Страница:
Физическая блокировка информационного пространства. В американских уставных документах любая физическая атака на информационный объект, например, бомбардировка телецентра, уже трактуется как информационная атака.
Когнитивная блокировка физического пространства. Это обман противника, когда его вынуждают действовать в рамках неадекватных представлений о театре военных действий.
Когнитивная блокировка информационного пространства. Это война интерпретаций, когда информационное пространство сознательно искривляется в пользу той или иной точки зрения.
Информационная блокировка физического пространства. Это могут быть неверные указатели, например, сообщение о минировании моста, чего не было в действительности. Это информационный захват физического пространства, например, оранжевым цветом, не дающим войти в эту же среду альтернативам, или просто делающим нейтральную среду символической.
Информационная блокировка когнитивного пространства. Это роль агитаторов, которые не дают милиции выполнять свою роль, например, подчеркивая в период оранжевой революции, что народ и милиция едины.
В принципе коммуникативная модель революции с учетом действий во всех трех пространствах выглядит следующим образом (см. рис. 2).
Рис. 2. Коммуникативная модель революции с учетом действий в физическом, информационном и когнитивном пространствах
Когда Элвин Тоффлер говорит о войнах в трех типах цивилизации – аграрной, индустриальной и информационной – как о разнонаправленных войнах (за землю, за средства производства, за знания), то революции каждый раз направлены на одно и то же – центры управления: то ли это дворцовый переворот в царской России, то ли мятеж в Древнем Риме, то ли бархатная революция в Восточной Европе.
Войны захватывают центры производства, революции – центры управления. В этом плане революции являются более современным инструментарием, чем войны, причем применяемым достаточно давно.
Сообщение с информацией по разрушению режима направляется дифференцированно по трем плоскостям. Например, в случае оранжевой революции:
• пространство: блокировка административных зданий, палатки на улицах;
• информационное пространство: активизация сторонников, легитимизация своих действий (слоган «бандитская власть»), блокировка альтернативных источников информации (кампания по дискредитации других телеканалов, проведенная «Порой»);
• когнитивное пространство (речевки на Майдане, объявление о победе до оглашения официальных результатов).
Это способы усиления дестабилизирующей коммуникации. Каким мог бы быть инструментарий по ослаблению действия проводимой дестабилизации?
• Физическое пространство: очищение от физических преград.
• Информационное пространство: введение альтернативных источников информирования.
• Когнитивное пространство: введение альтернативных говорящих и ослабляющих монополизм тем (типа «как быть другим»).
Коммуникативная модель революции должна проявить новизну и в реализуемых процессах коммуникации, поскольку борьба в информационном пространстве является основной. Можно сформулировать следующий набор новых характеристик:
• увеличение числа слушающих свою информацию, поскольку революция базируется на массовости слушающих;
• расширение списка говорящих, поскольку информационная активность порождается новыми лицами;
• постоянное пополнение списка врагов, в результате чего не только герои, но и враги становятся все более известными;
• наказание получателей альтернативной информации, что удается делать путем выявления читателей «неправильных» газет или книг, слушания «неправильных» телеканалов и телепередач;
• блокировка альтернативных источников, вплоть до создания чисто физических затруднений в их работе.
В случае оранжевой революции произошел даже захват физического пространства коммуникативным методом – это сам оранжевый цвет, который в виде ленточек, шарфиков, флагов реально заполонил весь Киев. Точно так же было захвачено звуковое пространство: клаксонами автомобилей (три сигнала за Ю-щен-ко, четыре – за Я-ну-ко-ви-ча), выкриками, битьем в барабаны. То есть политический символизм был внесен в нейтральные до этого пространства.
Особенно это отразилось на тех, кто находился в самом эпицентре события. Вот наблюдения психолога: «Позже появились обращения от оранжевых по поводу перевозбуждения, беспокойства, обострения тревожности, стойкой бессонницы, когда очень хочется переключиться, отдохнуть, но внутри все звучат и звучат скандирования, призывы, музыка, сигналы машин. Подобных жалоб было немало и в последние дни, так как большинство участников акции не прислушивались к рекомендациям относительно обязательного чередования пребывания в толпе и прогулок в тишине и одиночестве. Молодежь не рассчитывает свои силы и «фестивалит» до полного истощения» [10].
Дополнительно к этому зимнее время года располагало к болезням. Вот данные за 6 декабря: в медицинские пункты обратилось 4 тысячи человек, у 3 тысяч – ОРЗ, у 10 – пневмония, 57 получили помощь в связи с травмами [11].
Современные варианты коммуникаций позволяют еще глубже проникать туда, куда ранее нельзя было попасть. Рядовые сотрудники правоохранительных органов находятся в том же объеме коммуникаций, что и простые граждане. Единственным отличием в случае оранжевой революции стало прозвучавшее сообщение о том, что милиции демонстрировали отдельный фильм о столкновении перед Центральной избирательной комиссией, акцентирующий негатив оппозиции.
В целом задачей является расширение своего пространства и сужение чужого во всех трех областях: физическое, информационное и когнитивное пространство. При этом «чужое» переводится из доминантных на маргинальные позиции, чем достигается новая устойчивость системы. Если до оранжевой революции оппозиция частично контролировала когнитивное пространство, частично информационное и имела минимум контроля физического пространства, то после оранжевой революции оппозиция уже контролировала полностью когнитивное пространство, полностью информационное и частично физическое.
При этих переходах происходит компенсация одного пространства другим. Например, физическое может компенсировать информационное: в период оранжевой революции состоялся захват физического пространства (блокировка зданий, преобладание в городе оранжевого цвета), что служило одновременно в роли определенных сообщений, направленных массовому сознанию и демонстрирующих неспособность власти отстаивать свои собственные права.
Физическое пространство может влиять на когнитивное. Например, захват пространства перед верховным судом осуществлял естественное давление на его решения. В рамках оранжевой революции был также эпизод, когда депутаты от оппозиции открыли двери верховного совета, впустив туда протестующих, чтобы не допустить неправильного, с их точки зрения, голосования.
Эта та же модель воздействия, которую психологи разрабатывали в период Второй мировой войны, когда считалось, что разбомбив, например, 60 % жилого фонда, можно будет создать давление, которое приведет к отставке Гитлера. То есть давление в физическом пространстве передается в пространство когнитивное.
Информационное пространство также передает давление в область когнитивного пространства, например, с помощью демонстрации поддержки оранжевой революции разными людьми создается расширяющаяся база этой поддержки. Содержательно противник также демонизировался, чтобы создать базу для легитимности своих собственных действий.
Революция может использовать весь арсенал современных маркетинговых коммуникаций, направленный на донесение своего типа сообщения целевой аудитории. И в этом отличие именно современного типа революции от революций прошлых веков, когда многие процессы протекали на интуитивной основе.
Оранжевая революция имела еще одно отличие от всех прочих
– время от времени она принимала формы рок-конце ртов, которые до этого часто проходили на этой площади. То есть перед нами развертывалась молодежная тусовка, но она при этом почему-то имела протестные цели. Это введение определенного метауровня, задающего свой вариант интерпретации происходящего. Понятие метакоммуникации в свое время было введено Грегори Бейтсоном в процессе изучения игры у животных, поскольку животные должны различать, когда укус сигнализирует войну, а когда это просто игра [12]. В принципе и вся ненасильственная методология Джина Шарпа строится на том, что в определенной степени «безвредные» действия на метауровне несут в себе сообщения протеста. Относительно стандартная форма несет абсолютно нестандартное сообщение. Именно это затрудняет борьбу с ненасильственными методами протеста, поскольку государство может реагировать только на внешнюю, формальную сторону, которая может даже оставаться в пределах нормы. Однако на метауровне перед нами активный вариант протеста.
Коммуникативно можно объяснить и ключевое свойство толпы – ее черно-белый вариант построения мира. Толпа воспринимает мир и реагирует на него исключительно в двоичной системе – или «ура!», или «долой!». Тот же Грегори Бейтсон увидел особенность шизофрении в том, что шизофреник не различает метауровня и плохо работает с множественностью интерпретаций [1 3]. Подобные выводы можно сделать и в отношении толпы, которая «переводит» сложные высказывания в простые.
Управление толпой позволяет усиливать эти неличностные составляющие. Можно представить себе набор необходимых для этого блокирующих и активирующих механизмов. Обучение активистов оранжевой революции началось в конце 2003 года, в апреле 2004-го они обучались в Нови Саде, к лету этого же года было готово несколько сот человек только в рамках одной из организаций [14]. Было отпечатано 12 тыс. экземпляров книги Джина Шарпа «От диктаторства к демократии».
О. Перловский считает, что 5 % активистов достаточно, чтобы создать массу, где большинство личностей себя потеряют [15]. Однотипно работают и разнообразные раздражители: «Это прежде всего чрезмерная информационная интенсивность: слишком много одного цвета, громкой музыки, каждодневные длительные стояния на улице. Подкрепленная общими словами, штампами, такими абстрактными лозунгами, как «свободу не спинити», «нас багато i нас не подолати» (в общем-то ничего нового – подобные ресурсы применяли большевики), интенсивная цветовая информация воздействовала на подсознание. Причем мозг принимал ее, не перерабатывая, она не проходила через логический аппарат, и человек терял способность воспринимать критически все, что связано с оранжевым цветом». Перед нами возникает интенсив входа информации, который не соответствует интенсиву ее переработки. Вероятно, что при запаздывании собственной обработки человек начинает потреблять метауказания со стороны, чтобы не потерять ориентации в мире. Получается, что метауровень активно «приватизируют» руководители толпы, что позволяет давать любому факту нужный вид интерпретации.
Революция представляет собой искусственное создание интенсивной мобильности (горизонтальной и вертикальной) людей и идей. Старые классические революции создавали смену социальных классов на вершине власти, бархатные революции чаше меняют фамилии игроков. Это связано с двумя причинами. С одной стороны, в прошлом общества жестко удерживали различия между классами, с другой – бархатные революции вызваны процессами политической глобализации, создающими искусственное сочетание реальных и виртуальных объектов, поддерживаемых внешней средой. Акцентируемые отличия в большей степени смешены в виртуальную плоскость.
Общество принципиально инерционно. Чем оно дальше отстоит от сегодняшнего дня, тем эта инерционность выше. Современный мир начинает развиваться по другим законам и движется по другой скорости. Это приводит к требованию реализации более существенных адаптационных механизмов. Любое внешнее изменение имеет существенные внутренние последствия, от которых не может закрыться ни одна страна.
Переход к следующему состоянию может быть трех видов:
• естественный;
• интенсивный;
• искусственный.
Примером интенсивного перехода может быть освоение целины в 50-е годы. Революция – это искусственный переход. Если при естественном переходе процесс сохранения и разрушения может быть незаметен для внешнего наблюдателя, то для революции характерно преобладание процессов разрушения над процессами сохранения.
Именно глобализация дала новые возможности для создания данного рода искусственных переходов. Если в прошлом происходил физический захват центров управления, то сегодня оказалось возможным оперировать на чисто когнитивном уровне, когда блокировка зданий кабинета министров или администрации президента в Киеве, являясь во многом чисто виртуальным действом, могла останавливать жизнь почти пятидесятимиллионной страны.
Глобализация выражается в числе прочего и в отмеченной Михаилом Виноградовым характеристике: «Общая закономерность в революциях на постсоветском пространстве есть – связана она с психологическим влиянием прецедента создания смены власти в соседних странах» [16]. При этом Россия, в отличие от постсоветских стран, «закрывается» тем, что она прошла период политической смены: «Наша, российская, революция уже произошла, причем для России была достаточно бархатной. Сегодня буря сидит только в головах части «мятежной элиты». Население выступает за компетентное управление, рыночное развитие и социальные программы. В ближайшие 30–40 лет страну ждет поступательное развитие» [17]. На наш взгляд, это ложное представление, поскольку однотипно с постсоветскими странами ожидания населения России не были реализованы.
Юрий Крупнов также не принимает подобного спокойствия. «Дело здесь вовсе не в какой-то недальновидности правящих лиц. Дело в том, что за чередой переворотов стоят принципиально новые парамилитарные (т. е. полувоенные) технологии политического действия, а за ними – более чем полувековой опыт США, Израиля и Великобритании. Упрекать высших чиновников из окружения президентов за то, что они не видели прямой опасности, означает в наши дни примерно то же самое, что упрекать зулусов в отсутствии представления о контроле за ними со спутников из космоса» [1 8].
Сильные коммуникативные потоки форматируют действительность под себя, создавая в результате новый тип действительности, информационно зависимый и чувствительный к коммуникативным потокам. В прошлом смены подобного рода могли проходить за столетия, сегодня это вопрос месяцев и лет, первым примером чего на нашей территории была перестройка, которая не зря имела в качестве своего главного компонента процессы гласности.
Когнитивный взрыв
Управляемый хаос
Когнитивная блокировка физического пространства. Это обман противника, когда его вынуждают действовать в рамках неадекватных представлений о театре военных действий.
Когнитивная блокировка информационного пространства. Это война интерпретаций, когда информационное пространство сознательно искривляется в пользу той или иной точки зрения.
Информационная блокировка физического пространства. Это могут быть неверные указатели, например, сообщение о минировании моста, чего не было в действительности. Это информационный захват физического пространства, например, оранжевым цветом, не дающим войти в эту же среду альтернативам, или просто делающим нейтральную среду символической.
Информационная блокировка когнитивного пространства. Это роль агитаторов, которые не дают милиции выполнять свою роль, например, подчеркивая в период оранжевой революции, что народ и милиция едины.
В принципе коммуникативная модель революции с учетом действий во всех трех пространствах выглядит следующим образом (см. рис. 2).
Когда Элвин Тоффлер говорит о войнах в трех типах цивилизации – аграрной, индустриальной и информационной – как о разнонаправленных войнах (за землю, за средства производства, за знания), то революции каждый раз направлены на одно и то же – центры управления: то ли это дворцовый переворот в царской России, то ли мятеж в Древнем Риме, то ли бархатная революция в Восточной Европе.
Войны захватывают центры производства, революции – центры управления. В этом плане революции являются более современным инструментарием, чем войны, причем применяемым достаточно давно.
Сообщение с информацией по разрушению режима направляется дифференцированно по трем плоскостям. Например, в случае оранжевой революции:
• пространство: блокировка административных зданий, палатки на улицах;
• информационное пространство: активизация сторонников, легитимизация своих действий (слоган «бандитская власть»), блокировка альтернативных источников информации (кампания по дискредитации других телеканалов, проведенная «Порой»);
• когнитивное пространство (речевки на Майдане, объявление о победе до оглашения официальных результатов).
Это способы усиления дестабилизирующей коммуникации. Каким мог бы быть инструментарий по ослаблению действия проводимой дестабилизации?
• Физическое пространство: очищение от физических преград.
• Информационное пространство: введение альтернативных источников информирования.
• Когнитивное пространство: введение альтернативных говорящих и ослабляющих монополизм тем (типа «как быть другим»).
Коммуникативная модель революции должна проявить новизну и в реализуемых процессах коммуникации, поскольку борьба в информационном пространстве является основной. Можно сформулировать следующий набор новых характеристик:
• увеличение числа слушающих свою информацию, поскольку революция базируется на массовости слушающих;
• расширение списка говорящих, поскольку информационная активность порождается новыми лицами;
• постоянное пополнение списка врагов, в результате чего не только герои, но и враги становятся все более известными;
• наказание получателей альтернативной информации, что удается делать путем выявления читателей «неправильных» газет или книг, слушания «неправильных» телеканалов и телепередач;
• блокировка альтернативных источников, вплоть до создания чисто физических затруднений в их работе.
В случае оранжевой революции произошел даже захват физического пространства коммуникативным методом – это сам оранжевый цвет, который в виде ленточек, шарфиков, флагов реально заполонил весь Киев. Точно так же было захвачено звуковое пространство: клаксонами автомобилей (три сигнала за Ю-щен-ко, четыре – за Я-ну-ко-ви-ча), выкриками, битьем в барабаны. То есть политический символизм был внесен в нейтральные до этого пространства.
Особенно это отразилось на тех, кто находился в самом эпицентре события. Вот наблюдения психолога: «Позже появились обращения от оранжевых по поводу перевозбуждения, беспокойства, обострения тревожности, стойкой бессонницы, когда очень хочется переключиться, отдохнуть, но внутри все звучат и звучат скандирования, призывы, музыка, сигналы машин. Подобных жалоб было немало и в последние дни, так как большинство участников акции не прислушивались к рекомендациям относительно обязательного чередования пребывания в толпе и прогулок в тишине и одиночестве. Молодежь не рассчитывает свои силы и «фестивалит» до полного истощения» [10].
Дополнительно к этому зимнее время года располагало к болезням. Вот данные за 6 декабря: в медицинские пункты обратилось 4 тысячи человек, у 3 тысяч – ОРЗ, у 10 – пневмония, 57 получили помощь в связи с травмами [11].
Современные варианты коммуникаций позволяют еще глубже проникать туда, куда ранее нельзя было попасть. Рядовые сотрудники правоохранительных органов находятся в том же объеме коммуникаций, что и простые граждане. Единственным отличием в случае оранжевой революции стало прозвучавшее сообщение о том, что милиции демонстрировали отдельный фильм о столкновении перед Центральной избирательной комиссией, акцентирующий негатив оппозиции.
В целом задачей является расширение своего пространства и сужение чужого во всех трех областях: физическое, информационное и когнитивное пространство. При этом «чужое» переводится из доминантных на маргинальные позиции, чем достигается новая устойчивость системы. Если до оранжевой революции оппозиция частично контролировала когнитивное пространство, частично информационное и имела минимум контроля физического пространства, то после оранжевой революции оппозиция уже контролировала полностью когнитивное пространство, полностью информационное и частично физическое.
При этих переходах происходит компенсация одного пространства другим. Например, физическое может компенсировать информационное: в период оранжевой революции состоялся захват физического пространства (блокировка зданий, преобладание в городе оранжевого цвета), что служило одновременно в роли определенных сообщений, направленных массовому сознанию и демонстрирующих неспособность власти отстаивать свои собственные права.
Физическое пространство может влиять на когнитивное. Например, захват пространства перед верховным судом осуществлял естественное давление на его решения. В рамках оранжевой революции был также эпизод, когда депутаты от оппозиции открыли двери верховного совета, впустив туда протестующих, чтобы не допустить неправильного, с их точки зрения, голосования.
Эта та же модель воздействия, которую психологи разрабатывали в период Второй мировой войны, когда считалось, что разбомбив, например, 60 % жилого фонда, можно будет создать давление, которое приведет к отставке Гитлера. То есть давление в физическом пространстве передается в пространство когнитивное.
Информационное пространство также передает давление в область когнитивного пространства, например, с помощью демонстрации поддержки оранжевой революции разными людьми создается расширяющаяся база этой поддержки. Содержательно противник также демонизировался, чтобы создать базу для легитимности своих собственных действий.
Революция может использовать весь арсенал современных маркетинговых коммуникаций, направленный на донесение своего типа сообщения целевой аудитории. И в этом отличие именно современного типа революции от революций прошлых веков, когда многие процессы протекали на интуитивной основе.
Оранжевая революция имела еще одно отличие от всех прочих
– время от времени она принимала формы рок-конце ртов, которые до этого часто проходили на этой площади. То есть перед нами развертывалась молодежная тусовка, но она при этом почему-то имела протестные цели. Это введение определенного метауровня, задающего свой вариант интерпретации происходящего. Понятие метакоммуникации в свое время было введено Грегори Бейтсоном в процессе изучения игры у животных, поскольку животные должны различать, когда укус сигнализирует войну, а когда это просто игра [12]. В принципе и вся ненасильственная методология Джина Шарпа строится на том, что в определенной степени «безвредные» действия на метауровне несут в себе сообщения протеста. Относительно стандартная форма несет абсолютно нестандартное сообщение. Именно это затрудняет борьбу с ненасильственными методами протеста, поскольку государство может реагировать только на внешнюю, формальную сторону, которая может даже оставаться в пределах нормы. Однако на метауровне перед нами активный вариант протеста.
Коммуникативно можно объяснить и ключевое свойство толпы – ее черно-белый вариант построения мира. Толпа воспринимает мир и реагирует на него исключительно в двоичной системе – или «ура!», или «долой!». Тот же Грегори Бейтсон увидел особенность шизофрении в том, что шизофреник не различает метауровня и плохо работает с множественностью интерпретаций [1 3]. Подобные выводы можно сделать и в отношении толпы, которая «переводит» сложные высказывания в простые.
Управление толпой позволяет усиливать эти неличностные составляющие. Можно представить себе набор необходимых для этого блокирующих и активирующих механизмов. Обучение активистов оранжевой революции началось в конце 2003 года, в апреле 2004-го они обучались в Нови Саде, к лету этого же года было готово несколько сот человек только в рамках одной из организаций [14]. Было отпечатано 12 тыс. экземпляров книги Джина Шарпа «От диктаторства к демократии».
О. Перловский считает, что 5 % активистов достаточно, чтобы создать массу, где большинство личностей себя потеряют [15]. Однотипно работают и разнообразные раздражители: «Это прежде всего чрезмерная информационная интенсивность: слишком много одного цвета, громкой музыки, каждодневные длительные стояния на улице. Подкрепленная общими словами, штампами, такими абстрактными лозунгами, как «свободу не спинити», «нас багато i нас не подолати» (в общем-то ничего нового – подобные ресурсы применяли большевики), интенсивная цветовая информация воздействовала на подсознание. Причем мозг принимал ее, не перерабатывая, она не проходила через логический аппарат, и человек терял способность воспринимать критически все, что связано с оранжевым цветом». Перед нами возникает интенсив входа информации, который не соответствует интенсиву ее переработки. Вероятно, что при запаздывании собственной обработки человек начинает потреблять метауказания со стороны, чтобы не потерять ориентации в мире. Получается, что метауровень активно «приватизируют» руководители толпы, что позволяет давать любому факту нужный вид интерпретации.
Революция представляет собой искусственное создание интенсивной мобильности (горизонтальной и вертикальной) людей и идей. Старые классические революции создавали смену социальных классов на вершине власти, бархатные революции чаше меняют фамилии игроков. Это связано с двумя причинами. С одной стороны, в прошлом общества жестко удерживали различия между классами, с другой – бархатные революции вызваны процессами политической глобализации, создающими искусственное сочетание реальных и виртуальных объектов, поддерживаемых внешней средой. Акцентируемые отличия в большей степени смешены в виртуальную плоскость.
Общество принципиально инерционно. Чем оно дальше отстоит от сегодняшнего дня, тем эта инерционность выше. Современный мир начинает развиваться по другим законам и движется по другой скорости. Это приводит к требованию реализации более существенных адаптационных механизмов. Любое внешнее изменение имеет существенные внутренние последствия, от которых не может закрыться ни одна страна.
Переход к следующему состоянию может быть трех видов:
• естественный;
• интенсивный;
• искусственный.
Примером интенсивного перехода может быть освоение целины в 50-е годы. Революция – это искусственный переход. Если при естественном переходе процесс сохранения и разрушения может быть незаметен для внешнего наблюдателя, то для революции характерно преобладание процессов разрушения над процессами сохранения.
Именно глобализация дала новые возможности для создания данного рода искусственных переходов. Если в прошлом происходил физический захват центров управления, то сегодня оказалось возможным оперировать на чисто когнитивном уровне, когда блокировка зданий кабинета министров или администрации президента в Киеве, являясь во многом чисто виртуальным действом, могла останавливать жизнь почти пятидесятимиллионной страны.
Глобализация выражается в числе прочего и в отмеченной Михаилом Виноградовым характеристике: «Общая закономерность в революциях на постсоветском пространстве есть – связана она с психологическим влиянием прецедента создания смены власти в соседних странах» [16]. При этом Россия, в отличие от постсоветских стран, «закрывается» тем, что она прошла период политической смены: «Наша, российская, революция уже произошла, причем для России была достаточно бархатной. Сегодня буря сидит только в головах части «мятежной элиты». Население выступает за компетентное управление, рыночное развитие и социальные программы. В ближайшие 30–40 лет страну ждет поступательное развитие» [17]. На наш взгляд, это ложное представление, поскольку однотипно с постсоветскими странами ожидания населения России не были реализованы.
Юрий Крупнов также не принимает подобного спокойствия. «Дело здесь вовсе не в какой-то недальновидности правящих лиц. Дело в том, что за чередой переворотов стоят принципиально новые парамилитарные (т. е. полувоенные) технологии политического действия, а за ними – более чем полувековой опыт США, Израиля и Великобритании. Упрекать высших чиновников из окружения президентов за то, что они не видели прямой опасности, означает в наши дни примерно то же самое, что упрекать зулусов в отсутствии представления о контроле за ними со спутников из космоса» [1 8].
Сильные коммуникативные потоки форматируют действительность под себя, создавая в результате новый тип действительности, информационно зависимый и чувствительный к коммуникативным потокам. В прошлом смены подобного рода могли проходить за столетия, сегодня это вопрос месяцев и лет, первым примером чего на нашей территории была перестройка, которая не зря имела в качестве своего главного компонента процессы гласности.
Когнитивный взрыв
Управляемый хаос
ЛЮБАЯ СТРАТЕГИЯ состоит в создании нового пути или даже, условно говоря, нового пространства, если в рамках имеющегося нельзя достичь своих целей. Стратегия трансформирует пространство так, чтобы осуществить переход к планируемому будущему. То есть отсутствие готового пространства перехода не является препятствием для движения. По этой причине в рамках оранжевой революции следовало включить максимальную активность масс, чтобы использовать этот рычаг в качестве давления на власть. Имеющуюся политическую неудовлетворенность следовало не только усилить, но и продержать на пике активности вполне определенное время, чтобы заставить власти отступить. Это требовало времени, тренингов, организации поддержки человеческими ресурсами и финансирования. Например, в статье «Нью-Йорк тайме» сообщается, что среди прочих расходов американская неправительственная организация Institute for Sustainable Communities направила в Украину 11 млн. долларов федеральных денег для того, чтобы создать «культурный перелом в Украине, и граждане, пассивные при авторитарном режиме, стали активными и способствовали развитию демократии» [1]. То есть процессы мобилизации масс остаются ключевыми как для теории, так и для практики.
Любая революционная ситуация начинается и протекает в рамках определенного когнитивного взрыва, когда перестают работать старые правила интерпретации и реинтерпретации. Человек поставлен в ситуацию, когда он сам без подсказок должен по-новому принимать все решения. Более того, политический кризис делает политическим даже бытовое существование человека. И это вновь отражается на усложнении принятия решений, которые в прошлом не были столь многофакторными.
Когнитивный взрыв может быть естественным и искусственно сконструированным. В последнем случае перед нами может быть миссионерская деятельность, религиозная секта, коллективный протест, поскольку все они меняют не факты, а правила, по которым эти факты порождаются. Факт никогда не приходит один, за ним всегда стоит правило. Меняя правило, мы попадаем под атаку совершенно новых фактов.
Когнитивный взрыв является результатом работы двух противоположно ориентированных интерпретационных машин, задающих понимание происходящих событий. Это конфликт интерпретаций, и победа на интерпретационном поле влечет за собой победу в реальности. Реальное изменение мира оказывается возможным только с помощью разрушения прошлой картины мира и введения новой. В кардинальных случаях происходит смена героев на врагов и врагов на героев. Теперь та же самая битва начинает описываться с другой точки зрения, и мы желаем победы другим актерам.
Когнитивный взрыв нарушает наработанные взаимосвязи между физическим, информационным и когнитивным пространствами. В результате становится принципиально невозможным принятие адекватных решений, поскольку они будут базироваться на искривленной картине мира. Выработка решений не может прекратиться, но они становятся все менее адекватными имеющейся ситуации. Кстати, для всех бархатных революций на постсоветском пространстве характерным было предварительное отрицание властью самой возможности этих революций на данной территории.
Когнитивный взрыв не просто затрудняет принятие решений, но одновременно облегчает принятие принципиально новых решений, которые были бы невозможны в рамках старой систематики.
Есть более и менее закрепленные закономерности, с каждой из которых требуется отдельная работа по их изменению.
Когнитивный взрыв разрушает три вида закономерностей, формирующих картину мира массового сознания:
• факты;
• правила;
• метаправила.
Изменение факта – это разовое разрушение, изменение правил является системным изменением. Накопив измененные факты, можно изменить систему, но это слишком длительный процесс. Изменив правила или метаправила предоставляет возможность легче оперировать с фактами, признавая их либо недостоверными, либо нехарактерными в случае, если они противоречат правилу. Факт при такого вида аргументации перестает быть важнее, чем заранее заданная закономерность. Например, в период оранжевой революции было зафиксировано такое понятие, как «доброта Майдана». После этого любые рассказы, опровергающие неагрессивное поведение, исправлялись по принципу «этого не может быть».
Для смены правил подбираются самые чувствительные факты, которые трудно объяснить, кроме как наличием нового правила. Наиболее активно такие механизмы используются во время войны, когда сознательно запускаются процессы по демонизации противника. Так, типичным рассказом подобного рода является рассказ о жестокости противника по отношению к женщинам, старикам и детям, то есть демонстрируется, что тот воюет с гражданским населением.
В период первой войны в Ираке США запустили рассказ о том, как иракские солдаты вынимали недавно родившихся младенцев из инкубаторов и оставляли их на бетонном полу. Об этом с помощью специалистов ведущей западной PR-фирмы Hill & Knowlton красочно говорила якобы свидетельница, которая впоследствии оказалась не только не свидетельницей, но и дочерью посла Кувейта в США [2].
Такой массированный удар по сознанию нужен был для не менее значимого действия в физическом пространстве – начала войны с Ираком.
Для таких же действий в информационном и когнитивном пространствах в случае второй иракской войны в структуре Белого дома был создан Офис глобальных коммуникаций. Его сотрудники собирались ежедневно, чтобы определять месседж дня, не разрешая даже вице-президенту Айку Чейни отклоняться от заданной стратегии. То есть типы кардинальных изменений действительности и планируемые, как войны, и непланируемые, как революции, все равно опираются на предварительную искусственную трансформацию и информационной, и когнитивной действительности. Только тогда в эту искусственно созданную «рамку» можно запускать новую действительность.
Когнитивный взрыв разрушает все виды закономерностей, затрагивая даже определенные метаправила. Приходят новые политические игроки, которые предлагают новые виды правил. К числу такого рода изменений можно отнести:
• смену героики;
• смену систематики управления («кто был никем, тот станет всем»);
• смену типологии грехов (например, диссидент становится героем);
• акцентуацию новых типов жертв;
• акцентуацию новых типов героических поступков.
Для революций вообще характерно, что произведенный когнитивный взрыв в результате создает новые структурные линии, что, кстати, делает излишним тот запас знаний и книг, который был накоплен до этого. Так, 1917 год меняет формулу Сергея Уварова «православие, самодержавие, народность» на новую формулу «Ленин, партия, советский народ». Наверное, это редкий случай персонализации позитива, поскольку легче поддается персонализации именно негатив. Возможно, это связано с особыми условиями функционирования массового сознания. Ведь именно толпа становится главным действующим лицом революции. Как пишет Г. Фукс, «есть для нас какое-то необъяснимое упоение, когда мы чувствуем себя толпой, единой толпой, движимой единым чувством» [3].
Оранжевая революция 2004-го в Киеве уже заранее меняет формулу «президент Кучма» на «преступный режим». Юридическое решение не успевает за политическим. Но особенностью политического решения является многовариантность, каждая партия имеет право на своих собственных героев. Это в стандартной ситуации, в кризисной же идет борьба только между двумя точками зрения, каждая из которых рассматривает своего противника и всю ситуацию исключительно в черно-белом свете.
Революционная ситуация выпускает героя прямо на улицу или на площадь. Если раньше герои должны были пройти проверку временем, то сейчас этот временной промежуток сократился до минимума. Оранжевая революция 2004 года сразу же героизировала своих участников. Обычно определение героики отделено во времени (герои – это всегда те, кто были вчера). Вероятно, революционная ситуация как раз и отличается тем, что это редкий вариант исторического времени, когда герои возможны и сегодня.
Когнитивный взрыв представляет собой вариант управляемого хаоса, направленного на разрушение имеющихся структурностей. Революции прошлого были всегда левыми: они меняли противопоставление «дворец – хижина» в пользу «хижины», что всегда позволяло получить большое число сторонников, поскольку число «хижин» всегда и везде больше числа «дворцов».
Кто и как может удержать страну от когнитивного взрыва? Оранжевая революция, как и перестройка, например, наглядно демонстрируют, что это сложно. Но этот список «тормозящих факторов» можно представить в следующем виде:
• моральный авторитет страны: в разные периоды на эту роль претендовали для России, например, Александр Солженицын или Андрей Сахаров, но уже по тому, что этот список черпается из оппозиционного толка игроков, можно понять конфликтность данного вида общества;
• легитимный глава государства: на территории СНГ происходит падение доверия в лидеру, исключением было бы выдвижение его на место неформального лидера при наличии у него поста формального лидера;
• деятели искусства: их статус завышается в кризисные периоды, когда им пытаются внимать, но это следствие именно когнитивного взрыва, который на время уничтожает прошлые структурности, так было в период перестройки, так было в период оранжевой революции.
Если не удается связать наступающие разрывы с помощью личностей, посмотрим, что может связать их институционально. Это может быть следующее:
• консенсус элит: кризисный период обостряет межэлитные отношения, поскольку элиты борются за выход на первые места;
• «машины» массовой культуры (кино, литература, телевидение, театр): в период перестройки они сработали на разрушение предыдущего режима, но еще ни разу они не выстроили позитив;
• межгосударственные альянсы: Украина в выборах 2004 года попыталась подойти либо к России, либо к Западу, но неудачно.
Любая революционная ситуация начинается и протекает в рамках определенного когнитивного взрыва, когда перестают работать старые правила интерпретации и реинтерпретации. Человек поставлен в ситуацию, когда он сам без подсказок должен по-новому принимать все решения. Более того, политический кризис делает политическим даже бытовое существование человека. И это вновь отражается на усложнении принятия решений, которые в прошлом не были столь многофакторными.
Когнитивный взрыв может быть естественным и искусственно сконструированным. В последнем случае перед нами может быть миссионерская деятельность, религиозная секта, коллективный протест, поскольку все они меняют не факты, а правила, по которым эти факты порождаются. Факт никогда не приходит один, за ним всегда стоит правило. Меняя правило, мы попадаем под атаку совершенно новых фактов.
Когнитивный взрыв является результатом работы двух противоположно ориентированных интерпретационных машин, задающих понимание происходящих событий. Это конфликт интерпретаций, и победа на интерпретационном поле влечет за собой победу в реальности. Реальное изменение мира оказывается возможным только с помощью разрушения прошлой картины мира и введения новой. В кардинальных случаях происходит смена героев на врагов и врагов на героев. Теперь та же самая битва начинает описываться с другой точки зрения, и мы желаем победы другим актерам.
Когнитивный взрыв нарушает наработанные взаимосвязи между физическим, информационным и когнитивным пространствами. В результате становится принципиально невозможным принятие адекватных решений, поскольку они будут базироваться на искривленной картине мира. Выработка решений не может прекратиться, но они становятся все менее адекватными имеющейся ситуации. Кстати, для всех бархатных революций на постсоветском пространстве характерным было предварительное отрицание властью самой возможности этих революций на данной территории.
Когнитивный взрыв не просто затрудняет принятие решений, но одновременно облегчает принятие принципиально новых решений, которые были бы невозможны в рамках старой систематики.
Есть более и менее закрепленные закономерности, с каждой из которых требуется отдельная работа по их изменению.
Когнитивный взрыв разрушает три вида закономерностей, формирующих картину мира массового сознания:
• факты;
• правила;
• метаправила.
Изменение факта – это разовое разрушение, изменение правил является системным изменением. Накопив измененные факты, можно изменить систему, но это слишком длительный процесс. Изменив правила или метаправила предоставляет возможность легче оперировать с фактами, признавая их либо недостоверными, либо нехарактерными в случае, если они противоречат правилу. Факт при такого вида аргументации перестает быть важнее, чем заранее заданная закономерность. Например, в период оранжевой революции было зафиксировано такое понятие, как «доброта Майдана». После этого любые рассказы, опровергающие неагрессивное поведение, исправлялись по принципу «этого не может быть».
Для смены правил подбираются самые чувствительные факты, которые трудно объяснить, кроме как наличием нового правила. Наиболее активно такие механизмы используются во время войны, когда сознательно запускаются процессы по демонизации противника. Так, типичным рассказом подобного рода является рассказ о жестокости противника по отношению к женщинам, старикам и детям, то есть демонстрируется, что тот воюет с гражданским населением.
В период первой войны в Ираке США запустили рассказ о том, как иракские солдаты вынимали недавно родившихся младенцев из инкубаторов и оставляли их на бетонном полу. Об этом с помощью специалистов ведущей западной PR-фирмы Hill & Knowlton красочно говорила якобы свидетельница, которая впоследствии оказалась не только не свидетельницей, но и дочерью посла Кувейта в США [2].
Такой массированный удар по сознанию нужен был для не менее значимого действия в физическом пространстве – начала войны с Ираком.
Для таких же действий в информационном и когнитивном пространствах в случае второй иракской войны в структуре Белого дома был создан Офис глобальных коммуникаций. Его сотрудники собирались ежедневно, чтобы определять месседж дня, не разрешая даже вице-президенту Айку Чейни отклоняться от заданной стратегии. То есть типы кардинальных изменений действительности и планируемые, как войны, и непланируемые, как революции, все равно опираются на предварительную искусственную трансформацию и информационной, и когнитивной действительности. Только тогда в эту искусственно созданную «рамку» можно запускать новую действительность.
Когнитивный взрыв разрушает все виды закономерностей, затрагивая даже определенные метаправила. Приходят новые политические игроки, которые предлагают новые виды правил. К числу такого рода изменений можно отнести:
• смену героики;
• смену систематики управления («кто был никем, тот станет всем»);
• смену типологии грехов (например, диссидент становится героем);
• акцентуацию новых типов жертв;
• акцентуацию новых типов героических поступков.
Для революций вообще характерно, что произведенный когнитивный взрыв в результате создает новые структурные линии, что, кстати, делает излишним тот запас знаний и книг, который был накоплен до этого. Так, 1917 год меняет формулу Сергея Уварова «православие, самодержавие, народность» на новую формулу «Ленин, партия, советский народ». Наверное, это редкий случай персонализации позитива, поскольку легче поддается персонализации именно негатив. Возможно, это связано с особыми условиями функционирования массового сознания. Ведь именно толпа становится главным действующим лицом революции. Как пишет Г. Фукс, «есть для нас какое-то необъяснимое упоение, когда мы чувствуем себя толпой, единой толпой, движимой единым чувством» [3].
Оранжевая революция 2004-го в Киеве уже заранее меняет формулу «президент Кучма» на «преступный режим». Юридическое решение не успевает за политическим. Но особенностью политического решения является многовариантность, каждая партия имеет право на своих собственных героев. Это в стандартной ситуации, в кризисной же идет борьба только между двумя точками зрения, каждая из которых рассматривает своего противника и всю ситуацию исключительно в черно-белом свете.
Революционная ситуация выпускает героя прямо на улицу или на площадь. Если раньше герои должны были пройти проверку временем, то сейчас этот временной промежуток сократился до минимума. Оранжевая революция 2004 года сразу же героизировала своих участников. Обычно определение героики отделено во времени (герои – это всегда те, кто были вчера). Вероятно, революционная ситуация как раз и отличается тем, что это редкий вариант исторического времени, когда герои возможны и сегодня.
Когнитивный взрыв представляет собой вариант управляемого хаоса, направленного на разрушение имеющихся структурностей. Революции прошлого были всегда левыми: они меняли противопоставление «дворец – хижина» в пользу «хижины», что всегда позволяло получить большое число сторонников, поскольку число «хижин» всегда и везде больше числа «дворцов».
Кто и как может удержать страну от когнитивного взрыва? Оранжевая революция, как и перестройка, например, наглядно демонстрируют, что это сложно. Но этот список «тормозящих факторов» можно представить в следующем виде:
• моральный авторитет страны: в разные периоды на эту роль претендовали для России, например, Александр Солженицын или Андрей Сахаров, но уже по тому, что этот список черпается из оппозиционного толка игроков, можно понять конфликтность данного вида общества;
• легитимный глава государства: на территории СНГ происходит падение доверия в лидеру, исключением было бы выдвижение его на место неформального лидера при наличии у него поста формального лидера;
• деятели искусства: их статус завышается в кризисные периоды, когда им пытаются внимать, но это следствие именно когнитивного взрыва, который на время уничтожает прошлые структурности, так было в период перестройки, так было в период оранжевой революции.
Если не удается связать наступающие разрывы с помощью личностей, посмотрим, что может связать их институционально. Это может быть следующее:
• консенсус элит: кризисный период обостряет межэлитные отношения, поскольку элиты борются за выход на первые места;
• «машины» массовой культуры (кино, литература, телевидение, театр): в период перестройки они сработали на разрушение предыдущего режима, но еще ни разу они не выстроили позитив;
• межгосударственные альянсы: Украина в выборах 2004 года попыталась подойти либо к России, либо к Западу, но неудачно.