Страница:
– А перегаром от тебя разит, что задохнуться можно. У вас, что в партии одни алкоголики?
– Не смей так говорить о коммунистах. Коммунисты, как росинка на молодом побеге…
– Что, что? – Маняша явно опешила. – Уж не белая горячка у тебя начинается?
– Что ты ерунду городишь, – возмутился, но на всякий случай, не отнимая рук от головы. Я и белая горячка. – продолжил, как мне показалось даже с достоинством, и попытался подняться, но не смог: от пережитого волнения ноги были, как ватные. – Помоги лучше подняться. Не видишь, что мне тяжело. Я попытался перехватить инициативу.
– Я тебя сейчас помогу. Еще раз по голове огрею.
Не смотря на угрозу, жена явно смягчилась. Она боялась, что я мог провести ночь с женщиной. Но видимо мое объяснение, и внешний вид ее вполне удовлетворили, и она помогла мне встать.
В дальнейшем выходной день прошел тихо и обыденно. Немного поспав, я сходил за сигаретами к соседу, у которого всегда был спирт. Выпил ровно пятьдесят грамм, занял у него же денег, сходил в магазин и купил продукты. Жена оценила мою заботу и позволила выпить из домашних запасов сто граммов коньяка для повышения тонуса. С ее молчаливого согласия я выпил двести. Вышел покурить на площадку с соседом. Выпил ровно сто грамм спирта. Покурили, поговорили про Гондурас. Сосед предложил еще выпить, но я отказался: «Если совсем чуть – чуть, граммов двадцать пять». Наступило окончательное просветление, и с чувством законной гордости отправился спать.
На следующий день в школе Михал Абрамыч предупредил меня:
– Не забудь, сегодня после уроков в кабинете директора будет партсобрание. Будем тебя в партию принимать.
– Помню, помню. – Успокоил я его.
После уроков я робко постучался в дверь кабинета директора. Когда вошел, все коммунисты во главе с Михал Абрамычем были в сборе. Мужиков и коммунистов в школе было почему-то всегда мало. Вся партийная организация легко разместилась полукругом вокруг директорского стола. Директор ласково пригласил:
– Проходи и присаживайся Юрий Иванович.
– Спасибо.
Я скромно сел поодаль. Михал Абрамыч откашлялся и торжественно произнес:
– Уважаемые товарищи коммунисты сегодня у нас на повестке дня один вопрос: «О приеме кандидатом в члены КПСС учителя истории Рагозина Юрия Ивановича.» Сейчас я зачитаю личное заявление Юрия Ивановича.
Михал Абрамыч надел очки, поднес близко к лицу мое заявление, написанное в жарких дискуссиях и начал читать: «…прошу принять меня кандидатом в члены КПСС, чтобы быть, как росинка на молодом побеге». Я оцепенел. Забыл переписать заявление? Михал Абрамыч засуетился: «Даже не представляю, откуда появилось такое заявление? Очевидно, Юрий Иваныч по молодости что-то напутал». Вот, гад. Сам надиктовал, а теперь все валит на меня.
– Наверное, в мастерских писали заявление? – Обратился ко мне директор. Я молчал, не зная, что сказать.
– Я не знаю, где он писал заявление товарищ директор. – Судя по обращению к директору, Михал Абрамыч сильно перетрухнул. – Юрий Иваныч мне передал его в коридоре на третьем этаже. Ведь так было Юрий Иваныч? – Мне ничего не оставалось, как молча согласиться. Он же продолжал оправдываться. – А я виноват, не досмотрел, по причине усталости бдительность потерял.
– Знаю, я, Михал Абрамыч вашу усталость. Напились, как всегда, и эту чушь надиктовали. Ладно, заявление он перепишет. Давайте перейдем к голосованию. – Директор взял на себя ведение собрания. – Вопросы к кандидату есть? Нет. Будем голосовать, Кто «за». Решение принято единогласно. Поздравляем Юрий Иваныч со столь значительным событием в вашей жизни. И всегда помните, коммунист должен быть кристально чистым, как росинка на молодом побеге…
Глава четвертая
Глава пятая
– Не смей так говорить о коммунистах. Коммунисты, как росинка на молодом побеге…
– Что, что? – Маняша явно опешила. – Уж не белая горячка у тебя начинается?
– Что ты ерунду городишь, – возмутился, но на всякий случай, не отнимая рук от головы. Я и белая горячка. – продолжил, как мне показалось даже с достоинством, и попытался подняться, но не смог: от пережитого волнения ноги были, как ватные. – Помоги лучше подняться. Не видишь, что мне тяжело. Я попытался перехватить инициативу.
– Я тебя сейчас помогу. Еще раз по голове огрею.
Не смотря на угрозу, жена явно смягчилась. Она боялась, что я мог провести ночь с женщиной. Но видимо мое объяснение, и внешний вид ее вполне удовлетворили, и она помогла мне встать.
В дальнейшем выходной день прошел тихо и обыденно. Немного поспав, я сходил за сигаретами к соседу, у которого всегда был спирт. Выпил ровно пятьдесят грамм, занял у него же денег, сходил в магазин и купил продукты. Жена оценила мою заботу и позволила выпить из домашних запасов сто граммов коньяка для повышения тонуса. С ее молчаливого согласия я выпил двести. Вышел покурить на площадку с соседом. Выпил ровно сто грамм спирта. Покурили, поговорили про Гондурас. Сосед предложил еще выпить, но я отказался: «Если совсем чуть – чуть, граммов двадцать пять». Наступило окончательное просветление, и с чувством законной гордости отправился спать.
На следующий день в школе Михал Абрамыч предупредил меня:
– Не забудь, сегодня после уроков в кабинете директора будет партсобрание. Будем тебя в партию принимать.
– Помню, помню. – Успокоил я его.
После уроков я робко постучался в дверь кабинета директора. Когда вошел, все коммунисты во главе с Михал Абрамычем были в сборе. Мужиков и коммунистов в школе было почему-то всегда мало. Вся партийная организация легко разместилась полукругом вокруг директорского стола. Директор ласково пригласил:
– Проходи и присаживайся Юрий Иванович.
– Спасибо.
Я скромно сел поодаль. Михал Абрамыч откашлялся и торжественно произнес:
– Уважаемые товарищи коммунисты сегодня у нас на повестке дня один вопрос: «О приеме кандидатом в члены КПСС учителя истории Рагозина Юрия Ивановича.» Сейчас я зачитаю личное заявление Юрия Ивановича.
Михал Абрамыч надел очки, поднес близко к лицу мое заявление, написанное в жарких дискуссиях и начал читать: «…прошу принять меня кандидатом в члены КПСС, чтобы быть, как росинка на молодом побеге». Я оцепенел. Забыл переписать заявление? Михал Абрамыч засуетился: «Даже не представляю, откуда появилось такое заявление? Очевидно, Юрий Иваныч по молодости что-то напутал». Вот, гад. Сам надиктовал, а теперь все валит на меня.
– Наверное, в мастерских писали заявление? – Обратился ко мне директор. Я молчал, не зная, что сказать.
– Я не знаю, где он писал заявление товарищ директор. – Судя по обращению к директору, Михал Абрамыч сильно перетрухнул. – Юрий Иваныч мне передал его в коридоре на третьем этаже. Ведь так было Юрий Иваныч? – Мне ничего не оставалось, как молча согласиться. Он же продолжал оправдываться. – А я виноват, не досмотрел, по причине усталости бдительность потерял.
– Знаю, я, Михал Абрамыч вашу усталость. Напились, как всегда, и эту чушь надиктовали. Ладно, заявление он перепишет. Давайте перейдем к голосованию. – Директор взял на себя ведение собрания. – Вопросы к кандидату есть? Нет. Будем голосовать, Кто «за». Решение принято единогласно. Поздравляем Юрий Иваныч со столь значительным событием в вашей жизни. И всегда помните, коммунист должен быть кристально чистым, как росинка на молодом побеге…
Глава четвертая
Работа с учебником
Немного ошибся: восемь с половиной. До другой стены от стола около одиннадцати. Проверяю. Точно. Одиннадцать шагов, след в след. Посмотрел на часы. Прошло только две минуты. Господи, как же тянется время. Ладно, посчитаю, сколько же мы вчера выпили. Пили примерно поровну плюс – минус полстакана. А было нас около шести человек. Я» ломаюсь» обычно к концу второй бутылки. Значит, выпили мы около двенадцати бутылок. Сколько осталось времени? Еще целых тридцать пять минут. Ночевал я дома. Это скорее предположение, чем бесспорный факт. Иначе, с какой стати Маняша с утра звонила бы на работу и зло интересовалась, где я пропадал всю ночь. Тогда где же я был? Мои раздумья были прерваны вопросом:
– Юрий Иванович, на вопросы в любой последовательности можно отвечать?
Это Кочегаров с первой парты. Я не сразу понял, что он от меня хочет. Какие вопросы? Какая последовательность? Совсем забыл. Это он про вопросы к параграфу
– Ты можешь в любой последовательности.
Прошло еще две минуты. «Господи, куда же она запропастилась. Я же просил по – быстрее. «Одна нога там, другая здесь». От боли голову просто корчило и разрывало на части. В дверь постучали. «Она»! – обрадовался я. Но, каково же были мое разочарование и досада. В дверях торчала голова завуча, Лидии Сергеевны.
– Юрий Иванович, можно вас на минуточку, – позвала меня голова завуча.
– Слушаю вас, Лидия Сергеевна, – ответил, стараясь близко не подходить и не дышать в ее сторону. Но не получилось: слишком глубоко выдохнул от волнения.
– Ну и запашок от вас, Юрий Иванович, – Лидия Сергеевна брезгливо отмахнулась рукой. – Опять в мастерских гудели. Мой – то с вами был? – как бы невзначай спросила она.
Я на секунду задумался, что сказать. И решил ответить нейтрально:
– Не знаю Лидия Сергеевна. Может, был, а может, нет. Не могу ответить. Я даже сомневаюсь, а был ли там я. Вот, как раз ломаю голову над этой задачей. Был или не был? Вот в чем вопрос.
– Хватит паясничать. Допрыгаетесь, – прошипела она.
Но я не очень-то не испугался, потому что точно знал, что ее муж пил с нами. А главное, она сама все прекрасно знает, просто хочет проверить на прочность нашу мужскую дружбу.
– Ладно, в конце концов, это не мое дело, – уже более миролюбиво ответила Лидия Сергеевна. – И без вас голова пухнет от своих проблем. Я, что пришла. После шестого урока планерка. Явка строго обязательна.
– Есть, – попытался как можно бодрее отрапортовать я.
Голова завуча исчезла. Разговор с ней занял всего семь минут. Когда же она, наконец, придет? Я же просил, чтобы одна здесь, а другая…
– Юрий Иванович.
Опять этот Кочегаров. Засранец какой! Надоел уже со своими вопросами. Ладно бы, отличником был. Эти «ботаники» всегда все вопросы задают.
– Да, Кочегаров, я тебя внимательно слушаю.
– А, кто все сделал, что делать дальше? – действительно засранец. Уж этого от него точно не ожидал.
Я мучительно задумался. Интересно, как бы поступил на моем месте великий русский педагог Ушинский, если бы пришел на урок с такого «бодуна»? Наверное, сначала бы опохмелился. Царская самодержавная власть просто бы не допустила его не похмеленным на урок. Я живо представил себе картинку. Идет в школу грустный и понурый великий русский педагог Ушинский. А на входе его встречает швейцар, в руках поднос, а на подносе стаканчик запотевшей водочки, рядышком, порезанный кружочком малосольный огурчик и говорит: «Выпейте Ваше превосходительство водочки, а то, что-то вид у вас смурной».
– Юрий Иваныч? Что дальше-то делать?
Я – не Ушинский, и в школе развитого социализма нет швейцаров.
– Читай следующий параграф и отвечай на вопросы.
– У – у, – разочарованно протянул Кочегаров. – Я думал…
– А ты не думай. Читай и отвечай.
В дверь постучали. Теперь-то уж, точно она.
В дверях появилась очередная голова, но совсем не та, которую я ждал.
– Юрий Иванович, можно вас на минуточку, – позвала меня голова Петровича, мужа Лидии Сергеевны. Остатки волос, образующие на голове венчик, были взъерошены, сам сильно взволнован.
– Моя была у тебя?
– Была.
– Про меня спрашивала?
– Спрашивала.
– А ты, что ответил?
– Сказал, что не помню.
– У – у, ё. Что ты наделал. Она меня сегодня закопает
– Что наделал? Как было, так и сказал.
– Ты, что? Я же наврал ей, что у тебя заночевал.
– Да, я ведь живу на другом конце города.
– Вот, вот. Это и хорошо, что ты живешь на другом конце города. Ты себя плохо почувствовал. Я помог тебе добраться домой. Пока доехали, то да се. Время уже позднее. Телефон у тебя не работал, сообщить, что задерживаюсь не мог, поэтому и остался у тебя.
– И чего ты нервничаешь? Я же не сказал ей, где ты был. Я сказал, что не помню. А был-то ты, где на самом деле?
– Ты, что, действительно, не помнишь?
– Не помню.
– Мы с тобой из школы к Татьяне пошли.
– К какой Татьяне?
– Неужели ничего не помнишь? Ты даешь! К Степановой Татьяне пошли.
– Зачем?
– Да, как зачем? У нее всегда выпить есть. Тем более, что ты все кричал: «У меня недопитие, у меня недопитие. – Петрович с шепота сорвался на крик.
– Да, тише ты. Урок идет. А что дальше-то было?
– А дальше плохо было, – Петрович с сочувствием посмотрел на меня. – Мы с тобой пришли, правда, ноги ты уже слегка приволакивал, а у Татьяны гости. Она хоть и не очень обрадовалась нашему приходу, но приняла нас нормально, за стол усадила. Даже по рюмашке выпить успели. Ты слова хорошие сказал: про любовь и дружбу, со стихами, все, как полагается. Одна из подруг Татьяны рюмку только пригубила. Вдруг, ты, ни с того ни с сего, на нее кричать начал: «Я с уклонистами от генеральной линии партии за одним столом сидеть не буду. Настоящий коммунист пьет всегда до дна. Покажите мне здесь настоящих коммунистов». Схватил ее рюмку и в себя опрокинул. И вновь кричать: «Коммунисты, вперед! Налить еще настоящим коммунистам». Потом частушки распевал.
– Опять? Приличные?
– Если бы.
Я схватился за голову. Какой позор! Татьяна была заместителем Михал Абрамыча, за идеологию отвечала. Во, попал! Сколько раз давал себе зарок. Выпил стакан, все, о партии ни слова.
– И чем все это закончилось?
– Тебя выгнали, а меня оставили.
– А ночевал – то ты где?
– Где, где! – завелся от моей непонятливости Виктор Михайлович. – В Караганде. У Татьяны остался. Всю ночь за тебя просил, ходатайствовал, так сказать.
– А больше ты ничего не просил? – попытался я съехидничать.
– Остальное я получил на блюдечке с голубой каемочкой. Баба – класс! Даже не предполагал, что в вашей партии такие бабы могут быть, – Петрович самодовольно ухмыльнулся. Я всегда удивлялся Петровичу: внешне ничего особенного, жена под боком, и «пасет» постоянно, а женщины на него, как рыбы на нерест, косяком шли.
– В общем, так, – продолжил он. – На перемене беги к Лидке и скажи, что запамятовал, а теперь вот вспомнил – муж ваш у меня ночевал. Сделаешь?
– Сделать-то сделаю. Только я не уверен, что я сам дома ночевал.
А где ж ты был?
Не помню.
– Помнишь, не помнишь, а жене моей скажи, как я просил. Кстати, ты полечился?
– Да нет еще.
– А я принял. Пол – чекушки оставалось. Ладно, я пошел, а то мои оглоеды класс разнесут
Я опять наедине с самим собой, а до конца урока еще двадцать минут. Головная боль и напоминания о вчерашнем позоре доканывали меня. И все – таки, есть высшая справедливость! Я услышал голос той, которую так ждал.
– Юрий Иванович, можно вас на минуточку.
Я знал, куда и зачем иду, поэтому, обращаясь к классу, строго произнес: " Я к директору, всем работать с учебником».
За дверью ждала меня, она, тетя Маруся, моя любимая нянечка. Пушкину Арина Родионовна сказки сказывала, а моя тетя Маруся похмеляла меня.
– Очередь была, поэтому так долго, – начала было оправдываться она за задержку.
– Ладно, тетя Марусь, самое главное, что пришла. Где?
– Я тебе в подсобке все приготовила. Иди. Я пока за классом пригляжу. Что у тебя там? Работа с учебником? – Тетя Маруся около двадцати лет проработала в школе нянечкой. И наизусть знала все наши методические приемы в таком непотребном состоянии.
В подсобке на опрокинутом ведре, накрытым газетой стояла бутылка портвейна, на тарелке – порезанная колбаса и квашеная капуста. «Заботливая», – трогательно подумал о тете Марусе. Выпив залпом, стакан и закусив щепоткой капусты, тут же закурил. Тиски, державшие голову, слегка разжались. Я почувствовал себя гораздо лучше. «Остальное, после уроков допью, – решил я. – Сейчас больше нельзя, иначе повести может».
– Ну, что Юр, полегчало? – шепотом спросила тетя Маруся, высвобождая мне место за учительским столом.
– Спасибо, теть Марусь, – так же шепотом ответил я. – Как бы я без тебя жил?
– Ох, Юра, Юра, – проворчала она уже в дверях.
В ее словах ко мне было больше жалости, чем осуждения. Не раз она говорила мне: «Как же Юра можно такую светлую голову пропивать. Мужик нормальный вроде, учитель хороший, дети тебя любят»… «…И не дети тоже», – добавлял я. «Бабы тоже тебя любят, – соглашалась она. – Так, что тебе не хватает. Только жить начинаешь».
Действительно, чего мне не хватает? Если разложить по полочкам, вроде все в наличии имеется. Начинаешь с этих полочек все одно место складывать, смотришь, ничего нет, пустота. Я отогнал никчемные мысли, так как ощутил прилив пьяной энергии. Посмотрел на часы. До конца урока оставалось еще пять минут. Захотелось сделать что – нибудь полезное для себя и для общества. Решил посчитать пустые бутылки, поэтому направился к задней стене класса, где стояли книжные полки. Открыл верхнюю полку: Маркс, Ленин и пыль. Присел на корточки, чтобы удобнее было проверить содержимое нижней полки. Насчитал пятнадцать бутылок. – «Надо будет сегодня вынести», – подумал я. Мысль мне понравилась своей общественной значимостью. Я стал подниматься и стукнулся головой о верхнюю приоткрытую дверцу шкафа. От неожиданности и боли непроизвольно вскрикнул: «Бля»! Я стоял спиной к классу, но по установившейся тишине понял, что ученики повернули головы в мою сторону и смотрят на меня в полнейшем молчании. Видно столько боли и недоумения было в моем вскрике, что они даже не знают, как реагировать. Я тоже не знал, Посмотрел на часы. До конца урока осталась примерно минута. Она показалась мне вечностью. Наконец, раздался звонок. Оставаясь возле шкафов, так и не решаясь, выйти к классу, только и произнес: «Сдавайте тетради. Урок закончен».
– Юрий Иванович, на вопросы в любой последовательности можно отвечать?
Это Кочегаров с первой парты. Я не сразу понял, что он от меня хочет. Какие вопросы? Какая последовательность? Совсем забыл. Это он про вопросы к параграфу
– Ты можешь в любой последовательности.
Прошло еще две минуты. «Господи, куда же она запропастилась. Я же просил по – быстрее. «Одна нога там, другая здесь». От боли голову просто корчило и разрывало на части. В дверь постучали. «Она»! – обрадовался я. Но, каково же были мое разочарование и досада. В дверях торчала голова завуча, Лидии Сергеевны.
– Юрий Иванович, можно вас на минуточку, – позвала меня голова завуча.
– Слушаю вас, Лидия Сергеевна, – ответил, стараясь близко не подходить и не дышать в ее сторону. Но не получилось: слишком глубоко выдохнул от волнения.
– Ну и запашок от вас, Юрий Иванович, – Лидия Сергеевна брезгливо отмахнулась рукой. – Опять в мастерских гудели. Мой – то с вами был? – как бы невзначай спросила она.
Я на секунду задумался, что сказать. И решил ответить нейтрально:
– Не знаю Лидия Сергеевна. Может, был, а может, нет. Не могу ответить. Я даже сомневаюсь, а был ли там я. Вот, как раз ломаю голову над этой задачей. Был или не был? Вот в чем вопрос.
– Хватит паясничать. Допрыгаетесь, – прошипела она.
Но я не очень-то не испугался, потому что точно знал, что ее муж пил с нами. А главное, она сама все прекрасно знает, просто хочет проверить на прочность нашу мужскую дружбу.
– Ладно, в конце концов, это не мое дело, – уже более миролюбиво ответила Лидия Сергеевна. – И без вас голова пухнет от своих проблем. Я, что пришла. После шестого урока планерка. Явка строго обязательна.
– Есть, – попытался как можно бодрее отрапортовать я.
Голова завуча исчезла. Разговор с ней занял всего семь минут. Когда же она, наконец, придет? Я же просил, чтобы одна здесь, а другая…
– Юрий Иванович.
Опять этот Кочегаров. Засранец какой! Надоел уже со своими вопросами. Ладно бы, отличником был. Эти «ботаники» всегда все вопросы задают.
– Да, Кочегаров, я тебя внимательно слушаю.
– А, кто все сделал, что делать дальше? – действительно засранец. Уж этого от него точно не ожидал.
Я мучительно задумался. Интересно, как бы поступил на моем месте великий русский педагог Ушинский, если бы пришел на урок с такого «бодуна»? Наверное, сначала бы опохмелился. Царская самодержавная власть просто бы не допустила его не похмеленным на урок. Я живо представил себе картинку. Идет в школу грустный и понурый великий русский педагог Ушинский. А на входе его встречает швейцар, в руках поднос, а на подносе стаканчик запотевшей водочки, рядышком, порезанный кружочком малосольный огурчик и говорит: «Выпейте Ваше превосходительство водочки, а то, что-то вид у вас смурной».
– Юрий Иваныч? Что дальше-то делать?
Я – не Ушинский, и в школе развитого социализма нет швейцаров.
– Читай следующий параграф и отвечай на вопросы.
– У – у, – разочарованно протянул Кочегаров. – Я думал…
– А ты не думай. Читай и отвечай.
В дверь постучали. Теперь-то уж, точно она.
В дверях появилась очередная голова, но совсем не та, которую я ждал.
– Юрий Иванович, можно вас на минуточку, – позвала меня голова Петровича, мужа Лидии Сергеевны. Остатки волос, образующие на голове венчик, были взъерошены, сам сильно взволнован.
– Моя была у тебя?
– Была.
– Про меня спрашивала?
– Спрашивала.
– А ты, что ответил?
– Сказал, что не помню.
– У – у, ё. Что ты наделал. Она меня сегодня закопает
– Что наделал? Как было, так и сказал.
– Ты, что? Я же наврал ей, что у тебя заночевал.
– Да, я ведь живу на другом конце города.
– Вот, вот. Это и хорошо, что ты живешь на другом конце города. Ты себя плохо почувствовал. Я помог тебе добраться домой. Пока доехали, то да се. Время уже позднее. Телефон у тебя не работал, сообщить, что задерживаюсь не мог, поэтому и остался у тебя.
– И чего ты нервничаешь? Я же не сказал ей, где ты был. Я сказал, что не помню. А был-то ты, где на самом деле?
– Ты, что, действительно, не помнишь?
– Не помню.
– Мы с тобой из школы к Татьяне пошли.
– К какой Татьяне?
– Неужели ничего не помнишь? Ты даешь! К Степановой Татьяне пошли.
– Зачем?
– Да, как зачем? У нее всегда выпить есть. Тем более, что ты все кричал: «У меня недопитие, у меня недопитие. – Петрович с шепота сорвался на крик.
– Да, тише ты. Урок идет. А что дальше-то было?
– А дальше плохо было, – Петрович с сочувствием посмотрел на меня. – Мы с тобой пришли, правда, ноги ты уже слегка приволакивал, а у Татьяны гости. Она хоть и не очень обрадовалась нашему приходу, но приняла нас нормально, за стол усадила. Даже по рюмашке выпить успели. Ты слова хорошие сказал: про любовь и дружбу, со стихами, все, как полагается. Одна из подруг Татьяны рюмку только пригубила. Вдруг, ты, ни с того ни с сего, на нее кричать начал: «Я с уклонистами от генеральной линии партии за одним столом сидеть не буду. Настоящий коммунист пьет всегда до дна. Покажите мне здесь настоящих коммунистов». Схватил ее рюмку и в себя опрокинул. И вновь кричать: «Коммунисты, вперед! Налить еще настоящим коммунистам». Потом частушки распевал.
– Опять? Приличные?
– Если бы.
Я схватился за голову. Какой позор! Татьяна была заместителем Михал Абрамыча, за идеологию отвечала. Во, попал! Сколько раз давал себе зарок. Выпил стакан, все, о партии ни слова.
– И чем все это закончилось?
– Тебя выгнали, а меня оставили.
– А ночевал – то ты где?
– Где, где! – завелся от моей непонятливости Виктор Михайлович. – В Караганде. У Татьяны остался. Всю ночь за тебя просил, ходатайствовал, так сказать.
– А больше ты ничего не просил? – попытался я съехидничать.
– Остальное я получил на блюдечке с голубой каемочкой. Баба – класс! Даже не предполагал, что в вашей партии такие бабы могут быть, – Петрович самодовольно ухмыльнулся. Я всегда удивлялся Петровичу: внешне ничего особенного, жена под боком, и «пасет» постоянно, а женщины на него, как рыбы на нерест, косяком шли.
– В общем, так, – продолжил он. – На перемене беги к Лидке и скажи, что запамятовал, а теперь вот вспомнил – муж ваш у меня ночевал. Сделаешь?
– Сделать-то сделаю. Только я не уверен, что я сам дома ночевал.
А где ж ты был?
Не помню.
– Помнишь, не помнишь, а жене моей скажи, как я просил. Кстати, ты полечился?
– Да нет еще.
– А я принял. Пол – чекушки оставалось. Ладно, я пошел, а то мои оглоеды класс разнесут
Я опять наедине с самим собой, а до конца урока еще двадцать минут. Головная боль и напоминания о вчерашнем позоре доканывали меня. И все – таки, есть высшая справедливость! Я услышал голос той, которую так ждал.
– Юрий Иванович, можно вас на минуточку.
Я знал, куда и зачем иду, поэтому, обращаясь к классу, строго произнес: " Я к директору, всем работать с учебником».
За дверью ждала меня, она, тетя Маруся, моя любимая нянечка. Пушкину Арина Родионовна сказки сказывала, а моя тетя Маруся похмеляла меня.
– Очередь была, поэтому так долго, – начала было оправдываться она за задержку.
– Ладно, тетя Марусь, самое главное, что пришла. Где?
– Я тебе в подсобке все приготовила. Иди. Я пока за классом пригляжу. Что у тебя там? Работа с учебником? – Тетя Маруся около двадцати лет проработала в школе нянечкой. И наизусть знала все наши методические приемы в таком непотребном состоянии.
В подсобке на опрокинутом ведре, накрытым газетой стояла бутылка портвейна, на тарелке – порезанная колбаса и квашеная капуста. «Заботливая», – трогательно подумал о тете Марусе. Выпив залпом, стакан и закусив щепоткой капусты, тут же закурил. Тиски, державшие голову, слегка разжались. Я почувствовал себя гораздо лучше. «Остальное, после уроков допью, – решил я. – Сейчас больше нельзя, иначе повести может».
– Ну, что Юр, полегчало? – шепотом спросила тетя Маруся, высвобождая мне место за учительским столом.
– Спасибо, теть Марусь, – так же шепотом ответил я. – Как бы я без тебя жил?
– Ох, Юра, Юра, – проворчала она уже в дверях.
В ее словах ко мне было больше жалости, чем осуждения. Не раз она говорила мне: «Как же Юра можно такую светлую голову пропивать. Мужик нормальный вроде, учитель хороший, дети тебя любят»… «…И не дети тоже», – добавлял я. «Бабы тоже тебя любят, – соглашалась она. – Так, что тебе не хватает. Только жить начинаешь».
Действительно, чего мне не хватает? Если разложить по полочкам, вроде все в наличии имеется. Начинаешь с этих полочек все одно место складывать, смотришь, ничего нет, пустота. Я отогнал никчемные мысли, так как ощутил прилив пьяной энергии. Посмотрел на часы. До конца урока оставалось еще пять минут. Захотелось сделать что – нибудь полезное для себя и для общества. Решил посчитать пустые бутылки, поэтому направился к задней стене класса, где стояли книжные полки. Открыл верхнюю полку: Маркс, Ленин и пыль. Присел на корточки, чтобы удобнее было проверить содержимое нижней полки. Насчитал пятнадцать бутылок. – «Надо будет сегодня вынести», – подумал я. Мысль мне понравилась своей общественной значимостью. Я стал подниматься и стукнулся головой о верхнюю приоткрытую дверцу шкафа. От неожиданности и боли непроизвольно вскрикнул: «Бля»! Я стоял спиной к классу, но по установившейся тишине понял, что ученики повернули головы в мою сторону и смотрят на меня в полнейшем молчании. Видно столько боли и недоумения было в моем вскрике, что они даже не знают, как реагировать. Я тоже не знал, Посмотрел на часы. До конца урока осталась примерно минута. Она показалась мне вечностью. Наконец, раздался звонок. Оставаясь возле шкафов, так и не решаясь, выйти к классу, только и произнес: «Сдавайте тетради. Урок закончен».
Глава пятая
Махровый халатик
Я остался лежать, а Маняша выскочила из постели, вынула из пакета халат и быстро накинула на себя. Повертевшись перед зеркалом, подошла ко мне и поцеловала в щеку.
– Спасибо тебе, родной. Первый раз ты подарил вещь, которая мне очень подходит.
Халат действительно был хорош, бледно – розового цвета, безразмерный и с капюшоном. Жена просто утопала в нем, виднелось только радостное и раскрасневшееся личико, которое еще несколько минут назад с жаром целовал. Женские же ее прелести халат скрывал плотно, но не наглухо. Только дерни за поясок, и Сезам откроется.
– Сколько он стоит?
– Нормально стоит, – ушел я от ответа.
– А как тебе денег хватило? – с ироничной подозрительностью спросила Маняша.
– Во всем себе отказывал, – мне очень не хотелось развивать эту тему.
– Какой же ты у меня замечательный! – воскликнула Маняша, еще раз чмокнула в щеку, скинула халат и направилась в ванную, чтобы потом надеть его уже по необходимости.
Маняша еще и потому так радовалась подарку, что такой халатик в 1983 году купить в Москве было невозможно. У нас были ракеты, которые могли долететь до Америки, были атомные станции, в безопасности которых были уверены на все «сто», но вот таких простеньких махровых халатиков не было.
Где-то в апреле директор после уроков вызвал меня к себе. Когда я вошел в кабинет, в притык к директорскому столу сидели Белла Павловна, учительница русского, дама постбальзаковского возраста, безнадежно задержавшаяся в старых девах и Петрович, который на удивление был трезв и серьезен.
– Садись, Юрий Иваныч, – пригласил меня директор. – Значит, дело такое, товарищи, – уже ко всем обратился он. – Из софийской школы к нам пришло официальное письмо. Приглашают трех учителей по обмену опытом. Я решил в эту поездку отправить вас троих. Белла Павловна будет представлять нашу партию, Николай Петрович по профсоюзной линии, а Юрий Иваныч, как представитель молодого учительства, к тому имеющий бесценный опыт пребывании в Болгарии. – Ты же студентом был в Болгарии? – утвердительно спросил директор.
– Был, был, – я согласно закивал головой.
Я почти два месяца проработал в студенческом отряде. Мой «бесценный опыт» состоял из помидор, ракии и Пинчи. За то лето я съел такое несметное количество помидоров, что испытываю к ним отвращение по сей день. Ракия – изумительная фруктовая водка – самогон. Она такого пресыщения, как помидоры не вызвала, поэтому всегда вспоминал о ней с нежностью, так же, как и о Пинче, первой моей зарубежной девушке.
Мне по молодости и дремучей наивности казалось, что иностранные девушки – это нечто принципиально иное, чем наши. Но Пинча оказалось точно такой же, как и наши комосомолки. Все, что меня интересовало, располагалось у нее на тех же местах, только девушкой она оказалась менее сговорчивой. За целый вечер я так и не смог стянуть с нее джинсы. Неудачей был не очень обескуражен, так как корень проблемы видел в языковом барьере. Пинча, к моему великому удивлению, не знала русского языка. За месяц диалог был налажен, языковой барьер преодолен, джинсы снимала сама.
– У них «да», значит «нет», а «нет» – «да», – вспомнил я еще одну особенность болгарского быта, так как сам не всегда правильно реагировал на покачивания головой Пинчи.
– Это как? – спросил Николай Петрович.
– Когда кивают головой – «нет», когда качают из стороны в сторону – «да», – наглядно изобразил я.
– Надо же, как интересно, – удивился Николай Петрович. – Хорошо, что предупредил, а то я, что-нибудь учудил.
– Да, да, товарищи. Хотя Болгария и братская нам республика, – вмешался директор, – но все равно надо быть бдительным и осторожным. Какая – никакая, а, все-таки заграница. Вести себя надо достойно, так как вы представляете лицо всей советской школы.
– Юр, а как там с рыбалкой? Есть где поудить? – спросил Петрович.
Я не успел ответить.
– Николай Петрович, какая рыбалка? – в голосе директора зазвучали почти неподдельные нотки возмущения и недоумения. – Вы едете на две недели в командировку, обмениваться опытом.
– Это какой же опыт надо иметь, чтобы две недели обмениваться? – с сомнением спросил Николай Петрович.
– При правильной постановке дела и двух недель может оказаться мало, – начала рапортовать Белла Павловна. – Доклады, дискуссии, посещение уроков, обмен опытом по профсоюзной работе. Какая-нибудь культурная программа, обязательно венки надо будет возложить на…
– Это уж вы чересчур, Белла Павловна, – поспешил прервать директор учительницу. – Все-таки не на похороны едете. Да и какие уже в июне уроки? А так Белла Павловна все правильно говорит. На всякие там развлечения времени остаться не должно. Ты понял, Юрий Иваныч?
– Это вы о чем? – прикинулся я непонимающим.
– Это я о том, – директор выразительно щелкнул по горлу.
И за дружбу между народами нельзя? – проявил я политическую дальнозоркость. За дружбу можно, но только в меру. И последнее, старшим назначается Белла Павловна. Понятно? – закончил разговор директор.
Уезжать мы были должны третьего июня, а накануне, как обычно в мастерских, мне устроили проводы. Петрович отговорился, сказал, что надо рыбацкие снасти к поездке готовить. Мне тоже надо было спешить, поэтому пили на скорую руку, но Михал Абрамыч то ли от первой летней жары, то ли от отсутствия закуски уже после третьего стакана стал говорить очень проникновенно и идеологически выдержанно.
– Товарищи, мы сегодня провожаем Юрия Иваныча и Николая Петровича за границу. Николая Петровича сейчас нет с нами, но душой он здесь.
– Он бы и телом не отказался здесь побывать? – заметил Василий Фомич. – Ему Лидка еще с утра настрого предупредила, чтобы после уроков сразу домой.
Михал Абрамыч, словно не слыша, только пригладил одной рукой венчик волос и продолжил:
– Им выпала великая честь быть засранцами, тьфу, посланцами страны мирного атома и всеобщего бесплатного среднего образования, но, если где-то империалисты – капиталисты еще бряцают оружием…
– Михал Абрамыч, в магазин больше не побегу. Мне собираться надо, и вообще, жене обещал…
Я уже понял, что «проклятые империалисты» хотят заслать меня в магазин.
– Юрий Иваныч, попрошу не перебивать голос партии.
– Юрк, не перебивай. Что ты, в самом деле. Мы все понимаем: заграница, жена, – подал голос Иван Иваныч. – Сами сбегаем. Ты нам только троячок оставь, и езжай к жене.
– И, если где-то империалисты бряцают оружием, – попытался продолжить Михал Абрамыч, – то пусть все прогрессивное человечество знает, что империализм «но пасаран». И передай всему… Ты куда едешь?
– В дружественную Болгарию.
– И передай всему дружественному болгарскому народу наш коммунистический привет. Короче, «Рот фронт», – Михал Абрамыч поднял левую руку с пальцами сжатыми в кулак, а правой аккуратно поднес стакан портвейна ко рту.
– Ну, ты завернул, Абрамыч, – восхитился Василий Фомич. – Тебе надо бы было с Юркой ехать, а не Петровичу. Он там нажрется, и спать пойдет или рыбу ловить. Ты бы такой «рот фронт» устроил в Болгарии. Всех бы уложил, а сам бы бодрячком остался.
– Надо бы, – печально согласился Михал Абрамыч, – но не могу. Партия считает, что я здесь нужнее. Она мне так и говорит: «Не уезжай».
– Кто говорит? – не понял Иван Иваныч.
– Партия, мудила, говорит. Партия.
– Теперь понял. Обзываться только зачем? – обиделся Иван Иваныч.
– Я тебя обозвал мудилой только потому, что ты не слышишь голоса партии, потому что она с тобой говорить не хочет, а я с ней каждый день беседы веду. Вот сейчас она вопрошает: «А все ли вы сделали товарищи для торжественных проводов нашего Юрия Иваныча в дружественную нам…, – Михал Абрамыч запнулся
– … Болгарию, – подсказал я.
– … Болгарию, – закончил он.
Голосу партии отказать не мог. Я не только дал денег, но и сам сбегал в магазин. Как никак посланец страны мирного атома.
Маняша, добрая душа, привезла чемодан в школу. Она всю ночь просидела на диване в мастерской, терпеливо дожидаясь моего пробуждения. Когда я проснулся, протянула мне чистые вещи и коротко сказала: «Переоденься, скотина». Обижаться я не стал, молча взял одежду и переоделся.
– Все, поехали, – сказала она, бегло оценив мой внешний вид.
– Ты, что поедешь со мной на вокзал?
– Нет. Я просто хочу побыстрее от тебя избавиться, хотя бы на две недели.
Я не огорчился, так как во рту была ужасная сухость, а в голову словно навертели шурупов. Но все же сумел оценить ситуацию, прикинув, где смогу перехватить хотя бы пивка.
– Что ж, – сказал, изображая огорчение. – И впрямь ни к чему нам долгие проводы. Ты уж извини меня за вчерашнее, не мог мужикам отказать, а от жары разморило. Билет и загранпаспорт при мне.
Для пущей убедительности похлопал себя по карманам.
– Список покупок лежит в кармашке чемодана. Не забудь.
– Я его и так наизусть помню.
Эта была сущая правда. С того дня, как Маняша узнала, что я еду за границу, она занялась составлением списка вещей, которые необходимо будет купить. Список ежедневно менялся и уточнялся, но структура его оставалась неизменной: для семьи, для родственников, для друзей. «Слушай, – говорила она. – Совсем забыли про Ленку. Она нам набор открыток из ГДР в прошлом году привезла. Некрасиво получается». «Давай и я ей открытки привезу с видами Болгарии. Дешево, а Ленке будет приятно» – предлагал я. «Что ж, заложим на нее один лев, – задумчиво соглашалась Маняша. – А, может, тебе подарят открытки, – размышляла она дальше. – Должен кто-то тебе подарить открытки, тогда бюджет перекраивать не надо». «Обязательно подарят», – соглашался я. Потом звонила моя мама, говорила, что передумала и просила вместо кофточки на ту же сумму привезти чайный сервиз. «На маму мы заложили двадцать левов. Ты уверен, что этих денег хватит на сервиз? – с беспокойством спрашивала меня жена. – Ах, что я говорю. Какая, я эгоистка. Если не хватит, что-нибудь не купишь мне или себе», – тут же добавляла она.
Распрощался с Маняшей не то, чтобы сухо, но и без особой теплоты. Женское сердце отходчиво. Когда добрел до поезда, у вагона стояли уже Петрович с женой и Белла Павловна с русско – болгарским разговорником в руках. Петрович не был похож на себя: в костюме наглухо застегнутом на все пуговицы, и что больше всего поразило меня, в галстуке. Таким я его никогда не видел.
– Всем доброе утро, – еще издали поздоровался я. – Что в вагон не заходим?
– Вас ждем, Юрий Иваныч, – сухо и недовольно произнесла Белла Павловна. – Мы, все-таки, официальная делегация, и должны все делать сообща. Поэтому впредь попрошу не опаздывать. Виктор Петрович, прощайтесь с женой, будем заходить в вагон, и готовится к отбытию, – это уже к Петровичу.
Вот, те на, как наша старая дева преобразилась. Лишний раз убеждаешься в правоте истины: «Должность красит человека». Но не того напала. Дай, только время. От вокзала отъедем, а там уж я покажу тебе, как делать «все сообща».
– Спасибо тебе, родной. Первый раз ты подарил вещь, которая мне очень подходит.
Халат действительно был хорош, бледно – розового цвета, безразмерный и с капюшоном. Жена просто утопала в нем, виднелось только радостное и раскрасневшееся личико, которое еще несколько минут назад с жаром целовал. Женские же ее прелести халат скрывал плотно, но не наглухо. Только дерни за поясок, и Сезам откроется.
– Сколько он стоит?
– Нормально стоит, – ушел я от ответа.
– А как тебе денег хватило? – с ироничной подозрительностью спросила Маняша.
– Во всем себе отказывал, – мне очень не хотелось развивать эту тему.
– Какой же ты у меня замечательный! – воскликнула Маняша, еще раз чмокнула в щеку, скинула халат и направилась в ванную, чтобы потом надеть его уже по необходимости.
Маняша еще и потому так радовалась подарку, что такой халатик в 1983 году купить в Москве было невозможно. У нас были ракеты, которые могли долететь до Америки, были атомные станции, в безопасности которых были уверены на все «сто», но вот таких простеньких махровых халатиков не было.
Где-то в апреле директор после уроков вызвал меня к себе. Когда я вошел в кабинет, в притык к директорскому столу сидели Белла Павловна, учительница русского, дама постбальзаковского возраста, безнадежно задержавшаяся в старых девах и Петрович, который на удивление был трезв и серьезен.
– Садись, Юрий Иваныч, – пригласил меня директор. – Значит, дело такое, товарищи, – уже ко всем обратился он. – Из софийской школы к нам пришло официальное письмо. Приглашают трех учителей по обмену опытом. Я решил в эту поездку отправить вас троих. Белла Павловна будет представлять нашу партию, Николай Петрович по профсоюзной линии, а Юрий Иваныч, как представитель молодого учительства, к тому имеющий бесценный опыт пребывании в Болгарии. – Ты же студентом был в Болгарии? – утвердительно спросил директор.
– Был, был, – я согласно закивал головой.
Я почти два месяца проработал в студенческом отряде. Мой «бесценный опыт» состоял из помидор, ракии и Пинчи. За то лето я съел такое несметное количество помидоров, что испытываю к ним отвращение по сей день. Ракия – изумительная фруктовая водка – самогон. Она такого пресыщения, как помидоры не вызвала, поэтому всегда вспоминал о ней с нежностью, так же, как и о Пинче, первой моей зарубежной девушке.
Мне по молодости и дремучей наивности казалось, что иностранные девушки – это нечто принципиально иное, чем наши. Но Пинча оказалось точно такой же, как и наши комосомолки. Все, что меня интересовало, располагалось у нее на тех же местах, только девушкой она оказалась менее сговорчивой. За целый вечер я так и не смог стянуть с нее джинсы. Неудачей был не очень обескуражен, так как корень проблемы видел в языковом барьере. Пинча, к моему великому удивлению, не знала русского языка. За месяц диалог был налажен, языковой барьер преодолен, джинсы снимала сама.
– У них «да», значит «нет», а «нет» – «да», – вспомнил я еще одну особенность болгарского быта, так как сам не всегда правильно реагировал на покачивания головой Пинчи.
– Это как? – спросил Николай Петрович.
– Когда кивают головой – «нет», когда качают из стороны в сторону – «да», – наглядно изобразил я.
– Надо же, как интересно, – удивился Николай Петрович. – Хорошо, что предупредил, а то я, что-нибудь учудил.
– Да, да, товарищи. Хотя Болгария и братская нам республика, – вмешался директор, – но все равно надо быть бдительным и осторожным. Какая – никакая, а, все-таки заграница. Вести себя надо достойно, так как вы представляете лицо всей советской школы.
– Юр, а как там с рыбалкой? Есть где поудить? – спросил Петрович.
Я не успел ответить.
– Николай Петрович, какая рыбалка? – в голосе директора зазвучали почти неподдельные нотки возмущения и недоумения. – Вы едете на две недели в командировку, обмениваться опытом.
– Это какой же опыт надо иметь, чтобы две недели обмениваться? – с сомнением спросил Николай Петрович.
– При правильной постановке дела и двух недель может оказаться мало, – начала рапортовать Белла Павловна. – Доклады, дискуссии, посещение уроков, обмен опытом по профсоюзной работе. Какая-нибудь культурная программа, обязательно венки надо будет возложить на…
– Это уж вы чересчур, Белла Павловна, – поспешил прервать директор учительницу. – Все-таки не на похороны едете. Да и какие уже в июне уроки? А так Белла Павловна все правильно говорит. На всякие там развлечения времени остаться не должно. Ты понял, Юрий Иваныч?
– Это вы о чем? – прикинулся я непонимающим.
– Это я о том, – директор выразительно щелкнул по горлу.
И за дружбу между народами нельзя? – проявил я политическую дальнозоркость. За дружбу можно, но только в меру. И последнее, старшим назначается Белла Павловна. Понятно? – закончил разговор директор.
Уезжать мы были должны третьего июня, а накануне, как обычно в мастерских, мне устроили проводы. Петрович отговорился, сказал, что надо рыбацкие снасти к поездке готовить. Мне тоже надо было спешить, поэтому пили на скорую руку, но Михал Абрамыч то ли от первой летней жары, то ли от отсутствия закуски уже после третьего стакана стал говорить очень проникновенно и идеологически выдержанно.
– Товарищи, мы сегодня провожаем Юрия Иваныча и Николая Петровича за границу. Николая Петровича сейчас нет с нами, но душой он здесь.
– Он бы и телом не отказался здесь побывать? – заметил Василий Фомич. – Ему Лидка еще с утра настрого предупредила, чтобы после уроков сразу домой.
Михал Абрамыч, словно не слыша, только пригладил одной рукой венчик волос и продолжил:
– Им выпала великая честь быть засранцами, тьфу, посланцами страны мирного атома и всеобщего бесплатного среднего образования, но, если где-то империалисты – капиталисты еще бряцают оружием…
– Михал Абрамыч, в магазин больше не побегу. Мне собираться надо, и вообще, жене обещал…
Я уже понял, что «проклятые империалисты» хотят заслать меня в магазин.
– Юрий Иваныч, попрошу не перебивать голос партии.
– Юрк, не перебивай. Что ты, в самом деле. Мы все понимаем: заграница, жена, – подал голос Иван Иваныч. – Сами сбегаем. Ты нам только троячок оставь, и езжай к жене.
– И, если где-то империалисты бряцают оружием, – попытался продолжить Михал Абрамыч, – то пусть все прогрессивное человечество знает, что империализм «но пасаран». И передай всему… Ты куда едешь?
– В дружественную Болгарию.
– И передай всему дружественному болгарскому народу наш коммунистический привет. Короче, «Рот фронт», – Михал Абрамыч поднял левую руку с пальцами сжатыми в кулак, а правой аккуратно поднес стакан портвейна ко рту.
– Ну, ты завернул, Абрамыч, – восхитился Василий Фомич. – Тебе надо бы было с Юркой ехать, а не Петровичу. Он там нажрется, и спать пойдет или рыбу ловить. Ты бы такой «рот фронт» устроил в Болгарии. Всех бы уложил, а сам бы бодрячком остался.
– Надо бы, – печально согласился Михал Абрамыч, – но не могу. Партия считает, что я здесь нужнее. Она мне так и говорит: «Не уезжай».
– Кто говорит? – не понял Иван Иваныч.
– Партия, мудила, говорит. Партия.
– Теперь понял. Обзываться только зачем? – обиделся Иван Иваныч.
– Я тебя обозвал мудилой только потому, что ты не слышишь голоса партии, потому что она с тобой говорить не хочет, а я с ней каждый день беседы веду. Вот сейчас она вопрошает: «А все ли вы сделали товарищи для торжественных проводов нашего Юрия Иваныча в дружественную нам…, – Михал Абрамыч запнулся
– … Болгарию, – подсказал я.
– … Болгарию, – закончил он.
Голосу партии отказать не мог. Я не только дал денег, но и сам сбегал в магазин. Как никак посланец страны мирного атома.
Маняша, добрая душа, привезла чемодан в школу. Она всю ночь просидела на диване в мастерской, терпеливо дожидаясь моего пробуждения. Когда я проснулся, протянула мне чистые вещи и коротко сказала: «Переоденься, скотина». Обижаться я не стал, молча взял одежду и переоделся.
– Все, поехали, – сказала она, бегло оценив мой внешний вид.
– Ты, что поедешь со мной на вокзал?
– Нет. Я просто хочу побыстрее от тебя избавиться, хотя бы на две недели.
Я не огорчился, так как во рту была ужасная сухость, а в голову словно навертели шурупов. Но все же сумел оценить ситуацию, прикинув, где смогу перехватить хотя бы пивка.
– Что ж, – сказал, изображая огорчение. – И впрямь ни к чему нам долгие проводы. Ты уж извини меня за вчерашнее, не мог мужикам отказать, а от жары разморило. Билет и загранпаспорт при мне.
Для пущей убедительности похлопал себя по карманам.
– Список покупок лежит в кармашке чемодана. Не забудь.
– Я его и так наизусть помню.
Эта была сущая правда. С того дня, как Маняша узнала, что я еду за границу, она занялась составлением списка вещей, которые необходимо будет купить. Список ежедневно менялся и уточнялся, но структура его оставалась неизменной: для семьи, для родственников, для друзей. «Слушай, – говорила она. – Совсем забыли про Ленку. Она нам набор открыток из ГДР в прошлом году привезла. Некрасиво получается». «Давай и я ей открытки привезу с видами Болгарии. Дешево, а Ленке будет приятно» – предлагал я. «Что ж, заложим на нее один лев, – задумчиво соглашалась Маняша. – А, может, тебе подарят открытки, – размышляла она дальше. – Должен кто-то тебе подарить открытки, тогда бюджет перекраивать не надо». «Обязательно подарят», – соглашался я. Потом звонила моя мама, говорила, что передумала и просила вместо кофточки на ту же сумму привезти чайный сервиз. «На маму мы заложили двадцать левов. Ты уверен, что этих денег хватит на сервиз? – с беспокойством спрашивала меня жена. – Ах, что я говорю. Какая, я эгоистка. Если не хватит, что-нибудь не купишь мне или себе», – тут же добавляла она.
Распрощался с Маняшей не то, чтобы сухо, но и без особой теплоты. Женское сердце отходчиво. Когда добрел до поезда, у вагона стояли уже Петрович с женой и Белла Павловна с русско – болгарским разговорником в руках. Петрович не был похож на себя: в костюме наглухо застегнутом на все пуговицы, и что больше всего поразило меня, в галстуке. Таким я его никогда не видел.
– Всем доброе утро, – еще издали поздоровался я. – Что в вагон не заходим?
– Вас ждем, Юрий Иваныч, – сухо и недовольно произнесла Белла Павловна. – Мы, все-таки, официальная делегация, и должны все делать сообща. Поэтому впредь попрошу не опаздывать. Виктор Петрович, прощайтесь с женой, будем заходить в вагон, и готовится к отбытию, – это уже к Петровичу.
Вот, те на, как наша старая дева преобразилась. Лишний раз убеждаешься в правоте истины: «Должность красит человека». Но не того напала. Дай, только время. От вокзала отъедем, а там уж я покажу тебе, как делать «все сообща».