Страница:
Охота, понял Амброз. Придя в чувство, бедняга не вспомнит ничего, кроме того, что собирается на лисью охоту. Простуда, выздоровление, бессонная ночь, убийство отца – все покроет мгла забвения. Зато венценосный отец принца – о, Ринальдо лишился памяти навсегда, памяти и жизни…
На четвереньках, выпутавшись из хватки мертвеца, Эльза побежала к окну. Схватила диадему, довольно урча, лизнула медовое яйцо. Лицо ее, похожее на лицо людоеда в конце трапезы, исказила гримаса. Трясущимися руками сивилла надела украшение на голову; встала, шатаясь. Взгляд ее – разумный, кипящий от паники – уперся в Ринальдо, который лежал без движения, свернувшись в позе зародыша, в принца, откатывающегося все дальше в прошлое.
– Это я? – шевельнулся окровавленный рот.
И Амброз принял решение.
– Нет.
– Врете!
Сивилла беспрестанно облизывала губы, чмокала, прислушиваясь к ощущениям. Медный привкус говорил ей о том, во что Эльза не могла, не желала поверить.
– Это принц, – Амброз указал на мальчика. – Король сорвал с вас диадему, и вы утратили разум. Забились в угол, начали скулить. Ринальдо взбесился; думаю, он убил бы вас. Я хотел вмешаться, но принц успел первым. У парня доброе сердце… Он пытался оттащить отца, кричал что Ринальдо позорит весь их род. Король в бешенстве ударил сына, и его высочество не стерпел. Сил у мальчика не слишком много, зато зубы острей, чем у крысы. Сами видите…
– Ложь, – без уверенности повторила Эльза.
– Как угодно, – маг пожал плечами. – Можете принять вину на себя. Вас казнят, тем дело и кончится. Хотите умереть героиней?
– Я хочу спасти мальчика!
– Спасти? От чего? Кто тронет своего владыку? Какой суд отважится вынести приговор королю? Если вы забыли, в их роду испокон веку принят такой переход короны. Ни один человек в Тер-Тесете не удивится, узнав, что вчерашний принц стал Альбертом V, прикончив отца. Рановато? Об этом посудачат на улицах, и перестанут. Дитя, вы слишком наивны. Что полагается говорить в подобных случаях?
– Что?
Эльза была на краю обморока. Заранее выпуская корни, Амброз приблизился к отцу и сыну, мертвому и живому. Брезгливо, словно падаль, ткнул носком сапога в бок Ринальдо. Присев на корточки, взъерошил волосы бесчувственному принцу.
– Король умер! – сказал маг. – Да здравствует король!
Глава вторая
1.
Пусть тешится.
Циклоп не пытался вникнуть и понять. Он слушал – и верил. Голос Красотки завораживал его, уносил в жутковатые дали – в эпоху, когда мир всецело принадлежал Ушедшим. Мы изменяем форму предметов снаружи, применяя силу, говорила Красотка. Жар горна, молот, мускулы кузнеца – и кусок железа превращается в меч. Вода или ветер вращают мельничный жернов, и зерно становится мукой. Руки пекаря делают из муки тесто; огонь печи превращает тесто в хлеб. Ушедшие действовали изнутри. Они изменяли саму суть вещей и существ, используя силы, которые мы зовем магией. Наша магия в сравнении с их искусством – огонек свечи рядом с проснувшимся вулканом…
Умаявшись за день, Циклоп засыпал на кушетке под речи Инес. Наутро Красотка притворялась обиженной. Циклоп отшучивался: молодая, а ворчишь, как старуха. Знал бы ты, сколько мне лет, смеялась Инес. Ладно, так и быть. Натаскай воды в лохань – и будешь прощен.
Иногда же на Циклопа, напротив, накатывала похоть. С плотоядной улыбкой он подкрадывался к Красотке, увлекшейся выкладками, и нес ее в спальню. Надо же, смеялась Инес, обвивая его шею руками. Тебя возбуждают Ушедшие? Ты любишь чудовищ? Я люблю тебя, шептал Циклоп. Ты – мое чудовище. Извращенец! – возмущалась Инес, выворачиваясь из-под Циклопа и оказываясь сверху. Она любила – сверху, и не только в постели.
Потом у Красотки начались изменения, и обоим стало не до постельных утех. Пока могла, Инес продолжала изыскания. Как же она жалела, что не успела посетить Янтарный грот!
Я пойду туда, сказал Циклоп Симону, заворачивая тело Инес в покрывало. «Надеешься получить ответы?» – спросил Пламенный. Не знаю, пожал плечами Циклоп. Инес убили метаморфозы. Янтарный грот тоже меняет людей. Быть может…
Что влекло его в грот? Чувство вины? Жажда знаний? Или нечто, подобное зову, о котором он давно забыл? Зов Черной Вдовы с годами угас. Став Циклопом, Краш больше не стремился вернуться в Шаннуран. Черная Вдова являлась ему в снах молчаливой тенью.
«Когда умерла Красотка, я вновь ощутил знакомый порыв. Впрочем, теперь меня влекло не в Шаннуран. Неужели Инес заняла в моей душе место Черной Вдовы?! Направила в грот, до которого не успела добраться при жизни? Нет, это плод больного воображения. Инес умерла, мы сожгли ее тело. Янтарный грот перестал существовать, так и не раскрыв своих тайн. Янтарное яйцо утеряно вместе с последней сивиллой. А я – часть наследства Инес. Имущество, ходячая вещь. Впору удавиться, облегчив дележ стервятникам-чародеям….»
Но в ушах Циклопа до сих пор звучали слова Симона:
«…либо Красотка все еще жива.»
Безумная, отчаянная надежда билась в словах мага птицей, угодившей в силки. В это невозможно было поверить. Циклоп видел, как тело Красотки обратилось в пепел: серый, легкий. Последняя метаморфоза Инес. Или все-таки не последняя?!
– Как? – хотел крикнуть Циклоп. – С чего ты взял?
Он промолчал. А Симон развел руками: «Не спрашивай!» – и, сгорбившись, вышел из комнаты. Провожая старца взглядом, Циклоп вспоминал перстень и кристалл. Перстень Газаль-руза шарахнул его синей молнией. Кристалл зазвучал в его руке, как звучал раньше в руках хозяйки.
Почему?!
«До утра я, как безумец, носился по этажам, хватая кристаллы, перстни, жезлы… Запрет был не властен надо мной! Бери, что хочешь. Словно я вдруг сделался хозяином имущества Инес. Неужели она все-таки успела написать завещание? И завещала все мне? Но почему завещание подействовало лишь сейчас, после сожжения тела?»
Циклопу чудилось: его голова пухнет, как во время лечения Симона. Набухают жилы, оплетающие Око Митры, кровь жаркой волной грохочет в висках. Череп готов лопнуть, извергнув наружу кипящее содержимое. Разгадка вертелась вьюном, не даваясь в руки. Цветные кусочки смальты отказывались сложиться в мозаику. Янтарный грот. Метаморфозы. Ушедшие. Красотка говорила:
«Они изменяли саму суть вещей и существ…»
Библиотека встретила его запахом растрескавшейся кожи и пыли древних фолиантов. И еще – мускуса. Сын Черной Вдовы вздрогнул. Этот запах встретил его двадцать лет назад, когда он забрался в окно башни, мечтая завладеть Оком Митры. Несчастный, ты получил то, чего хотел. Помнишь, ты счел содержимое библиотеки хламом. Что скажешь сейчас?
– Скажу, что я был тупым болваном, – пробормотал Циклоп. – В моем возрасте поздно умнеть. Но я попробую.
Футляры со свитками – сафьян, медь и дерево. Инкунабулы с бронзовыми скрепами, запертые хитроумными замками. Дюжина пухлых тетрадей в переплетах из телячьей кожи. Циклоп дотянулся до верхней тетради, сдул пыль. Переплет был приятным на ощупь. Он показался Циклопу теплым, живым.
Письменный стол стоял у окна. На столе – чернильный прибор из бронзы: колодезный сруб с воротом. К срубу, отдыхая, привалился старик с двумя ведрами. В колодце отсвечивали чернила, стариковские ведра были доверху наполнены песком для присыпки. За колодцем, рощицей диковинных деревьев, торчали гусиные перья. Колодезный ворот представлял собой хитроумный механизм для их очинки. Кажется, миг – и в библиотеку скользнет Красотка, без церемоний сгонит Циклопа с любимого кресла, обмакнет перо в колодец…
За спиной скрипнула половица. Циклоп дернулся, едва не уронил тетрадь. Никого. Половицы рассохлись, вот и скрипят, жалуясь на жизнь.
Вздохнув, он раскрыл тетрадь.
«Я знаю, что убило Красотку, – размышлял Циклоп. – Однако новое знание не приближает меня к цели. Изменчивость природы Ушедших; древний артефакт, передавший Инес часть их свойств… Все это не объясняет, почему наследство Инес послушно мне. Быть может, ответ скрыт во мне самом? В Оке Митры, вросшем в мою плоть? Как заставить говорить проклятый камень? Я готов расколоть себе череп, если это даст ответ…»
Он не знал, как сумел излечить Симона в первый раз. Когда старец, едва живой, волоча каменеющую руку, заявился в башню Красотки – маг не узнал повзрослевшего мальчишку. Зато Краш-Циклоп на всю жизнь запомнил мага, вставшего между ним и демоном. Увидев Симона вновь, он страстно захотел помочь умирающему чародею. Тогда Око Митры ожило впервые.
«Я действовал по наитию. На опаляющем желании, на вере, не имеющей объяснений…»
Что еще? Перстни и жезлы, принесенные для настройки. Он очень хотел этому научиться – и ощутил вибрации, уловил диссонансы и сбои. А ведь у него никогда не было музыкального слуха! Еще – Янтарный грот. Медовые волны, разум мутится; из глубин естества исторгается вопль:
«Хватит! Прекрати!»
Желание? Снова – отчаянное желание. Крик души. Спасти Симона. Выучиться искусству Инес. Остановить напор требовательного янтаря… Чувство на грани исступления – и Око Митры откликается на зов?
Циклоп уставился в окно, собираясь с мыслями.
«Чего я хочу? Вернуть Инес к жизни? Сделать так, чтобы проклятые маги оставили меня в покое? Ты, сукин сын – давай, захоти чего-нибудь! Так, чтобы разум не вступал в борьбу с чувствами. Не в силах? Шторм души разбивается о рассудочное осознание невозможности? И ты еще мечтал повелевать Оком Митры?! Ты, не способный совладать даже с самим собой?»
Свет за окном изменился. Крупа перестала сыпать, поземка улеглась. Исчезли белые разводы, исчертившие могильный холм. Влажная земля парила, оттаивая. Откуда взялась оттепель? Кажется, на какое-то время Циклоп выпал из реальности. Рассудок помутился от перенапряжения, или он позорно заснул. Все ли по-прежнему в библиотеке? Стол, колодец-чернильница, рощица гусиных перьев. С минуту Циклоп тупо смотрел на собственную руку, пальцы которой сжимали очиненное перо. На указательном темнело фиолетовое пятно.
Чернила. Свежие.
С пальцами было что-то не так. Но взгляд Циклопа, словно магнит – железо, уже притянула к себе тетрадь. Он точно помнил, чем заканчивались записи Инес: «Я не знаю, сколько мне осталось…» Дальше шли чистые листы. Теперь же, после отступа, на пергамент легли еще три абзаца. Знакомый почерк – наклон вправо, стремительные росчерки «поперечин», небрежные завитушки… Циклоп пригляделся. Да, почерк тот же, но более размашистый, чем на предыдущих страницах; обводы букв слегка дрожат.
Казалось, Инес взялась за перо после долгой болезни.
Он смотрел на свои пальцы, и глупо улыбался. Тонкие холеные пальцы. Гладкие, длинные ногти, чуть заостренные на концах. Знакомые; чужие. Женские. На указательном – пятно от чернил. Инес всегда была аккуратна, она бы ни за что не запачкалась. Ты – не Инес…
– Господин Циклоп!
Он обернулся, пряча руки за спину. В дверях мялся изменник Натан. Глаза у парня были – по медяку каждый. И без разницы, что левый – незрячий.
– Господин Циклоп! Там… Там такое!
2.
На четвереньках, выпутавшись из хватки мертвеца, Эльза побежала к окну. Схватила диадему, довольно урча, лизнула медовое яйцо. Лицо ее, похожее на лицо людоеда в конце трапезы, исказила гримаса. Трясущимися руками сивилла надела украшение на голову; встала, шатаясь. Взгляд ее – разумный, кипящий от паники – уперся в Ринальдо, который лежал без движения, свернувшись в позе зародыша, в принца, откатывающегося все дальше в прошлое.
– Это я? – шевельнулся окровавленный рот.
И Амброз принял решение.
– Нет.
– Врете!
Сивилла беспрестанно облизывала губы, чмокала, прислушиваясь к ощущениям. Медный привкус говорил ей о том, во что Эльза не могла, не желала поверить.
– Это принц, – Амброз указал на мальчика. – Король сорвал с вас диадему, и вы утратили разум. Забились в угол, начали скулить. Ринальдо взбесился; думаю, он убил бы вас. Я хотел вмешаться, но принц успел первым. У парня доброе сердце… Он пытался оттащить отца, кричал что Ринальдо позорит весь их род. Король в бешенстве ударил сына, и его высочество не стерпел. Сил у мальчика не слишком много, зато зубы острей, чем у крысы. Сами видите…
– Ложь, – без уверенности повторила Эльза.
– Как угодно, – маг пожал плечами. – Можете принять вину на себя. Вас казнят, тем дело и кончится. Хотите умереть героиней?
– Я хочу спасти мальчика!
– Спасти? От чего? Кто тронет своего владыку? Какой суд отважится вынести приговор королю? Если вы забыли, в их роду испокон веку принят такой переход короны. Ни один человек в Тер-Тесете не удивится, узнав, что вчерашний принц стал Альбертом V, прикончив отца. Рановато? Об этом посудачат на улицах, и перестанут. Дитя, вы слишком наивны. Что полагается говорить в подобных случаях?
– Что?
Эльза была на краю обморока. Заранее выпуская корни, Амброз приблизился к отцу и сыну, мертвому и живому. Брезгливо, словно падаль, ткнул носком сапога в бок Ринальдо. Присев на корточки, взъерошил волосы бесчувственному принцу.
– Король умер! – сказал маг. – Да здравствует король!
Глава вторая
Барьер крови
1.
«…многообразие их форм поражает и приводит в растерянность. Можно было бы предположить, что копиисты слишком вольно обошлись с оригиналами, но и Дарио Серебрянка, и Донатас Костерук славятся скрупулезностью. В этом легко убедиться, глядя на другие их работы. Да я и сама видела часть оригиналов, и могу с уверенностью сказать…»Сын Черной Вдовы впервые читал записи Красотки. Пока Инес была здорова, она охотно делилась с Циклопом плодами своих изысканий. Забиралась с ногами в любимое кресло, укрывалась пледом из верблюжьей шерсти, словно погружаясь в воды теплого моря, и начинала говорить. В памяти Циклопа всякий раз всплывал полустершийся образ матери. Как ни старался, он не мог вспомнить ее лица. Только ласковые руки, зыбкий, туманный абрис – и голос. В детстве мать по вечерам рассказывала им с сестрой сказки… То, о чем говорила Инес, тоже походило на сказку. Но если мать понимала даже маленькая Нитта, то смысл речений Красотки ускользал. Когда Инес заводила «ученые беседы» с гостями-чародеями – те глядели на хозяйку с изумлением, и не крутили пальцем у виска разве что из вежливости. Со временем, конечно, привыкали. Главное – идеальная настройка жезла. Умеет, однако! А завиральные идеи…
Пусть тешится.
Циклоп не пытался вникнуть и понять. Он слушал – и верил. Голос Красотки завораживал его, уносил в жутковатые дали – в эпоху, когда мир всецело принадлежал Ушедшим. Мы изменяем форму предметов снаружи, применяя силу, говорила Красотка. Жар горна, молот, мускулы кузнеца – и кусок железа превращается в меч. Вода или ветер вращают мельничный жернов, и зерно становится мукой. Руки пекаря делают из муки тесто; огонь печи превращает тесто в хлеб. Ушедшие действовали изнутри. Они изменяли саму суть вещей и существ, используя силы, которые мы зовем магией. Наша магия в сравнении с их искусством – огонек свечи рядом с проснувшимся вулканом…
Умаявшись за день, Циклоп засыпал на кушетке под речи Инес. Наутро Красотка притворялась обиженной. Циклоп отшучивался: молодая, а ворчишь, как старуха. Знал бы ты, сколько мне лет, смеялась Инес. Ладно, так и быть. Натаскай воды в лохань – и будешь прощен.
Иногда же на Циклопа, напротив, накатывала похоть. С плотоядной улыбкой он подкрадывался к Красотке, увлекшейся выкладками, и нес ее в спальню. Надо же, смеялась Инес, обвивая его шею руками. Тебя возбуждают Ушедшие? Ты любишь чудовищ? Я люблю тебя, шептал Циклоп. Ты – мое чудовище. Извращенец! – возмущалась Инес, выворачиваясь из-под Циклопа и оказываясь сверху. Она любила – сверху, и не только в постели.
Потом у Красотки начались изменения, и обоим стало не до постельных утех. Пока могла, Инес продолжала изыскания. Как же она жалела, что не успела посетить Янтарный грот!
Я пойду туда, сказал Циклоп Симону, заворачивая тело Инес в покрывало. «Надеешься получить ответы?» – спросил Пламенный. Не знаю, пожал плечами Циклоп. Инес убили метаморфозы. Янтарный грот тоже меняет людей. Быть может…
Что влекло его в грот? Чувство вины? Жажда знаний? Или нечто, подобное зову, о котором он давно забыл? Зов Черной Вдовы с годами угас. Став Циклопом, Краш больше не стремился вернуться в Шаннуран. Черная Вдова являлась ему в снах молчаливой тенью.
«Когда умерла Красотка, я вновь ощутил знакомый порыв. Впрочем, теперь меня влекло не в Шаннуран. Неужели Инес заняла в моей душе место Черной Вдовы?! Направила в грот, до которого не успела добраться при жизни? Нет, это плод больного воображения. Инес умерла, мы сожгли ее тело. Янтарный грот перестал существовать, так и не раскрыв своих тайн. Янтарное яйцо утеряно вместе с последней сивиллой. А я – часть наследства Инес. Имущество, ходячая вещь. Впору удавиться, облегчив дележ стервятникам-чародеям….»
Но в ушах Циклопа до сих пор звучали слова Симона:
«…либо Красотка все еще жива.»
Безумная, отчаянная надежда билась в словах мага птицей, угодившей в силки. В это невозможно было поверить. Циклоп видел, как тело Красотки обратилось в пепел: серый, легкий. Последняя метаморфоза Инес. Или все-таки не последняя?!
– Как? – хотел крикнуть Циклоп. – С чего ты взял?
Он промолчал. А Симон развел руками: «Не спрашивай!» – и, сгорбившись, вышел из комнаты. Провожая старца взглядом, Циклоп вспоминал перстень и кристалл. Перстень Газаль-руза шарахнул его синей молнией. Кристалл зазвучал в его руке, как звучал раньше в руках хозяйки.
Почему?!
«До утра я, как безумец, носился по этажам, хватая кристаллы, перстни, жезлы… Запрет был не властен надо мной! Бери, что хочешь. Словно я вдруг сделался хозяином имущества Инес. Неужели она все-таки успела написать завещание? И завещала все мне? Но почему завещание подействовало лишь сейчас, после сожжения тела?»
Циклопу чудилось: его голова пухнет, как во время лечения Симона. Набухают жилы, оплетающие Око Митры, кровь жаркой волной грохочет в висках. Череп готов лопнуть, извергнув наружу кипящее содержимое. Разгадка вертелась вьюном, не даваясь в руки. Цветные кусочки смальты отказывались сложиться в мозаику. Янтарный грот. Метаморфозы. Ушедшие. Красотка говорила:
«Они изменяли саму суть вещей и существ…»
Библиотека встретила его запахом растрескавшейся кожи и пыли древних фолиантов. И еще – мускуса. Сын Черной Вдовы вздрогнул. Этот запах встретил его двадцать лет назад, когда он забрался в окно башни, мечтая завладеть Оком Митры. Несчастный, ты получил то, чего хотел. Помнишь, ты счел содержимое библиотеки хламом. Что скажешь сейчас?
– Скажу, что я был тупым болваном, – пробормотал Циклоп. – В моем возрасте поздно умнеть. Но я попробую.
Футляры со свитками – сафьян, медь и дерево. Инкунабулы с бронзовыми скрепами, запертые хитроумными замками. Дюжина пухлых тетрадей в переплетах из телячьей кожи. Циклоп дотянулся до верхней тетради, сдул пыль. Переплет был приятным на ощупь. Он показался Циклопу теплым, живым.
Письменный стол стоял у окна. На столе – чернильный прибор из бронзы: колодезный сруб с воротом. К срубу, отдыхая, привалился старик с двумя ведрами. В колодце отсвечивали чернила, стариковские ведра были доверху наполнены песком для присыпки. За колодцем, рощицей диковинных деревьев, торчали гусиные перья. Колодезный ворот представлял собой хитроумный механизм для их очинки. Кажется, миг – и в библиотеку скользнет Красотка, без церемоний сгонит Циклопа с любимого кресла, обмакнет перо в колодец…
За спиной скрипнула половица. Циклоп дернулся, едва не уронил тетрадь. Никого. Половицы рассохлись, вот и скрипят, жалуясь на жизнь.
Вздохнув, он раскрыл тетрадь.
«…многообразие сбивало меня с толку. Я была уверена, что ряд рисунков изображал Ушедших. Но как вычленить нужные, отсеяв изображения иных существ? Как разобраться в феерическом буйстве форм? Ответ подсказало мое собственное тело. Око Митры, Король Камней – несомненное наследие Ушедших. Под его воздействием мое тело начало меняться. Но разве могли Ушедшие, создавая Око, не учесть подобную опасность?Белые языки поземки за окном облизывали могильный холм. Зима заметала следы, но небо скупилось, швыряя вниз жалкие подачки – горсти снежной крупы. На темной земле оставались причудливые разводы: письмена Ушедших, способные свести человека с ума.
Ответ оказался прост. Как я не видела его раньше?! Метаморфозы плоти не являлись для них опасностью! Ушедшие не имели постоянного облика, изменяя тела по своему усмотрению! Для них это было так же естественно, как для нас – сменить шубу на плащ. Вот почему их изображения – разные! В поисках подтверждения своей догадки я заново пересмотрела коллекцию рисунков. Теперь я искала не различия, но сходство. Общий абрис, зачастую – единственный глаз, похожий на огромный кристалл… Не отсюда ли пошли легенды об гигантах-циклопах? Искаженная веками, людская молва придала «циклопам» человекоподобный облик. Природное свойство людей: очеловечивать чуждое. Это же свойство сыграло злую шутку и со мной. Пытаясь понять Ушедших, я мимо воли наделяла их нашими качествами и устремлениями…
Я отвлеклась. Иногда формального сходства отыскать не удавалось. Но даже в копиях древних рисунков чувствовался общий стержень, смысл которого я не в силах выразить словами. Это всё были существа единой расы! Увы, метаморфозы плоти, естественные и безболезненные для Ушедших, для нас – мучительны и гибельны. Тело – наше проклятие и приговор. Я не знаю, сколько мне осталось…»
«Я знаю, что убило Красотку, – размышлял Циклоп. – Однако новое знание не приближает меня к цели. Изменчивость природы Ушедших; древний артефакт, передавший Инес часть их свойств… Все это не объясняет, почему наследство Инес послушно мне. Быть может, ответ скрыт во мне самом? В Оке Митры, вросшем в мою плоть? Как заставить говорить проклятый камень? Я готов расколоть себе череп, если это даст ответ…»
Он не знал, как сумел излечить Симона в первый раз. Когда старец, едва живой, волоча каменеющую руку, заявился в башню Красотки – маг не узнал повзрослевшего мальчишку. Зато Краш-Циклоп на всю жизнь запомнил мага, вставшего между ним и демоном. Увидев Симона вновь, он страстно захотел помочь умирающему чародею. Тогда Око Митры ожило впервые.
«Я действовал по наитию. На опаляющем желании, на вере, не имеющей объяснений…»
Что еще? Перстни и жезлы, принесенные для настройки. Он очень хотел этому научиться – и ощутил вибрации, уловил диссонансы и сбои. А ведь у него никогда не было музыкального слуха! Еще – Янтарный грот. Медовые волны, разум мутится; из глубин естества исторгается вопль:
«Хватит! Прекрати!»
Желание? Снова – отчаянное желание. Крик души. Спасти Симона. Выучиться искусству Инес. Остановить напор требовательного янтаря… Чувство на грани исступления – и Око Митры откликается на зов?
Циклоп уставился в окно, собираясь с мыслями.
«Чего я хочу? Вернуть Инес к жизни? Сделать так, чтобы проклятые маги оставили меня в покое? Ты, сукин сын – давай, захоти чего-нибудь! Так, чтобы разум не вступал в борьбу с чувствами. Не в силах? Шторм души разбивается о рассудочное осознание невозможности? И ты еще мечтал повелевать Оком Митры?! Ты, не способный совладать даже с самим собой?»
Свет за окном изменился. Крупа перестала сыпать, поземка улеглась. Исчезли белые разводы, исчертившие могильный холм. Влажная земля парила, оттаивая. Откуда взялась оттепель? Кажется, на какое-то время Циклоп выпал из реальности. Рассудок помутился от перенапряжения, или он позорно заснул. Все ли по-прежнему в библиотеке? Стол, колодец-чернильница, рощица гусиных перьев. С минуту Циклоп тупо смотрел на собственную руку, пальцы которой сжимали очиненное перо. На указательном темнело фиолетовое пятно.
Чернила. Свежие.
С пальцами было что-то не так. Но взгляд Циклопа, словно магнит – железо, уже притянула к себе тетрадь. Он точно помнил, чем заканчивались записи Инес: «Я не знаю, сколько мне осталось…» Дальше шли чистые листы. Теперь же, после отступа, на пергамент легли еще три абзаца. Знакомый почерк – наклон вправо, стремительные росчерки «поперечин», небрежные завитушки… Циклоп пригляделся. Да, почерк тот же, но более размашистый, чем на предыдущих страницах; обводы букв слегка дрожат.
Казалось, Инес взялась за перо после долгой болезни.
«…я ошибалась! Изменения плоти – следствие. Результат особых свойств разума, которыми обладали Ушедшие. Мы, маги, подобны им, но бесконечно ущербны в сравнении с прежними владыками земли. Око Митры пыталось сделать меня Ушедшей, вернуть «утраченные» возможности, которыми я никогда не обладала. В том числе – способность к метаморфозам плоти.Буквы расплывались перед глазами. Плачешь? – спросил себя Циклоп. Когда ты плакал в последний раз? Глупец, ты хватаешься за соломинку. Ты сам написал эти строки, имитируя почерк Красотки. Если тебе расколют голову, перед смертью ты должен поблагодарить избавителя…
Король Камней хотел вылечить меня!
Дайте ребенку нож – и он порежется. Вручите меч дураку, и он рассечет себе ногу. Дикарь, не знающий огня, обожжется, сунув руку в костер. Око Митры даровало мне талант, которым я не умела пользоваться. Метаморфозы корежили мое тело, а я не знала, что с этим делать. В итоге «лечение» убило «больную». Полагаю, огонь изменений продолжил терзать мой труп – так горит забытый костер, пока дрова не обратятся в золу…»
Он смотрел на свои пальцы, и глупо улыбался. Тонкие холеные пальцы. Гладкие, длинные ногти, чуть заостренные на концах. Знакомые; чужие. Женские. На указательном – пятно от чернил. Инес всегда была аккуратна, она бы ни за что не запачкалась. Ты – не Инес…
– Господин Циклоп!
Он обернулся, пряча руки за спину. В дверях мялся изменник Натан. Глаза у парня были – по медяку каждый. И без разницы, что левый – незрячий.
– Господин Циклоп! Там… Там такое!
2.
Башню окружал плотный кокон тумана. Или, скорее, пара – как в бане. Пар клубился, бурлил, в нем рождались течения и вихри, складываясь в зыбкие фигуры. Призраки колебались водорослями на дне, меняли форму, расточались, сгущались вновь, уже в другом обличье. Словно Ушедшие, считавшие постоянство облика болезнью, решили вернуться – и не нашли ничего лучшего, кроме как собраться вокруг башни Красотки.
– Что за Беловы шуточки?
Циклоп шагнул за порог. Под ногой чавкнула грязь, намереваясь плотно закусить сыном Черной Вдовы, или хотя бы его башмаком. Грязь? Откуда? Ведь – зима, снег…
– Сто раз говорил тебе, – сообщил один из призраков, – не произноси имен и прозвищ всуе. А тебе, дураку, хоть бы хны!
Шагнув ближе, призрак налился плотью – щеголь, одетый не по погоде. Длиннополый кафтан лилового атласа; пуговицы из аметиста, оправленного в серебро. Сафьяновые сапоги с носами-клювами; по всей длине пояса – вставки из гранатов. Головной обруч – электрон с опалом в шипастой розетке. И целая радуга перстней: по два-три на каждом пальце. Рубины и изумруды, сапфиры и бриллианты, простенькие на вид камеи и геммы со странными рисунками…
Лицом гость ничуть не напоминал заплутавшего в тумане вельможу. Южный загар, смоляные волосы стянуты на затылке в роскошный хвост; жесткий уступ подбородка, щель рта, утесы высоких скул, орлиный нос – и взгляд хищной птицы из-под кустистых бровей.
– Здравствуйте, мастер Газаль, – поклонился Циклоп.
– И тебе доброго здравия…
Воздух, по-летнему теплый, был до предела насыщен влагой. Циклоп взмок, на лбу выступила испарина. Тут не в кафтане, подумал он – голышом впору разгуливать!
– Н'Ганга не любит холода. Да и я, признаться тоже, – Злой Газаль скривил в усмешке узкие губы. – Держись поближе к башне, приятель, если тебе дорога жизнь.
«Почему?» – хотел спросить Циклоп, но Газаль-руз уже растворился в облаках пара.
– Дни Наследования, – сказали за спиной.
Симон Остихарос выглядел дряхлым, как никогда. Маг горбился, опираясь на посох, словно прожитые годы давили на него, пригибая к земле.
– Мы возведем вокруг башни Инес барьер крови. Выйти ты сможешь. Но если захочешь вернуться – умрешь скверной смертью. Вас это тоже касается, – обернулся старец к Натану и Вульму, стоявшим поодаль.
– А зачем… – начал было любопытный изменник.
Отмахнувшись, Симон убрел в туман.
– А если в город надо? – забеспокоился Натан.
– Перебьешься, – отрезал Вульм.
– Нет, а если? Еды купить?
– Жрать меньше надо. Хорош глазеть, пора ужин готовить, – Вульм ухватил Натана под локоть. – Я что, один корячиться должен?
– Ужин? – вяло удивился Циклоп.
Вульм пожал плечами:
– Вечер. Люди вечером ужинают. Или ты голодать решил?
– Почему – голодать?
– На обед мы тебя не дозвались.
Желудок словно только и ждал – свернулся в трубочку. «Сколько же я просидел над тетрадью? – вздрогнул Циклоп. – Великий Митра, так и рехнуться недолго…» Он взглянул в небо, но ничего не разобрал: мешал пар, клубящийся вокруг башни.
– Так тебя звать? – настаивал Вульм.
– Звать, – буркнул Циклоп, и уселся на порог.
В сумерках туман поредел, открывая взгляду окрестности. Пушистая шуба снега полностью стаяла на полтораста шагов вокруг. Обнажилась земля – темная, влажная; да и та подсыхала на глазах. Башня Инес оказалась не в центре этого круга, а ближе к краю. На всей остальной территории, словно по волшебству – нет, именно по волшебству! – бутонами исполинских цветов встали шатры. Маги, пожелавшие участвовать в Днях Наследования, обменивались приветствиями; заводили осторожные разговоры. Слов было не разобрать, но по лицам и скупым жестам делалось ясно: гости прощупывают друг друга. Каждый желал узнать новости, но опасался сболтнуть лишнего. Беседы велись обиняками, чародеи ходили вокруг да около, примериваясь друг к другу, как борцы перед поединком.
Прибывшие были знакомы Циклопу. Кроме Газаль-руза, он сразу узнал Осмунда Двойного – обладателя огненно-рыжей копны волос и белой, словно заиндевевшей на морозе бороды. Это Осмундов перстень пал жертвой Симонова излечения. Ну и бес с ним, с перстнем. И с Осмундом. Выберет себе что-нибудь из наследства, взамен. Взгляд скользил по людям и шатрам, все подмечая, и не задерживаясь ни на ком.
Мимо проскакал вертлявый живчик Тобиас Иноходец. Сегодня он принарядился: кургузый кафтанишко, шальвары цвета спелой малины. Левую ногу Иноходцу от колена до ступни заменял протез – лаковый, черный, с инкрустацией. Штанина грубым комом нависала над протезом. Ковылял Тобиас резво, вприпрыжку, а над шутками в свой адрес смеялся громче всех.
Дальше, присев на раскладной стул с набивным сиденьем, Симон беседовал с Н'Гангой, главой жрецов веселого бога Шамбеже. Судя по облику Н'Ганги, бог веселился со вкусом, не различая пароксизмы хохота и содрогания ужаса. Напротив Остихароса, на гладкой подставке из тикового дерева, покоилась черная голова. Одна голова, без туловища. Она оживленно гримасничала, и отсветы костра играли глянцевыми бликами на лбу и щеках темнокожего колдуна, словно те были смазаны маслом. Вывороченные, иссиня-фиолетовые губы жреца оставались сомкнутыми, несмотря на обезьянью мимику. Тем не менее, Симон время от времени что-то отвечал Н'Ганге.
Меж шатрами, словно тени, сновали молчаливые слуги, прибывшие вместе с магами. Таскали лари, тюки и узлы, подбрасывали дров, ворошили угли, помешивали варево в котлах, булькающих над огнем. Зелье, подумал Циклоп. Или кулеш? Скорее, кулеш – зелье слугам бы не доверили.
Ночь подкрадывалась к башне; бродила на мягких лапах, примериваясь, как бы ловчее накрыть людей своим плащом. И отшатывалась, шипя по-кошачьи. Темнее внутри колдовского круга не становилось. Виной тому были не костры – что для ночи какой-то костер?! По мере того, как небо темнело, раскрывая бархатные глубины, усыпанные искрами звезд – над башней Красотки разгоралось переливчатое жемчужное сияние, вынуждая звезды бессильно меркнуть. Говорят, такое сияние полыхает на далеком севере. Но в Тер-Тесете отродясь не видывали подобного.
К тьме господа маги относились еще хуже, чем к холоду.
За пределами круга раздался зловещий треск. Так в лютый мороз трещат деревья в лесу. Все смолкли, вслушиваясь. Звук повторился. Теперь к нему добавился тяжкий стон. Казалось, стонет сама земля, в муках рождая урода-великана. Снег в двадцати шагах от границы озарился зеленоватым, мертвенным светом. Свечение пульсировало, как в лихорадке. У Циклопа заныли зубы. Снег вспучился белесым нарывом; треснуло, сочась гноем, нутро земли. Из адского провала поднялась фигура, закутанная в серую мантию – ни дать ни взять, оплывшая свеча.
– Митра-заступник! – ахнули за спиной Циклопа.
Похоже, Натан сбежал от Вульма, и сейчас жалел об этом.
– Это не он, – бросил, не оборачиваясь, Циклоп. – Это Талел, жрец Сета. Заходил к нам, помню…
– О, Талел! – прошелестел над лагерем голос Вазака.
В разломе горбом выгнулось тело исполинской твари, потекло кольчатыми сегментами. Талел похлопал чудище по лоснящейся спине, как верную лошадь, и тварь с отчетливым скрежетом ушла под землю. А жрец Сета зашагал к башне. В снег грузный некромант не проваливался, и следов за собой не оставлял.
– Земля тебе пухом, Талел! – приветствовал его Тобиас Иноходец. – Как подземные пути?
– Извилисты, но быстры. И тебе легкой иноходи, Тобиас.
– Да будет ловок твой язык!
– Да не отсохнет твоя нога!
Какая из ног имелась в виду, жрец не уточнил. Талел вошел в очищенный от снега круг, и рядом тут же оказался Вазак; что-то горячо зашептал учителю на ухо. Талел слушал, благосклонно кивая. Затем, жестом остановив Вазака, отправился приветствовать чародеев.
– Ну что? – громко спросил кто-то. – Достаточно ли нас собралось?
– Достаточно, – согласились вразнобой.
– Ставим барьер?
Хаотическое бурление замерло. Восемь магов двинулись к границе, безошибочно разделив пространство на равные сектора. Циклоп ощутил легкий укол любопытства: что сейчас произойдет? И как станет перемещаться Н'Ганга? Черная голова колдуна начала пухнуть, превращаясь в темное облако. До слуха Циклопа донеслось нарастающее гудение. Пчелы! Черные пчелы джунглей Ла-Ангри, что любят гнездиться в черепах убитых ими тварей. Циклоп напрягся, готовый в любой миг юркнуть внутрь башни и захлопнуть дверь.
– Бежим! – выдохнул Натан.
Опасения оказались напрасны. Превратясь в гудящий рой, Н'Ганга двинулся к границе круга. Достигнув черты, за которой начинался слой ноздреватого снега, рой завис в воздухе. В нем проступили очертания знакомой головы, но колдун раздумал возвращать себе изначальный облик до конца. Голова была раза в два больше человеческой; внутри нее все время происходило какое-то движение.
– Кан'целлосангвум ашг'орх мадум! – взлетело к небесам.
– Кан'целлосангвум! – подхватили маги.
Их руки плели странные узоры. Из головы Н'Ганги вытянулись извивающиеся отростки, совершая те же движения. Губы магов шевелились, повторяя заклинание. Воздух дрожал и искрил, окружив лагерь зыбкой стеной.
– Мадум!
Капли темной крови, вспыхнув, упали на землю. Воздух, быстро уплотняясь, обрел рельеф и фактуру. Не прошло и минуты, как пристанище чародеев окружил колеблющийся занавес, состоящий из бесчисленных дощечек, скрепленных между собой. Казалось, занавес свисает с самого неба – оттуда, где перламутровыми волнами текло сияние.
Как по команде, маги опустили руки и побрели к шатрам. Пчелиный рой схлопнулся, провалившись внутрь себя; на подставке из тика вновь возникла голова Н'Ганги. Жрец Шамбеже ухмылялся, демонстрируя белоснежные зубы. Симон вернулся на складной стул, и пигмей-слуга вручил старцу миску дымящейся похлебки.
– А я это… – опомнился Натан.
– Наложил в штаны? – спросил Циклоп.
– Хотелось, – признался изменник.
И шагнул ближе:
– Меня господин Вульм прислал. Мы ужин сготовили…
– Что за Беловы шуточки?
Циклоп шагнул за порог. Под ногой чавкнула грязь, намереваясь плотно закусить сыном Черной Вдовы, или хотя бы его башмаком. Грязь? Откуда? Ведь – зима, снег…
– Сто раз говорил тебе, – сообщил один из призраков, – не произноси имен и прозвищ всуе. А тебе, дураку, хоть бы хны!
Шагнув ближе, призрак налился плотью – щеголь, одетый не по погоде. Длиннополый кафтан лилового атласа; пуговицы из аметиста, оправленного в серебро. Сафьяновые сапоги с носами-клювами; по всей длине пояса – вставки из гранатов. Головной обруч – электрон с опалом в шипастой розетке. И целая радуга перстней: по два-три на каждом пальце. Рубины и изумруды, сапфиры и бриллианты, простенькие на вид камеи и геммы со странными рисунками…
Лицом гость ничуть не напоминал заплутавшего в тумане вельможу. Южный загар, смоляные волосы стянуты на затылке в роскошный хвост; жесткий уступ подбородка, щель рта, утесы высоких скул, орлиный нос – и взгляд хищной птицы из-под кустистых бровей.
– Здравствуйте, мастер Газаль, – поклонился Циклоп.
– И тебе доброго здравия…
Воздух, по-летнему теплый, был до предела насыщен влагой. Циклоп взмок, на лбу выступила испарина. Тут не в кафтане, подумал он – голышом впору разгуливать!
– Н'Ганга не любит холода. Да и я, признаться тоже, – Злой Газаль скривил в усмешке узкие губы. – Держись поближе к башне, приятель, если тебе дорога жизнь.
«Почему?» – хотел спросить Циклоп, но Газаль-руз уже растворился в облаках пара.
– Дни Наследования, – сказали за спиной.
Симон Остихарос выглядел дряхлым, как никогда. Маг горбился, опираясь на посох, словно прожитые годы давили на него, пригибая к земле.
– Мы возведем вокруг башни Инес барьер крови. Выйти ты сможешь. Но если захочешь вернуться – умрешь скверной смертью. Вас это тоже касается, – обернулся старец к Натану и Вульму, стоявшим поодаль.
– А зачем… – начал было любопытный изменник.
Отмахнувшись, Симон убрел в туман.
– А если в город надо? – забеспокоился Натан.
– Перебьешься, – отрезал Вульм.
– Нет, а если? Еды купить?
– Жрать меньше надо. Хорош глазеть, пора ужин готовить, – Вульм ухватил Натана под локоть. – Я что, один корячиться должен?
– Ужин? – вяло удивился Циклоп.
Вульм пожал плечами:
– Вечер. Люди вечером ужинают. Или ты голодать решил?
– Почему – голодать?
– На обед мы тебя не дозвались.
Желудок словно только и ждал – свернулся в трубочку. «Сколько же я просидел над тетрадью? – вздрогнул Циклоп. – Великий Митра, так и рехнуться недолго…» Он взглянул в небо, но ничего не разобрал: мешал пар, клубящийся вокруг башни.
– Так тебя звать? – настаивал Вульм.
– Звать, – буркнул Циклоп, и уселся на порог.
В сумерках туман поредел, открывая взгляду окрестности. Пушистая шуба снега полностью стаяла на полтораста шагов вокруг. Обнажилась земля – темная, влажная; да и та подсыхала на глазах. Башня Инес оказалась не в центре этого круга, а ближе к краю. На всей остальной территории, словно по волшебству – нет, именно по волшебству! – бутонами исполинских цветов встали шатры. Маги, пожелавшие участвовать в Днях Наследования, обменивались приветствиями; заводили осторожные разговоры. Слов было не разобрать, но по лицам и скупым жестам делалось ясно: гости прощупывают друг друга. Каждый желал узнать новости, но опасался сболтнуть лишнего. Беседы велись обиняками, чародеи ходили вокруг да около, примериваясь друг к другу, как борцы перед поединком.
Прибывшие были знакомы Циклопу. Кроме Газаль-руза, он сразу узнал Осмунда Двойного – обладателя огненно-рыжей копны волос и белой, словно заиндевевшей на морозе бороды. Это Осмундов перстень пал жертвой Симонова излечения. Ну и бес с ним, с перстнем. И с Осмундом. Выберет себе что-нибудь из наследства, взамен. Взгляд скользил по людям и шатрам, все подмечая, и не задерживаясь ни на ком.
Мимо проскакал вертлявый живчик Тобиас Иноходец. Сегодня он принарядился: кургузый кафтанишко, шальвары цвета спелой малины. Левую ногу Иноходцу от колена до ступни заменял протез – лаковый, черный, с инкрустацией. Штанина грубым комом нависала над протезом. Ковылял Тобиас резво, вприпрыжку, а над шутками в свой адрес смеялся громче всех.
Дальше, присев на раскладной стул с набивным сиденьем, Симон беседовал с Н'Гангой, главой жрецов веселого бога Шамбеже. Судя по облику Н'Ганги, бог веселился со вкусом, не различая пароксизмы хохота и содрогания ужаса. Напротив Остихароса, на гладкой подставке из тикового дерева, покоилась черная голова. Одна голова, без туловища. Она оживленно гримасничала, и отсветы костра играли глянцевыми бликами на лбу и щеках темнокожего колдуна, словно те были смазаны маслом. Вывороченные, иссиня-фиолетовые губы жреца оставались сомкнутыми, несмотря на обезьянью мимику. Тем не менее, Симон время от времени что-то отвечал Н'Ганге.
Меж шатрами, словно тени, сновали молчаливые слуги, прибывшие вместе с магами. Таскали лари, тюки и узлы, подбрасывали дров, ворошили угли, помешивали варево в котлах, булькающих над огнем. Зелье, подумал Циклоп. Или кулеш? Скорее, кулеш – зелье слугам бы не доверили.
Ночь подкрадывалась к башне; бродила на мягких лапах, примериваясь, как бы ловчее накрыть людей своим плащом. И отшатывалась, шипя по-кошачьи. Темнее внутри колдовского круга не становилось. Виной тому были не костры – что для ночи какой-то костер?! По мере того, как небо темнело, раскрывая бархатные глубины, усыпанные искрами звезд – над башней Красотки разгоралось переливчатое жемчужное сияние, вынуждая звезды бессильно меркнуть. Говорят, такое сияние полыхает на далеком севере. Но в Тер-Тесете отродясь не видывали подобного.
К тьме господа маги относились еще хуже, чем к холоду.
За пределами круга раздался зловещий треск. Так в лютый мороз трещат деревья в лесу. Все смолкли, вслушиваясь. Звук повторился. Теперь к нему добавился тяжкий стон. Казалось, стонет сама земля, в муках рождая урода-великана. Снег в двадцати шагах от границы озарился зеленоватым, мертвенным светом. Свечение пульсировало, как в лихорадке. У Циклопа заныли зубы. Снег вспучился белесым нарывом; треснуло, сочась гноем, нутро земли. Из адского провала поднялась фигура, закутанная в серую мантию – ни дать ни взять, оплывшая свеча.
– Митра-заступник! – ахнули за спиной Циклопа.
Похоже, Натан сбежал от Вульма, и сейчас жалел об этом.
– Это не он, – бросил, не оборачиваясь, Циклоп. – Это Талел, жрец Сета. Заходил к нам, помню…
– О, Талел! – прошелестел над лагерем голос Вазака.
В разломе горбом выгнулось тело исполинской твари, потекло кольчатыми сегментами. Талел похлопал чудище по лоснящейся спине, как верную лошадь, и тварь с отчетливым скрежетом ушла под землю. А жрец Сета зашагал к башне. В снег грузный некромант не проваливался, и следов за собой не оставлял.
– Земля тебе пухом, Талел! – приветствовал его Тобиас Иноходец. – Как подземные пути?
– Извилисты, но быстры. И тебе легкой иноходи, Тобиас.
– Да будет ловок твой язык!
– Да не отсохнет твоя нога!
Какая из ног имелась в виду, жрец не уточнил. Талел вошел в очищенный от снега круг, и рядом тут же оказался Вазак; что-то горячо зашептал учителю на ухо. Талел слушал, благосклонно кивая. Затем, жестом остановив Вазака, отправился приветствовать чародеев.
– Ну что? – громко спросил кто-то. – Достаточно ли нас собралось?
– Достаточно, – согласились вразнобой.
– Ставим барьер?
Хаотическое бурление замерло. Восемь магов двинулись к границе, безошибочно разделив пространство на равные сектора. Циклоп ощутил легкий укол любопытства: что сейчас произойдет? И как станет перемещаться Н'Ганга? Черная голова колдуна начала пухнуть, превращаясь в темное облако. До слуха Циклопа донеслось нарастающее гудение. Пчелы! Черные пчелы джунглей Ла-Ангри, что любят гнездиться в черепах убитых ими тварей. Циклоп напрягся, готовый в любой миг юркнуть внутрь башни и захлопнуть дверь.
– Бежим! – выдохнул Натан.
Опасения оказались напрасны. Превратясь в гудящий рой, Н'Ганга двинулся к границе круга. Достигнув черты, за которой начинался слой ноздреватого снега, рой завис в воздухе. В нем проступили очертания знакомой головы, но колдун раздумал возвращать себе изначальный облик до конца. Голова была раза в два больше человеческой; внутри нее все время происходило какое-то движение.
– Кан'целлосангвум ашг'орх мадум! – взлетело к небесам.
– Кан'целлосангвум! – подхватили маги.
Их руки плели странные узоры. Из головы Н'Ганги вытянулись извивающиеся отростки, совершая те же движения. Губы магов шевелились, повторяя заклинание. Воздух дрожал и искрил, окружив лагерь зыбкой стеной.
– Мадум!
Капли темной крови, вспыхнув, упали на землю. Воздух, быстро уплотняясь, обрел рельеф и фактуру. Не прошло и минуты, как пристанище чародеев окружил колеблющийся занавес, состоящий из бесчисленных дощечек, скрепленных между собой. Казалось, занавес свисает с самого неба – оттуда, где перламутровыми волнами текло сияние.
Как по команде, маги опустили руки и побрели к шатрам. Пчелиный рой схлопнулся, провалившись внутрь себя; на подставке из тика вновь возникла голова Н'Ганги. Жрец Шамбеже ухмылялся, демонстрируя белоснежные зубы. Симон вернулся на складной стул, и пигмей-слуга вручил старцу миску дымящейся похлебки.
– А я это… – опомнился Натан.
– Наложил в штаны? – спросил Циклоп.
– Хотелось, – признался изменник.
И шагнул ближе:
– Меня господин Вульм прислал. Мы ужин сготовили…