Страница:
Восхитительно тупая рожа, о такой поэму можно написать. Жаль, что я не Пушкин. И где только они берутся?
Сказано, так сказано. Того, кто предлагал мне грязный бой, сейчас с ними нет. Эти просто безмозглые боевики. Если по-хорошему, я давлю таких одним пальцем, а потом вытираю палец платком. К сожалению, они ничего не решают и не умеют вести переговоры, по причине скудости словарного запаса. Значит, сейчас слово за мной.
Наши с партнером тела выстреливают одновременно. Иначе как выстрелом это не назовешь. Партнер сбивает с ног двоих боевиков, а я вышибаю дверь в душевую, слегка повредив плечо. Вскарабкиваюсь по трубе и высаживаю пластиковый квадрат потолка. Сейчас я в подсобном помещении, из которого наверняка есть выход на улицу. Здесь полно старых шкафов и они мешают мне двигаться. Сзади слышится выстрел, затем второй. Что-то обжигает мне спину. Попали, все-таки. Тяжело дышать и на губах привкус крови. Прострелили легкое, это уж точно. Этого еще не хватало. Я выбиваю еще одну дверь, которая оказывается фанерной. Теперь меня отделяет от улицы лишь тонкое стекло. Тонкое, но прочное – наружные стекла в таких зданиях пуленепробиваемы. Один из бандитов передо мной. Видимо, он заранее стоял здесь, чтобы в случае чего, преградить мне дорогу к выходу. Но все произошло слишком быстро. Так быстро, что он не успел вытащить пистолет. Я прыгаю на него, вырубаю, переворачиваю и тащу за собой. Несколько пуль попадают в этот живой щит. Ничего, оклемается, сердешный. Надеюсь, ему заплатят за вредность.
Я пока не собираюсь делать ноги. Меня волнует судьба партнера. Наружный вход в раздевалку за углом. Уж точно они не ждут, что я вернусь. Я распахиваю дверь, но раздевалка пуста. Их нет. Партнер на полу, продырявленный как решето. Крови не много. Он пока в сознании.
– Мальчики были очень сердиты? – спрашиваю я.
– Хуже не бывает, – отвечает партнер. – Они тебя убьют.
– За что? – удивляюсь я.
– Я не знаю. Они не те, за кого себя выдают. Ты заметил?
– Ага, похоже. Ладно, выздоравливай. В тебе всего лишь две дюжины дыр. Или три. Такая мелочь, что обойдешься без медицинского вмешательства.
– Я знаю, – отвечает он.
– Тогда пока.
Я переворачиваю его и нащупываю сквозь кожу выключатель, который вмонтирован с левой стороны четвертого шейного позвонка. Одно глубокое нажатие и партнер засыпает. Надеюсь, он проснется здоровым. Так и будет, если только выстрелы не повредили центры регенерации. А вот теперь надо бежать.
Я выскакиваю наружу, сбив по пути пару человек. Любопытные уже начали собираться на звук выстрелов. Разумеется, огнестрельное оружие не запрещено, но его применение расценивается как хулиганство или тяжелое оскорбление. К тому же, следы пуль портят внешний вид стен. Стены способны восстанавливаться самостоятельно, но им потребуется несколько дней, чтобы зарастить повреждения. Кремнеорганика, как известно, растет медленно.
Еще один бандит бросается мне наперерез и всаживает еще несколько пуль в упор. Кажется, снова прострелил легкое. Я на ходу отрываю ему кисть, вместе с пистолетом. Теперь одно из моих легких полностью вырубилось и я не могу быстро бежать. Полный рот крови, приходится выплевывать. Но, для того, чтобы меня убить, нужно очень много пуль.
Автомобиль стартует прямо на меня, но здесь они погорячились: с обеих сторон дороги растут каштаны, и я, конечно же, успеваю спрятаться за ствол. Пока они разворачиваются, я перепрыгиваю через забор и оказываюсь на улице, в двадцати шагах от станции метро «Сабурово». Это довольно помпезное сооружение, как и большинство центральных станций. Дорогу припорошило снегом, и впервые я ощущаю холод. Не помню, какое точно сегодня число, но примерно двадцать пятое ноября. Температура – около нуля, плюс ветер. Я босиком, в легких спортивных трусах и в майке, пробитой пулями и заляпанной кровью. С легкими совсем плохо. Приходится включать дополнительный кислородный генератор, который вмонтирован как раз посредине между моими легкими – это маленький металлический предмет, прилепившийся над самой аркой аорты. Его запаса хватит максимум на два часа. Если я буду бежать, то всего минут на сорок. У меня есть еще один такой же, он вмонтирован в хвосте поджелудочной железы. Я поставил его себе шесть лет назад и с тех пор еще ни разу не использовал.
Время работает против меня. Для того, чтобы добраться домой, мне нужно сделать две пересадки: вначале на центральную линию второго уровня, а затем на местную. Теоретически, я сейчас нахожусь в центре Москвы, но центр этот растянулся примерно километров на восемьдесят: центром считается все, что внутри Аэрокольца. Современная Москва это примерно триста местных линий метро, сорок две центральных плюс множество глубоких, скоростных линий. Сейчас население земли – около ста семидесяти миллиардов. Практически все эти люди живут в городах. Крупнейшие города прошлого века – всего лишь мелкие поселки по сравнению с нашими мегаполисами. Москва, этот исполинский город тянется на несколько сотен километров в каждую сторону, а потом сливается с другими крупными городами. К центру города сходятся четырнадцать радиальных магистралей, каждая из которых разделена на восемьдесят отдельных полос. Магистрали соединяются четырнадцатью кольцами, некоторые из которых еще сохранили исторические названия. Сельских территорий в наше время стало гораздо меньше, чем городских. И большинство из них занято хвойными лесами.
У меня нет денег на билет, поэтому приходится действовать быстро. Я разбиваю переднее стекло роботу-контролеру и выдергиваю все провода, которые успевают захватить мои пальцы. Надо будет заняться плечом, оно продолжает болеть. Пока меня никто не преследует. Возможно, они собирались лишь хорошенько припугнуть меня и заставить убраться из города. Может быть, я и уеду, ведь выступать здесь мне больше уже не дадут. Поживем – увидим. Включается сирена.
Я спускаюсь на платформу и решаю дождаться поезда, несмотря на то, сирена продолжает орать. Еще минута или две – и появится служба охраны метрополитена. Положим, они меня задержат, ну и что же? Я ведь не преступник. Максимум, в чем я виновен, это в повреждении робота.
Несколько человек в черной униформе уже спускаются по лестнице. В этот момент открываются двери подкатившего поезда. Я вхожу, вместе с толпой, которая сразу же маскирует меня. Я уже сталкивался с милицией несколько раз, были мелкие проблемки. Я не хочу, чтобы мне это припомнили.
Я сажусь и сразу же пачкаю кресло кровью. Понятно. Уже давно пора менять заряд в системе регенерации. Слишком большая нагрузка. Дома у меня осталась всего одна полная батарея, я хотел ее поберечь. Но после такого дня, как сегодняшний…
В вагоне включено радио. С тех пор, как поезда стали бесшумными, радио работает постоянно. Идут рекламные передачи вперемешку с новостями. Сейчас передают репортаж об очередном испытании большого антигравитационного генератора. Вчера я видел эту жутко неудобную штуку в новостях. Может быть, это и впрямь техника будущего, но пока что эта громадина едва может сдвинуть с места несколько бетонных блоков. Пройдет еще, наверное, лет сто, пока люди сумеют построить что-нибудь вроде настоящего антигравитационного ранца, надевать его на плечи и летать с ним на природу, за город. Сегодняшнее испытание идет ни капельки не успешней, чем вчерашнее. Антигравитация нам пока не по зубам.
Люди справа и слева от меня встают и пересаживаются. Я бы сделал то же самое на их месте. Наверняка я выгляжу ужасно. Но это меня не очень волнует. Проблема в другом.
Я терпеть не могу ситуаций, которых я не понимаю. То, что произошло сегодня, было нереально, было невозможно. Я не тот человек, на которого нужно охотиться всемером или вдесятером. При всем моем уважении к себе приходится признать, что я слишком мало значу. У меня нет больших денег, у меня нет влиятельных друзей или родственников, я не знаю никаких тайн. Я никому не мешаю. Самое большее, что из меня можно было бы выбить – это нечестный бой. Но никто не станет затевать такую возню, как сегодня, из-за подобной мелочи. Тогда что же случилось? И чего мне ждать? Раз я не понимаю ситуации, я и предположить не могу, что случится дальше. Ехать ли мне домой, или опасаться засады? Что от меня хотели на самом деле? Если меня действительно хотели убрать, то для чего? Кому, в самом деле, я мог помешать? На все эти вопросы нет ответа. Единственное, в чем я уверен – дело не в том, что я не согласился драться по их правилам. Тогда в чем же? В чем?
Я знаю не мало историй, случавшихся с людьми моей профессии. Чаще всего моих коллег принуждали к грязному бою, иногда их пытались использовать как боевиков, в особо сложных случаях. Там, где обычные быки не могли справиться. Но ведь нужно понимать, что такое настоящий единоборец. Это профессионал. Это человек, который с детства приучен бороться с собой и побеждать себя. Побеждать свой страх, свою слабость, свое малодушие, свою жадность. Побеждать боль, какой бы сильной она ни была. Я тренируюсь с пяти лет, я начинал очень давно, но прекрасно помню первые месяцы тренировок. В начале не было никаких физических упражнений, была только тренировка воли. Воля, воля и еще раз воля. Воля может все. Воля важнее силы. Умение подчинить себя себе. В этом, и только в этом, сущность настоящего единоборства. И до сих пор одну тренировку из трех я посвящаю своему внутреннему развитию. Я уверен, что нет такой ценности на земле, за которую можно меня купить, нет такой пытки, которая может меня сломить, нет такой воли, которая может меня принудить. То же самое может сказать о себе любой профессиональный единоборец. На нас бесполезно давить. Нас можно только убить или на время отодвинуть в сторону. Похоже, что кто-то еще этого не понимает.
3
4
Сказано, так сказано. Того, кто предлагал мне грязный бой, сейчас с ними нет. Эти просто безмозглые боевики. Если по-хорошему, я давлю таких одним пальцем, а потом вытираю палец платком. К сожалению, они ничего не решают и не умеют вести переговоры, по причине скудости словарного запаса. Значит, сейчас слово за мной.
Наши с партнером тела выстреливают одновременно. Иначе как выстрелом это не назовешь. Партнер сбивает с ног двоих боевиков, а я вышибаю дверь в душевую, слегка повредив плечо. Вскарабкиваюсь по трубе и высаживаю пластиковый квадрат потолка. Сейчас я в подсобном помещении, из которого наверняка есть выход на улицу. Здесь полно старых шкафов и они мешают мне двигаться. Сзади слышится выстрел, затем второй. Что-то обжигает мне спину. Попали, все-таки. Тяжело дышать и на губах привкус крови. Прострелили легкое, это уж точно. Этого еще не хватало. Я выбиваю еще одну дверь, которая оказывается фанерной. Теперь меня отделяет от улицы лишь тонкое стекло. Тонкое, но прочное – наружные стекла в таких зданиях пуленепробиваемы. Один из бандитов передо мной. Видимо, он заранее стоял здесь, чтобы в случае чего, преградить мне дорогу к выходу. Но все произошло слишком быстро. Так быстро, что он не успел вытащить пистолет. Я прыгаю на него, вырубаю, переворачиваю и тащу за собой. Несколько пуль попадают в этот живой щит. Ничего, оклемается, сердешный. Надеюсь, ему заплатят за вредность.
Я пока не собираюсь делать ноги. Меня волнует судьба партнера. Наружный вход в раздевалку за углом. Уж точно они не ждут, что я вернусь. Я распахиваю дверь, но раздевалка пуста. Их нет. Партнер на полу, продырявленный как решето. Крови не много. Он пока в сознании.
– Мальчики были очень сердиты? – спрашиваю я.
– Хуже не бывает, – отвечает партнер. – Они тебя убьют.
– За что? – удивляюсь я.
– Я не знаю. Они не те, за кого себя выдают. Ты заметил?
– Ага, похоже. Ладно, выздоравливай. В тебе всего лишь две дюжины дыр. Или три. Такая мелочь, что обойдешься без медицинского вмешательства.
– Я знаю, – отвечает он.
– Тогда пока.
Я переворачиваю его и нащупываю сквозь кожу выключатель, который вмонтирован с левой стороны четвертого шейного позвонка. Одно глубокое нажатие и партнер засыпает. Надеюсь, он проснется здоровым. Так и будет, если только выстрелы не повредили центры регенерации. А вот теперь надо бежать.
Я выскакиваю наружу, сбив по пути пару человек. Любопытные уже начали собираться на звук выстрелов. Разумеется, огнестрельное оружие не запрещено, но его применение расценивается как хулиганство или тяжелое оскорбление. К тому же, следы пуль портят внешний вид стен. Стены способны восстанавливаться самостоятельно, но им потребуется несколько дней, чтобы зарастить повреждения. Кремнеорганика, как известно, растет медленно.
Еще один бандит бросается мне наперерез и всаживает еще несколько пуль в упор. Кажется, снова прострелил легкое. Я на ходу отрываю ему кисть, вместе с пистолетом. Теперь одно из моих легких полностью вырубилось и я не могу быстро бежать. Полный рот крови, приходится выплевывать. Но, для того, чтобы меня убить, нужно очень много пуль.
Автомобиль стартует прямо на меня, но здесь они погорячились: с обеих сторон дороги растут каштаны, и я, конечно же, успеваю спрятаться за ствол. Пока они разворачиваются, я перепрыгиваю через забор и оказываюсь на улице, в двадцати шагах от станции метро «Сабурово». Это довольно помпезное сооружение, как и большинство центральных станций. Дорогу припорошило снегом, и впервые я ощущаю холод. Не помню, какое точно сегодня число, но примерно двадцать пятое ноября. Температура – около нуля, плюс ветер. Я босиком, в легких спортивных трусах и в майке, пробитой пулями и заляпанной кровью. С легкими совсем плохо. Приходится включать дополнительный кислородный генератор, который вмонтирован как раз посредине между моими легкими – это маленький металлический предмет, прилепившийся над самой аркой аорты. Его запаса хватит максимум на два часа. Если я буду бежать, то всего минут на сорок. У меня есть еще один такой же, он вмонтирован в хвосте поджелудочной железы. Я поставил его себе шесть лет назад и с тех пор еще ни разу не использовал.
Время работает против меня. Для того, чтобы добраться домой, мне нужно сделать две пересадки: вначале на центральную линию второго уровня, а затем на местную. Теоретически, я сейчас нахожусь в центре Москвы, но центр этот растянулся примерно километров на восемьдесят: центром считается все, что внутри Аэрокольца. Современная Москва это примерно триста местных линий метро, сорок две центральных плюс множество глубоких, скоростных линий. Сейчас население земли – около ста семидесяти миллиардов. Практически все эти люди живут в городах. Крупнейшие города прошлого века – всего лишь мелкие поселки по сравнению с нашими мегаполисами. Москва, этот исполинский город тянется на несколько сотен километров в каждую сторону, а потом сливается с другими крупными городами. К центру города сходятся четырнадцать радиальных магистралей, каждая из которых разделена на восемьдесят отдельных полос. Магистрали соединяются четырнадцатью кольцами, некоторые из которых еще сохранили исторические названия. Сельских территорий в наше время стало гораздо меньше, чем городских. И большинство из них занято хвойными лесами.
У меня нет денег на билет, поэтому приходится действовать быстро. Я разбиваю переднее стекло роботу-контролеру и выдергиваю все провода, которые успевают захватить мои пальцы. Надо будет заняться плечом, оно продолжает болеть. Пока меня никто не преследует. Возможно, они собирались лишь хорошенько припугнуть меня и заставить убраться из города. Может быть, я и уеду, ведь выступать здесь мне больше уже не дадут. Поживем – увидим. Включается сирена.
Я спускаюсь на платформу и решаю дождаться поезда, несмотря на то, сирена продолжает орать. Еще минута или две – и появится служба охраны метрополитена. Положим, они меня задержат, ну и что же? Я ведь не преступник. Максимум, в чем я виновен, это в повреждении робота.
Несколько человек в черной униформе уже спускаются по лестнице. В этот момент открываются двери подкатившего поезда. Я вхожу, вместе с толпой, которая сразу же маскирует меня. Я уже сталкивался с милицией несколько раз, были мелкие проблемки. Я не хочу, чтобы мне это припомнили.
Я сажусь и сразу же пачкаю кресло кровью. Понятно. Уже давно пора менять заряд в системе регенерации. Слишком большая нагрузка. Дома у меня осталась всего одна полная батарея, я хотел ее поберечь. Но после такого дня, как сегодняшний…
В вагоне включено радио. С тех пор, как поезда стали бесшумными, радио работает постоянно. Идут рекламные передачи вперемешку с новостями. Сейчас передают репортаж об очередном испытании большого антигравитационного генератора. Вчера я видел эту жутко неудобную штуку в новостях. Может быть, это и впрямь техника будущего, но пока что эта громадина едва может сдвинуть с места несколько бетонных блоков. Пройдет еще, наверное, лет сто, пока люди сумеют построить что-нибудь вроде настоящего антигравитационного ранца, надевать его на плечи и летать с ним на природу, за город. Сегодняшнее испытание идет ни капельки не успешней, чем вчерашнее. Антигравитация нам пока не по зубам.
Люди справа и слева от меня встают и пересаживаются. Я бы сделал то же самое на их месте. Наверняка я выгляжу ужасно. Но это меня не очень волнует. Проблема в другом.
Я терпеть не могу ситуаций, которых я не понимаю. То, что произошло сегодня, было нереально, было невозможно. Я не тот человек, на которого нужно охотиться всемером или вдесятером. При всем моем уважении к себе приходится признать, что я слишком мало значу. У меня нет больших денег, у меня нет влиятельных друзей или родственников, я не знаю никаких тайн. Я никому не мешаю. Самое большее, что из меня можно было бы выбить – это нечестный бой. Но никто не станет затевать такую возню, как сегодня, из-за подобной мелочи. Тогда что же случилось? И чего мне ждать? Раз я не понимаю ситуации, я и предположить не могу, что случится дальше. Ехать ли мне домой, или опасаться засады? Что от меня хотели на самом деле? Если меня действительно хотели убрать, то для чего? Кому, в самом деле, я мог помешать? На все эти вопросы нет ответа. Единственное, в чем я уверен – дело не в том, что я не согласился драться по их правилам. Тогда в чем же? В чем?
Я знаю не мало историй, случавшихся с людьми моей профессии. Чаще всего моих коллег принуждали к грязному бою, иногда их пытались использовать как боевиков, в особо сложных случаях. Там, где обычные быки не могли справиться. Но ведь нужно понимать, что такое настоящий единоборец. Это профессионал. Это человек, который с детства приучен бороться с собой и побеждать себя. Побеждать свой страх, свою слабость, свое малодушие, свою жадность. Побеждать боль, какой бы сильной она ни была. Я тренируюсь с пяти лет, я начинал очень давно, но прекрасно помню первые месяцы тренировок. В начале не было никаких физических упражнений, была только тренировка воли. Воля, воля и еще раз воля. Воля может все. Воля важнее силы. Умение подчинить себя себе. В этом, и только в этом, сущность настоящего единоборства. И до сих пор одну тренировку из трех я посвящаю своему внутреннему развитию. Я уверен, что нет такой ценности на земле, за которую можно меня купить, нет такой пытки, которая может меня сломить, нет такой воли, которая может меня принудить. То же самое может сказать о себе любой профессиональный единоборец. На нас бесполезно давить. Нас можно только убить или на время отодвинуть в сторону. Похоже, что кто-то еще этого не понимает.
3
Пока я раздумываю обо всем этом поезд подъезжает к пересадочной станции «Фрязино». Здесь местная линия заканчивается и мне придется спуститься на внутреннюю линию второго уровня. «Красноармейск – Бекасово». Линии второго уровня идут на разных, и обычно глубоких, горизонтах. Здесь поезда движутся намного быстрее, а остановки случаются реже. Хотя и не так редко, как на настоящих скоростных линиях.
Вниз тянутся десятки эскалаторов, длинных, как гигантские кишки. Кроме того, есть три общих лифта, которые постоянно движутся вниз и вверх. Эти челноки берут несколько сот человек за один раз. В часы пик все перегружено – и лифты, и эскалаторы, но сейчас несколько движущихся лестниц совершенно пусты, и это мне на руку. Я слишком привлекаю внимание своим видом. Конечно, кого только не увидишь в метро. Но такой окровавленный и полуголый бродяга – это уже слишком. Я спокойно добираюсь до первой пересадочной платформы, испугав своим видом разве что полуслепую старуху, которая ехала метрах в двадцати впереди меня.
Здесь людей уже больше, но не так много, как на платформе основной станции. Но все занимаются своим делом и не обращают друг на друга внимания. Здесь можно найти автоматы по продаже чего угодно, и одежды в том числе. Меня интересует недорогая разовая одежда. В автомате можно заказать и отличный костюм, и меховое пальто – сканер визуально проверит точные пропорции вашей фигуры – а потом автомат подберет или изготовит именно то, что будет на вас лучше всего смотреться. Но я не миллионер, чтобы тратить деньги на ненужные вещи, поэтому собираюсь купить что-нибудь одноразовое.
Захожу за угол и нахожу нужный автомат. Он очень удобно стоит – как раз за перегородкой, которая закрывает будочку срочной видеосъемки. Место довольно укромное, но оно уже занято: на скамье целуется парочка. Полная девица обнимает небритого парня крупной комплекции, хихикает и твердит ему о том, какой он смешной. Оба уже приняли на грудь, девушка вообще расплывается, парень держится.
– Гуляй отсюда, – говорит он мне. Интересно, за кого он меня принимает? Вид-то у меня страшный. Не иначе, как за безобидного сумасшедшего. Но это его проблемы, а мне нужно обуться и накинуть что-нибудь на плечи. Поэтому я не обращаю на него внимания. Подхожу к банковскому терминалу и кладу ладонь на шершавый полупрозрачный коричневый пластик. Несколько секунд уходит на сканирование линий моей ладони, после этого на экране загораются строки: деньги на моем счету, список последних двадцати покупок, мои финансовые обязательства, несколько рекламных надписей и еще всякая мелочь.
Деньги в виде бумажек уже дано практически не существуют, хотя теоретически, ими можно расплатиться в любом месте. Несколько мелких монет лежат у меня дома, я их использую как сувениры. Бумажку в двадцать рублей я однажды держал в руках, и я запомнил, что она была приятна на ощупь. Остальные купюры я даже никогда не видел. Они совершенно не нужны в эпоху электронных денег.
Я просматриваю информацию на экране и не нахожу ничего интересного. Вообще говоря, строки на экране – это каменный век. Обычно я, как и большинство людей, пользуюсь HH-интерфейсом, который включается автоматически, но только в том случае, если поблизости нет посторонних. Считается, что каждый человек имеет право хранить в тайне свои финансовые дела, а НН пользуется голосом.
Проведя пальцем по экрану, я выбираю раздел обуви, затем просматриваю список моделей. В этот момент девица заявляет парню, что я мешаю, и вообще, веду себя очень нагло. Парень подходит ко мне сзади, с явным намерением показать, кто здесь главный.
– Не советую тебе, – говорю я, продолжая выбирать модель. Наконец, нахожу дешевые, всего за три пятьдесят. Одноразовая обувь отливается сразу по твоей ноге, на ее изготовление уходит несколько секунд, потому она и стоит так дешево.
Судя по звуку, парень достал нож. Я отчетливо слышу, как щелкнуло лезвие. Нож в наше время перестал быть оружием убийства, хотя по-прежнему может причинить сильную боль. Если тебя пырнут ножом, это не значит, что твой обидчик совершил преступление. Ножевые раны затягиваются за несколько минут. Фемида не будет возиться с такими мелочами. На самом деле в школах несовершеннолетние ребята режут друг друга каждый день. Но в этот раз я начинаю сердиться. В конце-то концов, и у меня есть нервы.
Он берет меня за плечо и разворачивает, притягивая к себе. При этом он рассчитывает наколоть меня на лезвие, как бабочку на иглу. Я аккуратненько перехватываю его руку, ломаю запястье и поворачиваю нож. Он охает и падает на колени. Я хлопаю его по щеке.
– Я же говорил, что не надо. Почему же ты не послушался.
Девица вынимает из сумочки пистолетик. Дамская модель, шестнадцатизарядный, с парализующими пулями.
– Подожди, – говорю я, – я сначала обуюсь. Ноги-то мерзнут.
Опускаю ногу в ящик, который уже услужливо выдвинут внизу, и чувствую приятную теплую мягкость: ступня покрыта полимерным составом, который уже начал высыхать, превращаясь в довольно удобную обувь. В такой обуви нет шнурков или застежек – все равно ее не придется надевать в второй раз.
Девушка стреляет, но я успеваю уклониться. В моей спине есть чувствительные сенсоры движения, работающие примерно так, как у акул, которые способны ощущать движение жертвы, не пользуясь ни зрением, ни обонянием. Парализующая пулька врезается в стену видеобудки, оставляя небольшую вмятину. Я опускаю в ящик вторую ногу, и вот я уже обут. Теперь осталось выбрать пиджак или плащ. Смотрю на свои ноги. Ботиночки выглядят прилично, мне нравится в них все, кроме цвета. Они оранжевые. Какой болван додумался до оранжевых ботинок? Я ставлю ногу на скамью.
– Как тебе? – спрашиваю девушку.
Она начинает хохотать.
– Ну, ты смешной! – говорит она.
Парень поднимается. Он уже вытащил лезвие из своего тела. Но, кажется, одного укола ему мало. Я легонько тыкаю его в челюсть и кладу на скамейку, рядом с сидящей девушкой.
– Слушай, а я знаю, – говорит она. – Ты не человек, ты из этих!
– Человек. Можешь попробовать, – я протягиваю ей руку, и она ее старательно щупает. Кажется, она все равно мне не верит. Андроидов в наше время научились изготавливать настолько качественно, что иногда их путают с людьми. Но кожа их всегда выдает. Человеческую кожу на ощупь ни с чем не спутаешь.
Я беру плащ и набрасываю его себе на плечи. Плащ ярко зеленый, в красное яблоко. Супермолодежный дизайн. Не имею представления, почему автомат выбрал именно эту расцветку. Может быть, он тоже принял меня за чокнутого? Сейчас я похож на канарейку, но выбирать одежду еще раз уже не хочу. Слишком мало остается времени.
– Платок есть? – спрашиваю девушку.
Она роется в сумочке и дает мне платочек. Очень удобная штука, с автоматическим растворением загрязнений. Таким можно протереть все тело, и станешь чистым, как будто только что из-под душа. Он убирает любые загрязнения кожи, растворяет их и переводит их в форму, удобную для утилизации. Я тщательно протираю лицо, обращая особенное внимание на губы: на них запеклась кровь. Привкус крови все еще ощущается во рту. Я сплевываю на пол очередной кровавый сгусток. Когда же, в конце концов, это прекратится? Представляю, в каком состоянии сейчас мое легкое, если его не может вытащить даже хорошая батарея. А батареи я всегда ставлю хорошие. Не отличные, а просто хорошие, на отличные никогда не хватает денег.
Одевшись, я выхожу на платформу и ожидаю лифт. Он подходит через минуту. Вхожу в просторную комнату без передней стены; вместе со мной сразу входит еще человек сто или больше. Стена опускается, и лифт начинает свое плавное движение вниз. На самом деле здесь не так уж много народу. Вот пересаживаться на центральных станциях, на тех, что на территории исторического центра, действительно тяжело. Я практически никогда не выхожу там. Все платформы плотно заполнены народом, люди стоят плечом к плечу, не протиснешься. Много людей. Слишком много людей. Пользоваться наземным транспортом тем более нереально. В городе никто не ведет свои машины сам, просто сидя за рулем, как в старые добрые времена. Я думаю, что автомобилей в городе не меньше чем людей. Поэтому общим движением управляет десяток стационарных спутников. Все машины движутся согласованно, как солдатики, на каком-нибудь древнем параде. Это жутко неудобно, если собираешься поехать куда-нибудь по своим личным делам. Пока что выручает метро, хотя многие линии тоже предельно перегружены.
Лифт останавливается, и я выхожу. Сейчас я на глубине километров пять или шесть, что, на самом деле немного для скоростного метро. Многие линии расположены гораздо глубже. Теперь мне остается пройти несколько длинных изогнутых коридоров, потом спуститься по лестнице, потом еще один коридор после расширителя – и я на нужной платформе. Я спешу, но меня останавливают крики. Кричат несколько женщин. Кричат так, будто увидели мышь.
Я подхожу к ним и вижу странное существо размером со среднюю собаку. С первого взгляда видно, то это робот, но выглядит он очень странно. В нем странно все, начиная с расцветки. И заканчивая огромными челюстями, больше напоминающими рога большого жука. Возможно, что эта штука опасна. Я делаю шаг, пытаясь приблизиться к нему, но монстрик выстреливает в меня голубоватым электрическим разрядом. Я едва успеваю увернуться. Женщины начинают орать с удвоенной силой. Их пятеро, но двое сразу же удаляются. Трое оставшихся, кажется, имеют более крепкие нервы.
– Мне надо пройти туда, – говорит одна из них, – а это перегораживает мне дорогу. Вы знаете, что это?
Она спрашивает меня.
– Точно не знаю, но догадываюсь.
Робот на самом деле опасен. Существа вроде этого время от времени появляются в глубоких подземных коридорах. Я не знаю, откуда они берутся. Возможно, кто-нибудь изготавливает их для развлечения, так, как в свое время бессовестные программисты изготавливали программные вирусы. Сейчас, когда все вирусы давно повывелись, кто-то создает вот таких роботов. Каждый год несколько десяток человек погибает в их лапах и клешнях. Но что такое десяток человек для огромного города? Эти микротрагедии никого не интересуют.
– Я знаю, они выводятся сами, – говорит одна из женщин. – Я слышала, что они могут откладывать яйца. Они живут в тоннелях и питаются электричеством от поездов. Мне золовка рассказывала, она работает в институте.
– Правда? – вяло откликаюсь я
– А ты сомневаешься? Их в тоннелях миллионы. Это электронные тараканы. Их в институте специально изучали.
Вот это уже полная ерунда. Электронные тараканы. Которые миллионами живут в тоннелях метро. Не понимаю, как можно верить в подобную чепуха. Но, чем бы ни было это существо, его нужно обезвредить. Я захожу сбоку, но оно поворачивает ко мне то, что условно можно назвать головой. Одна из женщин кажется мне более разумной, чем другие. Я машу ей рукой.
– Отвлеки его!
Она понимает, и начинает размахивать сумочкой, благоразумно не приближаясь к жуку. Существо медленно разворачивает к ней свои челюсти. Оно движется подобно тяжелобольному. Мне даже жаль его убивать. Но это машина, это всего лишь машина.
Я делю быстрый выпад, и разрываю ему несколько шлангов, в том месте, где у живых существ находится горло. Это должно сработать.
И это срабатывает. Существо заваливается на бок и начинает кричать. В этом крике настоящая, почти человеческая боль, такая боль, что, кажется, волосы становятся дыбом. Оно кричит и кричит. Оно умирает. Женщина напротив меня зажала уши ладонями. Это невыносимо. Я подхожу ближе, и пытаюсь его добить. Вначале ничего не получается. Наконец, плач становится тише. Это уже больше похоже на стон. Оно лежит на боку и дергается, перебирая лапами. Из него сочится какая-то жидкость. Челюсти-клешни то открываются, то закрываются, но это движение становится все медленнее и медленнее. И вот оно затихает, испустив последний вздох.
Одна из женщин обходит его по кругу, не приближаясь.
– Смотрите, – говорит она. – Я же вам рассказывала, что оно откладывает яйца. Посмотрите, вот там, у него на животе!
Я смотрю и вижу небольшие выпуклости, которые при определенном усилии воображения можно было бы принять за яйца или икру.
– Робот не может вылупиться из яйца, – возражаю я. – Потому что железо не может расти.
– А он ведь не железный!
Я не вступаю с нею в спор и просто ухожу. Уверенных людей переубедить невозможно. Вера не совместима с мыслью и не понимает доказательств. Она так устроена, что поддерживает сама себя. Но крик этого животного, кем бы оно ни было, до сих пор звучит в моих ушах. Это уж слишком. Я никогда не слышал, чтобы кто-то кричал так.
Одна из женщин нагоняет меня. Та, которая отвлекала жука сумочкой.
– Вы думаете, что оно выползло сюда, чтобы отложить яйца? – спрашивает она.
– Я ничего такого не думаю. Возможно, что это новый вариант терроризма. Мягкая форма. Бомбы ведь давно не взрывают, нужно же им чем-нибудь заниматься?
– Но ведь берутся же они откуда-то!
– Мне не хотелось его убивать, – говорю я.
– Господи! – ужасается она, взглянув на мою майку, покоробившуюся от засохшей крови. – Оно вас укусило!
– Нет, просто встретил хулиганов. Ничего страшного.
– Все божьи твари имеют право на жизнь, – говорит она, – но ведь эта тварь была создана не Богом. Я не знаю, имели ли мы право.
Она роется в сумочке и достает оттуда какую-то брошюрку. Десять страничек о Божьей милости, или что-то вроде этого. Мы выходим на последнюю пересадочную платформу. Она велика – противоположный край теряется вдалеке. На платформе стоит веселый шум тысяч голосов.
– До свидания, – говорит она и протягивает мне руку. – Приятно было познакомиться.
– Но мы даже не познакомились, – возражаю я. – Я не знаю вашего имени.
– А какая разница? Имя все равно забудется. А книжечку возьмите.
Я смотрю на глянцевую обложку, по которой пробегают буквы какой-то молитвы. Они движутся по диагонали.
– Вы уверены, что Бог существует? – спрашиваю я.
– Конечно. Он дает нам неопровержимые доказательства.
– До свидания, – говорю я, хотя никакого свидания не предвидится. Я потерял к ней всякий интерес после ее последней фразы. На самом деле Бог не обязан давать никому никаких доказательств. Через минуту я выбрасываю брошюрку в урну, и та чавкает, переваривая ее.
Вниз тянутся десятки эскалаторов, длинных, как гигантские кишки. Кроме того, есть три общих лифта, которые постоянно движутся вниз и вверх. Эти челноки берут несколько сот человек за один раз. В часы пик все перегружено – и лифты, и эскалаторы, но сейчас несколько движущихся лестниц совершенно пусты, и это мне на руку. Я слишком привлекаю внимание своим видом. Конечно, кого только не увидишь в метро. Но такой окровавленный и полуголый бродяга – это уже слишком. Я спокойно добираюсь до первой пересадочной платформы, испугав своим видом разве что полуслепую старуху, которая ехала метрах в двадцати впереди меня.
Здесь людей уже больше, но не так много, как на платформе основной станции. Но все занимаются своим делом и не обращают друг на друга внимания. Здесь можно найти автоматы по продаже чего угодно, и одежды в том числе. Меня интересует недорогая разовая одежда. В автомате можно заказать и отличный костюм, и меховое пальто – сканер визуально проверит точные пропорции вашей фигуры – а потом автомат подберет или изготовит именно то, что будет на вас лучше всего смотреться. Но я не миллионер, чтобы тратить деньги на ненужные вещи, поэтому собираюсь купить что-нибудь одноразовое.
Захожу за угол и нахожу нужный автомат. Он очень удобно стоит – как раз за перегородкой, которая закрывает будочку срочной видеосъемки. Место довольно укромное, но оно уже занято: на скамье целуется парочка. Полная девица обнимает небритого парня крупной комплекции, хихикает и твердит ему о том, какой он смешной. Оба уже приняли на грудь, девушка вообще расплывается, парень держится.
– Гуляй отсюда, – говорит он мне. Интересно, за кого он меня принимает? Вид-то у меня страшный. Не иначе, как за безобидного сумасшедшего. Но это его проблемы, а мне нужно обуться и накинуть что-нибудь на плечи. Поэтому я не обращаю на него внимания. Подхожу к банковскому терминалу и кладу ладонь на шершавый полупрозрачный коричневый пластик. Несколько секунд уходит на сканирование линий моей ладони, после этого на экране загораются строки: деньги на моем счету, список последних двадцати покупок, мои финансовые обязательства, несколько рекламных надписей и еще всякая мелочь.
Деньги в виде бумажек уже дано практически не существуют, хотя теоретически, ими можно расплатиться в любом месте. Несколько мелких монет лежат у меня дома, я их использую как сувениры. Бумажку в двадцать рублей я однажды держал в руках, и я запомнил, что она была приятна на ощупь. Остальные купюры я даже никогда не видел. Они совершенно не нужны в эпоху электронных денег.
Я просматриваю информацию на экране и не нахожу ничего интересного. Вообще говоря, строки на экране – это каменный век. Обычно я, как и большинство людей, пользуюсь HH-интерфейсом, который включается автоматически, но только в том случае, если поблизости нет посторонних. Считается, что каждый человек имеет право хранить в тайне свои финансовые дела, а НН пользуется голосом.
Проведя пальцем по экрану, я выбираю раздел обуви, затем просматриваю список моделей. В этот момент девица заявляет парню, что я мешаю, и вообще, веду себя очень нагло. Парень подходит ко мне сзади, с явным намерением показать, кто здесь главный.
– Не советую тебе, – говорю я, продолжая выбирать модель. Наконец, нахожу дешевые, всего за три пятьдесят. Одноразовая обувь отливается сразу по твоей ноге, на ее изготовление уходит несколько секунд, потому она и стоит так дешево.
Судя по звуку, парень достал нож. Я отчетливо слышу, как щелкнуло лезвие. Нож в наше время перестал быть оружием убийства, хотя по-прежнему может причинить сильную боль. Если тебя пырнут ножом, это не значит, что твой обидчик совершил преступление. Ножевые раны затягиваются за несколько минут. Фемида не будет возиться с такими мелочами. На самом деле в школах несовершеннолетние ребята режут друг друга каждый день. Но в этот раз я начинаю сердиться. В конце-то концов, и у меня есть нервы.
Он берет меня за плечо и разворачивает, притягивая к себе. При этом он рассчитывает наколоть меня на лезвие, как бабочку на иглу. Я аккуратненько перехватываю его руку, ломаю запястье и поворачиваю нож. Он охает и падает на колени. Я хлопаю его по щеке.
– Я же говорил, что не надо. Почему же ты не послушался.
Девица вынимает из сумочки пистолетик. Дамская модель, шестнадцатизарядный, с парализующими пулями.
– Подожди, – говорю я, – я сначала обуюсь. Ноги-то мерзнут.
Опускаю ногу в ящик, который уже услужливо выдвинут внизу, и чувствую приятную теплую мягкость: ступня покрыта полимерным составом, который уже начал высыхать, превращаясь в довольно удобную обувь. В такой обуви нет шнурков или застежек – все равно ее не придется надевать в второй раз.
Девушка стреляет, но я успеваю уклониться. В моей спине есть чувствительные сенсоры движения, работающие примерно так, как у акул, которые способны ощущать движение жертвы, не пользуясь ни зрением, ни обонянием. Парализующая пулька врезается в стену видеобудки, оставляя небольшую вмятину. Я опускаю в ящик вторую ногу, и вот я уже обут. Теперь осталось выбрать пиджак или плащ. Смотрю на свои ноги. Ботиночки выглядят прилично, мне нравится в них все, кроме цвета. Они оранжевые. Какой болван додумался до оранжевых ботинок? Я ставлю ногу на скамью.
– Как тебе? – спрашиваю девушку.
Она начинает хохотать.
– Ну, ты смешной! – говорит она.
Парень поднимается. Он уже вытащил лезвие из своего тела. Но, кажется, одного укола ему мало. Я легонько тыкаю его в челюсть и кладу на скамейку, рядом с сидящей девушкой.
– Слушай, а я знаю, – говорит она. – Ты не человек, ты из этих!
– Человек. Можешь попробовать, – я протягиваю ей руку, и она ее старательно щупает. Кажется, она все равно мне не верит. Андроидов в наше время научились изготавливать настолько качественно, что иногда их путают с людьми. Но кожа их всегда выдает. Человеческую кожу на ощупь ни с чем не спутаешь.
Я беру плащ и набрасываю его себе на плечи. Плащ ярко зеленый, в красное яблоко. Супермолодежный дизайн. Не имею представления, почему автомат выбрал именно эту расцветку. Может быть, он тоже принял меня за чокнутого? Сейчас я похож на канарейку, но выбирать одежду еще раз уже не хочу. Слишком мало остается времени.
– Платок есть? – спрашиваю девушку.
Она роется в сумочке и дает мне платочек. Очень удобная штука, с автоматическим растворением загрязнений. Таким можно протереть все тело, и станешь чистым, как будто только что из-под душа. Он убирает любые загрязнения кожи, растворяет их и переводит их в форму, удобную для утилизации. Я тщательно протираю лицо, обращая особенное внимание на губы: на них запеклась кровь. Привкус крови все еще ощущается во рту. Я сплевываю на пол очередной кровавый сгусток. Когда же, в конце концов, это прекратится? Представляю, в каком состоянии сейчас мое легкое, если его не может вытащить даже хорошая батарея. А батареи я всегда ставлю хорошие. Не отличные, а просто хорошие, на отличные никогда не хватает денег.
Одевшись, я выхожу на платформу и ожидаю лифт. Он подходит через минуту. Вхожу в просторную комнату без передней стены; вместе со мной сразу входит еще человек сто или больше. Стена опускается, и лифт начинает свое плавное движение вниз. На самом деле здесь не так уж много народу. Вот пересаживаться на центральных станциях, на тех, что на территории исторического центра, действительно тяжело. Я практически никогда не выхожу там. Все платформы плотно заполнены народом, люди стоят плечом к плечу, не протиснешься. Много людей. Слишком много людей. Пользоваться наземным транспортом тем более нереально. В городе никто не ведет свои машины сам, просто сидя за рулем, как в старые добрые времена. Я думаю, что автомобилей в городе не меньше чем людей. Поэтому общим движением управляет десяток стационарных спутников. Все машины движутся согласованно, как солдатики, на каком-нибудь древнем параде. Это жутко неудобно, если собираешься поехать куда-нибудь по своим личным делам. Пока что выручает метро, хотя многие линии тоже предельно перегружены.
Лифт останавливается, и я выхожу. Сейчас я на глубине километров пять или шесть, что, на самом деле немного для скоростного метро. Многие линии расположены гораздо глубже. Теперь мне остается пройти несколько длинных изогнутых коридоров, потом спуститься по лестнице, потом еще один коридор после расширителя – и я на нужной платформе. Я спешу, но меня останавливают крики. Кричат несколько женщин. Кричат так, будто увидели мышь.
Я подхожу к ним и вижу странное существо размером со среднюю собаку. С первого взгляда видно, то это робот, но выглядит он очень странно. В нем странно все, начиная с расцветки. И заканчивая огромными челюстями, больше напоминающими рога большого жука. Возможно, что эта штука опасна. Я делаю шаг, пытаясь приблизиться к нему, но монстрик выстреливает в меня голубоватым электрическим разрядом. Я едва успеваю увернуться. Женщины начинают орать с удвоенной силой. Их пятеро, но двое сразу же удаляются. Трое оставшихся, кажется, имеют более крепкие нервы.
– Мне надо пройти туда, – говорит одна из них, – а это перегораживает мне дорогу. Вы знаете, что это?
Она спрашивает меня.
– Точно не знаю, но догадываюсь.
Робот на самом деле опасен. Существа вроде этого время от времени появляются в глубоких подземных коридорах. Я не знаю, откуда они берутся. Возможно, кто-нибудь изготавливает их для развлечения, так, как в свое время бессовестные программисты изготавливали программные вирусы. Сейчас, когда все вирусы давно повывелись, кто-то создает вот таких роботов. Каждый год несколько десяток человек погибает в их лапах и клешнях. Но что такое десяток человек для огромного города? Эти микротрагедии никого не интересуют.
– Я знаю, они выводятся сами, – говорит одна из женщин. – Я слышала, что они могут откладывать яйца. Они живут в тоннелях и питаются электричеством от поездов. Мне золовка рассказывала, она работает в институте.
– Правда? – вяло откликаюсь я
– А ты сомневаешься? Их в тоннелях миллионы. Это электронные тараканы. Их в институте специально изучали.
Вот это уже полная ерунда. Электронные тараканы. Которые миллионами живут в тоннелях метро. Не понимаю, как можно верить в подобную чепуха. Но, чем бы ни было это существо, его нужно обезвредить. Я захожу сбоку, но оно поворачивает ко мне то, что условно можно назвать головой. Одна из женщин кажется мне более разумной, чем другие. Я машу ей рукой.
– Отвлеки его!
Она понимает, и начинает размахивать сумочкой, благоразумно не приближаясь к жуку. Существо медленно разворачивает к ней свои челюсти. Оно движется подобно тяжелобольному. Мне даже жаль его убивать. Но это машина, это всего лишь машина.
Я делю быстрый выпад, и разрываю ему несколько шлангов, в том месте, где у живых существ находится горло. Это должно сработать.
И это срабатывает. Существо заваливается на бок и начинает кричать. В этом крике настоящая, почти человеческая боль, такая боль, что, кажется, волосы становятся дыбом. Оно кричит и кричит. Оно умирает. Женщина напротив меня зажала уши ладонями. Это невыносимо. Я подхожу ближе, и пытаюсь его добить. Вначале ничего не получается. Наконец, плач становится тише. Это уже больше похоже на стон. Оно лежит на боку и дергается, перебирая лапами. Из него сочится какая-то жидкость. Челюсти-клешни то открываются, то закрываются, но это движение становится все медленнее и медленнее. И вот оно затихает, испустив последний вздох.
Одна из женщин обходит его по кругу, не приближаясь.
– Смотрите, – говорит она. – Я же вам рассказывала, что оно откладывает яйца. Посмотрите, вот там, у него на животе!
Я смотрю и вижу небольшие выпуклости, которые при определенном усилии воображения можно было бы принять за яйца или икру.
– Робот не может вылупиться из яйца, – возражаю я. – Потому что железо не может расти.
– А он ведь не железный!
Я не вступаю с нею в спор и просто ухожу. Уверенных людей переубедить невозможно. Вера не совместима с мыслью и не понимает доказательств. Она так устроена, что поддерживает сама себя. Но крик этого животного, кем бы оно ни было, до сих пор звучит в моих ушах. Это уж слишком. Я никогда не слышал, чтобы кто-то кричал так.
Одна из женщин нагоняет меня. Та, которая отвлекала жука сумочкой.
– Вы думаете, что оно выползло сюда, чтобы отложить яйца? – спрашивает она.
– Я ничего такого не думаю. Возможно, что это новый вариант терроризма. Мягкая форма. Бомбы ведь давно не взрывают, нужно же им чем-нибудь заниматься?
– Но ведь берутся же они откуда-то!
– Мне не хотелось его убивать, – говорю я.
– Господи! – ужасается она, взглянув на мою майку, покоробившуюся от засохшей крови. – Оно вас укусило!
– Нет, просто встретил хулиганов. Ничего страшного.
– Все божьи твари имеют право на жизнь, – говорит она, – но ведь эта тварь была создана не Богом. Я не знаю, имели ли мы право.
Она роется в сумочке и достает оттуда какую-то брошюрку. Десять страничек о Божьей милости, или что-то вроде этого. Мы выходим на последнюю пересадочную платформу. Она велика – противоположный край теряется вдалеке. На платформе стоит веселый шум тысяч голосов.
– До свидания, – говорит она и протягивает мне руку. – Приятно было познакомиться.
– Но мы даже не познакомились, – возражаю я. – Я не знаю вашего имени.
– А какая разница? Имя все равно забудется. А книжечку возьмите.
Я смотрю на глянцевую обложку, по которой пробегают буквы какой-то молитвы. Они движутся по диагонали.
– Вы уверены, что Бог существует? – спрашиваю я.
– Конечно. Он дает нам неопровержимые доказательства.
– До свидания, – говорю я, хотя никакого свидания не предвидится. Я потерял к ней всякий интерес после ее последней фразы. На самом деле Бог не обязан давать никому никаких доказательств. Через минуту я выбрасываю брошюрку в урну, и та чавкает, переваривая ее.
4
Я живу в довольно живописном, и совсем не шумном спальном районе, на самой границе центра. Район называется Апрелевким жилмассивом. Дома здесь совсем невысокие, есть несколько по сорок этажей, большая половина из которых отрицательны, то есть, находятся под землей. Остальные тридцатиэтажники, минут двадцать – плюс десять, то есть, над землей торчат лишь уютные белые коробочки по десять этажей. Верхние и нижние этажи имеют разные лифты, разные входы и разные системы снабжения. На самом деле, это два дома в одном. Из окон моего дома видна река Десна, значительно расширенная в последнее время и небольшой Бурцевский парк со старой церковью. В реке водятся сазаны и форель, может быть, это и не настоящие сазаны и форель, но, тем не менее, рыбаки сидят на обоих берегах и днем и ночью. Справа, за парком, виден большой купол пересадочной станции, который светится по ночам. Это станция Голицинская, последняя наземная станция Можайской скоростной дороги. Подходя к центральным районам, скоростная дорога ныряет под землю, чтобы вновь подняться на поверхность лишь в девяноста километрах от этого места на северо-восток. До светящегося купола отсюда примерно двенадцать километров, но он так велик, что кажется, будто он совсем рядом.