Страница:
Минута, и крошечный голем уже приплясывал у двери.
Вцепившись в ручку двумя верхними конечностями, карлик злобно урчал. Рывок, еще один – дверь подалась, взвизгнула и стала открываться. Голем пронзительно завопил, юркнул в щель и сгинул. Напоследок он успел обернуться и погрозить Хродгару крошечным кулачком. Несмотря на разницу в размерах, северянин попятился.
– Впервые в жизни от меня сбегает карта, – пряча ухмылку, заметил Вульм. Ему понравился вид испуганного Хродгара. Редкое зрелище, чего уж там. – Бывало, крали. Случалось, отбирали силой. Однажды спьяну забыл у девки. Но чтоб так – отворить дверь и дать деру…
– Поймаю, разорву в клочья, – пообещал Хродгар. – Лезем следом?
Вульм не торопился. Открыв дверь пошире, он сунул вперед факел, насколько хватило длины руки. Огонь задвигался из стороны в сторону, грозя обжечь. Если голем-ключ прячется поблизости, пусть отбежит подальше, в мерцающую тьму. Трепетали ноздри длинного горбатого носа – словно волк, которому Вульм был обязан именем, искатель сокровищ принюхивался к открывшемуся перед ним зеву. Живым не пахло. Мускусом змей, вонью горного тролля, мокрой шерстью льва-пещерника, слизью гигантской жабы – нет, ничего.
Пыльцы алой хризантемы, способной убить носорога, или порошка из грибов х'амиру, дарующего летаргический сон, Вульм не боялся. На открытом воздухе – еще ладно. Во дворцах, в башнях магов; в сокровищницах Шаммама. Но не под землей, где нет свежего ветра. Кто бы ни обитал здесь, он не самоубийца.
– Дай я, – не выдержал северянин.
С готовностью Вульм посторонился. Если их ждет дракон, пусть с ним первым встретится Хродгар. Когда великана охватывает боевое безумие, лучше не соваться ему под секиру. Если же там ловушки… Ну, в конце концов, Хродгар – не сопляк, в первый раз рискнувший на серьезное дело, и знает, на что идет. Вульм не лгал себе – при необходимости, наверное, и даже наверняка он пожертвует северянином, если в этом будет единственный шанс спастись самому. Но временами, как ни странно это звучит в наш жестокий век, выгода кроется в простой истине: спасаться вдвоем и драться плечом к плечу. Хродгар ему нравился. Не имевший друзей, расчетливый и практичный, Вульм был близок к опасной грани – признать Хродгара другом со всеми обязательствами, неуютными и опасными.
«Говорят, так боятся свадьбы закоренелые холостяки», – усмехнулся он, глядя, как Хродгар, встав на четвереньки, лезет в пещеру. Звякнула, зацепившись за камень, секира. Эхо разносило по тоннелям пыхтенье великана. Пожалуй, демоны ада, забреди они сюда для любовных игр, в страхе разбежались бы кто куда.
Когда великан скрылся из виду, Вульм сосчитал до двадцати и последовал за Хродгаром.
– Это рай, приятель! Чертог асов, клянусь мошонкой Эйвунда!
Не двигаясь с места, Вульм смотрел, как Хродгар мечется по пещере. Северянин хватал золото пригоршнями и сыпал себе на голову. Подошвы его сапог топтали драгоценные камни, грудами лежавшие на полу пещеры. С маху он подцепил чашу, за которую можно было купить табун лошадей, и зашвырнул ее в дальний угол. Штабель слоновой кости рассыпался под ударами секиры. Перевернулся сундук с динарами хушемитской чеканки, выплеснув содержимое под ноги беснующемуся великану.
Восторг у Хродгара всегда граничил с яростью. И жажда разрушения нет-нет да и выплескивалась наружу.
– Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!
Северянин был прав. Рядом с пещерой Смеющегося Дракона меркли сокровищницы королей Тиримьюты и Даотхи. Барханы золота и серебра, курганы нефрита и яшмы, оружие и жезлы, стоимость которых многократно превышала их полезность. Посуда из металлов, неизвестных алхимикам; одежды, недоступные императорам. Клыки единорогов и маммутов, чешуя василисков, отполированная до зеркального блеска. Волны рубинов и изумрудов, синие эвклазы, алые и голубые бриллианты; паиниты, величиной и цветом похожие на апельсин. Украшения, достойные богов, – диадемы и венцы, браслеты и колье…
Дракона не было.
Света факелов хватало, чтобы убедиться – никакого дракона, смеющегося или рыдающего. Никто не лежал на сокровищах, разинув пасть и хлеща по стенам хвостом. Разве что крошка-змееныш, взбреди ему в голову дурацкая идея напасть на грабителей, мог притаиться за сундуком. Из сверкающих завалов тут и там выныривала рожица голема, ярящегося в бессильной злобе. Хродгар запустил в карлика блюдом, по ободу которого плясали сатиры и нимфы. Голем взвизгнул и зарылся в груду сапфиров.
Вульм сделал первый осторожный шаг. Второй. Третий. Поднял обручье с колокольчиками, вслушался в нежный звон. Вернул обручье туда, откуда взял. Четвертый шаг. Подошва чуть скользнула на ковре из динаров. Пятый. Шестой. Проклятый смех мерещился Вульму, сочась изо всех пор пещеры, словно пот. Смеялось золото. Хихикало серебро. Веселились рубины. Скалились клыки маммутов. Шевельнулся, ухмыляясь, сверкающий прибой монет. Извивы безделушек, дрожь цепей с вычурными звеньями…
Лишь чутье, звериный нюх хищника, удержало Вульма от рокового, седьмого шага. Замерев с поднятой ногой, смешной, похожий на цаплю, он вертел головой, не понимая, почему остановился. И все-таки – стоит ему опустить ногу на пол, на край тарели, инкрустированной перламутром… Отверстие в стене? Да, кажется, так. Скрытая пружина? Стрела? Возможно.
Вульм доверял своему чутью.
Он вернул ногу назад, на прежнее место, и услышал, как ревет Хродгар.
Под великаном обвалился пол. Тайный механизм привел в движение плиту, на которую ступил безудержный в своем ликовании Хродгар, и северянин с воплем рухнул вниз. В последний миг он успел обеими руками вцепиться в край люка. Вульму хорошо были видны могучие плечи и голова Хродгара. Сейчас он подтянется, выберется наружу…
Ничего не получалось. Казалось, к ногам Хродгара подвесили две наковальни. Стальные мышцы грозили лопнуть от напряжения, капли пота градом катились с багрового лица, но великан не сдвигался ни на йоту. Взлетев на опрокинутый сундук, гримасничал подлец-голем. Хватая мелкие монеты, карлик швырял ими в Хродгара, висящего над бездной, но, к счастью, промахивался.
– Вульм! На помощь!
Стоя, где стоял, Вульм раздумывал. Что знают двое, знает свинья. Остаться единственным человеком, кто побывал в пещере Смеющегося Дракона и вернулся с добычей? Неплохая перспектива. С другой стороны, совсем недавно он готов был назвать Хродгара другом. И что? Случается, друзья погибают. Неосторожность, глупое стечение обстоятельств. Нигде не сказано, что друзья обязаны гуськом следовать в пекло…
– Скорее!
Хродгар в прошлом дважды спасал жизнь Вульму. Возвращаться вдвоем, с безумно ценной добычей – безопасней. Пусть повисит, ничего с ним не станется. Надо все взвесить самым тщательным образом. Настоящая дружба – именно такая, она требует подкрепления чувств расчетом. Иначе, как гнилая веревка, она не выдержит веса двух человек.
– Да что же ты?!
Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Чудилось, что великан летит не в глубины подземелий, где его ждут демоны, а по-прежнему пляшет здесь, счастливый от обретенного богатства.
Вульм вздохнул, довольный тем, что судьба решила за него, и услышал смех. Смех рос, ширился, превращался в хохот, поглощая крик гибнущего Хродгара. Слышалось в нем удовольствие, искреннее и нечеловеческое. Вторя смеху, скакал на сундуке голем. В поисках источника звука Вульм завертел головой и заметил, как шевельнулась куча золота в пяти шагах от него. Изогнулась золотистым боком, блеснула чеканной чешуей. Парой кровавых углей сверкнули два рубина, с интересом вглядываясь в непрошеного гостя. Сплелись цепи от люстры, с силой ударили о слоновую кость. Пять кинжалов сцепились рукоятями в какую-то противоестественную гроздь – кривые, заточенные «на иглу» клинки скрежетнули о камень, оставляя глубокие борозды.
Смеющийся Дракон был здесь с самого начала.
Он окружал Вульма со всех сторон. Мощное тело возникало и исчезало. Сокровища двигались, меняли очертания, жили отдельной, ужасающей жизнью. Глаз-рубин, глаз-топаз, глаз-алмаз. Коготь-меч, коготь-нож; чешуйки-монеты. Шипастый наконечник хвоста – булава военачальника, чье имя угасло в веках. Сундук-пасть. Балдахин-крыло. Клыки единорогов и маммутов. И вновь – золото, серебро, алмазы…
Когда, забыв о ловушках, Вульм сломя голову кинулся к двери, путь ему преградила груда одеяний. Запутавшись в плотной, колючей ткани, слепой, оглохший, он упал, забился, кашляя от едкой пыли, и успел почувствовать, как дикая тяжесть наваливается на него, ломает кости и погребает под собой.
Но страшнее смерти был – смех.
– …Раздери меня Бел!
Он обнаружил себя сидящим на камне у входа в пещеру. Сквозь «глазницу» сочился тусклый свет дня. Того же? Следующего? Вульм невольно бросил взгляд на место, где Хродгар заплетал в косицы бороду. Может, он попросту заснул, ожидая, пока северянин закончит свой ритуал? Ему все привиделось?
Но великана в пещере не оказалось. Последнее, что помнил Вульм: убийственная тяжесть, сдавившая грудь, – и тихий, издевательский смех. Потом – чернота. Ничто. Изначальный мрак.
Что произошло? Как он попал сюда?
С крайней осторожностью Вульм напряг и расслабил мышцы, вздохнул поглубже. Вроде ничего не болит, кости целы… Чудо? Магия? А-а, какая разница! Он жив, и это главное! Жаль, конечно, что не удалось прихватить золотишка… Когда искатель сокровищ поднялся на ноги, торба еле слышно звякнула, оттянув плечо.
Что такое?!
Золота было немного. Комок спутанных цепочек, горсть монет, три перстня с топазами, браслет… Вульм запустил в добычу пальцы. Все его существо жадно требовало убедиться, что золото – не мара, не колдовской мираж! И вновь ему почудился ехидный смешок, а топаз в перстне моргнул со значением.
Вздрогнув и едва не рассыпав украшения, Вульм выбежал из пещеры.
День угасал. Ветер разметал тучи, очистив быстро темнеющее небо, в котором уже загорались внимательные глаза звезд. Белесый серп месяца повис над горами, как топор палача над головами осужденных. Дождь прекратился, и Вульм зашагал прочь, стремясь убраться подальше до наступления полной темноты. В этих диких краях ночь сама по себе таила множество опасностей. Не стоит добавлять к ним те исчадия, что во мраке выбираются из-под земли.
«Я жив и ухожу с добычей, – твердил он, стараясь не вспоминать, какие сокровища лежали за мраморной дверью и как ничтожна его добыча в сравнении с ними. – А Хродгар… Что – Хродгар? Сам виноват: следовало быть осторожней и смотреть под ноги!» Он, Вульм, поступил правильно – как всегда. Мог ли он спасти великана? Кто знает. Скорее всего, оба навеки остались бы в пещере, поспеши Вульм на выручку.
И кому от этого было бы лучше?
Мысли о сгинувшем товарище не давали покоя. Впервые после чьей-то смерти Вульм чувствовал себя неуютно. Он злился, не понимая, что с ним творится. За каждым кустом мерещился подлец-голем, в каждом порыве ветра слышался драконий смех. Должно быть, поэтому Вульм ощутил опасность слишком поздно.
Он взбирался на гребень холма, когда слева, сплетаясь со смехом, послышался вкрадчивый шелест. Мгновеньем позже взгляд уловил смутное движение. Словно угольно-черная лента текла меж камней, сливаясь с неровностями рельефа. Не оглядываясь, Вульм рванул вверх по склону, но шелест не отставал, следуя за ним по пятам. Уяснив, что спастись бегством не удастся, искатель сокровищ одним прыжком взлетел на замшелый валун, венчавший холм подобно шишаку миласского шлема, и, выхватив из ножен меч, развернулся лицом к неведомому врагу.
Месяц, сгорая от любопытства, осветил каменистый склон – и Вульм разглядел преследователя. Облитый небесным молоком, навстречу жертве вытекал поток сегментов из жесткого хитина – казалось, ему не будет конца. По бокам с завораживающей ритмичностью двигались бесчисленные, глянцево-блестящие лапы с острыми когтями на концах. Голову чудовища венчали две пары кривых, сочащихся ядом жвал, по сравнению с которыми абордажные сабли пиратов были детскими игрушками. Шесть глаз, глубоко утопленных в хитиновую броню, неотрывно следили за добычей.
Гигантская полипеда, реликт давно минувших эпох и эонов, имела не менее двадцати локтей в длину! Вульм слышал рассказы об этих порождениях влажного мрака, царящего в подгорных лабиринтах, но до сих пор никогда с ними не встречался. Он вспомнил рассказ одного джамадийца, с которым случай свел Вульма в походе. Воину пустыни, если верить его словам, удалось справиться с исполинской многоножкой при помощи ассегая – копья с широченным листовидным лезвием.
«Избегай жвал! – поучал джамадиец. – От их яда нет спасения. Когти на лапах тоже ядовитые, но не так сильно. Проваляешься неделю в лихорадке – и, если Сет оглянется, выживешь. Когда она поднимется „на дыбы“, чтобы схватить тебя – ныряй под жвала и бей копьем снизу, в брюхо: там нет брони. Насадишь ее на вертел – и беги что есть ног. Издыхать эта мразь будет долго, но с копьем в брюхе она тебя не догонит».
Совет джамадийца выглядел тонким издевательством – копья у Вульма не было.
Вдвоем с Хродгаром, а главное, с его секирой они бы управились с тварью и без ассегая. Но Хродгар мертв, и душу его грызут демоны преисподней. Сейчас, на шаг от смерти, Вульм впервые по-настоящему пожалел, что не поспешил на помощь северянину. Словно подслушав его мысли, полипеда широко раскрыла жвалы, поднимая переднюю часть туловища для атаки – и в мозг Вульма ледяной волной ворвался знакомый смех. Тварь потешалась над ним!
Кровь ударила Вульму в голову.
– Мерзкое отродье! – бледнея от ярости, взревел он. – Я отправлю тебя в ад!
Увернувшись от клацнувших впустую жвал, он прыгнул вперед и всадил клинок меж белесых сегментов брюха. С рычанием повел меч наискосок, намереваясь вспороть полипеде брюхо и выпустить кишки – или что там у гадины внутри?
Из разреза в лицо брызнула смрадная жижа.
Вульм жаждал одного: убить, убить проклятую тварь, осмелившуюся хохотать над ним! Черная ярость ослепила рассудок, и он слишком поздно понял свою ошибку. В бока впились острые когти лап. Вульм рванулся, с ужасом ощущая, как жгучий яд проникает в кровь, туманя сознание и сковывая движения… Нет, тварь держала крепко. Отчаянным усилием он вырвал меч из раны, взмахнул клинком, пытаясь отсечь лапы…
Над головой скрежетнули жвалы. Полипеда плавно изогнулась и впилась человеку в спину. Адская боль кипящим свинцом влилась в жилы Вульма. Крик отчаяния застрял в горле. Он и дернулся-то всего один раз.
Чернота. Изначальный мрак. Ничто.
Смерть.
В мертвенном свете месяца гигантская многоножка с неприятным шелестом кружила вокруг добычи. Яд, как всегда, подействовал исправно. Человек был мертв: он скорчился, так и не выпустив из лап блестящее жало, и больше не шевелился. Рана не беспокоила полипеду – она не чувствовала боли. Можно было приступать к трапезе. Но многоножка медлила, сама не зная почему.
Короткий, неуловимый глазом бросок. Жвала вырывают из добычи кусок мяса. И снова – завораживающее кружение. Второй бросок. Хорошее мясо. Вкусное.
Полипеда остановилась, нависла над мертвецом…
Труп шевельнулся. По изорванному телу прошла волна дрожи. Грудная клетка распахнулась, словно пасть – и из нее, отразив лучи месяца, высунулись жвала. Полипеда отпрянула. Знай она страх, содрогнулась бы. А навстречу твари уже струился поток сегментов, наполнив ночь зловещим, скрежещущим шелестом. Миг, другой – и колоссальная многоножка, рядом с которой первая охотница казалась безобидной гусеницей, вознеслась над добычей.
Ее жвала взламывали жесткий хитин, как хрупкую скорлупу яйца. Рвали податливую, склизкую плоть. Добыча еще дергалась, судорожно свивая тело в кольцо и вновь распрямляясь, а убийца, не обращая на это внимания, жадно насыщалась. Не только голод двигал ею. Да, она хотела есть, но еще больше она хотела убивать! Уничтожать, рвать в клочья именно это, так похожее на нее существо. Что может быть слаще плоти врага?
Что такое – «враг»? Тварь не знала.
Почему? Тварь не помнила.
Она все делала правильно.
Что такое – «правильно»?..
– …Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!
Они вновь были в пещере. Великан радовался, как ребенок, осыпая себя дождем из золотых монет. Вульм точно знал, что сейчас произойдет. «Стой! – хотел крикнуть он. – Замри!» Язык присох к гортани, связки не слушались. С огромным трудом ему удалось издать слабый хрип, но Хродгар не услышал. Северянин сделал еще один шаг. Плита ушла из-под его ног.
Еще не поздно. Если поспешить – я его вытащу!
Ноги приросли к полу. Застыв, словно обращен в камень могучим заклинанием, Вульм мог лишь смотреть, как великан цепляется за край колодца.
– На помощь!
Вульм напряг все мышцы, пытаясь сдвинуться с места – до темноты в глазах, до режущей боли в суставах.
Бесполезно.
– Скорее! Да что же ты?!
Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Вскоре эхо превратилось в смех – он рос, заполняя голову до отказа, звоном живого золота пересыпался из уха в ухо, давил неподъемным грузом, погребая под собой…
Вульм закричал – и проснулся.
Он лежал на склоне холма.
Пальцы закостенели на рукояти меча. Разжать их удалось с трудом. Тело продрогло от ночной сырости. Одеревеневшие руки и ноги не слушались. Но, главное, Вульм был жив и, кажется, даже не ранен. Как такое возможно, если тебя убила и съела гигантская полипеда?!
В следующий миг накатило. Он вспомнил все. Встающую из его тела многоножку-исполина – втрое больше случайной убийцы. Хруст проламываемого хитина. Пиршество, вкус плоти… Вульм содрогнулся от омерзения. Он помнил себя-чудовище! Но сейчас…
Он – человек?
Рядом валялась торба, откуда выпал перстень с моргающим топазом.
С трудом поднявшись на ноги, Вульм оглядел остатки вчерашнего пиршества. Его едва не вывернуло наизнанку. Подобрав торбу, шатаясь как пьяный, он побрел в сторону пограничной деревни, которую они с Хродгаром миновали на пути к пещере Смеющегося Дракона. Сейчас Вульм не слышал проклятого смеха и радовался этому, как еще не радовался ничему в своей жизни.
– Да, господин.
– Большой мертвяк?
– Не очень. С медведя.
– Всего лишь? Что ж вы его сами-то, а?
– Ага, сами… легко говорить…
– На медведей не хаживали?
– Хаживали, господин. Он тяжелый – страсть! Землю прогибает.
– Так уж землю?
– Эрик на него с рогатиной, сзади. Ну, всадил в горб. Рогатина – хрясь! Он, гадюка, отмахнулся…
– И что?
– Хоронили Эрика без головы. Какая уж там голова…
Когда наемник разразился хриплым, похожим на уханье филина, хохотом, староста подумал, что зря связался с этим безумцем. Говорят, безумцы в бою страшнее. Так то ж в бою! А перед боем с ним еще людям разговаривать надо. И после боя, значит, благодарить…
Не оказался бы живой хуже мертвого!
Редкий снег падал на непокрытую голову старосты, мешаясь с сединой. От пролива тянуло промозглой сыростью. Дыхание близкой воды, еще не схваченной коркой льда, забиралось под кожух, грызло кости. На тот свет пора, вздохнул староста украдкой. На покой. Эх, где ж ты, брат покой…
Выбора не было.
Мертвяк, один из дружины конунга Ингвара Плешивого – погибший в море воин, которого норхольмцы, тремя ладьями переправляясь через Скальдберг, на скорую руку похоронили в чужом кургане, – досаждал сверх всякой меры. Являлся ночами, куролесил. Ломал заборы и двери, лез в дома. Урчал басом, чего-то требовал. Ярился, если боялись и прятались, – желал объясниться, найти понимание. Жрал скотину: у старосты – корову Баську, женину любимицу, у Брегисов – две свиньи с поросенком. На Липовом хуторе заломал лошадь; Эрика, опять же, прикончил. И Витасова младенчика – ударил по люльке, расшиб вдребезги. Деды пророчили: дальше жди худшего. Звереет помаленьку, скоро полюбит человечину.
Видели? Эрику ногу объел…
Мертвяк объел бедняге Эрику ногу или собаки, но староста и сам понимал: дело плохо. На совете окрестных бондов он не стал артачиться, когда решением собрания его послали в Павель – нанимать спасителя. Колдуна, значит, или сильного-могучего бойца – кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Мошна развязывалась туго. Бонды жались, крякали, а намекнешь – враз делались косоглазыми. Да и в Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов и на порог не пускали дурака-просителя:
– Занят великий! Алхимию практикует…
– Дык я с поклоном…
– Пшел вон, деревенщина!
– Пропадаем же…
– Вон! Демона спущу!
До градоправителя староста тоже не дошел. До князя – и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, сжалиться над бедой, старосте кричали:
– Ставь выпивку! Насухую не договоримся!
Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом жеребце» у окна, спросил кружку воды остудить сердце – и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами – будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.
Ох и смех был – тихий, а хуже вопля.
– Тебе мертвяка убивать? – отсмеявшись, спросил наемник.
– Ага…
– Ну, пошли.
– Деньги, – честно сказал староста. – Мало. Очень.
– Деньги, – повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. – В задницу деньги. Пошли, говорю.
– Как тебя звать-то, господин?
– Вульм, – и поправился: – Вульм Смехач.
Сейчас, стоя на закате у кургана, наемник ничем не походил на героя, способного уложить ретивого мертвеца. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, нетвердо стоя на ногах, он больше напоминал бродягу.
– Норхольмцы? – бормотал наемник себе под нос. – Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…
Староста кивнул:
– Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а то и чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот, да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…
– Что, и вас не пограбили?
– Пальцем не тронули. Отплыли без вреда. Спешили, будто гнались за ними…
– Иди прочь.
– Что?
– Убирайся! Без тебя справлюсь.
Дважды уговаривать старосту не пришлось.
Вульм даже не проводил его взглядом. Он и так еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, отворачиваясь, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех – тихий, шелестящий; даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! Видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…
Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.
Ради спасения и пришел.
Молчащий, недвижный, он ждал. Прошел час или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя оттуда полился свет – неприятный, гнилой. От вони, идущей из кургана, кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник, примирившийся со своей участью, безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.
Снег таял в его волосах.
Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он – по-прежнему на четвереньках – неуклюжей рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.
Вульм не тронулся с места.
Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, больше похожими на лапы медведя, с темным, исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.
– Ы-ы… – заворчал обитатель кургана.
Не говоря ни слова, Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью – чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и случайная кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг, и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подойти и подергать мертвяка за бороду. Безумие или удивление – бороду словно пришили от другого человека. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц – грязные ленты, полоски кожи, бусы…
– Ты знал Хродгара Олафсона? – спросил Вульф.
Мертвяк рыкнул, соглашаясь или отрицая. Он смеется, понял Вульм. Смеется надо мной. Я же ясно слышу этот хохот – ядовитый, шелестящий, змеиный. Даже этот смеется…
Набрав полный рот слюны, Вульм харкнул на мертвяка. Часть плевка угодила на бороду, испачкав ленты. В ответ, дико заревев, мертвяк ринулся в атаку. Вульм не обнажил меча, не стал уворачиваться, не побежал – просто дождался, пока жуткие лапы свернут ему шею, и мешком упал на землю. Мертвяк бесновался над трупом, лупил себя кулаками в грудь; выл, снова рухнув на четвереньки. Торжествовал он победу, или пытался что-то доказать равнодушному небу, или хотел, чтоб его поняли, – как бы то ни было, понимания он не дождался, а триумф не состоялся. Когда мертвяк в очередной раз наклонился к убитому Вульму, разинув пасть с желтыми клыками, рука трупа вцепилась в глотку обитателю кургана.
Вцепившись в ручку двумя верхними конечностями, карлик злобно урчал. Рывок, еще один – дверь подалась, взвизгнула и стала открываться. Голем пронзительно завопил, юркнул в щель и сгинул. Напоследок он успел обернуться и погрозить Хродгару крошечным кулачком. Несмотря на разницу в размерах, северянин попятился.
– Впервые в жизни от меня сбегает карта, – пряча ухмылку, заметил Вульм. Ему понравился вид испуганного Хродгара. Редкое зрелище, чего уж там. – Бывало, крали. Случалось, отбирали силой. Однажды спьяну забыл у девки. Но чтоб так – отворить дверь и дать деру…
– Поймаю, разорву в клочья, – пообещал Хродгар. – Лезем следом?
Вульм не торопился. Открыв дверь пошире, он сунул вперед факел, насколько хватило длины руки. Огонь задвигался из стороны в сторону, грозя обжечь. Если голем-ключ прячется поблизости, пусть отбежит подальше, в мерцающую тьму. Трепетали ноздри длинного горбатого носа – словно волк, которому Вульм был обязан именем, искатель сокровищ принюхивался к открывшемуся перед ним зеву. Живым не пахло. Мускусом змей, вонью горного тролля, мокрой шерстью льва-пещерника, слизью гигантской жабы – нет, ничего.
Пыльцы алой хризантемы, способной убить носорога, или порошка из грибов х'амиру, дарующего летаргический сон, Вульм не боялся. На открытом воздухе – еще ладно. Во дворцах, в башнях магов; в сокровищницах Шаммама. Но не под землей, где нет свежего ветра. Кто бы ни обитал здесь, он не самоубийца.
– Дай я, – не выдержал северянин.
С готовностью Вульм посторонился. Если их ждет дракон, пусть с ним первым встретится Хродгар. Когда великана охватывает боевое безумие, лучше не соваться ему под секиру. Если же там ловушки… Ну, в конце концов, Хродгар – не сопляк, в первый раз рискнувший на серьезное дело, и знает, на что идет. Вульм не лгал себе – при необходимости, наверное, и даже наверняка он пожертвует северянином, если в этом будет единственный шанс спастись самому. Но временами, как ни странно это звучит в наш жестокий век, выгода кроется в простой истине: спасаться вдвоем и драться плечом к плечу. Хродгар ему нравился. Не имевший друзей, расчетливый и практичный, Вульм был близок к опасной грани – признать Хродгара другом со всеми обязательствами, неуютными и опасными.
«Говорят, так боятся свадьбы закоренелые холостяки», – усмехнулся он, глядя, как Хродгар, встав на четвереньки, лезет в пещеру. Звякнула, зацепившись за камень, секира. Эхо разносило по тоннелям пыхтенье великана. Пожалуй, демоны ада, забреди они сюда для любовных игр, в страхе разбежались бы кто куда.
Когда великан скрылся из виду, Вульм сосчитал до двадцати и последовал за Хродгаром.
– Это рай, приятель! Чертог асов, клянусь мошонкой Эйвунда!
Не двигаясь с места, Вульм смотрел, как Хродгар мечется по пещере. Северянин хватал золото пригоршнями и сыпал себе на голову. Подошвы его сапог топтали драгоценные камни, грудами лежавшие на полу пещеры. С маху он подцепил чашу, за которую можно было купить табун лошадей, и зашвырнул ее в дальний угол. Штабель слоновой кости рассыпался под ударами секиры. Перевернулся сундук с динарами хушемитской чеканки, выплеснув содержимое под ноги беснующемуся великану.
Восторг у Хродгара всегда граничил с яростью. И жажда разрушения нет-нет да и выплескивалась наружу.
– Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!
Северянин был прав. Рядом с пещерой Смеющегося Дракона меркли сокровищницы королей Тиримьюты и Даотхи. Барханы золота и серебра, курганы нефрита и яшмы, оружие и жезлы, стоимость которых многократно превышала их полезность. Посуда из металлов, неизвестных алхимикам; одежды, недоступные императорам. Клыки единорогов и маммутов, чешуя василисков, отполированная до зеркального блеска. Волны рубинов и изумрудов, синие эвклазы, алые и голубые бриллианты; паиниты, величиной и цветом похожие на апельсин. Украшения, достойные богов, – диадемы и венцы, браслеты и колье…
Дракона не было.
Света факелов хватало, чтобы убедиться – никакого дракона, смеющегося или рыдающего. Никто не лежал на сокровищах, разинув пасть и хлеща по стенам хвостом. Разве что крошка-змееныш, взбреди ему в голову дурацкая идея напасть на грабителей, мог притаиться за сундуком. Из сверкающих завалов тут и там выныривала рожица голема, ярящегося в бессильной злобе. Хродгар запустил в карлика блюдом, по ободу которого плясали сатиры и нимфы. Голем взвизгнул и зарылся в груду сапфиров.
Вульм сделал первый осторожный шаг. Второй. Третий. Поднял обручье с колокольчиками, вслушался в нежный звон. Вернул обручье туда, откуда взял. Четвертый шаг. Подошва чуть скользнула на ковре из динаров. Пятый. Шестой. Проклятый смех мерещился Вульму, сочась изо всех пор пещеры, словно пот. Смеялось золото. Хихикало серебро. Веселились рубины. Скалились клыки маммутов. Шевельнулся, ухмыляясь, сверкающий прибой монет. Извивы безделушек, дрожь цепей с вычурными звеньями…
Лишь чутье, звериный нюх хищника, удержало Вульма от рокового, седьмого шага. Замерев с поднятой ногой, смешной, похожий на цаплю, он вертел головой, не понимая, почему остановился. И все-таки – стоит ему опустить ногу на пол, на край тарели, инкрустированной перламутром… Отверстие в стене? Да, кажется, так. Скрытая пружина? Стрела? Возможно.
Вульм доверял своему чутью.
Он вернул ногу назад, на прежнее место, и услышал, как ревет Хродгар.
Под великаном обвалился пол. Тайный механизм привел в движение плиту, на которую ступил безудержный в своем ликовании Хродгар, и северянин с воплем рухнул вниз. В последний миг он успел обеими руками вцепиться в край люка. Вульму хорошо были видны могучие плечи и голова Хродгара. Сейчас он подтянется, выберется наружу…
Ничего не получалось. Казалось, к ногам Хродгара подвесили две наковальни. Стальные мышцы грозили лопнуть от напряжения, капли пота градом катились с багрового лица, но великан не сдвигался ни на йоту. Взлетев на опрокинутый сундук, гримасничал подлец-голем. Хватая мелкие монеты, карлик швырял ими в Хродгара, висящего над бездной, но, к счастью, промахивался.
– Вульм! На помощь!
Стоя, где стоял, Вульм раздумывал. Что знают двое, знает свинья. Остаться единственным человеком, кто побывал в пещере Смеющегося Дракона и вернулся с добычей? Неплохая перспектива. С другой стороны, совсем недавно он готов был назвать Хродгара другом. И что? Случается, друзья погибают. Неосторожность, глупое стечение обстоятельств. Нигде не сказано, что друзья обязаны гуськом следовать в пекло…
– Скорее!
Хродгар в прошлом дважды спасал жизнь Вульму. Возвращаться вдвоем, с безумно ценной добычей – безопасней. Пусть повисит, ничего с ним не станется. Надо все взвесить самым тщательным образом. Настоящая дружба – именно такая, она требует подкрепления чувств расчетом. Иначе, как гнилая веревка, она не выдержит веса двух человек.
– Да что же ты?!
Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Чудилось, что великан летит не в глубины подземелий, где его ждут демоны, а по-прежнему пляшет здесь, счастливый от обретенного богатства.
Вульм вздохнул, довольный тем, что судьба решила за него, и услышал смех. Смех рос, ширился, превращался в хохот, поглощая крик гибнущего Хродгара. Слышалось в нем удовольствие, искреннее и нечеловеческое. Вторя смеху, скакал на сундуке голем. В поисках источника звука Вульм завертел головой и заметил, как шевельнулась куча золота в пяти шагах от него. Изогнулась золотистым боком, блеснула чеканной чешуей. Парой кровавых углей сверкнули два рубина, с интересом вглядываясь в непрошеного гостя. Сплелись цепи от люстры, с силой ударили о слоновую кость. Пять кинжалов сцепились рукоятями в какую-то противоестественную гроздь – кривые, заточенные «на иглу» клинки скрежетнули о камень, оставляя глубокие борозды.
Смеющийся Дракон был здесь с самого начала.
Он окружал Вульма со всех сторон. Мощное тело возникало и исчезало. Сокровища двигались, меняли очертания, жили отдельной, ужасающей жизнью. Глаз-рубин, глаз-топаз, глаз-алмаз. Коготь-меч, коготь-нож; чешуйки-монеты. Шипастый наконечник хвоста – булава военачальника, чье имя угасло в веках. Сундук-пасть. Балдахин-крыло. Клыки единорогов и маммутов. И вновь – золото, серебро, алмазы…
Когда, забыв о ловушках, Вульм сломя голову кинулся к двери, путь ему преградила груда одеяний. Запутавшись в плотной, колючей ткани, слепой, оглохший, он упал, забился, кашляя от едкой пыли, и успел почувствовать, как дикая тяжесть наваливается на него, ломает кости и погребает под собой.
Но страшнее смерти был – смех.
– …Раздери меня Бел!
Он обнаружил себя сидящим на камне у входа в пещеру. Сквозь «глазницу» сочился тусклый свет дня. Того же? Следующего? Вульм невольно бросил взгляд на место, где Хродгар заплетал в косицы бороду. Может, он попросту заснул, ожидая, пока северянин закончит свой ритуал? Ему все привиделось?
Но великана в пещере не оказалось. Последнее, что помнил Вульм: убийственная тяжесть, сдавившая грудь, – и тихий, издевательский смех. Потом – чернота. Ничто. Изначальный мрак.
Что произошло? Как он попал сюда?
С крайней осторожностью Вульм напряг и расслабил мышцы, вздохнул поглубже. Вроде ничего не болит, кости целы… Чудо? Магия? А-а, какая разница! Он жив, и это главное! Жаль, конечно, что не удалось прихватить золотишка… Когда искатель сокровищ поднялся на ноги, торба еле слышно звякнула, оттянув плечо.
Что такое?!
Золота было немного. Комок спутанных цепочек, горсть монет, три перстня с топазами, браслет… Вульм запустил в добычу пальцы. Все его существо жадно требовало убедиться, что золото – не мара, не колдовской мираж! И вновь ему почудился ехидный смешок, а топаз в перстне моргнул со значением.
Вздрогнув и едва не рассыпав украшения, Вульм выбежал из пещеры.
День угасал. Ветер разметал тучи, очистив быстро темнеющее небо, в котором уже загорались внимательные глаза звезд. Белесый серп месяца повис над горами, как топор палача над головами осужденных. Дождь прекратился, и Вульм зашагал прочь, стремясь убраться подальше до наступления полной темноты. В этих диких краях ночь сама по себе таила множество опасностей. Не стоит добавлять к ним те исчадия, что во мраке выбираются из-под земли.
«Я жив и ухожу с добычей, – твердил он, стараясь не вспоминать, какие сокровища лежали за мраморной дверью и как ничтожна его добыча в сравнении с ними. – А Хродгар… Что – Хродгар? Сам виноват: следовало быть осторожней и смотреть под ноги!» Он, Вульм, поступил правильно – как всегда. Мог ли он спасти великана? Кто знает. Скорее всего, оба навеки остались бы в пещере, поспеши Вульм на выручку.
И кому от этого было бы лучше?
Мысли о сгинувшем товарище не давали покоя. Впервые после чьей-то смерти Вульм чувствовал себя неуютно. Он злился, не понимая, что с ним творится. За каждым кустом мерещился подлец-голем, в каждом порыве ветра слышался драконий смех. Должно быть, поэтому Вульм ощутил опасность слишком поздно.
Он взбирался на гребень холма, когда слева, сплетаясь со смехом, послышался вкрадчивый шелест. Мгновеньем позже взгляд уловил смутное движение. Словно угольно-черная лента текла меж камней, сливаясь с неровностями рельефа. Не оглядываясь, Вульм рванул вверх по склону, но шелест не отставал, следуя за ним по пятам. Уяснив, что спастись бегством не удастся, искатель сокровищ одним прыжком взлетел на замшелый валун, венчавший холм подобно шишаку миласского шлема, и, выхватив из ножен меч, развернулся лицом к неведомому врагу.
Месяц, сгорая от любопытства, осветил каменистый склон – и Вульм разглядел преследователя. Облитый небесным молоком, навстречу жертве вытекал поток сегментов из жесткого хитина – казалось, ему не будет конца. По бокам с завораживающей ритмичностью двигались бесчисленные, глянцево-блестящие лапы с острыми когтями на концах. Голову чудовища венчали две пары кривых, сочащихся ядом жвал, по сравнению с которыми абордажные сабли пиратов были детскими игрушками. Шесть глаз, глубоко утопленных в хитиновую броню, неотрывно следили за добычей.
Гигантская полипеда, реликт давно минувших эпох и эонов, имела не менее двадцати локтей в длину! Вульм слышал рассказы об этих порождениях влажного мрака, царящего в подгорных лабиринтах, но до сих пор никогда с ними не встречался. Он вспомнил рассказ одного джамадийца, с которым случай свел Вульма в походе. Воину пустыни, если верить его словам, удалось справиться с исполинской многоножкой при помощи ассегая – копья с широченным листовидным лезвием.
«Избегай жвал! – поучал джамадиец. – От их яда нет спасения. Когти на лапах тоже ядовитые, но не так сильно. Проваляешься неделю в лихорадке – и, если Сет оглянется, выживешь. Когда она поднимется „на дыбы“, чтобы схватить тебя – ныряй под жвала и бей копьем снизу, в брюхо: там нет брони. Насадишь ее на вертел – и беги что есть ног. Издыхать эта мразь будет долго, но с копьем в брюхе она тебя не догонит».
Совет джамадийца выглядел тонким издевательством – копья у Вульма не было.
Вдвоем с Хродгаром, а главное, с его секирой они бы управились с тварью и без ассегая. Но Хродгар мертв, и душу его грызут демоны преисподней. Сейчас, на шаг от смерти, Вульм впервые по-настоящему пожалел, что не поспешил на помощь северянину. Словно подслушав его мысли, полипеда широко раскрыла жвалы, поднимая переднюю часть туловища для атаки – и в мозг Вульма ледяной волной ворвался знакомый смех. Тварь потешалась над ним!
Кровь ударила Вульму в голову.
– Мерзкое отродье! – бледнея от ярости, взревел он. – Я отправлю тебя в ад!
Увернувшись от клацнувших впустую жвал, он прыгнул вперед и всадил клинок меж белесых сегментов брюха. С рычанием повел меч наискосок, намереваясь вспороть полипеде брюхо и выпустить кишки – или что там у гадины внутри?
Из разреза в лицо брызнула смрадная жижа.
Вульм жаждал одного: убить, убить проклятую тварь, осмелившуюся хохотать над ним! Черная ярость ослепила рассудок, и он слишком поздно понял свою ошибку. В бока впились острые когти лап. Вульм рванулся, с ужасом ощущая, как жгучий яд проникает в кровь, туманя сознание и сковывая движения… Нет, тварь держала крепко. Отчаянным усилием он вырвал меч из раны, взмахнул клинком, пытаясь отсечь лапы…
Над головой скрежетнули жвалы. Полипеда плавно изогнулась и впилась человеку в спину. Адская боль кипящим свинцом влилась в жилы Вульма. Крик отчаяния застрял в горле. Он и дернулся-то всего один раз.
Чернота. Изначальный мрак. Ничто.
Смерть.
В мертвенном свете месяца гигантская многоножка с неприятным шелестом кружила вокруг добычи. Яд, как всегда, подействовал исправно. Человек был мертв: он скорчился, так и не выпустив из лап блестящее жало, и больше не шевелился. Рана не беспокоила полипеду – она не чувствовала боли. Можно было приступать к трапезе. Но многоножка медлила, сама не зная почему.
Короткий, неуловимый глазом бросок. Жвала вырывают из добычи кусок мяса. И снова – завораживающее кружение. Второй бросок. Хорошее мясо. Вкусное.
Полипеда остановилась, нависла над мертвецом…
Труп шевельнулся. По изорванному телу прошла волна дрожи. Грудная клетка распахнулась, словно пасть – и из нее, отразив лучи месяца, высунулись жвала. Полипеда отпрянула. Знай она страх, содрогнулась бы. А навстречу твари уже струился поток сегментов, наполнив ночь зловещим, скрежещущим шелестом. Миг, другой – и колоссальная многоножка, рядом с которой первая охотница казалась безобидной гусеницей, вознеслась над добычей.
Ее жвала взламывали жесткий хитин, как хрупкую скорлупу яйца. Рвали податливую, склизкую плоть. Добыча еще дергалась, судорожно свивая тело в кольцо и вновь распрямляясь, а убийца, не обращая на это внимания, жадно насыщалась. Не только голод двигал ею. Да, она хотела есть, но еще больше она хотела убивать! Уничтожать, рвать в клочья именно это, так похожее на нее существо. Что может быть слаще плоти врага?
Что такое – «враг»? Тварь не знала.
Почему? Тварь не помнила.
Она все делала правильно.
Что такое – «правильно»?..
– …Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!
Они вновь были в пещере. Великан радовался, как ребенок, осыпая себя дождем из золотых монет. Вульм точно знал, что сейчас произойдет. «Стой! – хотел крикнуть он. – Замри!» Язык присох к гортани, связки не слушались. С огромным трудом ему удалось издать слабый хрип, но Хродгар не услышал. Северянин сделал еще один шаг. Плита ушла из-под его ног.
Еще не поздно. Если поспешить – я его вытащу!
Ноги приросли к полу. Застыв, словно обращен в камень могучим заклинанием, Вульм мог лишь смотреть, как великан цепляется за край колодца.
– На помощь!
Вульм напряг все мышцы, пытаясь сдвинуться с места – до темноты в глазах, до режущей боли в суставах.
Бесполезно.
– Скорее! Да что же ты?!
Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Вскоре эхо превратилось в смех – он рос, заполняя голову до отказа, звоном живого золота пересыпался из уха в ухо, давил неподъемным грузом, погребая под собой…
Вульм закричал – и проснулся.
Он лежал на склоне холма.
Пальцы закостенели на рукояти меча. Разжать их удалось с трудом. Тело продрогло от ночной сырости. Одеревеневшие руки и ноги не слушались. Но, главное, Вульм был жив и, кажется, даже не ранен. Как такое возможно, если тебя убила и съела гигантская полипеда?!
В следующий миг накатило. Он вспомнил все. Встающую из его тела многоножку-исполина – втрое больше случайной убийцы. Хруст проламываемого хитина. Пиршество, вкус плоти… Вульм содрогнулся от омерзения. Он помнил себя-чудовище! Но сейчас…
Он – человек?
Рядом валялась торба, откуда выпал перстень с моргающим топазом.
С трудом поднявшись на ноги, Вульм оглядел остатки вчерашнего пиршества. Его едва не вывернуло наизнанку. Подобрав торбу, шатаясь как пьяный, он побрел в сторону пограничной деревни, которую они с Хродгаром миновали на пути к пещере Смеющегося Дракона. Сейчас Вульм не слышал проклятого смеха и радовался этому, как еще не радовался ничему в своей жизни.
II
– Этот курган?– Да, господин.
– Большой мертвяк?
– Не очень. С медведя.
– Всего лишь? Что ж вы его сами-то, а?
– Ага, сами… легко говорить…
– На медведей не хаживали?
– Хаживали, господин. Он тяжелый – страсть! Землю прогибает.
– Так уж землю?
– Эрик на него с рогатиной, сзади. Ну, всадил в горб. Рогатина – хрясь! Он, гадюка, отмахнулся…
– И что?
– Хоронили Эрика без головы. Какая уж там голова…
Когда наемник разразился хриплым, похожим на уханье филина, хохотом, староста подумал, что зря связался с этим безумцем. Говорят, безумцы в бою страшнее. Так то ж в бою! А перед боем с ним еще людям разговаривать надо. И после боя, значит, благодарить…
Не оказался бы живой хуже мертвого!
Редкий снег падал на непокрытую голову старосты, мешаясь с сединой. От пролива тянуло промозглой сыростью. Дыхание близкой воды, еще не схваченной коркой льда, забиралось под кожух, грызло кости. На тот свет пора, вздохнул староста украдкой. На покой. Эх, где ж ты, брат покой…
Выбора не было.
Мертвяк, один из дружины конунга Ингвара Плешивого – погибший в море воин, которого норхольмцы, тремя ладьями переправляясь через Скальдберг, на скорую руку похоронили в чужом кургане, – досаждал сверх всякой меры. Являлся ночами, куролесил. Ломал заборы и двери, лез в дома. Урчал басом, чего-то требовал. Ярился, если боялись и прятались, – желал объясниться, найти понимание. Жрал скотину: у старосты – корову Баську, женину любимицу, у Брегисов – две свиньи с поросенком. На Липовом хуторе заломал лошадь; Эрика, опять же, прикончил. И Витасова младенчика – ударил по люльке, расшиб вдребезги. Деды пророчили: дальше жди худшего. Звереет помаленьку, скоро полюбит человечину.
Видели? Эрику ногу объел…
Мертвяк объел бедняге Эрику ногу или собаки, но староста и сам понимал: дело плохо. На совете окрестных бондов он не стал артачиться, когда решением собрания его послали в Павель – нанимать спасителя. Колдуна, значит, или сильного-могучего бойца – кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Мошна развязывалась туго. Бонды жались, крякали, а намекнешь – враз делались косоглазыми. Да и в Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов и на порог не пускали дурака-просителя:
– Занят великий! Алхимию практикует…
– Дык я с поклоном…
– Пшел вон, деревенщина!
– Пропадаем же…
– Вон! Демона спущу!
До градоправителя староста тоже не дошел. До князя – и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, сжалиться над бедой, старосте кричали:
– Ставь выпивку! Насухую не договоримся!
Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом жеребце» у окна, спросил кружку воды остудить сердце – и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами – будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.
Ох и смех был – тихий, а хуже вопля.
– Тебе мертвяка убивать? – отсмеявшись, спросил наемник.
– Ага…
– Ну, пошли.
– Деньги, – честно сказал староста. – Мало. Очень.
– Деньги, – повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. – В задницу деньги. Пошли, говорю.
– Как тебя звать-то, господин?
– Вульм, – и поправился: – Вульм Смехач.
Сейчас, стоя на закате у кургана, наемник ничем не походил на героя, способного уложить ретивого мертвеца. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, нетвердо стоя на ногах, он больше напоминал бродягу.
– Норхольмцы? – бормотал наемник себе под нос. – Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…
Староста кивнул:
– Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а то и чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот, да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…
– Что, и вас не пограбили?
– Пальцем не тронули. Отплыли без вреда. Спешили, будто гнались за ними…
– Иди прочь.
– Что?
– Убирайся! Без тебя справлюсь.
Дважды уговаривать старосту не пришлось.
Вульм даже не проводил его взглядом. Он и так еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, отворачиваясь, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех – тихий, шелестящий; даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! Видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…
Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.
Ради спасения и пришел.
Молчащий, недвижный, он ждал. Прошел час или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя оттуда полился свет – неприятный, гнилой. От вони, идущей из кургана, кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник, примирившийся со своей участью, безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.
Снег таял в его волосах.
Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он – по-прежнему на четвереньках – неуклюжей рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.
Вульм не тронулся с места.
Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, больше похожими на лапы медведя, с темным, исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.
– Ы-ы… – заворчал обитатель кургана.
Не говоря ни слова, Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью – чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и случайная кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг, и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подойти и подергать мертвяка за бороду. Безумие или удивление – бороду словно пришили от другого человека. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц – грязные ленты, полоски кожи, бусы…
– Ты знал Хродгара Олафсона? – спросил Вульф.
Мертвяк рыкнул, соглашаясь или отрицая. Он смеется, понял Вульм. Смеется надо мной. Я же ясно слышу этот хохот – ядовитый, шелестящий, змеиный. Даже этот смеется…
Набрав полный рот слюны, Вульм харкнул на мертвяка. Часть плевка угодила на бороду, испачкав ленты. В ответ, дико заревев, мертвяк ринулся в атаку. Вульм не обнажил меча, не стал уворачиваться, не побежал – просто дождался, пока жуткие лапы свернут ему шею, и мешком упал на землю. Мертвяк бесновался над трупом, лупил себя кулаками в грудь; выл, снова рухнув на четвереньки. Торжествовал он победу, или пытался что-то доказать равнодушному небу, или хотел, чтоб его поняли, – как бы то ни было, понимания он не дождался, а триумф не состоялся. Когда мертвяк в очередной раз наклонился к убитому Вульму, разинув пасть с желтыми клыками, рука трупа вцепилась в глотку обитателю кургана.