Страница:
– Телефонный номер зарегистрирован на имя Марии Тыртычной, – затараторил Семенов. – Два других номера принадлежат Никите Шмелеву и Юлии Быстровой.
– Только этого мне и не хватало, – вздохнул я.
– Мажоры? – осведомился Милованов.
– Хуже, – ответил я. – Журналисты.
Юлия
Кирилл
– Только этого мне и не хватало, – вздохнул я.
– Мажоры? – осведомился Милованов.
– Хуже, – ответил я. – Журналисты.
Юлия
– Никогда ее не видела, – произнесла я и отодвинула от себя фотографии. Видеть то, что на них запечатлел фотограф, было выше моих сил. Раздувшееся лицо с провалами бессмысленных кукольных глаз, синими прожилками вен и страшными черными пятнами на шее. С раннего утра такое вот… зрелище натощак. Впрочем, хорошо, что натощак. В жизни приходилось видеть всякое, но кто знает, не вывернуло ли бы меня прямо тут, в этом гадком кабинетике с облезлым линолеумом на полу, умирающим сингониумом на подоконнике и мерзкой бабой за обшарпанным письменным столом.
– Вы уверены? – с ядовитой иронией осведомилась мерзкая баба с погонами майора на плечах.
Я вздохнула.
Хозяйка кабинета, следователь по особо важным делам, Лариса Земельцева приятного впечатления не производила. Она была тусклой, как пыльная лампа, несуразной и нездорово-тощей. На лоб свисали тонкие жирные пряди, которые было бы неплохо покрасить или хотя бы вымыть. Лицо тоже было так себе: среднестатистическая физиономия давно махнувшей на себя усталой женщины, у которой в перспективе одинокий вечер в компании с телевизором, плюшка с вареньем и затертый роман о любви в розовой обложке. Я даже специально посмотрела на руки. Обручального кольца не было, неухоженные пальцы в заусенцах, на ногтях облупился лак.
После того странного звонка мне и в голову не могло прийти, что речь действительно идет о чем-то серьезном. Нам, публичным персонам, ежедневно встречающимся не с самыми адекватными на планете людьми, не привыкать ни к странным звонкам, ни к пугающим заявлениям. Сколько раз мне угрожали расправой, сколько признаний в неземной страсти и любви я слышала. Сколько кликуш обрывало телефон редакции, утверждая, что я разбила их семью. Отвечать за всех ненормальных я не желала. Но тут…
Миронов заехал ко мне на работу около часа дня, когда я, благополучно позабыв о ночном звонке, собиралась на обед. На вопросы Кирилл не отвечал, предпочитая задавать свои, в глаза не смотрел и вообще вел себя как с посторонней, словно не было дружеских отношений, завязавшихся, как ни странно, после одной неприятной истории. Отвечая на его вопросы, я холодела, подкожно чувствуя опасность, как мышь приближающуюся змею. После визита я, сорвавшись с места, полетела на съемную квартиру и вернулась домой, под крыло к супругу.
Валера собирал вещи. Мое стихийное возвращение его слегка шокировало… Нет, не слегка, поскольку он уронил все, что держал в руках, а я мялась в прихожей и не знала, как себя вести. Наверное, следовало что-то сказать, как-то поступить, но в голову не лезло ничего умного, а выглядеть полной дурой не хотелось.
Бурное примирение состоялось здесь же, так как до спальни мы не дошли. Попугай в клетке демонстративно отвернулся, а разомлевший от ласк супруг нашептывал, что я самая, самая, самая… Призрак потенциальной соперницы растворился в небытии, а я малодушно скрыла, что вернуться меня побудили вовсе не любовь и благоразумие, а элементарный страх…
Утром Валера уехал в командировку, а меня выдернули с работы в прокуратуру, где женщина со стылым лицом потасканной Снежной Королевы не самым вежливым тоном принялась допрашивать с пристрастием.
– Никогда ее не видела и никогда с ней не говорила, – с любезностью, от которой веяло инеем, ответила я. – Боюсь, ничем не смогу помочь, хотя меня, признаться, очень интересует это дело…
– Юлия Владимировна, – с крокодильей улыбкой отбила подачу Земельцева, – согласно распечатке звонков вы проговорили с Тыртычной больше минуты. Это слишком много для простой ошибки.
– Я с ней не говорила.
– Но данные оператора сотовой связи утверждают обратное, – прервала Лариса уже менее любезным тоном.
Следовательница почему-то невзлюбила меня с первого взгляда. Привыкнув дружить с прокуратурой, милицией и городской администрацией, я впервые почувствовала, что могу вызывать с их стороны скрытую агрессию. Вообще-то я могла понять эту Земельцеву. Взгляд, которым она мазнула по моей сумочке, сережкам и кольцу, был типично женским, завистливым и алчным. Но, кроме этого, в темных паучьих глазках светилось что-то хищное. Такой масляный взгляд я привыкла ловить от мужчин, особенно если надевала короткую юбку, и она, возможно, задиралась выше чем следовало. А тут… Непонятно…
Земельцева странно тряхнула головой, точно отмахиваясь от комаров. Не говоря больше ни слова, она подвинула распечатку звонков и ткнула ручкой в нужное место. Я бегло взглянула на лист бумаги и закатила глаза.
– Видите? – резко спросила Лариса.
– Вижу. Ну и что?
– И после этого вы утверждаете, что вам никто не звонил?
– Ничего подобного, – ядовито возразила я. – Я сказала, что не разговаривала с ней! А звонок был. Только вам ведь это не важно?
– Как интересно, – презрительно улыбнулась Лариса. – Значит, она позвонила, но не разговаривала. Как это понимать? Она пела серенады? Сопела? И вы тоже наверняка молчали? Не так ли?
– Я не говорила, что молчала. Только разговаривала я не с Тыртычной.
– А с кем? – вкрадчиво спросила Лариса, вцепившись тонкими, сухими пальцами в крышку стола с такой силой, что лунки ногтей побелели. Я подумала, что следователь действительно похожа на паучиху: такая же зловещая, с сухими когтистыми лапками, неопрятная и злая. Того и гляди накинет свои тенета и утащит в темный уголок.
– Он не представился, – хмуро буркнула я. Лариса дернула бровями и откинулась на спинку кресла.
– Он?
– Ну да. Со мной разговаривал мужчина.
Лариса ненадолго задумалась, а потом вновь наклонилась ко мне.
– И что же он сказал?
– Да чепуху какую-то нес. Я вообще-то спала, не сразу сообразила, кто звонит, тем более с незнакомого номера. Вот. – Я вытащила из сумки мобильный, нажала на несколько кнопок и сунула его под нос Земельцевой. Та перевела взгляд с дисплея на листок с распечаткой.
– И какую он нес ерунду? – осведомилась она.
Я сморщила нос и ненадолго задумалась.
– Что-то вроде: «Привет, красотка, скоро увидимся». Не помню точно.
– Вы узнали голос?
– Нет. Сейчас даже не вспомню, какой он, но могу поклясться, это был мужчина, а вовсе не Тыртычная, если только она не разговаривала басом.
– А почему вы вообще ночевали на съемной квартире? – сладко поинтересовалась Лариса.
– С мужем поругалась, не хотела идти домой, ну, вы понимаете…
– Нет, не понимаю, я не замужем, – отрезала Земельцева.
– Оно и видно, – усмехнулась я.
Следователь на мгновение потеряла контроль над собой. Ее руки судорожно сжались, словно она хотела вцепиться мне в глотку. Но вот Земельцева судорожно сглотнула и кисло улыбнулась.
– Знаете, что я думаю. Дело было так: вы ждали на съемной квартире звонка от сообщника, что Тыртычная устранена, потому дома и не ночевали. И дождались, судя по звонку.
Я изогнула бровь и презрительно ухмыльнулась. Разговор мне нравился все меньше и меньше. Тетка явно хотела повесить на меня всех собак.
– И зачем, позвольте мне спросить, я ее, как вы изящно выразились, устранила? Для убийства должен быть мотив, насколько мне известно.
– Если мы не знаем мотива, не значит, что его нет, – улыбнулась Земельцева. – К примеру, ревность. А что? Она молода, хороша собой, вполне могла встречаться с вашим мужем. Или еще того хлеще, с вашим любовником – Шмелевым. Или вы не знаете Шмелева?
– А задушил ее, надо полагать, Шмелев? – осведомилась я. – Понятно…
Я взяла телефон со стола. Лариса улыбнулась.
– Адвокату звоните?
– Ну зачем же сразу адвокату, – парировала я. – Прокурору. Вашему шефу… Егор Константинович, добрый день… да… да… ой, спасибо…
Лариса беспокойно заерзала на месте. Чего-чего, а вот близкого знакомства прокурора с какой-то брюнетистой выскочкой вроде меня она явно не ожидала. Лариса протянула руку.
– Отдайте телефон!
– Вы со мной драться будете? – удивленно спросила я. – Ах, нет, это не вам, Егор… А я буквально на этаж ниже… у некоей Земельцевой. Конечно, подожду, куда же я денусь…
Лариса задышала как собака. Думаю, она отметила, что я не назвала начальника по отчеству. Ну все, теперь пойдут слухи, что он как минимум мой любовник…
– У вас есть собака? – быстро спросила она.
– Нет, есть попугай. Сторожевой попугай вас не устроит? – нагло ответила я.
Лариса стиснула зубы.
– Что вы делали одиннадцатого июня? – быстро спросила она, черкая в протоколе соответствующую строку. Я покосилась на Земельцеву как на врага и вздохнула.
– Да откуда я знаю, это месяц назад было. Какой хоть день недели?.. Четверг… мы наверняка сдавали номер, так что торчала на работе до позднего вечера, скорее всего.
– А двадцатого мая?
– За границей была. Это совершенно точно. Мы с мужем ездили в Италию. Решили сгонять, пока не начались летние каникулы, там в это время поспокойнее, знаете ли…
– Не знаю, – мрачно сказала Лариса.
– Ну оно и понятно, – усмехнулась я.
В коридоре послышался гул. Думаю, Земельцева инстинктивно догадалась, что к ее кабинету летит гроза, готовая обрушить на ее несчастную голову громы и молнии. Подвинув протокол, она быстро произнесла:
– Прочтите и подпишите: с моих слов записано верно… Боюсь, вынуждена ограничить вас подпиской о невыезде…
– Премного благодарна, – рассеянно ответила я, впившись глазами в листок бумаги. – Надеюсь, на улицу хоть выходить разрешите?
Земельцева хотела достойно ответить, но не успела. Дверь в ее кабинет распахнулась без стука. Увидев радостно улыбающегося шефа, Лариса поняла, что окончательно проиграла.
Никита был мрачен. Потерев обеими руками лоб, он взъерошил коротко постриженные волосы, отчего они стали дыбом.
– В голове не укладывается, – вздохнул он.
Я пожала плечами. Мы встретились в кафе «Пиццоли» на следующий день после моего визита в прокуратуру, что для обоих было удобно. Никита рядом жил, я работала. Вырвавшись на обед, я позвонила Никите и решительно потребовала встречи. Никита приехал в кафе, опоздав всего на полчаса. Издергавшись в ожидании, я встретила его градом вопросов.
– Да отстань ты, и без того тошно, – отмахнулся Никита и убежал за едой.
– Кофе мне возьми! – крикнула я вдогонку. Никита кивнул и исчез за стеной. Мельком взглянув на часы, я со вздохом уставилась в окно. Над городом висела туча. Угрожающие всполохи в чернильной синеве сверкали все ближе. В стекло гулко стучали редкие капли.
В кафе было малолюдно. Место это было не самым дешевым, отчего простые служащие обедать сюда в свой перерыв не ходили. Может быть, именно поэтому кафе и не успело встать в один рядом с большинством провинциальных заведений, уравнивающихся в статусе с забегаловками, где посетители не гнушаются потреблять дешевый алкоголь под еще более дешевую закуску, а то и без оной. Нет, здесь атмосфера была уютной и даже с намеком на что-то изысканное, если можно было бы посчитать таковым дикую смесь деревенского и средиземноморского стилей и мрачной готики. Почему-то хозяин кафе решил сделать один зал аскетично средневековым, от чего хотелось повеситься прямо на тяжелой деревянной люстре в виде колеса не то от прялки, не то от телеги. Однако готический зал у публики пользовался не меньшим спросом. Особенно здесь любила развлекаться по вечерам молодежь, давно и прочно причислившая себя к взбитым сливкам общества. Но сейчас в темном зале, кроме меня, не было никого. Я посмотрела в сторону кассы, где с подносом стоял Никита, и перевела взгляд на широкий жидкокристаллический телевизор, где хорошо поставленным оперным голосом приглушенно стенала иностранная певица:
– Ты не находишь, что для полноты ощущений здесь не хватает гроба? – спросил он, усаживаясь напротив. – Держи, твой кофе… Рассказывай, что там в прокуратуре…
Пока Никита алчно поедал свой обед, я во всех подробностях поведала об истории с уходом из дома, телефонным звонком, визитом в прокуратуру и противной следовательницей. Никита все более мрачнел и вскоре вообще отодвинул тарелку с недоеденной пиццой. Туча за окном ощетинилась молнией. Гром жахнул так, что на столах жалобно зазвенели чашки и ложечки. В стекла часто затарабанили тугие капли. Официантка на мгновение появилась в зале и, одарив посетителей никем не замеченной дежурной улыбкой, исчезла.
– Дурацкая какая-то история, – пожал плечами Никита. – Зачем он тебе вообще звонил? Почему тебе? Ты не испугалась?
– Тогда нет, – покачала я головой. – Мало ли придурков трезвонит? В журнале под моей рубрикой есть фото, так что узнать телефон особого труда не составит. Секретарша у нас – дура, раздает личные телефоны направо и налево. А уже потом после визита к этой стерве Земельцевой на меня как-то накатило… Представляешь, одна, в чужой квартире, а тут какой то урод названивает… Нет, я сразу к мужу под крылышко вернулась.
– А что Валера? – хитро прищурился Никита.
– Да рад был по уши. Конечно, форс держал, ведь я была холодна и неприветлива, но, знаешь, лучше дома с ним, чем одной неизвестно где.
– Он уже знает?
– Что ты! Узнает – увезет к черту на рога, запрет в избушке без окон и дверей, прикует к кровати… – (Никита мечтательно закатил глаза.) —…ну и всякое такое… Хватит корчить рожи! Ты-то сам в прокуратуре был?
– Был, – вздохнул Никита. – И алиби у меня дохленькое. Я ж по районам мотался, по дороге движок сдох. Пришлось ночевать под кустами. Ну, не совсем под… Я на станции техобслуживания жил два дня, в гостинице. Они, конечно, может, и вспомнят, но эта грымза всем своим видом дала понять, что ни одному моему слову не верит. Я для нее – подозреваемый номер один.
– Откуда она вообще взялась? – возмутилась я. – Мы вроде «важняков» всех знаем. Я так думаю, она откуда-то с района к нам перевелась. Миронов с тобой не разговаривал еще?
– Нет, завтра к нему схожу. Я и не знал, что это его дело. Он на трупе был, что ли?
– Я так поняла – да. Он мне звонил. И был совсем не рад слышать.
Никита глубоко задумался. Я помешивала свой остывший кофе. В зале было темно. За дальним столиком разместилась парочка существ формата эмо: неопределенного пола, одинаково утыканные серьгами, цепочками, с густо подведенными глазами и рваными стрижками, с торчащими под невероятными углами волосами. Парочка, скосив на нас подозрительные взгляды, все же решила не опасаться за свое барахло. Оставив на диванчиках свои необъятные рюкзаки-мешки с изображением Курта Кобейна, удалились в зал с легкой пародией на шведский стол.
– Тыртычную ты откуда знал? – спросила я.
Никита поморщился.
– Да встречались мы. Не очень долго, правда. Очень уж она была прилипчивая и доставучая. Правда, что характерно, если хотелось поразвлечься, никаких проблем не было. Всегда готова, на все согласна. В любви признавалась… Но, думаю, не только мне. В общем, среднестатистическая сучка с постоянной течкой. Такие вещи иной раз вытворяла… ну, тебе это лучше не знать, а то плохому научишься.
– Земельцева мне какие-то странные вопросы задавала, – хмуро перебила я. – Где я была двадцатого мая и одиннадцатого июня.
– Почему?
– Откуда я знаю? Наверное, не просто так. Может, в это время тоже что-то происходило. Не нравится она мне. Стервозная, взгляд неприятный, как у волчицы. Ты попробуй узнать, откуда она взялась? Все-таки у тебя больше связей в околокриминальных кругах.
– Попробую, – кивнул Никита. – А что с подпиской? Ты теперь невыездная?
– Да щас, – фыркнула я. – Когда прокурор зашел, она эту подписку прожевала и проглотила. Она же не знала, что Егор с Валеркой периодически рыбачат и охотятся. Так что вышла я на свободу с чистой совестью.
На экране появилась рыжеволосая французская бестия. Ее тихий голос был почти неразличим на фоне агрессивной музыки. Она шагала по выжженной земле, наблюдая, как волки терзают окровавленную тушу. Ее развевающееся балахонистое платье из простой холстины стелилось по земле. Глаза (о, эти карие с красноватым отливом глаза, так похожие на очи подстреленного олененка) натолкнулись на ужасную картину: ее любимый изменял ей с красавицей блондинкой…
– Да какая тут работа, – отмахнулась я. – Домой поеду. Валерка в командировку умотал. Даст бог, не проведает, что тут творится.
– Юль, – нерешительно выдохнул Никита и невольно коснулся шрама на голове, скрытого волосами, – а ты не думаешь, что это… ну, отголоски той… истории?
– Надеюсь, что нет, – нерадостно ответила я. – Иначе несладко нам придется. Может, это все-таки случайный псих? И звонил он совсем не мне?
– Ты сама в это веришь? – хмыкнул Никита.
– Не верю. Но думать об этом сейчас не хочу.
– Вы уверены? – с ядовитой иронией осведомилась мерзкая баба с погонами майора на плечах.
Я вздохнула.
Хозяйка кабинета, следователь по особо важным делам, Лариса Земельцева приятного впечатления не производила. Она была тусклой, как пыльная лампа, несуразной и нездорово-тощей. На лоб свисали тонкие жирные пряди, которые было бы неплохо покрасить или хотя бы вымыть. Лицо тоже было так себе: среднестатистическая физиономия давно махнувшей на себя усталой женщины, у которой в перспективе одинокий вечер в компании с телевизором, плюшка с вареньем и затертый роман о любви в розовой обложке. Я даже специально посмотрела на руки. Обручального кольца не было, неухоженные пальцы в заусенцах, на ногтях облупился лак.
После того странного звонка мне и в голову не могло прийти, что речь действительно идет о чем-то серьезном. Нам, публичным персонам, ежедневно встречающимся не с самыми адекватными на планете людьми, не привыкать ни к странным звонкам, ни к пугающим заявлениям. Сколько раз мне угрожали расправой, сколько признаний в неземной страсти и любви я слышала. Сколько кликуш обрывало телефон редакции, утверждая, что я разбила их семью. Отвечать за всех ненормальных я не желала. Но тут…
Миронов заехал ко мне на работу около часа дня, когда я, благополучно позабыв о ночном звонке, собиралась на обед. На вопросы Кирилл не отвечал, предпочитая задавать свои, в глаза не смотрел и вообще вел себя как с посторонней, словно не было дружеских отношений, завязавшихся, как ни странно, после одной неприятной истории. Отвечая на его вопросы, я холодела, подкожно чувствуя опасность, как мышь приближающуюся змею. После визита я, сорвавшись с места, полетела на съемную квартиру и вернулась домой, под крыло к супругу.
Валера собирал вещи. Мое стихийное возвращение его слегка шокировало… Нет, не слегка, поскольку он уронил все, что держал в руках, а я мялась в прихожей и не знала, как себя вести. Наверное, следовало что-то сказать, как-то поступить, но в голову не лезло ничего умного, а выглядеть полной дурой не хотелось.
Бурное примирение состоялось здесь же, так как до спальни мы не дошли. Попугай в клетке демонстративно отвернулся, а разомлевший от ласк супруг нашептывал, что я самая, самая, самая… Призрак потенциальной соперницы растворился в небытии, а я малодушно скрыла, что вернуться меня побудили вовсе не любовь и благоразумие, а элементарный страх…
Утром Валера уехал в командировку, а меня выдернули с работы в прокуратуру, где женщина со стылым лицом потасканной Снежной Королевы не самым вежливым тоном принялась допрашивать с пристрастием.
– Никогда ее не видела и никогда с ней не говорила, – с любезностью, от которой веяло инеем, ответила я. – Боюсь, ничем не смогу помочь, хотя меня, признаться, очень интересует это дело…
– Юлия Владимировна, – с крокодильей улыбкой отбила подачу Земельцева, – согласно распечатке звонков вы проговорили с Тыртычной больше минуты. Это слишком много для простой ошибки.
– Я с ней не говорила.
– Но данные оператора сотовой связи утверждают обратное, – прервала Лариса уже менее любезным тоном.
Следовательница почему-то невзлюбила меня с первого взгляда. Привыкнув дружить с прокуратурой, милицией и городской администрацией, я впервые почувствовала, что могу вызывать с их стороны скрытую агрессию. Вообще-то я могла понять эту Земельцеву. Взгляд, которым она мазнула по моей сумочке, сережкам и кольцу, был типично женским, завистливым и алчным. Но, кроме этого, в темных паучьих глазках светилось что-то хищное. Такой масляный взгляд я привыкла ловить от мужчин, особенно если надевала короткую юбку, и она, возможно, задиралась выше чем следовало. А тут… Непонятно…
Земельцева странно тряхнула головой, точно отмахиваясь от комаров. Не говоря больше ни слова, она подвинула распечатку звонков и ткнула ручкой в нужное место. Я бегло взглянула на лист бумаги и закатила глаза.
– Видите? – резко спросила Лариса.
– Вижу. Ну и что?
– И после этого вы утверждаете, что вам никто не звонил?
– Ничего подобного, – ядовито возразила я. – Я сказала, что не разговаривала с ней! А звонок был. Только вам ведь это не важно?
– Как интересно, – презрительно улыбнулась Лариса. – Значит, она позвонила, но не разговаривала. Как это понимать? Она пела серенады? Сопела? И вы тоже наверняка молчали? Не так ли?
– Я не говорила, что молчала. Только разговаривала я не с Тыртычной.
– А с кем? – вкрадчиво спросила Лариса, вцепившись тонкими, сухими пальцами в крышку стола с такой силой, что лунки ногтей побелели. Я подумала, что следователь действительно похожа на паучиху: такая же зловещая, с сухими когтистыми лапками, неопрятная и злая. Того и гляди накинет свои тенета и утащит в темный уголок.
– Он не представился, – хмуро буркнула я. Лариса дернула бровями и откинулась на спинку кресла.
– Он?
– Ну да. Со мной разговаривал мужчина.
Лариса ненадолго задумалась, а потом вновь наклонилась ко мне.
– И что же он сказал?
– Да чепуху какую-то нес. Я вообще-то спала, не сразу сообразила, кто звонит, тем более с незнакомого номера. Вот. – Я вытащила из сумки мобильный, нажала на несколько кнопок и сунула его под нос Земельцевой. Та перевела взгляд с дисплея на листок с распечаткой.
– И какую он нес ерунду? – осведомилась она.
Я сморщила нос и ненадолго задумалась.
– Что-то вроде: «Привет, красотка, скоро увидимся». Не помню точно.
– Вы узнали голос?
– Нет. Сейчас даже не вспомню, какой он, но могу поклясться, это был мужчина, а вовсе не Тыртычная, если только она не разговаривала басом.
– А почему вы вообще ночевали на съемной квартире? – сладко поинтересовалась Лариса.
– С мужем поругалась, не хотела идти домой, ну, вы понимаете…
– Нет, не понимаю, я не замужем, – отрезала Земельцева.
– Оно и видно, – усмехнулась я.
Следователь на мгновение потеряла контроль над собой. Ее руки судорожно сжались, словно она хотела вцепиться мне в глотку. Но вот Земельцева судорожно сглотнула и кисло улыбнулась.
– Знаете, что я думаю. Дело было так: вы ждали на съемной квартире звонка от сообщника, что Тыртычная устранена, потому дома и не ночевали. И дождались, судя по звонку.
Я изогнула бровь и презрительно ухмыльнулась. Разговор мне нравился все меньше и меньше. Тетка явно хотела повесить на меня всех собак.
– И зачем, позвольте мне спросить, я ее, как вы изящно выразились, устранила? Для убийства должен быть мотив, насколько мне известно.
– Если мы не знаем мотива, не значит, что его нет, – улыбнулась Земельцева. – К примеру, ревность. А что? Она молода, хороша собой, вполне могла встречаться с вашим мужем. Или еще того хлеще, с вашим любовником – Шмелевым. Или вы не знаете Шмелева?
– А задушил ее, надо полагать, Шмелев? – осведомилась я. – Понятно…
Я взяла телефон со стола. Лариса улыбнулась.
– Адвокату звоните?
– Ну зачем же сразу адвокату, – парировала я. – Прокурору. Вашему шефу… Егор Константинович, добрый день… да… да… ой, спасибо…
Лариса беспокойно заерзала на месте. Чего-чего, а вот близкого знакомства прокурора с какой-то брюнетистой выскочкой вроде меня она явно не ожидала. Лариса протянула руку.
– Отдайте телефон!
– Вы со мной драться будете? – удивленно спросила я. – Ах, нет, это не вам, Егор… А я буквально на этаж ниже… у некоей Земельцевой. Конечно, подожду, куда же я денусь…
Лариса задышала как собака. Думаю, она отметила, что я не назвала начальника по отчеству. Ну все, теперь пойдут слухи, что он как минимум мой любовник…
– У вас есть собака? – быстро спросила она.
– Нет, есть попугай. Сторожевой попугай вас не устроит? – нагло ответила я.
Лариса стиснула зубы.
– Что вы делали одиннадцатого июня? – быстро спросила она, черкая в протоколе соответствующую строку. Я покосилась на Земельцеву как на врага и вздохнула.
– Да откуда я знаю, это месяц назад было. Какой хоть день недели?.. Четверг… мы наверняка сдавали номер, так что торчала на работе до позднего вечера, скорее всего.
– А двадцатого мая?
– За границей была. Это совершенно точно. Мы с мужем ездили в Италию. Решили сгонять, пока не начались летние каникулы, там в это время поспокойнее, знаете ли…
– Не знаю, – мрачно сказала Лариса.
– Ну оно и понятно, – усмехнулась я.
В коридоре послышался гул. Думаю, Земельцева инстинктивно догадалась, что к ее кабинету летит гроза, готовая обрушить на ее несчастную голову громы и молнии. Подвинув протокол, она быстро произнесла:
– Прочтите и подпишите: с моих слов записано верно… Боюсь, вынуждена ограничить вас подпиской о невыезде…
– Премного благодарна, – рассеянно ответила я, впившись глазами в листок бумаги. – Надеюсь, на улицу хоть выходить разрешите?
Земельцева хотела достойно ответить, но не успела. Дверь в ее кабинет распахнулась без стука. Увидев радостно улыбающегося шефа, Лариса поняла, что окончательно проиграла.
Никита был мрачен. Потерев обеими руками лоб, он взъерошил коротко постриженные волосы, отчего они стали дыбом.
– В голове не укладывается, – вздохнул он.
Я пожала плечами. Мы встретились в кафе «Пиццоли» на следующий день после моего визита в прокуратуру, что для обоих было удобно. Никита рядом жил, я работала. Вырвавшись на обед, я позвонила Никите и решительно потребовала встречи. Никита приехал в кафе, опоздав всего на полчаса. Издергавшись в ожидании, я встретила его градом вопросов.
– Да отстань ты, и без того тошно, – отмахнулся Никита и убежал за едой.
– Кофе мне возьми! – крикнула я вдогонку. Никита кивнул и исчез за стеной. Мельком взглянув на часы, я со вздохом уставилась в окно. Над городом висела туча. Угрожающие всполохи в чернильной синеве сверкали все ближе. В стекло гулко стучали редкие капли.
В кафе было малолюдно. Место это было не самым дешевым, отчего простые служащие обедать сюда в свой перерыв не ходили. Может быть, именно поэтому кафе и не успело встать в один рядом с большинством провинциальных заведений, уравнивающихся в статусе с забегаловками, где посетители не гнушаются потреблять дешевый алкоголь под еще более дешевую закуску, а то и без оной. Нет, здесь атмосфера была уютной и даже с намеком на что-то изысканное, если можно было бы посчитать таковым дикую смесь деревенского и средиземноморского стилей и мрачной готики. Почему-то хозяин кафе решил сделать один зал аскетично средневековым, от чего хотелось повеситься прямо на тяжелой деревянной люстре в виде колеса не то от прялки, не то от телеги. Однако готический зал у публики пользовался не меньшим спросом. Особенно здесь любила развлекаться по вечерам молодежь, давно и прочно причислившая себя к взбитым сливкам общества. Но сейчас в темном зале, кроме меня, не было никого. Я посмотрела в сторону кассы, где с подносом стоял Никита, и перевела взгляд на широкий жидкокристаллический телевизор, где хорошо поставленным оперным голосом приглушенно стенала иностранная певица:
Слова песни доносились как из другого мира. Сегодня эта гнетущая атмосфера как нельзя кстати подходила моему внутреннему состоянию. Вряд ли, издергавшись после бессонной ночи, я смогла бы усидеть в каком-нибудь другом месте. Например, с веселенькими обоями, интерьерными коровками и овечками из раскрашенной керамики и прочей дешевой мишурой, способной лишь отвлечь взгляд от сырого пятна на потолке, отколотого куска напольной плитки, сального пятна на фартуке официантки. Нет, темно-шоколадные стены сегодня – сознательный выбор, не позволяющий мыслям бродить в неизвестности. Я уставилась на экран, где сквозь дикую вакханалию бас-гитар ручейком пробивался дивный и почему-то жутковатый голос.
This is me for forever
One of the lost ones
The one without a name
Without an honest heart as compass
This is me for forever
One without a name
These lines the last endeavor
To find the missing lifeline[4].
Никита так грохнул подносом о стол, что я вздрогнула. Он на мгновение замер, сделав вид, что не на шутку напуган, вытаращив глаза в притворном ужасе.
My flower withered between
The pages 2 and 3
The once and forever bloom
Gone with my sins
Walk the dark path
Sleep with angels
Call the past for help
Touch me with your love
And reveal to me my true name[5].
– Ты не находишь, что для полноты ощущений здесь не хватает гроба? – спросил он, усаживаясь напротив. – Держи, твой кофе… Рассказывай, что там в прокуратуре…
Пока Никита алчно поедал свой обед, я во всех подробностях поведала об истории с уходом из дома, телефонным звонком, визитом в прокуратуру и противной следовательницей. Никита все более мрачнел и вскоре вообще отодвинул тарелку с недоеденной пиццой. Туча за окном ощетинилась молнией. Гром жахнул так, что на столах жалобно зазвенели чашки и ложечки. В стекла часто затарабанили тугие капли. Официантка на мгновение появилась в зале и, одарив посетителей никем не замеченной дежурной улыбкой, исчезла.
– Дурацкая какая-то история, – пожал плечами Никита. – Зачем он тебе вообще звонил? Почему тебе? Ты не испугалась?
– Тогда нет, – покачала я головой. – Мало ли придурков трезвонит? В журнале под моей рубрикой есть фото, так что узнать телефон особого труда не составит. Секретарша у нас – дура, раздает личные телефоны направо и налево. А уже потом после визита к этой стерве Земельцевой на меня как-то накатило… Представляешь, одна, в чужой квартире, а тут какой то урод названивает… Нет, я сразу к мужу под крылышко вернулась.
– А что Валера? – хитро прищурился Никита.
– Да рад был по уши. Конечно, форс держал, ведь я была холодна и неприветлива, но, знаешь, лучше дома с ним, чем одной неизвестно где.
– Он уже знает?
– Что ты! Узнает – увезет к черту на рога, запрет в избушке без окон и дверей, прикует к кровати… – (Никита мечтательно закатил глаза.) —…ну и всякое такое… Хватит корчить рожи! Ты-то сам в прокуратуре был?
– Был, – вздохнул Никита. – И алиби у меня дохленькое. Я ж по районам мотался, по дороге движок сдох. Пришлось ночевать под кустами. Ну, не совсем под… Я на станции техобслуживания жил два дня, в гостинице. Они, конечно, может, и вспомнят, но эта грымза всем своим видом дала понять, что ни одному моему слову не верит. Я для нее – подозреваемый номер один.
– Откуда она вообще взялась? – возмутилась я. – Мы вроде «важняков» всех знаем. Я так думаю, она откуда-то с района к нам перевелась. Миронов с тобой не разговаривал еще?
– Нет, завтра к нему схожу. Я и не знал, что это его дело. Он на трупе был, что ли?
– Я так поняла – да. Он мне звонил. И был совсем не рад слышать.
Никита глубоко задумался. Я помешивала свой остывший кофе. В зале было темно. За дальним столиком разместилась парочка существ формата эмо: неопределенного пола, одинаково утыканные серьгами, цепочками, с густо подведенными глазами и рваными стрижками, с торчащими под невероятными углами волосами. Парочка, скосив на нас подозрительные взгляды, все же решила не опасаться за свое барахло. Оставив на диванчиках свои необъятные рюкзаки-мешки с изображением Курта Кобейна, удалились в зал с легкой пародией на шведский стол.
– Тыртычную ты откуда знал? – спросила я.
Никита поморщился.
– Да встречались мы. Не очень долго, правда. Очень уж она была прилипчивая и доставучая. Правда, что характерно, если хотелось поразвлечься, никаких проблем не было. Всегда готова, на все согласна. В любви признавалась… Но, думаю, не только мне. В общем, среднестатистическая сучка с постоянной течкой. Такие вещи иной раз вытворяла… ну, тебе это лучше не знать, а то плохому научишься.
– Земельцева мне какие-то странные вопросы задавала, – хмуро перебила я. – Где я была двадцатого мая и одиннадцатого июня.
– Почему?
– Откуда я знаю? Наверное, не просто так. Может, в это время тоже что-то происходило. Не нравится она мне. Стервозная, взгляд неприятный, как у волчицы. Ты попробуй узнать, откуда она взялась? Все-таки у тебя больше связей в околокриминальных кругах.
– Попробую, – кивнул Никита. – А что с подпиской? Ты теперь невыездная?
– Да щас, – фыркнула я. – Когда прокурор зашел, она эту подписку прожевала и проглотила. Она же не знала, что Егор с Валеркой периодически рыбачат и охотятся. Так что вышла я на свободу с чистой совестью.
На экране появилась рыжеволосая французская бестия. Ее тихий голос был почти неразличим на фоне агрессивной музыки. Она шагала по выжженной земле, наблюдая, как волки терзают окровавленную тушу. Ее развевающееся балахонистое платье из простой холстины стелилось по земле. Глаза (о, эти карие с красноватым отливом глаза, так похожие на очи подстреленного олененка) натолкнулись на ужасную картину: ее любимый изменял ей с красавицей блондинкой…
– Тебя подбросить? – спросил Никита. – Или ты на работу?
Je n’comprends plus pourquoi
J’ai du sang sur mes doigts
Il faut que je te rassure
Je soignerai bien tes blessures – mon amour[6].
– Да какая тут работа, – отмахнулась я. – Домой поеду. Валерка в командировку умотал. Даст бог, не проведает, что тут творится.
– Юль, – нерешительно выдохнул Никита и невольно коснулся шрама на голове, скрытого волосами, – а ты не думаешь, что это… ну, отголоски той… истории?
– Надеюсь, что нет, – нерадостно ответила я. – Иначе несладко нам придется. Может, это все-таки случайный псих? И звонил он совсем не мне?
– Ты сама в это веришь? – хмыкнул Никита.
– Не верю. Но думать об этом сейчас не хочу.
Кирилл
Из спальни доносились приглушенные рыдания. Я чувствовал себя неуютно, но ничего поделать не мог. Приносить плохие известия в дом всегда тяжело. Сообщать о смерти – вдвойне тяжелее. А уж говорить, что любимый человек был зверски убит, – просто невозможно. Но деваться некуда. Вот и сегодня мне пришлось посетить дом Маши Тыртычной. Поговорить с родными в привычной казенной обстановке не получилось, и я отправился к Маше домой. Вот только разговора не получилось и тут. В небольшой двухкомнатной квартире меня встретила полная, заплаканная женщина, которую я поначалу принял за мать. Оказалось, это не так.
– Маруся мне племянница, – странно дергая носом, объяснила женщина, представившаяся Полиной Викторовной. – Мать у нее еще пятнадцать лет назад под поезд попала, пьяная была, конечно… Ой, простите, я не могу…
Полина вскочила и унеслась в другую комнату, откуда донеслись стоны и всхлипывания. Я поежился.
Кухонька, где я сидел, была крохотной, как во всех пятиэтажках, построенных с благословения Никиты Сергеевича. Здесь не пахло особым достатком. Мебель была простецкой, электрический чайник на столе самой дешевой модели, сделанной энергичными и предприимчивыми китайцами. На столе в имитирующей хрусталь пластиковой вазочке красовалось несколько конфет и печеньиц. От стен, у самого потолка, отставали обои, кран плевался каплями, а линолеум на полу был стерт и обломан по краям. В квартире нестерпимо воняло кошачьей мочой.
Уловив краем глаза движение, я повернулся в сторону дверей. В проеме стояла крупная черная кошка с желтыми глазами. Весь ее вид выражал крайнее недовольство присутствием постороннего человека на вверенном ей участке.
– Кис-кис-кис, – дружелюбно поманил я. Животное посмотрело с презрением и демонстративно отвернулось. В спальне плакала Полина Викторовна. Оставаться и слушать это мне было уже невмоготу. Наверное, все же придется выждать и вызвать ее в отдел. Я поднялся с места и направился к выходу. И в этот момент лязгнул ключ в замке, и входная дверь открылась. Я сделал шаг назад, вошедшая девушка испуганно отпрянула.
– Вы кто? – спросила она.
– Я из милиции, – торопливо ответил я и, нашарив в кармане удостоверение личности, сунул девушке под нос.
– А как вы сюда попали?
Особо напуганной девушка не выглядела, только глазки настороженно отсвечивали бутылочным стеклом. Вообще она была довольно симпатичной, вот только на Тыртычную не походила совершенно. Хотя что тут удивительного? Они же не родные сестры…
– Меня Полина Викторовна впустила. Она… там…
Я мотнул головой туда, откуда слышались всхлипы. Девушка покосилась в сторону спальни, а потом, решительно поставив объемный пакет на пол, схватила меня за руку.
– Пойдемте на улицу. Она теперь все время плачет, боюсь, в таком состоянии она плохая рассказчица. Или она что-то уже вам сообщила?
Я вновь помотал головой и позволил утащить себя из затхлой норы, где по всем углам, вкупе с развесистой паутиной, болтались тоска и отчаяние. На лестнице было не лучше. Спускаясь вниз по ступенькам, я вдруг вспомнил знаменитую книжку известного фантаста. Вот в таких домах и подъездах растет синий мох, паразитирующий на негативных эмоциях. На какой-то миг показалось, что я смог войти на первый слой Сумрака и краешком глаза зацепить шевелящиеся кустистые наросты на стенах и потолке. Даже рукава моей джинсовой куртки будто бы позволили впитаться спорам внутрь ткани, и там они, подобно паразитам, расползаются по продольным и поперечным нитям, словно те были венами и артериями. Так упавшая на землю пакость превратила героя голливудского фильма в страшилку с хищной пастью. И уже никто не помнил, что пару дней назад это был борец за справедливость в красно-синем обтягивающем костюме. Я с трудом сдержал в себе желание почесаться.
«Вроде не новичок, – удивленно подумал я, – не сопливый практикант, как Семенов. Трупов повидал немерено, в засадах сидел, наркоманов ловил, и даже стрелять приходилось, правда, только по ногам… Маньяки были, целых двое… Взыскания и премии, словом, обычная ментовская жизнь, а тут расклеился как девчонка… Что со мной такое?»
Девушка толкнула щербатую дверь подъезда и направилась к детской площадке, которую уже давно использовали не по назначению. В песочнице валялись бычки и пустая бутылка из-под пива. Качели были сломаны, а железная вертушка скрючена так, что прокатиться на ней не было никакой возможности. Девушка смела с некрашеной скамейки песок и, с сомнением посмотрев на испачканную руку, все же осторожно уселась на доски. Я пристроился рядом.
– Меня Катей зовут, – негромко сказала девушка. – Машка – сестра двоюродная. Вы лучше меня спрашивайте, мать не тревожьте лишний раз, у нее сердце больное.
– Она всегда с вами жила? – спросил я.
Катя неопределенно пожала плечами.
– Ну, мы в первый класс вместе пошли, хотя я на полгода моложе… У вас закурить не будет?
Я молча сунул Кате пачку и зажигалку. Быть галантным даже в голову не пришло. Это в голливудских фильмах роскошные дамы с изящными завитками волос под Грету Гарбо выпускают клубы дыма из длинных мундштуков, после того как элегантные кавалеры подносят им зажигалки. Я, неуклюжий и неловкий, никогда так не делал. Чаще всего для женщин это заканчивалось подпаленными волосами. Даже дорогая супруга обходилась без этих высококультурных изысков. Здесь же на лавочке сидела двадцатилетняя девчонка в линялых джинсах, которой и в голову не пришло казаться светской львицей. Она молча вытянула сигарету из пачки «Мальборо», щелкнула зажигалкой и жадно затянулась.
– Знаете, – невесело сказала Катя, – я уже год как не курила, а как Машку убили, смолю одну за другой… Странно, правда?
– Это стресс, – ответил я с умным видом.
– Ну да, стресс. Мне, если честно, страшно. Кто ж знал, что все может вот так закончиться… Машка, конечно, дура была, но чтобы в двадцать лет умереть – такого врагу не пожелаешь.
– Так почему она с вами жила? – быстро спросил я.
– Ну, тетка моя – пропащая баба была. Я ее плохо помню. Мама ее не шибко жаловала. А потом она погибла, мама Машку-то и забрала, хотя отец против был. Он так и не смог ее принять.
– А кто отец Маши?
– Да фиг его знает. Алкаш какой-нибудь. Алиментов мы не получали, в метрике прочерк стоит, одно отчество – Анатольевна. Так у меня деда Анатолий звали.
– Маруся мне племянница, – странно дергая носом, объяснила женщина, представившаяся Полиной Викторовной. – Мать у нее еще пятнадцать лет назад под поезд попала, пьяная была, конечно… Ой, простите, я не могу…
Полина вскочила и унеслась в другую комнату, откуда донеслись стоны и всхлипывания. Я поежился.
Кухонька, где я сидел, была крохотной, как во всех пятиэтажках, построенных с благословения Никиты Сергеевича. Здесь не пахло особым достатком. Мебель была простецкой, электрический чайник на столе самой дешевой модели, сделанной энергичными и предприимчивыми китайцами. На столе в имитирующей хрусталь пластиковой вазочке красовалось несколько конфет и печеньиц. От стен, у самого потолка, отставали обои, кран плевался каплями, а линолеум на полу был стерт и обломан по краям. В квартире нестерпимо воняло кошачьей мочой.
Уловив краем глаза движение, я повернулся в сторону дверей. В проеме стояла крупная черная кошка с желтыми глазами. Весь ее вид выражал крайнее недовольство присутствием постороннего человека на вверенном ей участке.
– Кис-кис-кис, – дружелюбно поманил я. Животное посмотрело с презрением и демонстративно отвернулось. В спальне плакала Полина Викторовна. Оставаться и слушать это мне было уже невмоготу. Наверное, все же придется выждать и вызвать ее в отдел. Я поднялся с места и направился к выходу. И в этот момент лязгнул ключ в замке, и входная дверь открылась. Я сделал шаг назад, вошедшая девушка испуганно отпрянула.
– Вы кто? – спросила она.
– Я из милиции, – торопливо ответил я и, нашарив в кармане удостоверение личности, сунул девушке под нос.
– А как вы сюда попали?
Особо напуганной девушка не выглядела, только глазки настороженно отсвечивали бутылочным стеклом. Вообще она была довольно симпатичной, вот только на Тыртычную не походила совершенно. Хотя что тут удивительного? Они же не родные сестры…
– Меня Полина Викторовна впустила. Она… там…
Я мотнул головой туда, откуда слышались всхлипы. Девушка покосилась в сторону спальни, а потом, решительно поставив объемный пакет на пол, схватила меня за руку.
– Пойдемте на улицу. Она теперь все время плачет, боюсь, в таком состоянии она плохая рассказчица. Или она что-то уже вам сообщила?
Я вновь помотал головой и позволил утащить себя из затхлой норы, где по всем углам, вкупе с развесистой паутиной, болтались тоска и отчаяние. На лестнице было не лучше. Спускаясь вниз по ступенькам, я вдруг вспомнил знаменитую книжку известного фантаста. Вот в таких домах и подъездах растет синий мох, паразитирующий на негативных эмоциях. На какой-то миг показалось, что я смог войти на первый слой Сумрака и краешком глаза зацепить шевелящиеся кустистые наросты на стенах и потолке. Даже рукава моей джинсовой куртки будто бы позволили впитаться спорам внутрь ткани, и там они, подобно паразитам, расползаются по продольным и поперечным нитям, словно те были венами и артериями. Так упавшая на землю пакость превратила героя голливудского фильма в страшилку с хищной пастью. И уже никто не помнил, что пару дней назад это был борец за справедливость в красно-синем обтягивающем костюме. Я с трудом сдержал в себе желание почесаться.
«Вроде не новичок, – удивленно подумал я, – не сопливый практикант, как Семенов. Трупов повидал немерено, в засадах сидел, наркоманов ловил, и даже стрелять приходилось, правда, только по ногам… Маньяки были, целых двое… Взыскания и премии, словом, обычная ментовская жизнь, а тут расклеился как девчонка… Что со мной такое?»
Девушка толкнула щербатую дверь подъезда и направилась к детской площадке, которую уже давно использовали не по назначению. В песочнице валялись бычки и пустая бутылка из-под пива. Качели были сломаны, а железная вертушка скрючена так, что прокатиться на ней не было никакой возможности. Девушка смела с некрашеной скамейки песок и, с сомнением посмотрев на испачканную руку, все же осторожно уселась на доски. Я пристроился рядом.
– Меня Катей зовут, – негромко сказала девушка. – Машка – сестра двоюродная. Вы лучше меня спрашивайте, мать не тревожьте лишний раз, у нее сердце больное.
– Она всегда с вами жила? – спросил я.
Катя неопределенно пожала плечами.
– Ну, мы в первый класс вместе пошли, хотя я на полгода моложе… У вас закурить не будет?
Я молча сунул Кате пачку и зажигалку. Быть галантным даже в голову не пришло. Это в голливудских фильмах роскошные дамы с изящными завитками волос под Грету Гарбо выпускают клубы дыма из длинных мундштуков, после того как элегантные кавалеры подносят им зажигалки. Я, неуклюжий и неловкий, никогда так не делал. Чаще всего для женщин это заканчивалось подпаленными волосами. Даже дорогая супруга обходилась без этих высококультурных изысков. Здесь же на лавочке сидела двадцатилетняя девчонка в линялых джинсах, которой и в голову не пришло казаться светской львицей. Она молча вытянула сигарету из пачки «Мальборо», щелкнула зажигалкой и жадно затянулась.
– Знаете, – невесело сказала Катя, – я уже год как не курила, а как Машку убили, смолю одну за другой… Странно, правда?
– Это стресс, – ответил я с умным видом.
– Ну да, стресс. Мне, если честно, страшно. Кто ж знал, что все может вот так закончиться… Машка, конечно, дура была, но чтобы в двадцать лет умереть – такого врагу не пожелаешь.
– Так почему она с вами жила? – быстро спросил я.
– Ну, тетка моя – пропащая баба была. Я ее плохо помню. Мама ее не шибко жаловала. А потом она погибла, мама Машку-то и забрала, хотя отец против был. Он так и не смог ее принять.
– А кто отец Маши?
– Да фиг его знает. Алкаш какой-нибудь. Алиментов мы не получали, в метрике прочерк стоит, одно отчество – Анатольевна. Так у меня деда Анатолий звали.