Георгий Дорофеев. Хрущев: интриги, предательство, власть

   – При утверждении его на пост второго секретаря Московского горкома пусть он сам расскажет о своем троцкистском прошлом, а вы потом выступите и скажете, что партия ему доверяет.
   Так Хрущеву был выдан вексель на доверие. В будущем у Сталина будет много поводов лишить его этого доверия, но он не сделает этого и будет многое прощать и закрывать глаза на его ошибки, промахи, дремучую безграмотность и невежество. Сталину никогда не придет в голову мысль, что он пригрел клеветника и своего гробокопателя.

Ловкий угодник

   Назначение Хрущева секретарем Московского горкома партии удивило многих и особенно слушателей и преподавателей Промакадемии. По городу поползли слухи: безграмотный, демагог, болтун, и вот на тебе – вместе
   с Кагановичем правит столицей. Естественно, эти суды-пересуды доходили и до Хрущева. Он закипал, и в его душе зрело чувство мести.
   – Это проделки битых и недобитых мной бухаринцев и троцкистов, – шумел он, – я их всех знаю, они завидуют мне и стараются обмазать грязью.
   Каганович успокаивал:
   – На каждый роток, как это по пословице, не накинешь платок, – говорил он. – Сталин тебе верит.
   Первые дни работы в новой должности Хрущев много ходил, ездил и побывал практически на всех предприятиях Москвы. Таким был его стиль руководства.
   Он сохранился и до вынужденной отставки. Об этом знали многие. «Он рвался куда-то ехать, лететь, плыть, ораторствовать, быть на шумном обеде, выслушивать медоточивые тосты, рассказывать анекдоты, сверкать, поучать – то есть двигаться, клокотать. Без этого он не мог жить, как тщеславный актер без аплодисментов или наркоман без наркотиков», – вспоминал Д. Шепилов, который во времена Хрущева был секретарем ЦК КПСС и министром иностранных дел.
   Все эти качества Хрущева ярко проявились в пятидесятые годы, а в начале тридцатых они находились в зародыше. Он только стремился показать себя, быть замеченным и обязательно понравиться Сталину, на которого постоянно ссылался по делу и без всякого дела.
   – Дисциплина и порядок, – ораторствовал Никита Сергеевич, – главное в повышении производительности труда – так учит нас товарищ Сталин.
   Уже на этом этапе Хрущев проявил себя как высококлассный подхалим. Стоило Сталину сказать слово о необходимости повышения качества и темпов строительства, как эту мысль сразу же подхватывал Никита и развивал ее, подчеркивая, что в деле повышения производительности труда на стройках не бывает мелочей. Выступая на объединенном МГК ВКП(б) и Моссовете 20 августа 1933 года, он воспроизводит разговор с каменщиком Анохиным:
   – Сколько кладешь кирпичей? – спросил Никита.
   Каменщик ответил: «Я кладу на пару 1500 кирпичей».
   – А больше можешь? – уточнил Никита Сергеевич.
   «Мог бы положить две тысячи, но вот, видите, доски положены на корыто, а на них половина кирпича, а на кирпичах опять доски. Я по ним хожу и качаюсь. Сделайте мне хороший помост, и я дам две тысячи кирпичей».
   Хрущев играл на подобных фактах, показывая, что он вникает во все мелочи.
   – Возьмите скобяные изделия, – говорил он, – ручки, шпингалеты и т. д. Скобочку можно приладить так, что отворишь окно, а скобка останется у тебя в руках. Нужно хорошо скобочку обточить на станке, покрыть никелем или лаком, и будет хороший шпингалет, хорошая ручка. Это украшает квартиру, раму, дверь. Это ласкает глаз, и в то же время создает больше удобств для жильцов. Эти вопросы могут показаться мелкими, но товарищ Сталин учит, что из таких мелочей строятся великие дела.
   Сталину нравилась подобная дотошность Хрущева к «мелочам». Он видел в молодом партийном секретаре простого рабочего, который смело берется за выполнение задач, направленных на улучшение хозяйственной деятельности. Что касается самого Хрущева, то он всегда был на подхвате. Стоило Сталину бросить лозунг: «Техника в период реконструкции решает все», – как Никита тут же внес лепту в его развитие. Он заметил, что на отдельных предприятиях механизмы работают без смазки или вовсе простаивают без дела. Об этом он говорил на собраниях и на пленумах МГК. «Каждый рабочий и работница, – ораторствовал Никита, – прежде, чем приступить к работе, должен приспособиться к ней. Возьмите слесаря. Каждый слесарь пригонит прежде всего ручку к молотку так, как ему нравится, чтобы тиски были ему по росту и тогда, как учит товарищ Сталин, будет расти производительность труда».
   Он говорил прописные истины, ему бурно аплодировали, да и как не аплодировать, когда человек из народа говорит о таких простых и понятных вещах, как необходимость смазать колеса или приладить ручку к молотку. Но верил ли сам Никита тому, что говорил, и действительно ли у него болела душа за интересы дела? С расстояния многих десятков лет, уже зная конечный результат его деятельности, можно сказать: ему на все было наплевать. Он не имел собственных убеждений, а повторял только то, что говорил Сталин.
   Когда в Москве обострилась продовольственная проблема, Сталин предложил, чтобы на предприятиях занялись разведением кроликов. Никита Сергеевич сразу же ухватился за эту идею и довел ее до абсурда. Работу предприятия он оценивал по количеству выведенных кроликов.
   – Почему вы не выполняете указания Сталина, – спрашивал Хрущев директора завода, – и не занимаетесь кролиководством?
   – Мы было начали разводить кроликов, – оправдывался тот или иной руководитель предприятия, – но у нас нет условий для этого, кролики стали болеть и подохли.
   Однако никаких оправданий Никита Сергеевич не признавал. Директора исключали из партии и снимали с должности.
   То же самое стало происходить, когда по инициативе Сталина было принято решение пополнить меню в рабочих столовых шампиньонами. На отдельных предприятиях для этих целей начали строить погреба, закладывать траншеи и прочие сооружения. Однако такой объем работ был не под силу многим предприятиям, и они вместо прибыли от выращивания грибов терпели убытки. Когда об этом докладывали Хрущеву, он учинял разносы, и эти грибницы часто за спиной у него называли «хрущевскими гробницами». Но это Никиту Сергеевича не смущало. Он доложил Сталину, что кролиководство и выращивание грибов способствовало решению продовольственной проблемы москвичей, и они благодарят товарища Сталина за заботу.
   Эта напористость, рвение и стремление внедрять новое, которое чаще всего было хуже старого, останется в Никите на всю жизнь. С той только разницей, что в тридцатых годах он это делал, чтобы угодить и быть замеченным Сталиным, а в пятидесятых он это будет делать, чтобы прослыть великим реформатором.

* * *

   Здесь уместно будет вспомнить, как он пытался внедрить на Украине гидропонику, выращивание овощей на каменистой почве. С этой целью срезали верхний плодородный слой почвы, сваливали в курганы, завозили щебенку, на которой пытались вырастить помидоры с огурцами. Однако ничего не получалось. Семена даже не всходили. Хрущев был вне себя от злости.
   – Почему у японцев этот метод распространен, – шумел он, – а мы, что хуже японцев?
   Мы не лучше и не хуже японцев, но японцы это делают из-за нехватки плодородных земель, а для нас, где плодородных земель с избытком, их опыт был ни к чему. Хрущевскую гидропонику переименовали в «гидропанику».
   Побывав в Америке, посмотрев на кукурузные поля Айовы, Никита решил выращивать кукурузу там, где она никогда не росла. Однако об этом речь пойдет ниже, когда Хрущев будет во главе партии и государства, а вначале тридцатых он только карабкался к вершине власти.

* * *

   В эти годы он познакомился с Николаем Булганиным. Впервые они встретились, когда Никита работал секретарем Баумановского райкома партии, а Булганин директором электрозавода. Это было, как говорится, шапочное знакомство. Однако, когда Булганина избрали председателем Моссовета, а Никиту назначили секретарем горкома, они стали встречаться чаще и присматриваться друг к другу. По образованию Булганин был на три головы выше Хрущева, и это встревожило Никиту Сергеевича. В Булганине он увидел конкурента на пост первого секретаря Московского горкома. Хрущев понимал, что так просто ему не одолеть соперника, и занял выжидательную позицию. Большие надежды Никита Сергеевич возлагал на Кагановича. Для этого у него были все основания. Как-то Лазарь Моисеевич спросил его: как складываются у него отношения с Булганиным. И Хрущев сразу же запустил пробный шар:
   – Формально наши отношения очень даже хорошие, – сказал он, – но я думаю, что он меня не признает как настоящего руководителя. Он лучше меня знает городское хозяйство.
   Видимо, в этот период Булганин и в грош не ставил Никиту, что ему, безусловно, аукнется в недалеком будущем. Кагановичу понравился ответ Хрущева. Он не мог даже представить, что Хрущев играет с ним в доверительную откровенность, чтобы узнать, как относится к нему Сталин и другие члены Политбюро.
   – Вы недооцениваете себя, – сказал Лазарь Моисеевич, – и переоцениваете Булганина.
   Номер с пробным шаром блестяще удался. Теперь Никита не сомневался, что Каганович поддержит его в нужное время. Своим заявлением о том, что плохо еще знает городское хозяйство, он хотел подчеркнуть, что его интересуют буквально все проблемы города. Так его и понял Каганович. Так он и доложил Сталину:
   – Скромен, глубоко вникает в проблемы города.
   Однако Сталин проявлял осторожность в подборе кадров, он колебался между Хрущевым и Булганиным и, чтобы ближе с ними познакомиться, решил поговорить с ними в неформальной обстановке.
   – Приходите на обед, отцы города, – шутливо пригласил он Хрущева и Булганина к себе домой, – да и о делах поговорим.
   Хрущев пытался предугадать, о чем хочет поговорить с ними Сталин, и для себя решил: будь, что будет, а я свой шанс не упущу.

Первая встреча со Сталиным

   В эти годы Сталин жил в Кремле, в маленькой, просто меблированной квартире, где раньше размещалась дворцовая прислуга. В небольшой прихожей висела его фронтовая шинель, о которой ходили легенды. Рассказывали, что однажды Сталину хотели заменить шинель на новую, а он, вместо благодарности, устроил рьяным исполнителям настоящий разнос: «Вы пользуетесь тем, что можете мне каждый день приносить новую шинель, а мне еще эта лет десять прослужит», – осадил он охранников.
   Практически та же история произошла и с обувью. У Сталина была одна пара туфель с потрепанными подошвами. Ночью Матрена Буйносова, домашняя хозяйка, поставила у дивана на котором спал Сталин новые туфли. Утром Иосиф Виссарионович позвал ее и спокойно спросил:
   – Где мои ботинки?
   Матрена Буйносова стала объяснять, что ботинки уже совсем истрепались, нужны новые. Однако Сталин прервал ее.
   – Верните мне мои ботинки, – сказал он.
   Позже у Сталина было много дач, но ни одна из них не принадлежала ему лично. На мебели и даже на отдельных книгах в его библиотеке были инвентаризационные номера. Таким скромным и неприхотливым в быту оставался он до конца своих дней.
   Только после, когда Сталин уйдет из жизни, Хрущев, поливая его грязью, будет рассказывать всяческие сказки о его самодурстве. «Сталин любил угостить других, – писал он в мемуарах. – Сам он ел мало. Но известно, что в гостиной кунцевской дачи всегда имелся запас чистых тарелок, приборов, хрустальных фужеров. В разгар пирушки Иосиф Виссарионович коротко приказывал: «Новая скатерть» или «Свежая скатерть»… И тут же обслуга с четырех концов подымала прежнюю скатерть – и все мешалось: черная икра с отбивными, недоеденная капуста по-грузински с жареными куропатками, начиненными грибами, хрусталь с фарфором… Приносилась чистая скатерть, и стол снова заставлялся яствами…»
   Сталина он пытался сравнить с разгулявшимся купцом.
   Но это будет потом, а в тот день, когда Хрущев впервые переступил порог квартиры Сталина, он был, как говорится, тише воды и ниже травы. Никита сидел, подогнув ноги под стул, и зачарованно смотрел на Сталина.
   – Что нового, отцы города? – спросил Иосиф Виссарионович гостей, – как вам работается?
   Хрущев сразу же взял инициативу на себя. Он сказал, что на всех предприятиях проходят собрания и что трудовые коллективы поддерживают линию партии на индустриализацию и коллективизацию.
   – Люди верят в мудрость партии, – сказал Никита Сергеевич, – а если есть вера, то будет и победа.
   Сталин внимательно слушал Хрущева.
   – А что случилось на втором заводе? – спросил Сталин. – В чем там дело?
   Никита Сергеевич ожидал этого вопроса, т. к. это была единственная авария на предприятии за последнее время.
   – Товарищ Сталин, – встрепенулся он, – там засели недобитые «правые», всякие троцкисты и бухаринцы, это враги народа. Они нам вредят. По их вине, я так считаю, вышел из строя двигатель на главном конвейере и погиб человек.
   До сих пор молчаливый Булганин, чувствуя всю неловкость своего положения, решил встрять в разговор.
   – Бухаринцы нам, конечно, вредят. Им не по душе наши успехи, – сказал Николай Александрович, – но в данном конкретном случае все произошло из-за низкого профессионализма и слабой трудовой дисциплины.
   – Безусловно, – сказал Сталин, – успех выполнения плана зависит от профессионального мастерства рабочих и трудовой дисциплины. Но этими вопросами должны заниматься инженерные службы. А если они этого не делают, то чем они там занимаются? Вот вы и разберитесь с этим делом. Здесь есть о чем подумать.
   «Отцы города» обещали разобраться. Через неделю Хрущев доложил Сталину, что на заводе раскрыт заговор «правых». Арестованы директор и главный инженер. Сейчас они дают показания и уже сознались, что готовили крупную диверсию с целью сорвать выполнение государственного плана.
   Однако Хрущев не сказал Сталину, что эти признания выбивали у них правоохранительные органы при его прямом участии.
   – Хорошо, – одобрил Сталин, – продолжайте расследование.

Погром в Москве

   Никита был удовлетворен. Одним выстрелом, как говорится, он убил двух зайцев. Во-первых, утер нос Булганину, как возможному кандидату на пост первого секретаря МК, а во-вторых, получил поддержку Сталина на борьбу с «правыми». Под это понятие он подводил всех ему неугодных, неудобных конкурентов и просто непонравившихся ему сослуживцев.
   «Расследование» аварии на заводе он взял под личный контроль и потребовал, чтобы правоохранительные органы расширили поиски троцкистско-бухаринских вредителей на всех предприятиях Москвы. Последние старались и выколачивали из арестованных нужные их шефу показания. Невиновные люди становились жертвами показной хрущевской бдительности.
   Многие предприятия были практически обезглавлены, и кривая диаграмм их показателей в работе ползла вниз.
   В масштабах Москвы Хрущев применил технику избиения кадров, которой пользовался в Промакадемии – интриги, клевету, откровенную ложь и полуправду. Сохранились некоторые документы, свидетельствующие о бурной деятельности Хрущева в эти годы. К сожалению, только некоторые. Большинство документов было уничтожено по распоряжению Никиты Сергеевича, когда он стал во главе партии и государства. Но и те, что сохранились, поражают цинизмом и жестокостью.
   В январе 1936 года Хрущев докладывал пленуму горкома: «Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей… 308 человек для нашей Московской организации – это мало».
   В отчетном докладе летом 1937 года на IV Московской городской и областной партийных конференциях, он сообщил делегатам: «Агенты врагов народа просочились на районные, городскую и областную конференции. Я их знаю, фамилии пока называть не буду, и вы меня не заставите. У нас бывает до известного времени так, но нужно будет, мы (надо полагать, «я») не постесняемся, мы скажем…»
   До какого «известного времени», кого зачислил Хрущев в обойму «врагов народа»? Этого делегаты не знали, но они были запуганы и ежились под колючим взглядом маленьких хрущевских глаз.
   Его доклады отличались красноречивыми наводками для органов НКВД. «В Калуге, – ораторствовал Хрущев, – нужно хорошо покопаться, там не все раскопано, там, надо иметь в виду, жили Каменев и Зиновьев в свое время. Безусловно, они свое гнездо какое-то оставили. Покопаться следует и в Москве на предприятиях и в учреждениях».
   Сам Никита копал глубоко. При его прямом участии или, во всяком случае, не без его согласия, были репрессированы 35 из 38 секретарей МК и МГК ВКП(б), работавших в 1935–1937 годах. Всего, по случайно дошедшей до нас информации, за время партийного руководства Хрущева, в Москве было репрессировано 55 тысяч 741 человек.
   У Никиты Сергеевича своя философия и нравственные устои. Он разглагольствовал: «Вот на 1-ом заводе вышел какой-то слюнтяй подголосок или голос врагов троцкистов, и начал болтать… его коммунисты свалтаразили (слово-то какое нашел! Его ни в одном словаре нет) и хорошо набили морду. Некоторые сейчас же позвонили в МК: – «Как это так избили?»– А я им сказал: «Молодцы, что избили, молодцы».
   В своих мемуарах Хрущев не обходил молчанием факты избиения партийных кадров в Москве и Московской области, но утверждал, что совершенно к этому не причастен, а все делал сам Сталин.
   «В Москве и Московской области, – пишет Никита Сергеевич, – уничтожили всех секретарей райкомов партии. Я сейчас перечислить не смогу их конкретно, но практически всех уничтожили».
   От себя добавим: остался один Хрущев. И зададим вопрос: почему? Ответ очевиден: только потому, что сам чинил расправу. Автор книги «Хрущев» Уильям Таубман писал, что он, Хрущев, достиг вершины власти «ценой бесчисленных жертв…» Чтобы остаться на плаву, он топил всех, кто был с ним рядом, с кем когда-либо встречался. По его команде был арестован секретарь Бауманского райкома партии Ширин. На него Никита затаил обиду, еще когда учился в академии. Ширин выступал против избрания Хрущева секретарем партийной организации Промакадемии и называл его демагогом. Никита не забыл этого и, став секретарем горкома, расправился с ним. Однако в мемуарах Хрущев говорил об этом чрезвычайно мягко, как бы между прочим.