Страница:
– Снимите одежду, барон.
– Вы что, решили поиграть в доктора? – Барон постарался соблюсти достоинство, сохранить контроль над ситуацией.
– Нет.
Харконнен отвлекся от мыслей о предстоящих биопсиях и зондированиях, представляя себе, как убьет этого надутого докторишку, если тот тоже не обнаружит причину заболевания. Барон побарабанил пальцами по столу.
– Никто из моих лечащих врачей не смог предложить эффективный курс лечения. Приняв во внимание выбор между чистым умом и чистым телом, я вынужден был его делать.
Не обращая внимания на грозные раскаты баронского баса, Юэх надел очки с зелеными линзами.
– Могу предположить, что вы хотели бы добиться и того и другого, так не слишком ли много вопросов вы задаете?
С этими словами врач включил батарею питания и систему сканирования и принялся исследовать обнаженное тело Харконнена. Барон лежал лицом вниз на кушетке, поминутно жалуясь на боли и недомогания.
Несколько минут Юэх молча исследовал кожу барона, его внутренние органы, обращая особенное внимание на естественные отверстия. Отдельные мелкие симптомы постепенно начали складываться в цельную картину. Чувствительный медицинский сканер выявил главный вектор направления развития болезни.
– Ваше заболевание явилось результатом полового контакта. Вы способны использовать свой член? – без малейшего намека на насмешку спросил доктор Сук. Это был просто вопрос профессионала.
– Использовать? Что значит использовать? – Барон возмущенно фыркнул. – Это до сих пор самое лучшее, что у меня есть.
– Это ирония судьбы. – Юэх взял скальпель и отрезал маленький кусочек кожи с крайней плоти Харконнена, который взвизгнул от неожиданности. – Мне надо сделать анализ.
Доктор не был намерен извиняться за причиненное беспокойство.
С помощью тонкой лопаточки врач положил образец кожи на предметное стекло и вложил его в гнездо линзы прибора. Используя верньеры и рычажки, он откорректировал усиление света и принялся вращать образец перед глазами. Плаз линз менял цвет от зеленого до алого и синего. После осмотра доктор подверг образец многостадийному химическому анализу.
– Это действительно было необходимо? – прорычал барон.
– Это только начало. – Доктор извлек из саквояжа другие инструменты – многие из них были острыми. Барону следовало подумать, не смог бы он сам на ком-нибудь попробовать некоторые из этих орудий пыток.
– Мне надо выполнить много тестов, – многообещающе произнес врач.
– Я уменьшил поле возможных диагнозов, барон, – сказал Юэх, надув губы. – Ваше недомогание принадлежит к числу весьма редких заболеваний, четко очерченных и узконаправленных. Я могу еще раз собрать пробы, если вы потребуете, чтобы я трижды подтвердил свое заключение.
– В этом нет никакой необходимости. – Барон выпрямился и ухватил трость, готовый, если понадобится, треснуть ею непонятливого врача. – Что вы нашли?
Доктор заговорил монотонным голосом:
– Вектор передачи очевиден, болезнь возникла в результате гетеросексуального полового контакта. Вас заразила одна из ваших любовниц.
Радость от предвкушения ответа растворилась в полной растерянности.
– У меня нет любовниц. Женщины внушают мне отвращение.
– Да, я понимаю. – Юэх уже давно привык к тому, что пациенты отрицают очевидные вещи. – Симптомы настолько малозаметны, что я не удивляюсь тому, что ни один врач не смог их верно оценить. Даже Школа Сук не занималась такими болезнями, но я узнал об их существовании от моей жены Ванны. Она воспитанница Бене Гессерит, а Община Сестер иногда пользуется болезнетворными микроорганизмами…
Барон так резко подвинулся на край кресла, что едва не упал на пол. Злобная гримаса исказила его толстое лицо.
– Эти проклятые ведьмы!
– Ax, так теперь вы припомнили? – спросил Юэх, не скрывая чопорного удовлетворения. – Когда имел место этот контакт?
После короткого раздумья барон ответил:
– Более двенадцати лет назад. Юэх потрогал ус.
– Моя Ванна рассказывала мне, что Преподобные Матери Бене Гессерит способны изменять обмен веществ своего организма так, что в нем в дремлющем состоянии могут существовать болезнетворные микробы.
– Сука! – взревел Харконнен. – Она меня заразила. Доктор не проявил никакого интереса к возмущению и благородному негодованию барона.
– Более того, это не было пассивным заражением – такие патогенные организмы освобождаются усилием воли. Это не было случайностью, барон.
Мысленно Харконнен представил себе лошадиное лицо Мохиам, ее насмешливый вид, с которым она смотрела на него во время банкета у Фенринга. Она знала, она все время знала – она злорадно наблюдала за изменениями его тела, которое постепенно превращалось в отвратительный распухший обрубок плоти.
И это она виновата, только она одна.
Юэх снял очки и сунул их в докторский саквояж.
– Наша сделка состоялась, и сейчас я вынужден покинуть вас. Меня ждут дела на Ришезе.
– Вы согласились лечить меня. – Барон потерял равновесие, пытаясь встать, и снова упал в жалобно скрипнувшее под тяжестью его тела кресло.
– Я согласился поставить вам диагноз, и не более того, барон. Ни один доктор Сук не сможет ничего поделать с вашим заболеванием. Не известно его лечение, исцеление на данном этапе развития науки невозможно, но я уверен, что мы скоро займемся разработкой возможных подходов в нашем колледже.
Барон сжал рукой трость с отравленными стрелами, спрятанными в ее конце.
Он, однако, ясно представлял себе политические последствия убийства доктора Сук, если о нем узнают. Школа Сук имела больших покровителей в империи; овчинка явно могла не стоить выделки. Кроме того, он и так уже убил массу врачей. К тому же теперь у него есть ответ.
И законный объект мести. Теперь он знал, кто причинил ему такие страдания.
– Боюсь, что об этом вам лучше спросить у Ордена Бене Гессерит, барон.
Не говоря больше ни слова, доктор Веллингтон Юэх поспешил из баронского Убежища и улетел с Гьеди Первой на первом же лайнере Гильдии, от души радуясь, что никогда больше не увидит барона Харконнена.
***
За пять месяцев, прошедших с тех пор, как капитан Криуби и харконненовский патруль забрали ее, сломанные ребра Гурни срослись, синяки прошли и ссадины затянулись. «У меня гибкие кости», – горько шутил он по этому поводу.
На другой же день после похищения Бхет Гурни снова был в поле, медленно, превозмогая боль, копая канавы и высаживая в землю проклятые клубни. Другие сельчане, искоса поглядывая на него, продолжали работать, делая вид, что ничего особенного не произошло. Они понимали, что если урожай упадет, то Харконнены вернутся и накажут их еще сильнее. Гурни узнал, что у многих соседей тоже крали дочерей, но родители никогда не говорили об этом на людях.
Теперь Гурни редко пел в таверне. Он продолжал по инерции носить с собой балисет, но струны молчали, и губы отказывались повиноваться. Он пил горький эль и тихо сидел за столом, слушая бесконечные усталые разговоры товарищей. Люди, как заведенные, без устали жаловались на тяжелую работу, плохую погоду и опостылевших жен.
Его начинало тошнить при одной мысли о том, что приходится переживать Бхет, но он надеялся, что она по крайней мере жива… Наверное, ее заперли в один из харконненовских домов терпимости и научили немыслимым вещам, о которых не принято говорить вслух. Если же она откажется это делать или окажется неловкой, то ее просто убьют. После того рейда патрульных Гурни стало ясно, что Харконнены не испытывают недостатка в кандидатках на роль проституток вонючих борделей.
Дома родители просто выбросили дочь из памяти, заставив себя не думать о ней. Если бы не болезненное внимание Гурни, они бы с удовольствием дали зачахнуть цветнику Бхет. Родители даже устроили фальшивые похороны и прочли по этому случаю несколько стихов из потрепанной Оранжевой Католической Библии. Некоторое время мать каждый вечер зажигала свечу и, вперив в ее пламя неподвижный взор, беззвучно шептала заупокойные молитвы. Родители срезали каллы и маргаритки – любимые цветы Бхет и выставили в окне букет – в знак памяти.
Потом траур кончился, и жизнь потекла своим чередом. Родители перестали вспоминать Бхет, словно ее никогда не существовало.
Но Гурни не сдавался.
– Неужели вам все равно? – упрекнул он как-то вечером отца, глядя в его морщинистое лицо. – Как вы могли позволить им сделать такое с Бхет?
– Я ничего не позволял им. – Старик смотрел сквозь сына, как будто тот был сделан из мутного стекла. – Никто из нас не может ничего сделать, и если ты опять будешь выступать против Харконненов, они отплатят тебе твоей же кровью.
Гурни вылетел из дома и убежал в таверну, но от земляков, пивших там свое пиво, толку было не больше. Проходил вечер за вечером, и Гурни чувствовал все большее отвращение к своим односельчанам. Месяцы проходили, как в дурном смутном сне.
Внезапно отставив пиво, Гурни выпрямился на скамье. Он вдруг понял, во что превратился. Каждое утро он видел в зеркале свое грубое лицо и постепенно осознавал, что перестал быть собой. Он, Гурни Халлек, одаренный чувством юмора, музыкальностью и сильным характером, пытался пробудить жизнь в этих людях. Но вместо этого он превращался в такого же, как они. Ему нет и двадцати, а он уже похож на своего стареющего отца.
Вокруг продолжался нескончаемый монотонный гул скучных разговоров, и Гурни с тоской посмотрел на стены из готовых щитов, на испачканные подтеками стекла питейного зала. Эта рутина не менялась в течение жизней многих поколений. Он стиснул в руке кружку – у него остался талант.
Он не может сражаться с Харконненами силой оружия или кулаками, но у него есть другое оружие, не такое страшное, но зато более коварное.
Ощутив прилив энергии, Халлек улыбнулся.
– Я приготовил для вас мелодию, ребята, – такой вы еще от меня не слышали.
Люди натянуто заулыбались. Гурни взял в руки балисет и ударил по струнам с такой силой, словно инструмент был плодом, с которого надо снять кожуру. Халлек запел громким, бодрым голосом:
Мы работаем в полях, работаем в городах,
И это жребий нашей жизни:
Реки широки, долины низки,
А барон.., барон жирен и толст.
Мы живем без радости, умираем без печали,
И это жребий нашей жизни:
Горы высоки, океаны глубоки,
А барон.., барон жирен и толст.
Наших сестер крадут, сыновей убивают,
Наши родители забывают, а соседи притворяются -
И это тоже жребий нашей жизни!
Наш труд долог, отдых короток,
А барон толстеет, отнимая жир у нас.
Глаза присутствующих расширились от ужаса.
– Прекрати эту песню, Халлек! – крикнул один из мужчин, встав из-за стола.
– Отчего же, Перд? – насмешливо отозвался Халлек. – Ты что, очень любишь барона? Я слышал, что он очень радуется, заполучив в свою спальню такого крепкого молодца, как ты.
Гурни храбро спел еще одну песню, потом еще одну, потом еще… Он пел до тех пор, пока не почувствовал, что снова свободен. Песни давали ему такую свободу, о которой он раньше не помышлял. Сотрапезники были встревожены и чувствовали себя очень неуверенно. Многие вставали и уходили, пока он пел, но Гурни не сдавался. Он продолжал петь, оставшись в таверне далеко за полночь.
В эту ночь Гурни возвращался домой бодрой пружинистой походкой. Он нанес своим мучителям ответный удар, хотя они, наверное, никогда об этом не узнают.
Он не выспится в эту ночь, на работу надо рано вставать, но это не беспокоило его – он чувствовал в душе и теле заряд невообразимой силы. Гурни вернулся в объятый мраком и тишиной дом – родители давно легли спать. Он поставил балисет в особый шкаф, лег на кровать и заснул с улыбкой на губах.
Вооруженные солдаты сломали дверь, хотя родители Гурни никогда не запирали ее. Люди в военной форме внесли с собой ярко горящие светильники, разбросали мебель, побили посуду. Они с корнем вырывали цветы, которые Бхет когда-то так заботливо высаживала в горшки, стоявшие у двери. Сорвали даже занавески, висевшие на маленьких оконцах.
Мать Гурни испустила дикий крик и забилась в угол постели. Отец встал и проковылял до двери спальни, но вместо того чтобы попытаться защитить свой дом, он закрыл дверь спальни, словно эта тонкая доска могла спасти его.
Но солдат интересовал только Гурни. Они вытащили молодого человека из постели, и он, размахивая кулаками, бросился в драку. Солдаты нашли такое неистовое сопротивление забавным. Они повалили юношу на пол, лицом в очаг. У Гурни сломался зуб, на подбородке разошлась кровоточащая рана. Он попытался встать на четвереньки, но солдаты пнули его по ребрам.
После короткого обыска один из солдат, белокурый великан, появился в комнате, неся с собой чиненый балисет, и бросил инструмент на пол. Криуби заботливо повернул голову Гурни так, чтобы тот видел, где лежит балисет. Солдаты прижали голову парня щекой к кирпичам печи, а Крнуби обутой в сапог ногой наступил на инструмент, сломав его гриф. Струны, издав жалобный вопль, превратились в беспорядочный спутанный клубок.
Гурни застонал: расправа с балисетом причинила ему нестерпимую боль, хуже, чем та, которую причиняли ему побои. Пропал весь труд, который он вложил в инструмент, пропала вся радость, которую он доставлял Гурни.
– Ублюдки! – крикнул он, и на его голову обрушился град ударов.
Из последних сил повернув голову, Халлек постарался рассмотреть их лица. Он узнал одного – рослого, квадратного шатена, бывшего землекопа из соседней деревни. Теперь парень красовался в новенькой форме с нашивками имменбреха – младшего командира. Другого – с носом картошкой и заячьей губой – Гурни тоже узнал, этого рекрута взяли из Дмитрия лет пять тому назад. Но ни один из них не узнавал земляка, не выказывал ни малейшего сочувствия. Теперь они были солдатами барона и ни за что не подвергли бы себя риску снова вернуться в родные деревни, в свою прежнюю жизнь.
Видя, что Гурни узнал их, патрульные выволокли его на улицу и принялись избивать с удвоенной энергией.
Криуби стоял рядом, высокий, печальный, оценивающий. Временами он задумчиво проводил пальцами по щеточке усов. Капитан гвардии в мрачном молчании смотрел, как его подчиненные бьют и пинают распростертое тело жертвы, разъяряясь от нежелания Гурни кричать и стонать так сильно, как им того хотелось. Наконец они устали и сделали перерыв.
Потом они взяли в руки палки…
В конце концов, когда Гурни перестал двигаться, когда кости его были сломаны, мышцы раздавлены, а все тело превратилось в залитый кровью синяк, солдаты Харконнена оставили его в покое. В грубом свете фонарей он лежал на земле, истекая кровью и издавая негромкие стоны.
Криуби поднял руку, дав знак своим людям вернуться в машину. Они ушли, унеся с собой все светильники, кроме одного, который отбрасывал мерцающий свет на искалеченного человека.
Криуби озабоченно взглянул на Гурни и опустился рядом с ним на колено. Немного постояв так, он произнес слова, предназначенные только для избитого молодого человека. Несмотря на боль в избитом черепе, Гурни показались странными эти слова. Он ожидал, что капитан гвардии сделает свой триумф достоянием всех жителей деревни, но Криуби выказал скорее разочарование, нежели торжество.
– Любой другой человек давно бы сдался. Любой другой человек оказался бы на твоем месте более понятливым. Ты сам навлек это на себя, Гурни Халлек.
Капитан укоризненно покачал головой.
– Зачем ты заставил меня это делать? Почему ты упрямо навлекаешь на себя гнев? На этот раз я сохранил тебе жизнь. С большим трудом. Но если ты снова начнешь поносить Харконненов, нам придется убить тебя, – он недоуменно пожал плечами, – или убить твою семью, а тебя необратимо покалечить. Один из моих людей обладает поразительным талантом – вырывать жертвам пальцами глаза.
Гурни несколько раз пытался заговорить, с трудом шевеля разбитыми окровавленными губами.
– Ублюдки, – наконец произнес он, – где моя сестра?
– О твоей сестре не надо больше заботиться, для тебя она исчезла. Оставайся здесь и забудь о ней. Делай свою работу. У всех нас есть своя работа, которую мы должны выполнять для барона, и если ты будешь плохо справляться со своей, – Криуби раздул ноздри, – то мне придется снова взяться за свою. Если ты опять примешься выступать против барона, оскорблять и высмеивать его, чтобы разжечь недовольство, то мне придется действовать. Ты достаточно умен, чтобы понимать это.
Злобно застонав, Гурни упрямо мотнул головой. Сейчас его поддерживал только гнев. Он поклялся себе, что за каждую каплю крови, которая вытекает из его ран на землю, Харконнены сполна заплатят своей черной кровью. Он или умрет, или узнает, что случилось с его сестрой – и если каким-то немыслимым чудом Бхет осталась жива, то он спасет ее.
Криуби повернулся и направился к машине, где его уже ожидали солдаты, рассевшиеся по местам.
– Не заставляй меня возвращаться, – бросил Криуби на прощание. Он обернулся через плечо и добавил еще одно странное слово:
– Пожалуйста.
Гурни лежал неподвижно, гадая, сколько времени потребуется родителям, чтобы отважиться выйти из дома и посмотреть, жив их сын или нет. Затуманенным взором он видел, как транспорт с солдатами поднялся в воздух и покинул деревню. Интересно, зажжется ли хоть один огонь, выйдет ли кто-нибудь, чтобы помочь ему хотя бы теперь, когда патруль ушел.
Но дома деревни Дмитрий оставались темными. Не вспыхнуло ни одно окно. Все притворились, что ничего не видели и не слышали.
***
Реальность оказалась, однако, совершенно иной.
Школа Гиназа оказалась архипелагом маленьких населенных островков, разбросанных среди лазурного океана, как крошки хлеба по обеденному столу. На каждом из этих островов размещалась Школа, где разные мастера обучали курсантов разным премудростям, начиная от рукопашного боя, тактики и стратегии и кончая политикой и философией. За время прохождения восьмилетнего курса Дункану предстояло переходить от одного мастера к другому, перенимая опыт лучших воинов империи.
Если ему удастся выжить.
Главный остров Школы, служивший одновременно космопортом и административным центром, был окружен рифами, исполнявшими роль волноломов. Высокие, расположенные группами здания напомнили Айдахо щетину остистых крыс, одну из которых он приручил, когда жил в крепости-тюрьме Харконненов.
Многие здания в стране Оружейных Мастеров Гиназа, пользовавшихся почти религиозным почитанием в империи, были задуманы и построены скорее как музеи и мемориальные комплексы, нежели учебные корпуса. Это обстоятельство говорило о том, что они весьма высоко ценили свои боевые качества, и их уверенность в своих силах граничила с хвастовством. Мастера Школы считали себя центром вселенной. Будучи политически нейтральными, мастера предлагали свои услуги всем желающим и предоставляли своим курсантам право самим выбирать, кому и как служить. Мифы, окружавшие Школу, становились еще более убедительными от того, что среди выпускников Школы были многие главы Великих Домов Ландсраада. Мастера Жонглеры разносили по всей империи песни, в которых воспевались великие деяния легендарных героев Гиназа.
Центральный небоскреб, в котором Айдахо предстояло пройти заключительные испытания после восьмилетнего обучения, служил усыпальницей Йоола-Норета, основателя Школы Гиназа. Саркофаг, прикрытый прозрачным колпаком из плаза и защищенный хольцмановским силовым полем, был недоступен для зрения. Однако право увидеть саркофаг получали только «достойные».
Дункан поклялся себе, что станет достойным… В космопорту его встретила стройная, с выбритой головой женщина, одетая в черное джи мастера рукопашного боя. Отрывисто и по-деловому она представилась как Карста Топер.
– Мне поручено забрать твои вещи. – С этими словами она протянула руку к рюкзаку Айдахо и длинному свертку, в котором была шпага старого герцога.
Дункан крепче сжал клинок.
– Я отдам шпагу с одним условием – если вы гарантируете мне ее сохранность.
Женщина недовольно поморщилась.
– Мы ценим свою честь больше, чем другие Дома Ландсраада. – Протянутая рука не дрогнула.
– Но не больше, чем Дом Атрейдесов, – ответил Айдахо, все еще не желая отдавать оружие. Задумавшись, Карсти нахмурила лоб.
– Возможно, не больше, но не меньше. Дункан отдал ей свои вещи, и они направились к орнитоптеру дальних сообщений.
– Иди к машине, она доставит тебя на твой первый остров. Делай то, что тебе велят, и не жалуйся. Учись всему. – Она плотно прижала к себе рюкзак и шпагу Айдахо. – Свои вещи ты получишь назад, когда придет время.
В тот день Дункан так и не увидел город Гиназ и его административный центр. Его сразу увезли на затерянный в просторах океана низменный остров, едва выступавший над поверхностью моря. Весь остров порос густыми джунглями, среди которых кое-где находились одинокие хижины. Трое служащих в форме высадили его на этом островке и отбыли, не ответив ни на один вопрос Дункана. Дункан остался один. Он стоял на берегу, прислушиваясь к рокоту морского прибоя, который живо напомнил ему о Каладане.
Дункан понял, что это было его первое испытание. Навстречу Дункану из чащи, раздвинув листья пальм, вышел загорелый до черноты седовласый мужчина с тонкими, жилистыми руками. На незнакомце была надета черная безрукавка, стянутая на поясе ремнем. Человек прищурился от яркого света, на лице его застыло каменное выражение.
– Я – Дункан Айдахо. Вы – мой первый инструктор, сэр?
– Инструктор? – Человек поморщился. – Да, крысенок, и мое имя Джеймо Рид – но заключенные не пользуются именами, потому что здесь каждый знает свое место. Делай свою работу и не создавай проблем. Если другие не смогут с тобой справиться, то это сделаю я.
Заключенные ?
– Я прошу прощения, мастер Рид, но я прибыл сюда учиться на Оружейного Мастера… Рид расхохотался.
– На Оружейного Мастера? Это круто!
Не дав Айдахо времени на обустройство, человек направил его на грязную работу в бригаду аборигенов Гиназа. Дункан общался с ними с помощью жестов, так как никто из них не владел имперским галахским языком.
Несколько дней, страдая от жары и обливаясь соленым потом, бригада рыла каналы и колодцы для водоснабжения одной из деревень внутренней части острова. Густой, жаркий, насыщенный испарениями воздух кишел мошкарой, нещадно кусавшей рабочих. Дункан с трудом дышал в этой атмосфере. С приближением вечера мошки исчезали, а их место занимали комары и черные мухи. Кожа Айдахо покрылась зудящими, распухшими волдырями. Приходилось в огромных количествах пить воду, чтобы восполнить потери жидкости с потом.
Дункан руками перетаскивал тяжелые камни, а солнце немилосердно обжигало его обнаженную мускулистую спину. Скрестив руки на груди, сжимая бич, в тени мангового дерева стоял мастер Рид и наблюдал за работой. За все время он так и не обмолвился о цели приезда сюда Дункана Айдахо. Дункан же не жаловался и не задавал лишних вопросов. Он ожидал, что Гиназ преподнесет ему еще не одну неожиданность.
Видимо, это такой род испытания.
Дункану не было и девяти лет, когда он перенес жестокие пытки от рук Харконненов. Он видел, как Глоссу Раббан убил его родителей. Будучи мальчиком, он убил охотников в Лесном Заповеднике и сумел бежать на Каладан к своему покровителю – старому герцогу – только затем, чтобы увидеть, как его благодетель погибнет на арене. Теперь же, после десяти лет службы Дому Атрейдесов, Дункан считал каждый прожитый им день средством тренировки, упражнением воли и физических сил для предстоящих битв. Он станет Оружейным Мастером Гиназа…
– Вы что, решили поиграть в доктора? – Барон постарался соблюсти достоинство, сохранить контроль над ситуацией.
– Нет.
Харконнен отвлекся от мыслей о предстоящих биопсиях и зондированиях, представляя себе, как убьет этого надутого докторишку, если тот тоже не обнаружит причину заболевания. Барон побарабанил пальцами по столу.
– Никто из моих лечащих врачей не смог предложить эффективный курс лечения. Приняв во внимание выбор между чистым умом и чистым телом, я вынужден был его делать.
Не обращая внимания на грозные раскаты баронского баса, Юэх надел очки с зелеными линзами.
– Могу предположить, что вы хотели бы добиться и того и другого, так не слишком ли много вопросов вы задаете?
С этими словами врач включил батарею питания и систему сканирования и принялся исследовать обнаженное тело Харконнена. Барон лежал лицом вниз на кушетке, поминутно жалуясь на боли и недомогания.
Несколько минут Юэх молча исследовал кожу барона, его внутренние органы, обращая особенное внимание на естественные отверстия. Отдельные мелкие симптомы постепенно начали складываться в цельную картину. Чувствительный медицинский сканер выявил главный вектор направления развития болезни.
– Ваше заболевание явилось результатом полового контакта. Вы способны использовать свой член? – без малейшего намека на насмешку спросил доктор Сук. Это был просто вопрос профессионала.
– Использовать? Что значит использовать? – Барон возмущенно фыркнул. – Это до сих пор самое лучшее, что у меня есть.
– Это ирония судьбы. – Юэх взял скальпель и отрезал маленький кусочек кожи с крайней плоти Харконнена, который взвизгнул от неожиданности. – Мне надо сделать анализ.
Доктор не был намерен извиняться за причиненное беспокойство.
С помощью тонкой лопаточки врач положил образец кожи на предметное стекло и вложил его в гнездо линзы прибора. Используя верньеры и рычажки, он откорректировал усиление света и принялся вращать образец перед глазами. Плаз линз менял цвет от зеленого до алого и синего. После осмотра доктор подверг образец многостадийному химическому анализу.
– Это действительно было необходимо? – прорычал барон.
– Это только начало. – Доктор извлек из саквояжа другие инструменты – многие из них были острыми. Барону следовало подумать, не смог бы он сам на ком-нибудь попробовать некоторые из этих орудий пыток.
– Мне надо выполнить много тестов, – многообещающе произнес врач.
***
Облачившись в одежду, барон, посеревший и покрытый потом, откинулся на спинку кресла, страдая от порезов в тысяче мест, которые не болели до осмотра. Несколько раз его охватывало неудержимое желание убить наглого эскулапа, но он не осмелился прекратить столь важный для него диагностический процесс. Другие врачи были полными дураками, но на этот раз он, Владимир Харконнен, претерпит все, чтобы наконец узнать верный ответ. Барон надеялся, что лечение и возможное исцеление окажутся менее болезненными, менее агрессивными, чем обследование доктора Юэха. Барон налил себе бренди и осушил полный стакан.– Я уменьшил поле возможных диагнозов, барон, – сказал Юэх, надув губы. – Ваше недомогание принадлежит к числу весьма редких заболеваний, четко очерченных и узконаправленных. Я могу еще раз собрать пробы, если вы потребуете, чтобы я трижды подтвердил свое заключение.
– В этом нет никакой необходимости. – Барон выпрямился и ухватил трость, готовый, если понадобится, треснуть ею непонятливого врача. – Что вы нашли?
Доктор заговорил монотонным голосом:
– Вектор передачи очевиден, болезнь возникла в результате гетеросексуального полового контакта. Вас заразила одна из ваших любовниц.
Радость от предвкушения ответа растворилась в полной растерянности.
– У меня нет любовниц. Женщины внушают мне отвращение.
– Да, я понимаю. – Юэх уже давно привык к тому, что пациенты отрицают очевидные вещи. – Симптомы настолько малозаметны, что я не удивляюсь тому, что ни один врач не смог их верно оценить. Даже Школа Сук не занималась такими болезнями, но я узнал об их существовании от моей жены Ванны. Она воспитанница Бене Гессерит, а Община Сестер иногда пользуется болезнетворными микроорганизмами…
Барон так резко подвинулся на край кресла, что едва не упал на пол. Злобная гримаса исказила его толстое лицо.
– Эти проклятые ведьмы!
– Ax, так теперь вы припомнили? – спросил Юэх, не скрывая чопорного удовлетворения. – Когда имел место этот контакт?
После короткого раздумья барон ответил:
– Более двенадцати лет назад. Юэх потрогал ус.
– Моя Ванна рассказывала мне, что Преподобные Матери Бене Гессерит способны изменять обмен веществ своего организма так, что в нем в дремлющем состоянии могут существовать болезнетворные микробы.
– Сука! – взревел Харконнен. – Она меня заразила. Доктор не проявил никакого интереса к возмущению и благородному негодованию барона.
– Более того, это не было пассивным заражением – такие патогенные организмы освобождаются усилием воли. Это не было случайностью, барон.
Мысленно Харконнен представил себе лошадиное лицо Мохиам, ее насмешливый вид, с которым она смотрела на него во время банкета у Фенринга. Она знала, она все время знала – она злорадно наблюдала за изменениями его тела, которое постепенно превращалось в отвратительный распухший обрубок плоти.
И это она виновата, только она одна.
Юэх снял очки и сунул их в докторский саквояж.
– Наша сделка состоялась, и сейчас я вынужден покинуть вас. Меня ждут дела на Ришезе.
– Вы согласились лечить меня. – Барон потерял равновесие, пытаясь встать, и снова упал в жалобно скрипнувшее под тяжестью его тела кресло.
– Я согласился поставить вам диагноз, и не более того, барон. Ни один доктор Сук не сможет ничего поделать с вашим заболеванием. Не известно его лечение, исцеление на данном этапе развития науки невозможно, но я уверен, что мы скоро займемся разработкой возможных подходов в нашем колледже.
Барон сжал рукой трость с отравленными стрелами, спрятанными в ее конце.
Он, однако, ясно представлял себе политические последствия убийства доктора Сук, если о нем узнают. Школа Сук имела больших покровителей в империи; овчинка явно могла не стоить выделки. Кроме того, он и так уже убил массу врачей. К тому же теперь у него есть ответ.
И законный объект мести. Теперь он знал, кто причинил ему такие страдания.
– Боюсь, что об этом вам лучше спросить у Ордена Бене Гессерит, барон.
Не говоря больше ни слова, доктор Веллингтон Юэх поспешил из баронского Убежища и улетел с Гьеди Первой на первом же лайнере Гильдии, от души радуясь, что никогда больше не увидит барона Харконнена.
***
Бывает ложь, верить в которую легче, чем в истину.Гурни Халлек чувствовал себя одиноким даже в толпе своих деревенских земляков. Он вперил взгляд в кружку с водянистым пивом. Напиток был разбавленным и отдавал кислятиной, но если его выпить побольше, то боль, сжимавшая сердце и сковывавшая тело, становилась тупее. Но утром наступало неизбежное похмелье и осознание безнадежности ожидания похищенной сестры.
Оранжевая Католическая Библия
За пять месяцев, прошедших с тех пор, как капитан Криуби и харконненовский патруль забрали ее, сломанные ребра Гурни срослись, синяки прошли и ссадины затянулись. «У меня гибкие кости», – горько шутил он по этому поводу.
На другой же день после похищения Бхет Гурни снова был в поле, медленно, превозмогая боль, копая канавы и высаживая в землю проклятые клубни. Другие сельчане, искоса поглядывая на него, продолжали работать, делая вид, что ничего особенного не произошло. Они понимали, что если урожай упадет, то Харконнены вернутся и накажут их еще сильнее. Гурни узнал, что у многих соседей тоже крали дочерей, но родители никогда не говорили об этом на людях.
Теперь Гурни редко пел в таверне. Он продолжал по инерции носить с собой балисет, но струны молчали, и губы отказывались повиноваться. Он пил горький эль и тихо сидел за столом, слушая бесконечные усталые разговоры товарищей. Люди, как заведенные, без устали жаловались на тяжелую работу, плохую погоду и опостылевших жен.
Его начинало тошнить при одной мысли о том, что приходится переживать Бхет, но он надеялся, что она по крайней мере жива… Наверное, ее заперли в один из харконненовских домов терпимости и научили немыслимым вещам, о которых не принято говорить вслух. Если же она откажется это делать или окажется неловкой, то ее просто убьют. После того рейда патрульных Гурни стало ясно, что Харконнены не испытывают недостатка в кандидатках на роль проституток вонючих борделей.
Дома родители просто выбросили дочь из памяти, заставив себя не думать о ней. Если бы не болезненное внимание Гурни, они бы с удовольствием дали зачахнуть цветнику Бхет. Родители даже устроили фальшивые похороны и прочли по этому случаю несколько стихов из потрепанной Оранжевой Католической Библии. Некоторое время мать каждый вечер зажигала свечу и, вперив в ее пламя неподвижный взор, беззвучно шептала заупокойные молитвы. Родители срезали каллы и маргаритки – любимые цветы Бхет и выставили в окне букет – в знак памяти.
Потом траур кончился, и жизнь потекла своим чередом. Родители перестали вспоминать Бхет, словно ее никогда не существовало.
Но Гурни не сдавался.
– Неужели вам все равно? – упрекнул он как-то вечером отца, глядя в его морщинистое лицо. – Как вы могли позволить им сделать такое с Бхет?
– Я ничего не позволял им. – Старик смотрел сквозь сына, как будто тот был сделан из мутного стекла. – Никто из нас не может ничего сделать, и если ты опять будешь выступать против Харконненов, они отплатят тебе твоей же кровью.
Гурни вылетел из дома и убежал в таверну, но от земляков, пивших там свое пиво, толку было не больше. Проходил вечер за вечером, и Гурни чувствовал все большее отвращение к своим односельчанам. Месяцы проходили, как в дурном смутном сне.
Внезапно отставив пиво, Гурни выпрямился на скамье. Он вдруг понял, во что превратился. Каждое утро он видел в зеркале свое грубое лицо и постепенно осознавал, что перестал быть собой. Он, Гурни Халлек, одаренный чувством юмора, музыкальностью и сильным характером, пытался пробудить жизнь в этих людях. Но вместо этого он превращался в такого же, как они. Ему нет и двадцати, а он уже похож на своего стареющего отца.
Вокруг продолжался нескончаемый монотонный гул скучных разговоров, и Гурни с тоской посмотрел на стены из готовых щитов, на испачканные подтеками стекла питейного зала. Эта рутина не менялась в течение жизней многих поколений. Он стиснул в руке кружку – у него остался талант.
Он не может сражаться с Харконненами силой оружия или кулаками, но у него есть другое оружие, не такое страшное, но зато более коварное.
Ощутив прилив энергии, Халлек улыбнулся.
– Я приготовил для вас мелодию, ребята, – такой вы еще от меня не слышали.
Люди натянуто заулыбались. Гурни взял в руки балисет и ударил по струнам с такой силой, словно инструмент был плодом, с которого надо снять кожуру. Халлек запел громким, бодрым голосом:
Мы работаем в полях, работаем в городах,
И это жребий нашей жизни:
Реки широки, долины низки,
А барон.., барон жирен и толст.
Мы живем без радости, умираем без печали,
И это жребий нашей жизни:
Горы высоки, океаны глубоки,
А барон.., барон жирен и толст.
Наших сестер крадут, сыновей убивают,
Наши родители забывают, а соседи притворяются -
И это тоже жребий нашей жизни!
Наш труд долог, отдых короток,
А барон толстеет, отнимая жир у нас.
Глаза присутствующих расширились от ужаса.
– Прекрати эту песню, Халлек! – крикнул один из мужчин, встав из-за стола.
– Отчего же, Перд? – насмешливо отозвался Халлек. – Ты что, очень любишь барона? Я слышал, что он очень радуется, заполучив в свою спальню такого крепкого молодца, как ты.
Гурни храбро спел еще одну песню, потом еще одну, потом еще… Он пел до тех пор, пока не почувствовал, что снова свободен. Песни давали ему такую свободу, о которой он раньше не помышлял. Сотрапезники были встревожены и чувствовали себя очень неуверенно. Многие вставали и уходили, пока он пел, но Гурни не сдавался. Он продолжал петь, оставшись в таверне далеко за полночь.
В эту ночь Гурни возвращался домой бодрой пружинистой походкой. Он нанес своим мучителям ответный удар, хотя они, наверное, никогда об этом не узнают.
Он не выспится в эту ночь, на работу надо рано вставать, но это не беспокоило его – он чувствовал в душе и теле заряд невообразимой силы. Гурни вернулся в объятый мраком и тишиной дом – родители давно легли спать. Он поставил балисет в особый шкаф, лег на кровать и заснул с улыбкой на губах.
***
Не прошло и двух недель, как в деревню Дмитрий за несколько часов до рассвета тихо пожаловал харконненовский патруль.Вооруженные солдаты сломали дверь, хотя родители Гурни никогда не запирали ее. Люди в военной форме внесли с собой ярко горящие светильники, разбросали мебель, побили посуду. Они с корнем вырывали цветы, которые Бхет когда-то так заботливо высаживала в горшки, стоявшие у двери. Сорвали даже занавески, висевшие на маленьких оконцах.
Мать Гурни испустила дикий крик и забилась в угол постели. Отец встал и проковылял до двери спальни, но вместо того чтобы попытаться защитить свой дом, он закрыл дверь спальни, словно эта тонкая доска могла спасти его.
Но солдат интересовал только Гурни. Они вытащили молодого человека из постели, и он, размахивая кулаками, бросился в драку. Солдаты нашли такое неистовое сопротивление забавным. Они повалили юношу на пол, лицом в очаг. У Гурни сломался зуб, на подбородке разошлась кровоточащая рана. Он попытался встать на четвереньки, но солдаты пнули его по ребрам.
После короткого обыска один из солдат, белокурый великан, появился в комнате, неся с собой чиненый балисет, и бросил инструмент на пол. Криуби заботливо повернул голову Гурни так, чтобы тот видел, где лежит балисет. Солдаты прижали голову парня щекой к кирпичам печи, а Крнуби обутой в сапог ногой наступил на инструмент, сломав его гриф. Струны, издав жалобный вопль, превратились в беспорядочный спутанный клубок.
Гурни застонал: расправа с балисетом причинила ему нестерпимую боль, хуже, чем та, которую причиняли ему побои. Пропал весь труд, который он вложил в инструмент, пропала вся радость, которую он доставлял Гурни.
– Ублюдки! – крикнул он, и на его голову обрушился град ударов.
Из последних сил повернув голову, Халлек постарался рассмотреть их лица. Он узнал одного – рослого, квадратного шатена, бывшего землекопа из соседней деревни. Теперь парень красовался в новенькой форме с нашивками имменбреха – младшего командира. Другого – с носом картошкой и заячьей губой – Гурни тоже узнал, этого рекрута взяли из Дмитрия лет пять тому назад. Но ни один из них не узнавал земляка, не выказывал ни малейшего сочувствия. Теперь они были солдатами барона и ни за что не подвергли бы себя риску снова вернуться в родные деревни, в свою прежнюю жизнь.
Видя, что Гурни узнал их, патрульные выволокли его на улицу и принялись избивать с удвоенной энергией.
Криуби стоял рядом, высокий, печальный, оценивающий. Временами он задумчиво проводил пальцами по щеточке усов. Капитан гвардии в мрачном молчании смотрел, как его подчиненные бьют и пинают распростертое тело жертвы, разъяряясь от нежелания Гурни кричать и стонать так сильно, как им того хотелось. Наконец они устали и сделали перерыв.
Потом они взяли в руки палки…
В конце концов, когда Гурни перестал двигаться, когда кости его были сломаны, мышцы раздавлены, а все тело превратилось в залитый кровью синяк, солдаты Харконнена оставили его в покое. В грубом свете фонарей он лежал на земле, истекая кровью и издавая негромкие стоны.
Криуби поднял руку, дав знак своим людям вернуться в машину. Они ушли, унеся с собой все светильники, кроме одного, который отбрасывал мерцающий свет на искалеченного человека.
Криуби озабоченно взглянул на Гурни и опустился рядом с ним на колено. Немного постояв так, он произнес слова, предназначенные только для избитого молодого человека. Несмотря на боль в избитом черепе, Гурни показались странными эти слова. Он ожидал, что капитан гвардии сделает свой триумф достоянием всех жителей деревни, но Криуби выказал скорее разочарование, нежели торжество.
– Любой другой человек давно бы сдался. Любой другой человек оказался бы на твоем месте более понятливым. Ты сам навлек это на себя, Гурни Халлек.
Капитан укоризненно покачал головой.
– Зачем ты заставил меня это делать? Почему ты упрямо навлекаешь на себя гнев? На этот раз я сохранил тебе жизнь. С большим трудом. Но если ты снова начнешь поносить Харконненов, нам придется убить тебя, – он недоуменно пожал плечами, – или убить твою семью, а тебя необратимо покалечить. Один из моих людей обладает поразительным талантом – вырывать жертвам пальцами глаза.
Гурни несколько раз пытался заговорить, с трудом шевеля разбитыми окровавленными губами.
– Ублюдки, – наконец произнес он, – где моя сестра?
– О твоей сестре не надо больше заботиться, для тебя она исчезла. Оставайся здесь и забудь о ней. Делай свою работу. У всех нас есть своя работа, которую мы должны выполнять для барона, и если ты будешь плохо справляться со своей, – Криуби раздул ноздри, – то мне придется снова взяться за свою. Если ты опять примешься выступать против барона, оскорблять и высмеивать его, чтобы разжечь недовольство, то мне придется действовать. Ты достаточно умен, чтобы понимать это.
Злобно застонав, Гурни упрямо мотнул головой. Сейчас его поддерживал только гнев. Он поклялся себе, что за каждую каплю крови, которая вытекает из его ран на землю, Харконнены сполна заплатят своей черной кровью. Он или умрет, или узнает, что случилось с его сестрой – и если каким-то немыслимым чудом Бхет осталась жива, то он спасет ее.
Криуби повернулся и направился к машине, где его уже ожидали солдаты, рассевшиеся по местам.
– Не заставляй меня возвращаться, – бросил Криуби на прощание. Он обернулся через плечо и добавил еще одно странное слово:
– Пожалуйста.
Гурни лежал неподвижно, гадая, сколько времени потребуется родителям, чтобы отважиться выйти из дома и посмотреть, жив их сын или нет. Затуманенным взором он видел, как транспорт с солдатами поднялся в воздух и покинул деревню. Интересно, зажжется ли хоть один огонь, выйдет ли кто-нибудь, чтобы помочь ему хотя бы теперь, когда патруль ушел.
Но дома деревни Дмитрий оставались темными. Не вспыхнуло ни одно окно. Все притворились, что ничего не видели и не слышали.
***
Самые строгие ограничения человек накладывает на себя сам.Отправляясь на Гиназ, Дункан Айдахо был уверен, что прославленного клинка старого герцога будет вполне достаточно, чтобы сделаться великим воителем. Душа юноши была переполнена романтическими ожиданиями, он воображал себе полную упоительных схваток жизнь, смертоносные приемы боя, которым его здесь научат. Дункану было только двадцать лет, и надежда рисовала ему великое будущее.
Фредре Гиназ. «Философия Оружейного Мастера»
Реальность оказалась, однако, совершенно иной.
Школа Гиназа оказалась архипелагом маленьких населенных островков, разбросанных среди лазурного океана, как крошки хлеба по обеденному столу. На каждом из этих островов размещалась Школа, где разные мастера обучали курсантов разным премудростям, начиная от рукопашного боя, тактики и стратегии и кончая политикой и философией. За время прохождения восьмилетнего курса Дункану предстояло переходить от одного мастера к другому, перенимая опыт лучших воинов империи.
Если ему удастся выжить.
Главный остров Школы, служивший одновременно космопортом и административным центром, был окружен рифами, исполнявшими роль волноломов. Высокие, расположенные группами здания напомнили Айдахо щетину остистых крыс, одну из которых он приручил, когда жил в крепости-тюрьме Харконненов.
Многие здания в стране Оружейных Мастеров Гиназа, пользовавшихся почти религиозным почитанием в империи, были задуманы и построены скорее как музеи и мемориальные комплексы, нежели учебные корпуса. Это обстоятельство говорило о том, что они весьма высоко ценили свои боевые качества, и их уверенность в своих силах граничила с хвастовством. Мастера Школы считали себя центром вселенной. Будучи политически нейтральными, мастера предлагали свои услуги всем желающим и предоставляли своим курсантам право самим выбирать, кому и как служить. Мифы, окружавшие Школу, становились еще более убедительными от того, что среди выпускников Школы были многие главы Великих Домов Ландсраада. Мастера Жонглеры разносили по всей империи песни, в которых воспевались великие деяния легендарных героев Гиназа.
Центральный небоскреб, в котором Айдахо предстояло пройти заключительные испытания после восьмилетнего обучения, служил усыпальницей Йоола-Норета, основателя Школы Гиназа. Саркофаг, прикрытый прозрачным колпаком из плаза и защищенный хольцмановским силовым полем, был недоступен для зрения. Однако право увидеть саркофаг получали только «достойные».
Дункан поклялся себе, что станет достойным… В космопорту его встретила стройная, с выбритой головой женщина, одетая в черное джи мастера рукопашного боя. Отрывисто и по-деловому она представилась как Карста Топер.
– Мне поручено забрать твои вещи. – С этими словами она протянула руку к рюкзаку Айдахо и длинному свертку, в котором была шпага старого герцога.
Дункан крепче сжал клинок.
– Я отдам шпагу с одним условием – если вы гарантируете мне ее сохранность.
Женщина недовольно поморщилась.
– Мы ценим свою честь больше, чем другие Дома Ландсраада. – Протянутая рука не дрогнула.
– Но не больше, чем Дом Атрейдесов, – ответил Айдахо, все еще не желая отдавать оружие. Задумавшись, Карсти нахмурила лоб.
– Возможно, не больше, но не меньше. Дункан отдал ей свои вещи, и они направились к орнитоптеру дальних сообщений.
– Иди к машине, она доставит тебя на твой первый остров. Делай то, что тебе велят, и не жалуйся. Учись всему. – Она плотно прижала к себе рюкзак и шпагу Айдахо. – Свои вещи ты получишь назад, когда придет время.
В тот день Дункан так и не увидел город Гиназ и его административный центр. Его сразу увезли на затерянный в просторах океана низменный остров, едва выступавший над поверхностью моря. Весь остров порос густыми джунглями, среди которых кое-где находились одинокие хижины. Трое служащих в форме высадили его на этом островке и отбыли, не ответив ни на один вопрос Дункана. Дункан остался один. Он стоял на берегу, прислушиваясь к рокоту морского прибоя, который живо напомнил ему о Каладане.
Дункан понял, что это было его первое испытание. Навстречу Дункану из чащи, раздвинув листья пальм, вышел загорелый до черноты седовласый мужчина с тонкими, жилистыми руками. На незнакомце была надета черная безрукавка, стянутая на поясе ремнем. Человек прищурился от яркого света, на лице его застыло каменное выражение.
– Я – Дункан Айдахо. Вы – мой первый инструктор, сэр?
– Инструктор? – Человек поморщился. – Да, крысенок, и мое имя Джеймо Рид – но заключенные не пользуются именами, потому что здесь каждый знает свое место. Делай свою работу и не создавай проблем. Если другие не смогут с тобой справиться, то это сделаю я.
Заключенные ?
– Я прошу прощения, мастер Рид, но я прибыл сюда учиться на Оружейного Мастера… Рид расхохотался.
– На Оружейного Мастера? Это круто!
Не дав Айдахо времени на обустройство, человек направил его на грязную работу в бригаду аборигенов Гиназа. Дункан общался с ними с помощью жестов, так как никто из них не владел имперским галахским языком.
Несколько дней, страдая от жары и обливаясь соленым потом, бригада рыла каналы и колодцы для водоснабжения одной из деревень внутренней части острова. Густой, жаркий, насыщенный испарениями воздух кишел мошкарой, нещадно кусавшей рабочих. Дункан с трудом дышал в этой атмосфере. С приближением вечера мошки исчезали, а их место занимали комары и черные мухи. Кожа Айдахо покрылась зудящими, распухшими волдырями. Приходилось в огромных количествах пить воду, чтобы восполнить потери жидкости с потом.
Дункан руками перетаскивал тяжелые камни, а солнце немилосердно обжигало его обнаженную мускулистую спину. Скрестив руки на груди, сжимая бич, в тени мангового дерева стоял мастер Рид и наблюдал за работой. За все время он так и не обмолвился о цели приезда сюда Дункана Айдахо. Дункан же не жаловался и не задавал лишних вопросов. Он ожидал, что Гиназ преподнесет ему еще не одну неожиданность.
Видимо, это такой род испытания.
Дункану не было и девяти лет, когда он перенес жестокие пытки от рук Харконненов. Он видел, как Глоссу Раббан убил его родителей. Будучи мальчиком, он убил охотников в Лесном Заповеднике и сумел бежать на Каладан к своему покровителю – старому герцогу – только затем, чтобы увидеть, как его благодетель погибнет на арене. Теперь же, после десяти лет службы Дому Атрейдесов, Дункан считал каждый прожитый им день средством тренировки, упражнением воли и физических сил для предстоящих битв. Он станет Оружейным Мастером Гиназа…