Георгий Свиридов. Стоять до последнего

Георгий Свиридов
Стоять до последнего

Часть первая
ВЗОРВАННЫЕ БУДНИ

Глава первая

1

   Черная «эмка», вымытая дождем, который кончился как-то сразу, катила по мокрому Невскому проспекту; прохожие не обращали на нее внимания, ибо она ничем особенным не отличалась от других машин, лишь постовые милиционеры на перекрестках провожали ее глазами. Они хорошо знали автомобиль заместителя начальника областного управления госбезопасности подполковника Телеверова.
   Телеверов – крупный, большеголовый, осанистый, неторопливый в движениях – сидел сзади шофера, откинувшись на кожаную подушку, и мял в сильных пальцах папиросу, не решаясь закурить. Курить хотелось чертовски, но Николай Гаврилович сдерживал себя, потому что норму свою дневную уже почти всю отдымил и осталась эта одна, последняя из тех десяти, которые Телеверов по внутреннему приказу отпускал себе на сутки. Еще недавно дымил Телеверов беспрестанно, сутками просиживал в накуренном кабинете, не думая о своем сердце, которое, как все здоровые люди, не замечал, пока оно властно не заявило о себе и не уложило в постель. Слег Телеверов, когда еще только-только начиналась оттепель, а встал уже в конце мая. Врачи, как шутил Николай Гаврилович, произвели ему «полный капитальный ремонт без замены основных агрегатов» и категорично посоветовали прекратить «соревнование с главной трубой Кировского завода по количеству выпускаемого дыма».
   Помяв пальцами папиросу, которая пахла удивительно мягко и сладко, Телеверов раздавил ее и, выбросив в открытое окно, кашлянул раз-другой, однако за портсигаром в карман не полез.
   – Через пару месяцев, Сеня, окончательно брошу дымить и повешу в кабинете дощечку: «Здесь не курят», – сказал Телеверов чуть хрипловатым голосом соседу, сидевшему рядом. – Приезжай, сам убедишься.
   Тот, кого Телеверов ласково называл Сеня, был ему ровесником, хотя выглядел значительно моложе, несмотря на седину, осевшую легким инеем на виски. Седина ему шла, она делала мягче его обветренное лицо, сглаживала суровость. Сеня, или, вернее, полковник Семен Васильевич Ильинков, был другом молодости, вместе с Телеверовым они, слесари с Путиловского, начинали службу в первых отрядах рабочей гвардии, бились с Юденичем, несли охрану в Смольном, давили мятежи белогвардейцев в Питере, стали чекистами, сопровождали поезд, в котором Советское правительство во главе с Лениным переезжало в Москву, потом дрались на фронтах, работали в особых отделах. Ильинков служил в Москве, занимая высокую должность.
   – Вижу твою настойчивость, Никола, но верится с трудом. Придется приехать, чтобы лично убедиться.
   – Так я тебе о том говорю, Сеня! Жаль, что командировку твою так сразу свернули. Думал, махнем с тобой на рыбалку, проведем денек на природе. И сына с собой прихватим. Вырос же. Меня догоняет ростом. Скоро паспорт получит.
   – В следующий раз обязательно порыбачим, Никола, обязательно, – ответил Ильинков, взглянув на часы, добавил: – До отхода моего поезда еще четыре часа. Давай оставим машину и немного прогуляемся пешком, а?
   – Может, в театр?
   – Настроение у меня не театральное.
   Телеверов в ответ кивнул. У него самого кошки скребут на душе. Упустили разведчика, вернее, шпионку, которая, судя по «почерку», работала на немцев. Из Таллинна вчера пришла шифровка: «Вилму взять не удалось». Потом пришло подробное сообщение, из него стало ясно, что молодая, белокурая, очень привлекательная женщина, называющая себя Вилмой, действительно два месяца проживала по указанному адресу в центре города, снимая отдельную комнату, в которой несколько раз встречалась с советским офицером, высоким стройным брюнетом.
   Этот «высокий стройный брюнет», старший лейтенант П. Соломакин, был задержан в пригороде Ленинграда на одном аэродроме, когда фотографировал самолеты. На допросах он изворачивался, лгал, отмалчивался, пытался запутать следователя, но под тяжестью неопровержимых улик, добытых при аресте, старший лейтенант вынужден был сознаться.
   История его падения весьма простая. Будучи в служебной командировке в Таллинне, он познакомился с красивой эстонкой Вилмой, студенткой университета, допоздна гулял с ней по улицам, ходил в кино, посещал рестораны, ночевал у нее на квартире. Доверялся ей, как близкому человеку, болтал лишнее о службе в зенитном полку, о жизни в дивизионе…
   В один из дней Вилма с мягкой улыбкой сообщила старшему лейтенанту: «Милый, мы можем хорошо заработать и роскошно жить. Смотри, все, что ты мне рассказывал, я записала и передала в надежные руки. Вот фотокопия». Соломакин пробежал глазами текст и побледнел. Он отлично понимал: попадет такая фотокопия в руки чекистов – ему несдобровать. Чутьем догадывался, что Вилма не одна, в соседней комнате находятся ее сообщники и следят за ним, за каждым его движением, прислушиваются к каждому слову. А Вилма обнимала его и шептала ласковые слова, что им будут много платить за каждое такое сообщение, они поднакопят денег и уедут за границу. После этих слов она выложила перед растерявшимся старшим лейтенантом пачку денег: «Бери, это все твое!»
   Оттолкнув Вилму, Соломакин вскочил, подбежал к окну и услышал за спиной угрозы: «Если ты не согласишься, то сегодня же такую фотокопию перешлют в НКВД… Тебя арестуют и меня…» Он ждал всего – окрика, приказа, выстрела в спину… Ему показалось, что и она случайно запуталась, попала в западню, что сейчас важно выиграть время, потом он раскроет глаза Вилме, она поймет и они совместными усилиями распутают паутину, разоблачат вражескую агентуру. На какое-то время наивный старший лейтенант даже почувствовал себя героем, которому удалось проникнуть в змеиное гнездо. Не задумываясь, он подписал текст обязательства сотрудничать с эстонским Комитетом спасения.
   Дальнейшие события развивались по заранее разработанному сценарию: Вилма бешено, как показалось старшему лейтенанту Соломакину, тратила деньги, которые ему приходилось «отрабатывать». Когда же он наконец начал понимать, что зашел слишком далеко, то его любезно предупредили, пригрозив отправить в гости к прабабушке.
   Дорожа собственной шкурой, бывший старший лейтенант выполнял задания немецкой разведки, ибо так называемый эстонский Комитет спасения находится под контролем абвера. Теперь он заслуженно понесет суровую кару, а вот Вилма ускользнула…
   Телеверов положил руку на плечо шофера.
   – Прижмись, Михеич, к тротуару.
   Водитель притормозил «эмку» у круглой тумбы. В глаза Ильинкова бросились крупные синие буквы «Бокс». Полковник любил спорт сильных и мужественных. Он пробежал глазами афишу.
   – Ты меня, Никола, в театр заманиваешь, а у вас тут личное первенство Ленинграда проходит.
   – Сегодня финальные бои, – вставил шофер, тоже, видимо, желавший посмотреть поединки на ринге. Телеверов посмотрел на часы:
   – Опоздали, уже тридцать пять минут прошло после начала…
   – Бокс можно смотреть и с середины, ибо каждая пара бойцов разыгрывает свой спектакль, притом естественно и без режиссуры. – Ильинков быстро уселся на свое место. Едем?
   Попасть на соревнования оказалось не так просто. Билеты в кассе были давно проданы, и желающие посмотреть финальные поединки толпились у входа. Два дюжих контролера и милиционер забаррикадировались по ту сторону парадного входа и никак не хотели открывать двери. Пришлось вызывать администратора. Тот долго не приходил, а явившись, начал недовольным тоном что-то бурчать, но, увидев под габардиновым пальто Телеверова малиновые петлицы со шпалами, сразу изменился, даже не стал смотреть удостоверения личности, предъявленные Телеверовым и Ильинковым, нашел билеты, провел их вместе с шофером в гудящий зал, усадил, вручил каждому программку.
   – Какая пара работает? – спросил Ильинков, раскрывая программу.
   – Шестая, – ответил администратор. – Полусредний вес. Обратите внимание на Запорожского, он теперь за флот выступает. Античная фигура, настоящий Аполлон! Работает, как машина… Специалисты утверждают: будет в этом году первой перчаткой страны! Он в следующей паре боксирует.
   Ильинков слушал словоохотливого администратора и смотрел на ринг. Истекали последние минуты третьего раунда.
   – Запорожский – это сила, товарищ полковник, – вставил шофер. – Классный боксер!
   – Но чемпионом страны ему навряд ли стать, там в среднем весе пока сильнейшим является москвич Иван Ганыкин, – безапелляционно сказал Ильинков, знавший ведущих мастеров столицы.
   – Наш Иван Запорожский в прошлом году на матчевой встрече Москва – Ленинград свалил Ганыкина. Нокдаун был чистенький! – не унимался шофер.
   – Случайный удар, да и Ганыкин поскользнулся, говорят. А потом все же Ганыкин собрался и выиграл поединок.
   – Ему просто подсудили. А в этом году наш Ваня Запорожский себя покажет!
   – Проигравший всегда имеет перспективу взять реванш, – философски заключил Телеверов, усаживаясь поудобнее. – Сейчас мы увидим, так сказать, красу и гордость нашего ринга в действии. – И спросил шофера: – Кто сегодня выходит против него?
   – Какой-то Миклашевский… Мастер спорта. Ленинградский военный округ, – прочел водитель. – Случайно вырвался в финал. Игра будет, как говорят, в одни ворота.
   – Миклашевский? – оживился Ильинков. – А как звать? Не Игорь ли?
   – Так точно, товарищ полковник, Игорь Миклашевский. Вы его знаете?
   – Знаю одного Миклашевского Игоря, вернее, видел не раз на ринге. Он из Московского института физкультуры, хороший боксер, думающий.
   – У нас тоже попадаются думающие боксеры, – встрял в разговор сосед справа, пожилой мужчина интеллигентного вида. – Подумают, подумают и отказываются выходить против Запорожского. Ваш не из таких?
   – Если тот самый, то не из таких, – ответил Ильинков и стал звонко хлопать в ладоши.
   – На ринг приглашаются боксеры среднего веса, – громко объявил диктор, поднося микрофон к губам. – Мастер спорта Игорь Миклашевский, спортивный клуб армии, и чемпион Ленинграда, чемпион Балтийского флота мастер спорта Иван Запорожский!
   Сразу наступила короткая тишина. Внимание зала было приковано к рингу, потом раздался взрыв ликования. Под радостные выкрики и приветственный топот по ступенькам на помост первым поднимался Запорожский. Высокий, светловолосый, уверенный. На плечах темно-синий мохнатый халат. Рядом с ним, перекинув небрежно через плечо полотенце, шествовал тренер, самодовольный, рано располневший плотный мужчина. Ильинков скользнул взглядом по Запорожскому и по манере держаться, по нагловато-уверенной улыбке понял, что на ринге признанный ас, избалованный успехом и победами.
   Появление Миклашевского зал встретил сдержанно. Редкие хлопки лишь подчеркнули отношение зрителей к новичку. Его просто рассматривали. Рассматривали внимательно, оценивающе. И прикидывали – сколько минут он сможет продержаться против Запорожского.
   Миклашевский внешне был не так эффектен и чуть проигрывал своему сопернику. Выглядел он несколько моложе, был тоньше в талии, более худощав, хотя шириной грудной клетки нисколько не уступал Запорожскому. Во всем его облике сквозила природная мягкость, интеллигентность, за которой не угадывалась обычная бойцовская напористость. Он напоминал скорее артиста, исполняющего роль боксера, нежели настоящего мастера ринга.
   – Ваш? – Телеверов кивнул в сторону Миклашевского.
   – Вроде он самый, – сказал Ильинков и тише добавил: – Видимо, его призвали в армию, потому и оказался в Ленинграде.

2

   Анатолий Генрихович Зомберг, тренер армейцев, перед боем ни на минуту не покидал Миклашевского. Тренер понимал состояние своего боксера, хотя тот и старался скрыть волнение и нервное напряжение. Нелегко выходить против чемпиона!
   За последние годы Запорожский не знал поражений в родном городе. Боксеры, встретившись один-два раза с его кулаками, спешили убраться из средней весовой категории. Одни, не мудрствуя, сгоняли вес, парились в бане, потели в тройных лыжных костюмах на тренировках и спускались в более безопасный полусредний вес. Другие торопливо наращивали килограммы и уходили выше, в полутяжелую весовую категорию.
   Зомберг, откровенно говоря, опасался, что и Миклашевский после боя с Запорожским начнет искать «благородный повод», чтобы уйти в иную весовую категорию. Хотя в глубине души тренер почему-то верил, что пришедший в сборную округа лейтенант зенитных войск Игорь Миклашевский, недавний студент выпускного курса Московского института физкультуры, обладает незаурядными способностями, если не сказать – врожденным талантом турнирного бойца. Опытный глаз тренера видел многое, через его руки за десять лет работы прошла не одна сотня парней, стремившихся сделать карьеру на ринге, но такого еще не попадалось! Особенно бросилась в глаза тренеру необычная, почти мгновенная реакция, стремительность маневра и быстрая восстанавливаемость Миклашевского, который, казалось, не знал, что такое усталость. И удар у Игоря был, приличный удар. Особенно прямой справа. Блеск! Зомберг был убежден, что боксер, не обладающий ударом, вовсе не боксер, а фехтовальщик на кулаках. Ринг имеет свои законы и там, сколько ни занимайся фехтованием, как искусно ни махай руками, все равно главную точку ставит нокаутирующий удар.
   Вместе с тем Зомберг и побаивался нокаутирующего пушечного удара Ивана Запорожского, как бы тот не поставил крест на карьере молодого армейского средневеса.
   И надо же было случиться, что в раздевалку заглянул Запорожский. Раскрыв дверь раздевалки пинком ноги, он вошел уверенной походкой и несколько секунд изучающе смотрел холодными глазами на Миклашевского. Высокий, светловолосый, на плечах мохнатый синий халат, небрежно стянутый в талии поясом, стройные сильные ноги, коричневые франтоватые боксерки на белой лосевой подошве.
   Зомберг шагнул вперед и, вытянув руку, указал на дверь:
   – Прошу!
   Но тот сделал вид, что не заметил тренера.
   Подбоченясь, Иван Запорожский пренебрежительно покачал головой, как бы сочувствуя Миклашевскому, и процедил сквозь зубы:
   – Советую не выходить на ринг. Второе место для тебя и так много.
   Миклашевский, к удивлению тренера, не вспыхнул, не ответил дерзостью и не сник перед признанным авторитетом. Он просто улыбнулся, как улыбается старший младшему, и с чувством собственного достоинства спокойно ответил:
   – Будем драться.
   Лицо Запорожского сразу сделалось злым. Он не привык к таким ответам. Криво усмехнулся, многозначительно произнес:
   – Пожалеешь!
   Круто повернувшись, Запорожский крупными шагами вышел из раздевалки.
   – Ринг покажет! – сказал ему вслед Миклашевский. – На меня психическая не действует, организма не воспринимает!

3

   Едва прозвучал гонг, Запорожский ринулся вперед, ринулся без разведки, самоуверенно и нахально. По рядам зрителей, до отказа заполнивших просторное помещение цирка, прокатился одобрительный гул. Зрители жаждали видеть своего фаворита в стремительном наступательном порыве.
   – Прокати слева направо, а потом наоборот!
   Запорожский был эффектен. Сильное, тренированное тело, хорошо сложенное, как у тех мраморных фигур из античного мира, что застыли на аллеях Летнего сада, дышало мощью и энергией. Белая безрукавка лишь подчеркивала рельефно выступающие мышцы, которые, словно стальные шары, перекатывались под тонкой светлой кожей. Чуть нагнув к левому плечу светловолосую голову, отчего его нос с легкой горбинкой становился похожим на клюв орла, выставив вперед левую руку, Запорожский мягкими быстрыми шагами устремился по диагонали в противоположный угол, готовый смести все на своем пути.
   Миклашевский едва успел повернуться к сопернику, как тот был уже рядом и пустил в ход свои литые кулаки.
   – Давай, дави! – крикнул кто-то и осекся.
   На ринге произошло что-то непонятное. Молодой армейский боксер, которого должен был смести чемпион флота, в последнее мгновение сделал короткий шаг в сторону и вперед, сделал неуловимое движение телом, и Запорожский, вложивший в свой напор всю силу, потерял равновесие и плюхнулся на канаты. Они спружинили и удержали падающего моряка. По лицу и шее чемпиона, на которой вздулись жилы, пошли красные пятна. Запорожский негодовал. Используя пружинистую силу канатов, он оттолкнулся от них и снова бросился на Миклашевского.
   Тот, кто сидел поближе к рингу, видел спокойствие, удивительное спокойствие на лице Игоря и точный расчет каждого движения. Запорожский трижды кидался на соперника со своим излюбленным правым крюком в голову, и каждый раз его кулак, спрятанный в пухлую кожаную перчатку, не доставал до желаемой цели каких-то двух-трех сантиметров, и все три раза Иван постыдно терял равновесие… А Миклашевский издали наносил прямые удары одной левой, колющие, неприятные, дразнящие. И набирал очки!
   К середине раунда вспышка негодования, охватившая Запорожского после первых неудачных атак, потухла, словно его окатили холодной водой, и уступила место опыту турнирного бойца. Иван взял себя в руки, каждую атаку стал готовить более тщательно. Соперники закружились в центре ринга, словно исполняли под всеобщее молчание таинственный ритуальный танец. Каждый зорко следил друг за другом, по еле уловимому изменению положения ног стараясь угадать начало атаки.
   – Армия, жми!
   – Флот, атакуй!
   Всплески атак стали проходить реже, но более яростно.
   Соперники осыпали друг друга стремительными сериями ударов. Ильинков понимал, что вот-вот должен наступить критический момент. Вспышки атак были лишь подготовкой к решающему штурму. Запорожский плетет тонкую сеть, стремясь запутать, увлечь армейца, чтобы потом в удобный миг единым броском кончить игру.
   Тренер Миклашевского сидел на табурете возле угла ринга и, комкая мохнатое полотенце, всем телом подавался вперед, туда, за канаты ринга. Хотелось крикнуть, дать совет, но подсказывать нельзя, судья на ринге строг, он тут же остановит поединок, сделает предупреждение. А как хочется подсказать, предостеречь!
   – Спокойнее, Игорь, не увлекайся, – беззвучно шептал одними губами Зомберг. – Будь начеку! Смотри за правой!
   Игорь Миклашевский в вихре серийных атак, как лоцман в бурном проливе, умело лавировал, уходя от опасных подводных скал и скрытых течений. А темп боя нарастал и, кажется, достигал своего высшего накала. Вот-вот должна наступить развязка, кто-то из них двоих допустит роковую ошибку, и тогда… Но неожиданно и звучно в притихшем помещении раздался медный звук гонга.
   – Стоп! – крикнул судья на ринге, высокий моложавый армянин с редкими седыми волосами. – Брэк! Раунд кончился!
   Запорожский направился не спеша в свой угол и не сел на табурет, а взялся руками за канаты, дважды низко присел и снова встал, подставив улыбающееся лицо тренеру, всем своим видом показывая, что прошедший раунд для него пустяк, что сил у него много. Косиков, невысокий, плотный, круглолицый, с крупным носом и маленькими буравящими глазками, небрежно помахивал полотенцем, вытирал резиновой губкой, смоченной в воде, распаленное лицо, шею, грудь боксера и торопливо нашептывал советы.
   Миклашевский сидел в своем углу, положив отяжелевшие руки на канаты и откинувшись спиной на тугую подушку. Зомберг в такт дыханию махал полотенцем, как бы помогая боксеру побольше набрать в легкие освежающего кислорода.
   – Следи за правой, Игорь… Он бьет на скачке, – анализировал тренер. – Встречай вразрез кросом, через руку… Понимаешь, через руку!
   Миклашевский кивал, искоса поглядывая на Запорожского. Красуется! Меня этим не возьмешь. Игорь улыбнулся сухими губами, увидев темные пятна пота на белой майке соперника. Они расползающимися кругами легли под мышками.
   – Помни, встречай через руку, – напутствовал Зомберг, когда прозвучал гонг.
   – Второй раунд! – судья взмахнул рукой. – Бокс!
   Они теперь оба спешили друг другу навстречу и сошлись в середине ринга, схлестнулись и закружились, осыпая ударами, плетя финты и обманные движения. Каждый был начеку и зорко следил за партнером.
   Миклашевский выставил вперед левую руку, как шпагу, и ею непрестанно тревожил Запорожского. Рука работала, как отбойный молоток. Великая сила – хорошо поставленная левая рука, четкий прямой! Простой и безыскусный, как таблица умножения, левый прямой удар таил в себе нескончаемый запас всевозможных комбинаций и вариантов. Он то становился дразнящей шпагой, колющей легкими ударами самолюбие соперника, то был обманным движением, скрывающим атаку, то вдруг превращался в грозный стопорящий удар, могущий сразу пресечь волну серийной атаки.
   Запорожский все шел и шел вперед. Его коричневые перчатки, как молнии, мелькали в воздухе. Казалось, у моряка было не две, а по крайней мере дюжина рук. Не было силы, могущей остановить его, сдержать напор. Миклашевский отступал, отстреливаясь одиночными ударами, но что они могли сделать против массированной атаки чемпиона? В середине раунда наступил тот долгожданный момент, когда судьба поединка решалась в считанные мгновения.
   – Иван, давай!
   Над рядами зрителей снова пронесся одобрительный гул. Еще бы не радоваться, когда их фаворит показывает высший класс бокса!
   – Ваня, кончай!
   И вдруг бой прервался, неожиданно и резко, как будто бы лопнула струна, натянутая до предела. Зрители недоуменно смотрели на ринг и ничего не могли понять. Иван Запорожский, который так красиво и увесисто обрабатывал армейского боксера, плюхнулся на брезентовый настил, словно у него из-под ног выбили доски помоста.
   Развязка, казалось, была неожиданной и для судьи, который ближе всех находился к боксерам. Он на какую-то долю секунды замешкался, потом решительно оттолкнул Миклашевского, показывая в дальний нейтральный угол ринга, и громко открыл счет:
   – Раз!..
   – Ну как? – спросил Ильинков притихших соседей.
   – Классно дает, – ответил шофер.
   Знатоки бокса, специалисты, тренеры, судьи, цепко следившие за перипетиями поединка, сидели как завороженные. Они видели все! Они поймали то неповторимое мгновение, принесшее драматическую развязку. Короткий, почти незаметный удар. Вроде бы и не эффектный, Миклашевский нанес его быстро, без размаха и подготовки, как обычный ответный. Но в нем была заключена скрытая взрывная сила мышц спины, пружинистых ног. Увернувшись от очередного броска Запорожского, подставив плечо под другой удар, нырнув под летящий кулак, Миклашевский, распрямясь, как пружина, ударил правой соперника в открытый подбородок…
   – Два! – считал судья на ринге. – Три!..
   Запорожский рывком приподнялся, сел, постепенно приходя в себя. Давно, ох как давно он не касался спиной пола ринга!
   Косиков, ухватившись за канаты, чуть ли не вылезая на ринг, обалдело таращил маленькие глаза, выкрикивал:
   – Ванечка, соберись!.. Ванечка, вставай!..
   – Пять! – вел счет судья. – Шесть…
   Запорожский вскочил на ноги и поспешно поднял руки в боевое положение. По этим торопливым движениям было видно, что он думает не о нападении, а скорее о защите.
   – Морячок, держись! – крикнул кто-то из болельщиков. – Отстреливайся одиночными!
   Судья на ринге сделал шаг назад и подал команду:
   – Бокс!
   Но едва бойцы сошлись, как глухо прозвучал звук гонга, оповещающий об окончании второго раунда.
   – Стоп! – крикнул судья и поднял руки. – Расходись!
   Запорожский, небрежно пожав плечами, принял бравый вид и не спеша пошел в свой угол. На этот раз он сел на подставленный табурет. Косиков быстро обтер лицо его мокрым полотенцем, сунул под нос флакон с нашатырным спиртом.
   Третий раунд начался неторопливо, оба боксера не спешили форсировать события, зорко следили друг за другом. Один еще окончательно не пришел в себя и больше делал вид, что восстановился и готов вести поединок в стремительном темпе, но только ждет удобного момента для атаки. А другой, Миклашевский, зная свое преимущество, не спешил закреплять успех, был все время начеку, осторожен, внимателен и удерживал в своих руках инициативу, всякий раз решительно пресекал любое посягательство точными хлесткими одиночными ударами.
   Постепенно к середине раунда бой разгорелся с новой силой. Шли последние минуты, и решалась судьба чемпионского титула. Даже не верилось, что за плечами у боксеров два тяжелых раунда, так легко они передвигались и стремительно атаковали. Запорожский, собрав остаток сил и призвав на помощь весь свой немалый бойцовский опыт, пытался каскадом атак вырвать победу. Но теперь и Миклашевский ему не уступал. Не отступал. И, погасив атаку, не давая передохнуть сопернику, сам шел вперед.
   Гонг прозвучал тихо, почти неслышно. Судья на ринге буквально втиснулся между разгоряченными, тяжело дышащими соперниками и растолкал их:
   – Все! Бой окончен!..
   Боксеры секунду-другую ошалело смотрели друг на друга, потом с них слетел накал схватки, оба устало улыбнулись, как улыбаются люди после тяжелого труда. Миклашевский дружески протянул руки для пожатия, но Запорожский обнял лейтенанта и проводил до угла. Зал грохотал и гудел от аплодисментов и выкриков. Запорожский, обнимая Миклашевского, шептал:
   – Не радуйся, салага… Тебе просто пофартило. Я вывихнул палец. Мы еще стукнемся!..
   Миклашевский не успел ничего ответить, ибо так неожиданно прозвучали слова. Иван панибратски хлопнул его по плечу и удалился к своему тренеру.