обитель постигла жестокая, но заслуженная кара?
Спи, шепнула гора. Сквозь отверстия в своде пещеры тихо падали снежинки. Кружились в токах теплого воздуха, поднимающихся снизу; таяли на лету, не коснувшись лица спящей женщины.
Глава третья
Волк из Сегентарры
1.
Снег хрустел под ногами. Молоток колотил в дверь. Дверь гудела колоколом. Никто не отзывался. Эхо подхватывало звук ударов и, как зверь – добычу, тащило прочь, через пустыри. Ветер гнался за эхом, свистя по-разбойничьи.
– Никого нет, – сказал толстый.
– Постучи еще, – предложил тощий. – А вдруг?
– Глупости. Пошли, обойдем башню.
Тощий и толстый потащились в обход башни Красотки. Оба мерзли, кутаясь в плащи. Тощий накинул капюшон, отороченный лисьим мехом. Толстый, развязав шнурок, опустил вниз уши лохматой шапки. Уши болтались, придавая толстому сходство с унылым, престарелым ослом. Шерстяные чулки обоих быстро промокли. Толстяк чихнул и с раздражением покосился на спутника.
– Это все ты, – сказал он. – Ты меня уговорил.
– Я, – согласился тощий. – Я и мертвого уговорю.
– А я, дурак, послушался…
Толстяк подумал и добавил:
– Мертвого я и сам уговорю.
Ноги до колен проваливались в сырой, ноздреватый снег. Каждый шаг – движение маятника, отмеряющего время. Делящего жизнь на «до» и «после». Со дня смерти Красотки прошла неделя. До гибели короля Фернандеса, положившей конец Янтарной обители и начало – волне погромов, оставалось три дня. Сейчас же его величество, знать не зная про яд, укрытый во рту любимого шута, предавался разврату в обществе трех фавориток. Мужская сила короля была предметом зависти всего дворянства. В услугах придворного мага, способного сделать мягкое твердым, он не нуждался. Поэтому маг Амброз, прозванный за глаза Держидеревом, в данный момент был совершенно свободен – в том числе свободен прогуливаться по морозцу у башни Инес ди Сальваре, спрятав лицо в капюшон. Легкий на ногу, с мальчишеской живостью нрава, он тайком ухмылялся, поглядывая на толстяка Вазака. Одышка, дурная кровь, колыхание телес. Говорящая свинья. Вот что бывает, когда пышки. И пончики. И булочки с корицей.
– Зачем ты позвал меня? – хрюкнул Вазак.
– В свидетели, – откликнулся невозмутимый Амброз. – Если что, ты подтвердишь.
– Если что?
– Давным-давно никто из нас не видел Красотку. Все сношения с ней, – Амброз хихикнул, словно недоросль, впервые сказавший похабщину, и с удовольствием повторил: – Все сношения с ней производились через Циклопа. Ты не предполагал, что Красотка мертва?
– Ну, предполагал.
– И я. И многие другие. Но только Симон явился проверить это лично.
– Откуда ты знаешь?
– Ласточка на хвосте принесла. Старый упрямец пришел сюда, в буран и метель. На следующий день его видели в городе. Вместе с Циклопом. Что из этого следует?
– Из этого следует, что я должен был остаться дома.
– Циклоп покинул башню. После визита Симона. Живой и, как мне доложили, здоровый. Будь он виновен в смерти Красотки, или будь он ее тюремщиком – Симон прикончил бы его. Значит, Инес жива, и сама может о себе позаботиться. Или мертва, но по естественной причине. И тогда заботиться о ней ни к чему. Я хочу знать правду.
Споткнувшись, Вазак расхохотался:
– Боишься, что некому будет настраивать твои амулеты?
– Красотка, – спокойно ответил Амброз, – была чудесной настройщицей. Я восхищался ее талантом. Если в последние годы работу делал Циклоп… Я – придворный маг его величества, друг мой. Я рассчитываю пребывать в этом качестве долго и счастливо. Что для этого надо?
– Обладать силой, – предположил Вазак.
– Мало.
– Быть интриганом?
– Теплее. Но интриг недостаточно.
– Потакать королю?
– Надо знать все о таких, как я. Знать доподлинно. И использовать в нужный момент. Как рыцарь использует меч – не задумываясь, без колебаний.
– И не боясь крови?
– И не боясь крови.
Вазак остановился. Натянул шапку на брови, завязал шнурок ушей под подбородком – тройным, висячим. Щеки его в обрамлении меховой «бороды» были пунцовыми. Усы обледенели, на кончике носа висела капля. Это было бы смешно, когда б не глаза Вазака. Две черные маслины, выпуклые по-жабьи. Такие черные, что на ум приходила грозовая ночь: тьма, и вспышки зарниц вдалеке.
– Обо мне ты тоже знаешь все? – хмуро спросил он.
– Все, – ободрил толстяка Амброз. – Потому и звал с собой.
– Думаешь, если мы что-то обнаружим, я сохраню тайну?
– Ни в коем случае. Ты сразу же доложишь о тайне своему учителю, Талелу Черному. Меня это вполне устраивает. Идем, друг мой. Не стоит так много говорить зимой, во время ходьбы. Можно простудить горло.
Некоторое время они шли молча. Амброз сунул в рот варган, с которым не расставался, и на ходу дергал за язычок инструмента. Гнусавая, однообразная мелодия раздражала Вазака хуже зубной боли. Он через шаг зыркал на спутника, но помалкивал. Вскоре маги остановились: стены башни в этом месте как бы заворачивались внутрь, на манер створок раковины, образуя подобие дворика. Две чахлые яблони; скамейка, заметенная порошей. Мертвый по зиме цветничок, огороженный резным палисадом. Фонтан – стоя в пустом бассейне, голая нимфа наклоняла к земле кувшин. Нимфа мерзла. Нимфу пожалел бы даже королевский палач. Метель, и та смилостивилась, накинула бедняжке на плечи пушистую шаль.
– Здесь, – внезапно сказал Вазак. – Где-то здесь.
– Я не зря взял тебя с собой, – спрятав варган в карман, Амброз улыбнулся. Хитрые лучики разбежались к вискам мага от уголков глаз. Так охотник радуется нюху любимой суки. – Ты – мастер брать гиблый след. Значит, здесь? Не подскажешь ли, где именно?
Вазак ринулся вперед, разбрасывая снег. Все было забыто: усталость, одышка, раздражение. Дикий кабан пер по целине – рухни небо, кабан останется безразличен. Когда ученики Талела, жреца Сета-Разрушителя, ощущали близость смерти, они пьянели. Любая смерть – вчерашняя, сегодняшняя, завтрашняя – приводила их на грань экстаза. Тут крылась опасность – перспектива собственной гибели опьяняла Талеловых учеников не хуже любой другой. Наверное, поэтому никто из молодых не превзошел Талела Черного. И уж тем паче никто Талела не пережил.
Приплясывая на месте, чтобы ноги не мерзли, Амброз смотрел, как Вазак кружит по дворику. Толстяк обнюхал нимфу, пнул скамейку; зачем-то сломал доску палисада. И наконец замер под левой яблоней: запыхавшийся, счастливый.
– Вот, – он ткнул пальцем себе под ноги. – Могила.
– Свежая? – уточнил Амброз.
– Свежачок. Семь дней; может, восемь.
– Покажи.
– А копнуть не хочешь? – хмыкнул Вазак. – Лопатой? Заступом?
– Не хочу.
– А придется…
– Открой, – повторил Амброз, и сбросил капюшон.
Волна густых волос упала на плечи. Волосы развевались, как если бы в лицо Амброза дул ветер. Черты мага высохли, налились древесной твердостью. Казалось, таинственный резчик высек это лицо из стальника – редкого кустарника, о чьи ветки щербится лезвие топора. Руки Амброз держал поднятыми, ладонями вверх. Рукава кафтана упали до локтей, и было видно, что руки мага также изменились. Пальцы – сучки. Ногти – темные капли смолы. Кожа на предплечьях – кора, изрезанная морщинами. На ладонях во множестве набухали бородавки – почки, готовые проклюнуться свежими листьями или побегами. Ветер усилился, волна кудрей взмыла птичьим крылом. Для тех, кто знал, за что Амброза прозвали Держидеревом, это был ясный знак.
– Я пошутил, – быстро сказал Вазак. – Насчет лопаты.
– А насчет заступа?
– Тоже. Я открою.
– Вот и славно. Я жду.
Капюшон вернулся на прежнее место. Рукава упали к запястьям. Одеревенелость – так называл это сам Амброз, и те свидетели, кому удалось остаться в живых – быстро покидала мага. Желая поторопить возвращение Амброза в естественное состояние, Вазак упал на колени. Бормоча невнятицу, он зачерпнул горсть снега и начал перетирать снег в пальцах. Вопреки ожиданиям, снежинки не таяли. Вскоре толстяк держал целую пригоршню синеватого, как кожа покойника, песка. Песок ворочался, вспухал неприятными пузырями. Выкрикнув: «Нар'гха! О нар'гха!..», Вазак набил себе полный рот песка. Потекли синие, дурно пахнущие слюни. Толстяк жевал, давился, мотал головой – и наконец выплюнул длинную, искрящуюся ленту. Она без остатка всосалась в сугроб под яблоней, и сугроб почернел, становясь могильным холмиком. Миг, и холм растекся по земле, наливаясь стеклянным блеском. Стало видно, что лежит под рукотворным окном, локтей на пять-шесть вглубь. Тело, похороненное без гроба, было завернуто в саван. На саван пошла занавеска или покрывало с кровати. Вазак захрипел, и в том месте, где пряталось лицо покойницы, саван расползся гнилыми нитями.
– Красотка, – кивнул Амброз. – Никаких сомнений.
– Рыжая…
Слюни все еще текли изо рта Вазака. Он наклонился вперед, словно хотел схватить покойницу в объятья – и отшатнулся, крича от испуга. Саван зашевелился. Казалось, Инес ди Сальваре намеревается встать из-под мерзлой земли. Треснула ткань, наружу высунулась кость, плотно обтянутая кожей – часть плеча, или ребро. Кожу густо покрывала рыжеватая щетина. Тело ворочолась, принимая самые странные очертания. Скованная землей, тугой от холода, вот уже неделю как мертвая, Красотка продолжала мучиться метаморфозами – не осознавая угасшим рассудком, что творится с плотью. Так, если верить лекарям, у обычных людей после смерти продолжают расти ногти и волосы.
– Никого нет, – сказал толстый.
– Постучи еще, – предложил тощий. – А вдруг?
– Глупости. Пошли, обойдем башню.
Тощий и толстый потащились в обход башни Красотки. Оба мерзли, кутаясь в плащи. Тощий накинул капюшон, отороченный лисьим мехом. Толстый, развязав шнурок, опустил вниз уши лохматой шапки. Уши болтались, придавая толстому сходство с унылым, престарелым ослом. Шерстяные чулки обоих быстро промокли. Толстяк чихнул и с раздражением покосился на спутника.
– Это все ты, – сказал он. – Ты меня уговорил.
– Я, – согласился тощий. – Я и мертвого уговорю.
– А я, дурак, послушался…
Толстяк подумал и добавил:
– Мертвого я и сам уговорю.
Ноги до колен проваливались в сырой, ноздреватый снег. Каждый шаг – движение маятника, отмеряющего время. Делящего жизнь на «до» и «после». Со дня смерти Красотки прошла неделя. До гибели короля Фернандеса, положившей конец Янтарной обители и начало – волне погромов, оставалось три дня. Сейчас же его величество, знать не зная про яд, укрытый во рту любимого шута, предавался разврату в обществе трех фавориток. Мужская сила короля была предметом зависти всего дворянства. В услугах придворного мага, способного сделать мягкое твердым, он не нуждался. Поэтому маг Амброз, прозванный за глаза Держидеревом, в данный момент был совершенно свободен – в том числе свободен прогуливаться по морозцу у башни Инес ди Сальваре, спрятав лицо в капюшон. Легкий на ногу, с мальчишеской живостью нрава, он тайком ухмылялся, поглядывая на толстяка Вазака. Одышка, дурная кровь, колыхание телес. Говорящая свинья. Вот что бывает, когда пышки. И пончики. И булочки с корицей.
– Зачем ты позвал меня? – хрюкнул Вазак.
– В свидетели, – откликнулся невозмутимый Амброз. – Если что, ты подтвердишь.
– Если что?
– Давным-давно никто из нас не видел Красотку. Все сношения с ней, – Амброз хихикнул, словно недоросль, впервые сказавший похабщину, и с удовольствием повторил: – Все сношения с ней производились через Циклопа. Ты не предполагал, что Красотка мертва?
– Ну, предполагал.
– И я. И многие другие. Но только Симон явился проверить это лично.
– Откуда ты знаешь?
– Ласточка на хвосте принесла. Старый упрямец пришел сюда, в буран и метель. На следующий день его видели в городе. Вместе с Циклопом. Что из этого следует?
– Из этого следует, что я должен был остаться дома.
– Циклоп покинул башню. После визита Симона. Живой и, как мне доложили, здоровый. Будь он виновен в смерти Красотки, или будь он ее тюремщиком – Симон прикончил бы его. Значит, Инес жива, и сама может о себе позаботиться. Или мертва, но по естественной причине. И тогда заботиться о ней ни к чему. Я хочу знать правду.
Споткнувшись, Вазак расхохотался:
– Боишься, что некому будет настраивать твои амулеты?
– Красотка, – спокойно ответил Амброз, – была чудесной настройщицей. Я восхищался ее талантом. Если в последние годы работу делал Циклоп… Я – придворный маг его величества, друг мой. Я рассчитываю пребывать в этом качестве долго и счастливо. Что для этого надо?
– Обладать силой, – предположил Вазак.
– Мало.
– Быть интриганом?
– Теплее. Но интриг недостаточно.
– Потакать королю?
– Надо знать все о таких, как я. Знать доподлинно. И использовать в нужный момент. Как рыцарь использует меч – не задумываясь, без колебаний.
– И не боясь крови?
– И не боясь крови.
Вазак остановился. Натянул шапку на брови, завязал шнурок ушей под подбородком – тройным, висячим. Щеки его в обрамлении меховой «бороды» были пунцовыми. Усы обледенели, на кончике носа висела капля. Это было бы смешно, когда б не глаза Вазака. Две черные маслины, выпуклые по-жабьи. Такие черные, что на ум приходила грозовая ночь: тьма, и вспышки зарниц вдалеке.
– Обо мне ты тоже знаешь все? – хмуро спросил он.
– Все, – ободрил толстяка Амброз. – Потому и звал с собой.
– Думаешь, если мы что-то обнаружим, я сохраню тайну?
– Ни в коем случае. Ты сразу же доложишь о тайне своему учителю, Талелу Черному. Меня это вполне устраивает. Идем, друг мой. Не стоит так много говорить зимой, во время ходьбы. Можно простудить горло.
Некоторое время они шли молча. Амброз сунул в рот варган, с которым не расставался, и на ходу дергал за язычок инструмента. Гнусавая, однообразная мелодия раздражала Вазака хуже зубной боли. Он через шаг зыркал на спутника, но помалкивал. Вскоре маги остановились: стены башни в этом месте как бы заворачивались внутрь, на манер створок раковины, образуя подобие дворика. Две чахлые яблони; скамейка, заметенная порошей. Мертвый по зиме цветничок, огороженный резным палисадом. Фонтан – стоя в пустом бассейне, голая нимфа наклоняла к земле кувшин. Нимфа мерзла. Нимфу пожалел бы даже королевский палач. Метель, и та смилостивилась, накинула бедняжке на плечи пушистую шаль.
– Здесь, – внезапно сказал Вазак. – Где-то здесь.
– Я не зря взял тебя с собой, – спрятав варган в карман, Амброз улыбнулся. Хитрые лучики разбежались к вискам мага от уголков глаз. Так охотник радуется нюху любимой суки. – Ты – мастер брать гиблый след. Значит, здесь? Не подскажешь ли, где именно?
Вазак ринулся вперед, разбрасывая снег. Все было забыто: усталость, одышка, раздражение. Дикий кабан пер по целине – рухни небо, кабан останется безразличен. Когда ученики Талела, жреца Сета-Разрушителя, ощущали близость смерти, они пьянели. Любая смерть – вчерашняя, сегодняшняя, завтрашняя – приводила их на грань экстаза. Тут крылась опасность – перспектива собственной гибели опьяняла Талеловых учеников не хуже любой другой. Наверное, поэтому никто из молодых не превзошел Талела Черного. И уж тем паче никто Талела не пережил.
Приплясывая на месте, чтобы ноги не мерзли, Амброз смотрел, как Вазак кружит по дворику. Толстяк обнюхал нимфу, пнул скамейку; зачем-то сломал доску палисада. И наконец замер под левой яблоней: запыхавшийся, счастливый.
– Вот, – он ткнул пальцем себе под ноги. – Могила.
– Свежая? – уточнил Амброз.
– Свежачок. Семь дней; может, восемь.
– Покажи.
– А копнуть не хочешь? – хмыкнул Вазак. – Лопатой? Заступом?
– Не хочу.
– А придется…
– Открой, – повторил Амброз, и сбросил капюшон.
Волна густых волос упала на плечи. Волосы развевались, как если бы в лицо Амброза дул ветер. Черты мага высохли, налились древесной твердостью. Казалось, таинственный резчик высек это лицо из стальника – редкого кустарника, о чьи ветки щербится лезвие топора. Руки Амброз держал поднятыми, ладонями вверх. Рукава кафтана упали до локтей, и было видно, что руки мага также изменились. Пальцы – сучки. Ногти – темные капли смолы. Кожа на предплечьях – кора, изрезанная морщинами. На ладонях во множестве набухали бородавки – почки, готовые проклюнуться свежими листьями или побегами. Ветер усилился, волна кудрей взмыла птичьим крылом. Для тех, кто знал, за что Амброза прозвали Держидеревом, это был ясный знак.
– Я пошутил, – быстро сказал Вазак. – Насчет лопаты.
– А насчет заступа?
– Тоже. Я открою.
– Вот и славно. Я жду.
Капюшон вернулся на прежнее место. Рукава упали к запястьям. Одеревенелость – так называл это сам Амброз, и те свидетели, кому удалось остаться в живых – быстро покидала мага. Желая поторопить возвращение Амброза в естественное состояние, Вазак упал на колени. Бормоча невнятицу, он зачерпнул горсть снега и начал перетирать снег в пальцах. Вопреки ожиданиям, снежинки не таяли. Вскоре толстяк держал целую пригоршню синеватого, как кожа покойника, песка. Песок ворочался, вспухал неприятными пузырями. Выкрикнув: «Нар'гха! О нар'гха!..», Вазак набил себе полный рот песка. Потекли синие, дурно пахнущие слюни. Толстяк жевал, давился, мотал головой – и наконец выплюнул длинную, искрящуюся ленту. Она без остатка всосалась в сугроб под яблоней, и сугроб почернел, становясь могильным холмиком. Миг, и холм растекся по земле, наливаясь стеклянным блеском. Стало видно, что лежит под рукотворным окном, локтей на пять-шесть вглубь. Тело, похороненное без гроба, было завернуто в саван. На саван пошла занавеска или покрывало с кровати. Вазак захрипел, и в том месте, где пряталось лицо покойницы, саван расползся гнилыми нитями.
– Красотка, – кивнул Амброз. – Никаких сомнений.
– Рыжая…
Слюни все еще текли изо рта Вазака. Он наклонился вперед, словно хотел схватить покойницу в объятья – и отшатнулся, крича от испуга. Саван зашевелился. Казалось, Инес ди Сальваре намеревается встать из-под мерзлой земли. Треснула ткань, наружу высунулась кость, плотно обтянутая кожей – часть плеча, или ребро. Кожу густо покрывала рыжеватая щетина. Тело ворочолась, принимая самые странные очертания. Скованная землей, тугой от холода, вот уже неделю как мертвая, Красотка продолжала мучиться метаморфозами – не осознавая угасшим рассудком, что творится с плотью. Так, если верить лекарям, у обычных людей после смерти продолжают расти ногти и волосы.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента