Георгий Ланской. Расслабься, крошка!

   А ведь учился вместе с Антоном, правда, двумя курсами старше…
   Подумав, какие деньжищи посыплются на него после съемок, Антон даже зажмурился от удовольствия.
   В конце концов, чем он хуже Долинского? Ничем. Тоже хочется и по Европе поездить, и особнячок в Испании прикупить, и по ковровой дорожке в Каннах прогуляться, скалясь перед камерами фотографов, а еще… да мало ли? Квартиру вон купить, сколько можно жить в съемной? Машину поменять, например на «Майбах».
   Не раскрывая глаз, Антон сладко потянулся. Ему захотелось какого-то веселого безумства. Например, сгонять в парк аттракционов и с воплем прокатиться на американских горках, снять какую-нибудь легкомысленную девицу лет восемнадцати, с длинными светлыми волосами, которая бы понятия не имела, кто он такой, ела мороженое и радовалась, что парень, которому вот-вот стукнет тридцать, проводит с ней время и выполняет любой каприз.
   Ему не хватило терпения и выдержки, чтобы успокоиться, придать голосу необходимые чарующие модуляции, безотказно действующие на всех особ женского пола. Нервно ткнув кнопку, он еще раз прослушал сообщение, убедившись, что ему не померещилось, а потом набрал оставленный номер, сбившись всего лишь дважды.
   — Слушаю, — отозвался тот же женский голос, но теперь он звучал с бесконечной усталостью. Антон мельком глянул на часы: шесть вечера, скоро конец рабочего дня.
   — Добрый вечер. Это Черницын, — торопливо сказал он. — Вы мне звонили…
   — А, здравствуйте, Антон, — ответила женщина. — Вы у меня последний, кто не отзвонился. Могу вас обрадовать: роль ваша. Пробы отличные, так что завтра, будьте добры, на примерку. К десяти, и, пожалуйста, не опаздывайте.
   — Не опоздаю, — горячо сказал Антон. — Я слышал, что Тимур Равильевич очень строг с актерами. Так что буду как штык.
   В трубке зависло недоуменное молчание.
   — А кто такой Тимур Равильевич? — поинтересовалась жещина.
   — Как это — кто? — рассмеялся Антон. — Режиссер, естественно.
   — Режиссер? Чей?
   — О господи, да ваш, конечно! В смысле — наш.
   Женщина вновь помолчала, а потом осторожно произнесла:
   — Антон, вы, наверное, что-то путаете.
   — Ничего я не путаю, — рассердился он. — Или я, по-вашему, не знаю, как зовут Альмухамедова?
   — Кого-кого?
   Антон подавил желание наорать на женщину и холодно пояснил:
   — Тимура Равильевича Альмухамедова. Режиссера. Надеюсь, вы знаете, кто это такой?
   Собеседница на том конце провода неожиданно развеселилась.
   — Я-то знаю, — сообщила она и, кажется, даже хихикнула. — Что я, тундра неогороженная? Только при чем тут мы?
   Антон похолодел.
   — А вы разве не от него?
   — Разумеется, нет. Я от Гарсон-Хинкевича. Ну? Вспомнили?
   Антон простонал. Еще два месяца назад он был на пробах в историческую многосерийную мелодраму. Режиссер Олег Гарсон-Хинкевич замыслил нечто грандиозное. Сериал из жизни российских царедворцев по своему масштабу должен был затмить самые дорогие проекты прошлых лет, поскольку снимать собирались на натуре подлинных памятников архитектуры. Среди них оказались не только знаменитый Исаакиевский собор, Юсуповский дворец и Эрмитаж, но и французские замки на Луаре. Поначалу Антон едва ли не ежедневно справлялся о результате своих проб, но потом страсти улеглись, да и проект неожиданно забуксовал на месте. Потом Антон вообще позабыл о пробах, переключившись на проект Альмухамедова. Сейчас же съемки в тридцати двух сериях, за которые, между прочим, обещали хорошие деньги, показались ему каторгой.
   Продлится эта бодяга минимум полтора года, и не факт, что сериал станет мегапопулярным, мрачно размышлял Антон. В последнее время проекты Гарсон-Хинкевича проваливались с завидным постоянством, но, похоже, его это нисколько не волновало. Сняв тридцать лет назад вполне успешный и любимый зрителями фильм, режиссер до сих пор плыл на волне старого успеха.
   — Алло, Антон, вы там не уснули? — медовым голосом осведомилась женщина. Антон хотел ответить, но горло свело спазмом.
   — Нет, — сказал он, откашлявшись. — Я здесь.
   — Значит, завтра вы будете?
   — Я же сказал — как штык, — резко ответил он, но женщина не смутилась. Видимо, привыкла к выбрыкам актеров.
   — Ну и чудно, — подытожила она. — Значит, завтра к десяти мы вас ждем. Адрес помните?
   Он заверил, что помнит, и положил трубку. Два оставшихся сообщения Антон прослушал без всякой надежды, и, разумеется, от Альмухамедова никаких сообщений так и не поступило.
 
   На следующий день, после примерки костюмов и обязательной по этому случаю фотосессии, Антон решил поехать куда-нибудь пообедать.
   В кружевных воротничках эпохи псевдо-Ренессанса скопилась пыль, на которую у него была аллергия. Антон мужественно терпел, стараясь не чесаться, пока наконец не расчихался. Сорвав пропахший нафталином костюм, он обнаружил, что шея покрыта красными волдырями.
   — Хорошенькое дело, — возмутился Антон и гневно посмотрел на костюмершу. — Вы что, перед примеркой вычистить костюмы не могли?
   Костюмерша смотрела на него глупыми совиными глазами и не отвечала. Вид у нее был какой-то отмороженный, что, впрочем, и неудивительно. В костюмерной было холодно. Женщина куталась в пуховую кофту, да еще и шалью подпоясалась. Узел лохматого серого полотнища сбился набок, придавая костюмерше вид продавщицы сельского лабаза. Антон посмотрел на нее с раздражением:
   — У вас супрастин есть?
   — Чего?
   — Ничего, — махнул он рукой и вышел.
   Какой супрастин, когда эта баба, похоже, родилась прямо тут, в пыльной костюмерной вместе с вековой молью! И, вполне вероятно, с этой молью даже состояла в родстве, поскольку по этому лицу, написанному старой акварелью, невозможно было угадать возраст.
   На улице Антон задышал полной грудью. Царапающая дурнота, поселившаяся в горле, наконец отступила. Антон аккуратно потер красную шею и пошел к машине, намереваясь порадовать себя обедом. Утром он выскочил из дома так рано, что не успел позавтракать, и даже кофе пришлось пить на ходу, из бумажного стаканчика, подрулив к «Макдоналдсу». Коробочка с гамбургером, кстати, так и осталась лежать на сиденье, потому что съесть его Антон не успел, а сейчас мысль о булке с котлетой вовсе не казалась ему привлекательной. Супчику бы похлебать! Домашнего!
   При мысли о супе у Антона заурчало в животе. Он вспомнил времена своего недолгого брака с Марией. Голубева была знатной кулинаркой и супы варила отменные, с островками жира, сочными кусками мяса и тонко порезанной картошечкой. Такой солянки, как у нее, Антон не ел больше нигде. Сам он готовить не любил, предпочитая немудреные блюда, а уж сварить суп было подвигом. Нет, пару раз он готовил какую-то жижу, но потом, скривившись, выливал содержимое в унитаз. Вот и сейчас Антону захотелось не в ресторан, а домой, на родную кухню, и чтобы кто-нибудь хлопотал вокруг, подавал суп и нарезанный треугольниками хлеб, а он неторопливо рассказывал, как прошли пробы, и ныл, как несчастен, поскольку роль у Альмухамедова досталась не ему.
   За пробы в сериале Антон даже не волновался. И хотя он понимал, что съемки залатают все дыры в его бюджете, ему было все равно, утвердят его на роль или откажут. Работы, о которой мечтал, ему все равно не досталось, а сериал… что сериал? Рутина. Ничего интересного. Ну, костюмированный, с прославленным режиссером… Что с того? Это только наивные дураки и дурехи считают, что актер на каждую съемку приходит как на праздник, трепыхаясь от волнения, раздумывая: как вжиться в роль? Антон ни в какие роли не вживался — и ничего, снимали, приглашали еще, деньги платили. Верно сказала Маша — времена динозавров прошли. Кому сейчас интересно понимать героя, прокачивать характер, примерять на себя его жизнь? И так сойдет. Вот, к примеру, его практически утвердили на роль, а мысли — только о тарелочке супа, и никаким Станиславским тут и не пахнет…
   Подумав, Антон поехал в хорошо знакомый ресторан. Народ там собирался разношерстный, случалось встретить и артистов, и бизнесменов, и политиков. Однажды сам премьер изволил откушать там вместе со всей свитой в рамках очередного братания с народом. Народ, впрочем, этого не оценил и ответного жеста не сделал, поскольку цены в ресторане были неприлично высоки. Но в основном сюда действительно приходили поесть, а не блеснуть рылом на телекамеры. Несмотря на пафос, ресторан был довольно тихим, даже музыку тут играли нетипичную, не имеющую ничего общего с глянцевой попсой.
   Войдя, Антон сразу же натолкнулся взглядом на старую знакомую. У окна сидела певица Рокси, смотрела на улицу и вяло ковыряла ложечкой тирамису. Вид у нее был совершенно несчастный.
   Он не планировал подходить. Стушевавшись, Антон сделал шаг назад, налетел на официанта, чудом не уронившего поднос. Рокси повернулась и уставилась на него. Поколебавшись пару мгновений, она махнула рукой, мол, иди сюда. И он пошел, как баран, проклиная себя, потому что никогда не мог противиться ее невозможному гипнотическому взгляду.
   — Привет, — тихо сказала она.
   — Привет.
   Под столом, чтобы она не видела, Антон стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, зато лицо осталось отчужденно-приветливым. В присутствии Рокси ему редко удавалось владеть собой. Он сразу начинал мямлить и краснеть, если судьба сводила их вместе. Рокси же на его корчи старалась не обращать внимания. У нее это получалось лучше, словно тех сумасшедших недель, когда они делили одну постель в убогой гостинице, не было. Тогда они снимались в одном фильме, и их скоротечный роман стоил Антону брака.
   — Посидишь со мной? — просто спросила она, словно о чем-то само собой разумеющемся.
   Антону припомнилось: они прилетают со съемок, и Рокси, отпихнув его в сторону, бежит к лысеющему мужчине с внушительным пузиком, изображая щенячий восторг. Потом было несколько месяцев тишины, а мертвые телефонные номера словно издевались над его отчаянием…
   Тогда он действительно страдал, перечитывал Дюма, снова и снова сравнивал Рокси с роковой миледи, хотя внешне в них не было ничего общего, разве что под словами Атоса он был готов подписаться.
   …Она не просто нравилась, она опьяняла…
   Ему хотелось уйти, но вместо этого он послушно плюхнулся рядом. Официантка подсунула ему кожаную папочку и удалилась мягкой кошачьей походкой.
   — Ты чего тут? — спросила Рокси.
   — С примерки, — промямлил Антон. — Буду сниматься в историческом сериале.
   — Да? А я слышала, ты вроде у Альмухамедова пробовался…
   Антон опустил глаза и ничего не сказал, только губы сжал чуть сильнее, чем требовалось, но Рокси, кажется, не заметила.
   — Я тоже туда пробовалась. Там есть небольшая роль гастролирующей певицы, но, увы, меня на кривом повороте обошла Вера Черненко. Жаль… Ты слышал, что Черского уже утвердили?
   — Ты потому такая кислая? — усмехнулся Антон.
   — Потому что Черского утвердили?
   — Нет, потому что Вера тебя обскакала.
   — Ах, это… — Рокси апатично махнула рукой. — Нет, совсем не поэтому. Просто… Бывают у меня приступы хандры, когда я начинаю молотить сладкое и думать: зачем я живу, для кого и так далее…
   Антон пробежал глазами меню, заказал солянку и бифштекс. Рокси смотрела на него и грустно улыбалась, а в глазах, черных, как колодцы, плескалась тоска.
   Антону вдруг стало тошно.
   На что она, собственно, жалуется? Упакована с ног до головы. Успешна, талантлива, вон, ее песни из ротаций не вылезают. Да и любовников меняет как перчатки: сперва Антон, потом Егор. По слухам, их общий приятель, певец Димка Белов, тоже мял с ней простыни — и ничего, все сошло с рук. А у Антона развалился брак, да и последние серьезные отношения закончились неважно. Подруга оказалась порноактрисой и, как бы ни вульгарно звучало в этой ситуации, действительно кончила плохо, попав под нож маньяка. Говорят, сейчас она жила в родном Зажопинске, зализывала раны, а может, и вовсе померла — Антон не интересовался.
   — Не боишься, что лысик твой тебя спалит? — зло спросил он. — Раньше же ты из дома только в дождь выходила, чтоб он, как пес, след не взял.
   Рокси рассмеялась.
   — Лысик мой, чтоб ты знал, теперь по мужской части весьма слаб, виагра и та еле действует, а я — женщина горячая. Потому мне теперь, Антоша, многое можно, лишь бы не ушла. А ведь я могу.
   Улыбка на ее губах стала злорадной. Антон понял, что Рокси имеет в виду. В недавнем прошлом ее покровитель, узнав о тайном романе, выгнал строптивую певицу прочь и даже попытался раз и навсегда вытолкнуть ее из эфиров. Для него это кончилось сокрушительным провалом. Обретя поддержку в лице Егора, Рокси взлетела еще выше. Лысику пришлось поджать хвост и на коленях упрашивать ее вернуться.
   — Да, ты можешь, — мрачно подтвердил Антон и уткнулся носом в тарелку.
   Странное дело, но дрожь в коленях, сохранившаяся до этого момента, вдруг улетучилась, а с Рокси вдруг слетела та шелуха роковой женщины, которая, как кокон, сохраняла ее от внешних потрясений. Перед Антоном сидела женщина, довольно красивая, но совершенно заурядная, если приглядеться. Полчаса назад он пошел бы за ней на край света, а сейчас сама мысль вновь сделаться ее верным рабом казалась смешной.
   Рокси, очевидно, почувствовала эту перемену в нем, потому моментально сменила тон.
   — У тебя-то все хорошо? — участливо спросила она.
   — Да.
   — Точно?
   — Точно.
   Она покачала головой, макнула палец в чашку с остывшим чаем и нарисовала на столешнице кривобокое сердечко. Антон смотрел во все глаза.
   — А я вот… что-то расклеилась, — печально сказала она. — Нет, в целом все хорошо. Работы полно, деньги есть, от предложений уже отбиваюсь, но как-то тоскливо мне, Антоша. Поговорить не с кем. Подруг у меня сроду не было, я с мужиками лучше язык находила, даже в детстве.
   — Попугая заведи, — посоветовал Антон.
   — Зачем?
   — Будешь с ним разговаривать.
   Он бросил на стол деньги и поднялся. Рокси схватила его за руку.
   — Ну не уходи ты так! Пожалуйста. Посиди со мной немного, мне ведь, по сути, некуда… Лысик с семьей умотал отдыхать, я совсем одна, даже поплакаться некому.
   — Оно тебе надо?
   — Надо. Я — женщина, иногда я должна чувствовать себя слабой.
   Колени снова затряслись. Антон уселся, чувствуя себя полным дураком, но в глубине души радовался этому, видя, как в темных глазах Рокси вспыхивает знакомый волчий огонь. И только на корке подсознания играл незатейливый мотивчик о темном графском пруде с лилиями, напеваемый угрюмым мушкетером.
 
   На сей раз все произошло быстро и совершенно неинтересно.
   Встреча состоялась на квартире Рокси, потому что тащить ее к себе Антон решительно не хотел. В районе, где он снимал квартиру, желтая «Феррари» Рокси смотрелась бы как торт на куче навоза. Она не возражала, повезла его к себе, приткнула машину у подъезда и, небрежно кивнув охраннику, размашистыми шагами направилась к дому. Антон шел следом с видом побитого пса. Несмотря на успешную карьеру, он так и не привык к роскоши, оттого дом Рокси вызвал у него легкую панику. Мраморный холл с высокими потолками и лепными колоннами давил на затылок.
   В квартире они не стали тратить время даже на душ и сразу направились в постель. Антон — потому что слишком хотел ее, а Рокси — потому что чувствовала в этом некий налет пикантности, своеобразный дикий зов предков.
   Оказалось, что они отвыкли друг от друга. За год с лишним Антон забыл, какая она на ощупь, забыл ее запах, отчего она казалась незнакомкой, которая волею случая могла им распоряжаться на свое усмотрение. И хотя тело работало как хорошо отлаженный механизм, Антон чувствовал себя довольно глупо.
   После соития, которое не отважился бы назвать любовью, Антон бочком выскользнул из кровати и, прикрываясь комом одежды, вышел из спальни, сопровождаемым насмешливым взглядом. Торопливо одеваясь в прихожей, он не попадал в штанины и рукава, ожидая, что Рокси выйдет его проводить, но она даже не поднялась с постели.
   Он ушел, а она осталась, красивая, непонятная, холодная женщина, такая близкая и такая чужая одновременно. И от этого хотелось выть или…
   Или бежать. И как можно дальше.
 
   Промаявшись в Москве неделю, Антон улетел в Киев, откуда актеров на автобусах вывезли на натуру, где намеревались снимать сериал. В автобусе, стареньком, с дребезжащим салоном, душным запахом резины и потертыми дерматиновыми сиденьями, Антона долго мутило, отчего почти всю дорогу он ехал, высунув голову в окно, а один раз, зазевавшись, даже проглотил летевшего по своим делам жука. После этого Антон долго кашлял, на радость всей съемочной группе, и в окно высовывался осторожнее.
   Поселили их в захудалом санатории, главный корпус которого производил самое удручающее впечатление. Здание давно не ремонтировали. Внутри, в холле с облупившихся стен на посетителей смотрели бельмами гипсовые барельефы: рабочие с молотами, крестьяне с колосьями, дети с невразумительными игрушками. Антон бросил сумку на пол и, хмыкнув, огляделся по сторонам.
   — Версаль, — сказал он.
   Дежурная за стойкой строго посмотрела на него и поджала губы, но потом, увидев, куда он смотрит, опустила глаза и пробурчала что-то нечленораздельное. Антон же с усмешкой разглядывал белоглазого красноармейца, с распахнутым ртом, флагом в одной руке и саблей в другой. Нос у безымянного героя был отбит, и это придавало ему сходство со сфинксом.
   Сфинкс Антона развеселил, потому на убогость номера он уже не отреагировал, а поздно вечером, когда вся группа торжественно отмечала прибытие на натуру, он с удивлением понял, что совершенно не думает о Рокси, словно кто-то незаметно вынул занозу из нывшего сердца. Была боль — и нет боли. Даже не боли, а некоего непонятного дискомфорта.
   Дай бог здоровья тому, кто придумал водку! Или вечная ему память?
   Не разобравшись, как все-таки правильно благодарить создателя лучшего русского антидепрессанта всех времен, Антон радостно поддерживал компанию, звонко чокался рюмкой, хрустел огурцами, которых в большой пластмассовой миске было много, тискал гримершу Танечку, которая заливисто хохотала, и чувствовал себя превосходно. И даже утром, когда он проснулся от головной боли, прижимаемый к стенке с жирными обоями жарким Танечкиным телом, чувство невероятной свободы так и не покинуло его.
   Прибытие на съемочную площадку главной звезды сериала Алексея Залевского Антон воспринял прохладно, в струнку не вытянулся, ноги целовать не бросился. Глядя на остатки былой красоты этого испитого мужчины, Антон недоумевал: что только находят в нем женщины и режиссеры? Да, неплохой актер, но амплуа однобокие: мрачные красавцы, разочарованные жизнью, продолжавшие добиваться справедливости, герои-любовники, на которых бросались все дамочки. Но, как это ни прискорбно, после громкого успеха двадцать лет назад, когда Залевский сыграл героя-гусара, ни одной по-настоящему значимой роли.
   Станиславский сказал бы: не верю! Антон говорил: халтура!
   Алексей в редких интервью (поскольку журналистов крепко не любил) рассуждал об искусстве, великих писателях, вроде Чехова, сетовал, что сейчас никто не пишет чего-то подобного, осуждал коллег, снимавшихся в рекламе, и намекал, что вот-вот блеснет на широком экране в голливудском блокбастере. По слухам, увядающим красавцем заинтересовался кто-то из великих, не то Вуди Аллен, не то Спилберг. Аллен собирался ставить эпическую драму, а Спилберг — очередной «Парк юрского периода», и оба никак не могли решить, у кого же будет сниматься русский актер Залевский. Журналисты экзальтированно всплескивали руками, ахали, Залевский снисходительно улыбался, а его коллеги хихикали за спиной и пересказывали бородатый анекдот об актере, отказавшем Спилбергу, потому что у него под Новый год были елки.
   Постепенно к этим россказням привыкли и уже на них не реагировали. Алексей снимался в сериалах и второсортных любовных мелодрамах, крепко пил и менял подруг. Одну из последних Антон знал хорошо. Ею оказалась певичка Мишель: рыжая, безголосая, исполняющая слюнявые песенки о вечной любви. Когда-то Мишель, которую в реальной жизни звали Мариной, тесно дружила с подругой Антона, пока между ними не пробежала кошка. Вспоминать эту историю Антон не любил.
 
   За завтраком, в длинном скучном зале с желтыми шторами на окнах, собралась почти вся группа. Антон сел за стол с актерами Леней Синицыным и Игорем Ларионовым, ожидая, когда подойдет официантка — толстая баба с пергидрольной халой, охваченной несвежим белым чепчиком. И хала, и чепчик кренились на одну сторону. Толстые бока официантки колыхались студнем под ситцевым платьем в черно-белые горохи, а коралловые серьги задорно плясали, цепляясь за мочки уха, как самоубийца за карниз…
   Пахло в зале неаппетитно — чем-то подгоревшим, а под потолком, кажется, даже стояла сизая дымка, заползавшая из дверей и вентиляции. На стенах, освещенных веселыми брызгами солнечных лучей, висели картины: натюрморт с дичью, плохонький пейзаж и скособочившийся портрет голой красотки с виноградной гроздью, засиженный мухами. Наверху с натужным гулом и хрипом вращались лопасти вентилятора.
   — Чего изволите? — лениво спросила баба, вынула из грязноватого передника блокнот и огрызок карандаша и выжидающе замерла. Вентилятор слегка раздувал ее кудряшки, отчего казалось, что волосы шевелятся, как ожившие макароны.
   — А меню можно? — спросил Антон.
   Синицын хмыкнул и уткнулся в тарелку.
   — Откель у нас тут меню? — удивилась баба. — Я вам и так скажу, что на завтрак.
   — И что?
   — Ну, значится, каша перловая с печенью, супчиков два штуки. Хотите — рассольник, хотите — борщ…
   «Борщ» она выговорила как «борсч», чем невероятно развеселила.
   — …Потом еще салат «Витаминный», огурчики с помидорчиками, кисель, компот, выпечка. Чай с сахаром.
   Антон подумал и посмотрел в тарелки коллег. Оглядев их унылые лица, он задумчиво сказал:
   — Ну, давайте салат «Витаминный» и… борсч. Каши не надо.
   — А компот? — поинтересовалась баба.
   — И компот не надо. Чаю и булку. С чем у вас булки?
   — Есть с маком.
   — А еще?
   — Есть без мака, — пожала плечами баба, словно удивляясь сказанной им глупости.
   — Давайте с маком, — вздохнул Антон.
   Баба послюнявила карандашик, черкнула в блокноте пару слов и отплыла от столика, как подбитый сухогруз, заваливаясь на один бок.
   Антон проводил ее взглядом.
   — Колоритная фигура, — сказал он.
   — Это ты еще дворника не видел, — фыркнул Синицын. — Типочек — закачаешься. Помнишь, у Лунина в «Островитянине» Мамонтов снимался? Вот, нечто подобное. Сухой, жилистый, без зубов, а глазки умные, как у собаки. И пальцы кривые, в заусенцах, рабочие такие, а на запястье солнышко.
   — Наколка?
   — Ну. А говор пензюковый. Пензюки ж не гэкают, не акают, они поют. Я прям заслушался. Выйди потом, поболтай, авось пригодится для картинки какой.
   С Синицыным и Ларионовым Антон был знаком еще с Питера, где дебютировал в сериале про доблестных ментов. Леня, маленький, с вечной улыбкой, был уже довольно известен, но, как и у Антона, карьера у него складывалась скорее сериальная, в рамках одного формата — русского мужичка «с хитринкой». Горбоносый, кудрявый Ларионов был характерным комедийным актером, в кино снимался часто и довольно успешно, но от ролей разнообразных клоунов он изрядно подустал. Потому на съемки в сериале согласился не раздумывая, о чем довольно быстро пожалел. На момент его согласия Залевский, который когда-то увел у него жену, утвержден еще не был. Узнав о появлении в фильме заклятого врага, Игорь долго ругался, намереваясь разорвать контракт, но потом стух, и только при упоминании соперника злобно поджимал тонкие губы.
   — Господин Залевский прибыли, — вмешался в разговор Ларионов, не поднимая глаз от тарелки.
   Антон окинул взглядом зал:
   — Что-то я его тут не вижу.
   — А его тут и нет, — зло сказал Ларионов. — Барин отбыл в ресторан завтракать. Гнушаемся мы с простыми-то смертными…
   — Не свисти, Игорюня, — отмахнулся Синицын. — Барин не потому в кабак пошел. У него свои интересы.
   — Какие? — заинтересовался Антон.
   Синицын отодвинул пустую тарелку и взял стакан с остывшим чаем:
   — Морду пошел засветить. Сюда же знаешь кто приехал? Альмухамедов! Тоже натуру будет снимать. Залевский до небес подпрыгнул. С утра подорвался — и в Киев. Машину забрал. Наверняка пас Тимура у гостиницы.
   — А тебе кто не давал? — мрачно спросил Ларионов. — Поехал бы с ними, тоже покрутился. Может, Тимур и твою морду бы приметил.
   Он поморщился, помешал ложечкой бледно-розовый компот с неаппетитными комьями сухофруктов, с сомнением оглядел со всех сторону булку и, зажмурившись, откусил, будто она намеревалась взорваться у него прямо во рту.
   — Ну да, — хмыкнул Синицын, — кто ж меня отпустит? У нас сегодня сцена погони. У Залевского, кстати, тоже. Но его-то каскадером заменят, а потом доснимут на крупных планах, ну или вообще отдельно. Да и потом, он бы костьми лег, а со мной в одну машину не сел бы. Да и неважно это.
   — Почему?
   — Потому что Тимур сюда приедет все равно.
   Антон застыл, не заметив даже, что сухогруз подплыл к столу и ухнул перед ним поднос с тарелками и стаканами. Ложечки, завернутые в салфетки, жалобно звякнули, но Антон не обратил внимания.
   Альмухамедов в Киеве?! Он приедет на натуру?
   — Антон, ты чего залип?
   Синицын и Ларионов смотрели на него настороженно. Антон принужденно улыбнулся и понес какую-то чепуху про роль, образ, и что сегодня придется скакать на лошадях весь день, а душевая тут одна на этаже, и им даже вымыться после съемок будет проблема…