Страница:
– Таково правило.
– Привязанность, может быть, но не любовь?
– Я объяснила тебе правило, – реакция ясно читалась на лице Мурбеллы: «Так вот оно! Они потребуют, чтобы я отказалась от Дункана!»
– Так значит у Бене Джессерит нет любви? – каким печальным был ее голос. Надежды для Мурбеллы тогда еще не было.
– Любовь случается, – ответила ей Одрейд, – но мои Сестры относятся к ней как к отклонению.
– Так значит то, что я чувствую к Дункану, отклонение?
– И Сестры попытаются вылечить это.
– Лечить! Применить корректирующую терапию к зараженным!
– Любовь рассматривается в Сестрах как знак разложения.
– Я вижу признаки разложения в вас!
Как будто проследив ее мысли, Беллонда насильно вырвала Одрейд из задумчивости:
– Эта Преподобная Мать никогда не свяжет себя с нами! – Беллонда стерла с угла рта оставшуюся от ленча каплю соуса. – Мы только тратим попусту время, пытаясь научить ее нашим обычаям.
По крайней мере, Белл больше не зовет Мурбеллу «шлюхой», – подумала Одрейд. – Прогресс.
* * *
Ребекка, как ей было приказано, стояла на коленях на выложенном желтой плиткой полу, не решаясь поднять глаза на Великую Чтимую Матре, такую далекую, такую опасную. Уже два часа Ребекка ждала здесь почти в самом центре гигантского зала, в то время как Великая Чтимая Матре и ее двор поглощали ленч, поданный раболепными прислужниками. Ребекка тщательно рассмотрела манеры слуг и теперь соревновалась с ними.
Ее глаза все еще болели от трансплантантов, которые рабби дал ей меньше месяца назад. Эти глаза выставляли на всеобщее обозрение голубой ирис и белую склеру, ничем не выдавая Агонию Спайса в ее прошлом. Защита была лишь временной. Менее чем за год и эти трансплантанты выдадут ее совершенной голубизной.
Но боль в глазах представляла сейчас, насколько она могла судить, наименьшую из ее проблем. Органический дозатор сдабривал ее кровь отмеренными дозами меланжа, скрывая зависимость. По приблизительной оценке запаса должно хватить на два месяца. Если Чтимые Матре продержат ее дольше, отсутствие наркотика окунет ее в агонию, по сравнению с которой праздником покажется изначальная. Из непосредственных проблем самым опасным было присутствие Иных Воспоминаний, отмеряемых ей меланжем. Если те женщины засекут их, это, безусловно, возбудит подозрения.
Ты все делаешь правильно. Потерпи. Это проснулась Иная Память из бесчисленных жизней с Лампадас. Голос мягко перекатывался в ее голове. Звучал он похоже на голос Луциллы, но Ребекка не была в этом уверена.
За месяцы, что прошли с Разделения, которое возвестило себя как «Глашатай твоей Мохалаты», голос этот стал знакомым. Этим шлюхам не сравниться с тобой в знании. Помни это, и пусть это придаст тебе смелости.
Присутствие в ней Иных, которые не отвлекали ее внимания от того, что происходило вокруг, наполняло ее благоговением. Мы называем это Подобием Потока, – говорил Глашатай. – Подобие Потока умножает твое сознание. Когда она попыталась объяснить это рабби, реакцией на ее слова был гнев.
– Ты поражена нечистыми мыслями!
Они сидели поздней ночью в кабинете рабби. «Украсть время из отпущенных нам дней», называл это он. Кабинет находился под землей, стены его были увешены полками с древними книгами, ридулийскими кристаллами, свитками. Комнату защищали от зондирования лучшие устройства с Икс, которые потом модифицировали, чтобы улучшить, собственные люди рабби.
Ей было позволено сидеть возле его стола, в то время как он откинулся на спинку старого кресла. Светящийся шар на низкой подставке отбрасывал теплый желтый свет на его лицо и бороду, отблескивал на очках, которые он носил едва ли не как символ своей службы.
Ребекка изобразила смущение.
– Но вы же говорили, что от нас требуется спасти эти сокровища с Лампадас. Разве Бене Джессерит не обошлись с нами по чести?
В его глазах она заметила беспокойство.
– Ты ведь слышала, как Леви говорил вчера, о чем здесь расспрашивали. Почему ведьма-джессеритка пришла к нам? Вот что их интересовало.
– Но в истории, что мы сочинили, нет противоречий и она внушает доверие, – протестовала Ребекка, – Сестры научили нас таким вещам, сквозь которые не в состоянии проникнуть даже ясновидение.
– Не знаю… не знаю… – рабби печально покачал головой. – Что есть ложь? Что есть правда? Не приговариваем ли мы себя своими собственными устами?
– Но ведь этому погрому мы противостоим, рабби! – это обычно укрепляло его решимость.
– Козаки! Ты права, дочь моя. Козаки существовали во все времена, и мы не единственные, кто почувствовал их кнуты и мечи, когда они въезжали в наши селенья с убийством в сердцах своих.
Странно, подумалось Ребекке, как ему удается создать впечатление того, что эти события произошли совсем недавно, что он видел их собственными глазами. Никогда не забыть, никогда не простить. Лидице был вчера. Что за мощь хранится в памяти Тайного Израэля. Погром! В продолжительности своего существования сила столь же мощная, как то присутствие Бене Джессерит, что поселилось теперь в ее сознании. Почти. Именно этому сопро-тивляется рабби, сказала она самой себе.
– Боюсь, ты была забрана от нас, – сказал рабби. – Что я с тобой сделал? Что я наделал? И все во имя чести.
Он оглядел инструменты на стене кабинета, которые сообщали данные о ночной аккумуляции энергии от ветряных мельниц, расположенных по всем угодьям фермы. Инструменты говорили, что там наверху монотонно гудят машины, запасая энергию назавтра. Это был подарок Бене Джессерит: свобода от Икс. Независимость. Что за странное слово.
– Эта вещь. Иные Воспоминания, кажется мне очень сложной, и всегда казалась, – сказал он, не глядя на Ребекку. – Память должна нести с собой мудрость, но не делает этого. Вот как мы управляем своей памятью и вот куда прилагаем свои знания.
Он оглянулся, посмотрел на нее, но его лицо утопало в тени.
– Так что говорит тот, внутри тебя? Тот, о котором ты думаешь как о Луцилле?
Ребекка видела, как нравится ему произносить имя Луциллы. Если Луцилла может говорить через дщерь Тайного Израэля, значит, она еще жива и никто ее не предавал.
Прежде чем ответить, Ребекка опустила глаза:
– Она говорит, в нас есть такие внутренние образы, звуки и ощущения, которые появляются по команде или вмешиваются в случае необходимости.
– Необходимости, да! А что это если не сигналы чувств от плоти, что когда-то была там, где не была ты, и, Возможно совершила оскорбительные деяния?
Иные воспоминания, иные тела, – подумалось Ребекке. Раз испытав нечто подобное, она никогда – это она знала точно – не откажется от этого по собственной воле. Может, я и в самом деле стала Бене Джессерит. Конечно, этого-то он и боится.
– Вот что я тебе скажу, – продолжал рабби, – это «критическое перекрещение живущих сознании», как они это называют, ничто, если ты не сознаешь, что твои собственные решения, как нити, тянутся от тебя к жизням других людей.
– Видеть свои собственные поступки в реакциях других, да, именно так это и понимают Сестры.
– Вот это мудро. Чего, по словам госпожи, они жаждут?
– Влияния на возмужание человечества.
– Гм. И она полагает, что события лежат не за пределами ее влияния, а просто за пределами ее чувств. Это почти мудро. Но возмужание… а, Ребекка. Не вмешиваемся ли мы в высочайший план? В праве ли человек устанавливать пределы природы Яхве? Я думаю, Лето II это понимал. А госпожа внутри тебя отрицает это.
– Она говорит, он был проклятым Тираном.
– Был, но и до него существовали мудрые Тираны и без сомнения будут существовать после нас.
– Они зовут его Шайтан.
– У него была власть самого Сатаны. В этом я разделяю их страхи. Он не столько обладал даром предвидения, сколько скреплял мир. Он закреплял облик того, что видел.
– Тоже говорит и госпожа. Но она говорит, что это их Грааль он сохранил.
– И вновь я скажу, что они почти мудры.
Тело рабби сотряс глубокий вздох, и вновь он перевел взгляд на инструменты на стене подземного кабинета. Энергия на завтра.
Потом его внимание вернулось к Ребекке. Она изменилась, и никуда не деться от сознания этого. Она стала очень похожа на Бене Джессерит. Это понятно. Ее ум наполнен всеми теми людьми с Лампадас. Но они не гадаренская свинья, чтобы изгнать их в море, и их дьявольские наваждения вместе с ними. И я не новый Христос.
– То, что они говорят тебе о Великой Матери Одрейд – что она зачастую проклинает своих собственных архивистов и архивы с ними. Что за дела! Разве архивы не сродни книгам, в которых мы сохраняем нашу мудрость?
– Значит, я архивист, рабби?
Этот вопрос поставил его в тупик, но также и высветил проблему. Он улыбнулся.
– Вот что я тебе скажу, дочь моя. Признаюсь, я испытываю некоторую симпатию к Одрейд. Всегда есть кто-то, кто ворчит на архивариусов.
– Мудро ли это, рабби? – как робко она это спросила!
– Верь мне, дочь моя. Как тщательно подавляет архивист малейшую тень суждения! Одно слово за другим. Что за надменность!
– Как они судят, какое слово употребить, рабби?
– А, часть мудрости переходит в тебя, дочь моя. Но эти Бене Джессерит не достигли мудрости и это их Грааль, что мешает им в этом.
Это она прочла по его лицу. Он стремится вооружить меня сомнением против тех жизней, что я несу в себе.
– Позволь мне сказать тебе еще кое-что о Бене Джессерит, – продолжил он. И ничего не пришло ему на ум. Ни слова, ни совета из притч. Такого не случалось с ним уже многие годы. Открытым для него оставался только один путь: говорить от сердца.
– Возможно, они слишком долго шли по пути в Дамаск без единой вспышки просветления, Ребекка. Я боюсь, когда они говорят, что действуют на благо человечества. Почему-то я не вижу этого в них и не верю в то, что Тиран это видел.
Когда Ребекка открыла рот, чтобы ответить, он остановил ее, слегка приподняв руку.
– Возмужалое человечество? Так это их Грааль? А не созревший плод, который сорван и съеден?
На полу Великого Зала Узловой Станции Ребекка вспомнила эти слова, увидев воплощение их не в тех жизнях, что она сохранила, а в поведении тех, кто схватил ее.
Великая Чтимая Матре закончила есть и вытерла руки о платье ближайшей прислужницы.
– Пусть она подойдет, – проговорила Великая Чтимая Матре.
Боль ожгла левое плечо Ребекки, и она рванулась на коленях вперед. Та, которую звали Лонго, подошла сзади с ножнами охотника в правой руке и стрелкой стимулятора ткнула пленницу в бок.
По залу прокатилась волна смеха.
Ребекка с усилием поднялась на ноги и, стараясь держаться подальше от стимулятора, кое-как добралась до подножия ведущей к Великой Чтимой Матре лестницы, где ее остановил стимулятор.
– На колени! – Лонго подчеркнула приказ еще одним уколом.
Ребекка упала на колени, уставившись прямо перед собой на ступеньки лестницы. По желтым плиткам бежали тонкие трещины. Этот недостаток почему-то придал ей уверенности.
– Оставь ее, Лонго, – сказала Великая Чтимая Матре. – Мне нужны ответы, не вопли. – Потом Ребекке: – Посмотри на меня, женщина!
Ребекка подняла глаза и взглянула в лицо самой смерти. Каким неприметным должно быть лицо, чтобы на нем лежал отпечаток такой угрозы. Такие… такие ничем не примечательные черты. Почти обыкновенные. Такая маленькая фигурка. Все это только усилило чувство опасности. Какими силами должна обладать маленькая женщина, чтобы править этими ужасными людьми.
– Ты знаешь, почему ты здесь? – потребовала Великая Чтимая Матре.
– Мне сказали, о Великая Чтимая Матре, что вы хотели, чтобы я подробно рассказала о профессии Ясновидения и других делах на Гамму, – как можно более униженно ответила Ребекка.
– Ты спала с ясновидящим! – это было обвинением.
– Он умер. Великая Чтимая Мать.
– Нет, Лонго! – это относилось к помощнице, которая со стимулятором в руке рванулась вперед. – Эта несчастная не знает наших обычаев. Ну, отойди же в сторону, Лонго, где меня бы не раздражала твоя пылкость.
– Ты будешь говорить со мной только отвечая на мои вопросы, или когда я прикажу тебе, несчастная! – выкрикнула Великая Чтимая Матре.
Ребекка съежилась от страха.
Это был почти Голос. Будь настороже – прошелестел в голове Ребекки шепот Глашатая.
– Знала ли ты когда-нибудь о тех, кто зовут себя Бене Джессерит? – спросила Великая Чтимая Матре.
Ну вот, началось!
– Каждый сталкивался с ведьмами. Великая Чтимая Матре.
– Что ты знаешь о них?
Так вот зачем они меня сюда привезли.
– Только то, что я слышала. Великая Чтимая Матре.
– Они храбры?
– Говорят, они всегда стремятся избежать риска, Великая Чтимая Матре.
Ты достойна нас, Ребекка. Таков порядок этих шлюх. Камешек бежит по склону в предназначенный ему канал. Они думают, что ты не любишь нас.
– Эти Бене Джессерит богаты? – вопрос Великой Чтимой Матре.
– Думаю, они бедны по сравнению с вами. Чтимая Матре.
– Почему ты так думаешь? Не говори просто, чтобы доставить мне удовольствие!
– Но, Чтимая Матре, могли бы ведьмы послать огромный корабль с Гамму сюда просто для того, чтобы отвезти меня? И где эти ведьмы теперь? Прячутся от вас.
– Ну, так где же они? – потребовала Чтимая Матре.
Ребекка пожала плечами.
– Ты была на Гамму, когда от нас бежал человек, которого они называли Ваша? – спросила Чтимая Матре.
Она знает, что ты была там.
– Я была там, Великая Чтимая Матре, и слышала разные истории. Я не верю в них.
– Ты будешь верить в то, во что я прикажу тебе верить, несчастная! Что за истории ты слышала?
– Что он двигался со скоростью, незаметной для глаза. Что он убил многих… людей голыми руками. Что он украл корабль и улетел в Рассеивание.
– Верь в то, что он улетел, несчастная.
Смотри, как она боится! Она не может сдержать дрожи!
– Расскажи о Ясновидении! – потребовала страшная женщина.
– Великая Чтимая Матре, я не пониманию Ясновидения. Я знаю лишь слова моего Шолема, моего мужа. Если пожелаете, я могу повторить эти слова.
Чтимая Мать задумалась, обвела взглядом помощников и советников по обе стороны от возвышения, которые уже начали проявлять признаки скуки и нетерпения. Почему она просто не убьет эту падаль?
Ребекка, увидев оранжевый огонь насилия в уставившихся на нее сотнях глаз, внутренние сжалась. И теперь воспоминание о муже, которого она всегда мысленно звала ласкательным именем Шоель, и его словах придало ей сил. «Полный талант» проявился в нем еще в детстве. Некоторые называли его инстинктом, но Шоель никогда не употреблял этого слова.
– Доверяй ощущениям, идущим из нутра. Вот что всегда говорили мои учителя.
По его словам это выражение было настолько приземленным, что зачастую отталкивало тех, кто приходил искать «эзотерических тайн».
– В этом нет никакого секрета, – говорил Шоель. – Это тренировки и упорный труд, как и все остальное. Ты задействуешь то, что они называют «малым восприятием», способность отслеживать малейшие изменения реакций человека.
Те же мелкие признаки Ребекка могла теперь различить в тех, кто в упор смотрел на нее. Они хотят моей смерти. Почему?
Великая любит показывать свою власть надо всеми, – помог советом Глашатай. – Она делает не то, чего хотелось бы другим, а то, чего, по ее мнению, они не хотят.
– Великая Чтимая Матре, – рискнула Ребекка, – вы так богаты, так могущественны. Конечно, же у вас найдется какое-нибудь место среди низших слуг, где я могла бы вам Пригодиться.
– Так ты хочешь поступить ко мне на службу?
Что за звериная ухмылка!
– Это осчастливило бы меня. Великая Чтимая Матре.
– Я здесь не для того, чтобы делать тебя счастливой.
– Тогда осчастливь нас. Дама, – Лонго спустилась на ступеньку вниз. – Позволь нам поиграть с…
– Молчать!
Ах вот как. Ошибкой было назвать ее интимным именем здесь перед всеми.
Лонго отпрянула, едва не уронив стимулятор.
Великая Чтимая Матре сверлила оранжевым взглядом Ребекку.
– Ты вернешься к своему жалкому существованию на Гамму, несчастная. Я не убью тебя. Это было бы милосердием. Увидев то, что мы могли бы тебе дать, ты проживешь свою жизнь без этого.
– Великая Чтимая Матре! – запротестовала Лонго. – Мы подозреваем, что…
– У меня есть подозрения на твой счет, Лонго. Отошли ее назад и живой! Ты меня слышишь? Или ты думаешь, что мы неспособны отыскать ее, если она нам понадобится?
– Нет, Великая Чтимая Матре.
– Мы следим за тобой, несчастная.
Приманка! Она рассматривает тебя как приманку, на которую можно поймать более крупную дичь. Интересно. У нее все же есть голова на плечах, и, несмотря на свою жестокость, она знает, как ее использовать. Так вот как она пришла к власти.
Весь обратный путь на Гамму, скорчившись в вонючем трюме на когда-то принадлежавшем Гильдии корабле, Ребекка размышляла над затруднительным положением, в котором очутилась. Конечно, эти шлюхи не ожидали, что она ошибочно истолкует их намерения. Но… может и ожидали. Лизоблюдство, раболепие. Они купаются в подобных вещах.
Она знала, что это понимание в равной мере происходило как от Ясновидения ее дорогого Шоеля, так и от советчиков с Лампадас.
– Ты аккумулируешь множество мелких наблюдений, воспринятых чувствами, но никогда не вышедших на поверхность сознания, – говорил Шоель. – Слитые в единое целое они способны сказать тебе многое, но не языком, не тем, на котором между собой говорят люди. В языке нет необходимости.
Ей подумалось тогда, что это одна из самых странных вещей, какие она когда-либо слышала. Но это было до ее собственной Агонии. Ночью в постели, защищенные и умиротворенные ночной темнотой и прикосновением любящей плоти, они действовали без слов, но и, делили слова.
– Язык заслоняет от тебя мир, – продолжает Шоель. – Что нужно, так это научиться читать свои собственные реакции. Иногда удается найти слова, чтобы описать их… иногда… нет.
– Никаких слов? Даже, чтобы задать вопрос?
– Так ты хочешь слов? Каких? Доверие. Вера. Правда. Честность.
– Это добрые слова, Шоель.
– Они не попадают в цель. Не впадай в зависимость от них.
– А на что полагаешься ты?
– На мои собственные внутренние реакции. Я читаю самого себя, а не людей, что стоят передо мной. Я всегда узнаю ложь, потому что к лжецу мне хочется повернуться спиной.
– Так вот как ты это делаешь! – она стучит кулачком по мускулистой руке.
– Другие делают это иначе. Я слышала, как одна женщина говорила, что она распознает ложь, потому что ей хочется взять лжеца за руку и пройти несколько миль, успокаивая его. Можно считать это чушью, но это срабатывает.
– Я думаю, это очень мудро, Шоель.
В ней говорит любовь, она не очень-то понимает о чем он говорит.
– Драгоценная любовь моя, – он укачивает ее как ребенка, – Ясновидящие обладают Даром, который, раз проснувшись, работает всегда. Прошу, не говори мне, что я мудр, когда в тебе говорит только любовь.
– Прости, Шоель. Но мне хочется знать все, что знаешь ты.
Он чуть сдвинул ее голову, так чтобы ей было удобнее.
– Знаешь, что говорил мой инструктор третьей степени? «Не знай ничего! Научись быть абсолютно наивным!»
– Совсем ничего? – она потрясена.
– Ты подходишь ко всему как с пустой, чистой грифельной доской, на тебя не влияет ничто, в тебе ничего нет. Что не будет написано на этой доске, напишешь ты это сам.
Она начинает понимать:
– Ничто не вмешивается.
– Точно. Ты – как изначальный невежественный язычник, совершенно безыскуственный, вплоть до того, что впадает в конечную иссушенность. Можно сказать, ты находишь ее, не ища.
– А вот это мудро, Шоель. Спорим, ты был лучшим учеником, какой у них когда-либо был, самым быстрым и…
– Я считал все это невероятной чушью.
– Неправда!
– Пока однажды я не почувствовал, как во мне что-то всколыхнулось. Это было не движение мускулов или чтото, что мог бы обнаружить кто-то иной. Просто сжатие.
– Где?
– Я не смог бы описать. Но мой инструктор четвертой ступени подготовил меня к этому. «Касайся этого существа нежно. Осторожно». Один из учеников решил, что инструктор имеет в виду реальные руки. Как же мы хохотали.
– Это было жестоко.
Она коснулась его щеки и почувствовала, как она уже начинает покрываться жесткой щетиной. Было поздно, но ей не хотелось спать.
– Пожалуй, жестоко. Но когда это что-то пришло, я узнал его. Ничего подобного я не чувствовал раньше. Да и к тому же я был удивлен. Понимаешь, узнав его, я понял, что это было во мне всегда. Оно было таким знакомым. Это во мне всколыхнулось Ясновидение.
Ей показалось, она может ощутить, как Ясновидение шевелится внутри нее самой. Ощущение чуда в его голосе пробудило в ней что-то.
– Тогда это было моим, – сказал он. – Это принадлежало мне и я принадлежал этому.
– Как это должно быть чудесно, – в ее голосе благоговение и зависть.
– Нет! Часть этого я ненавижу. Видя некоторых людей таким образом, как бы видишь их выпотрошенными, с висящими наружу внутренностями.
– Отвратительно!
– Да, но всегда есть и награда, любимая. Иногда ты встречаешь других людей, людей, которые как прекрасные цветы, протянутые тебе невинным ребенком. Невинность. Ей отвечает невинность во мне самом, и во мне крепнет мой дар. Вот что ты делаешь для меня, любовь моя.
Не-корабль Чтимых Матре прибыл на Гамму, и они высадили ее возле кучи отбросов с корабля, но ей в сущности было все равно. Дома! Я дома, и Лампадас выжил вместе со мной.
Рабби, однако, не разделял ее энтузиазма.
И вновь они сидели в его кабинете, но теперь она чувствовала Иную Память внутри себя, как более знакомую, почти родную, чувствовала большую уверенность в ней. И ему это было видно.
– Ты более чем когда либо похожа на них! Это нечисто.
– Рабби, предки каждого из нас нечисты. Мне повезло, что я знаю некоторых из своих.
– Что это? Что ты такое говоришь?
– Мы все – потомки людей, которые творили страшные вещи, рабби. Мы не любим думать о варварах среди наших предков, но тем не менее они есть.
– Что за слова!
– Преподобные Матери способны вспомнить их всех, рабби. Вспомни историю, выживают победители, завоеватели. Понимаешь?
– Я никогда не слышал, чтобы ты говорила столь резко. Что случилось с тобой, дочь моя?
– Я выжила, зная, что победа иногда достигается сделкой с моралью.
– Да что с тобой? Это – злые слова.
– Злые? Варварство – еще слишком мягкое слово, для всего того зла, что творили наши предки. Предки всех нас, рабби.
Она видела, что причинила ему боль, чувствовала жестокость собственных слов, но не могла остановиться. Как может он бежать от правды в том, что она говорит? Он же человек чести.
– Рабби, – говорила она теперь мягче, но тем глубже ранили его ее слова, – если бы ты стал свидетелем, хотя бы части того, что вынудили меня узнать Иные Воспоминания, ты бы вернулся назад, ища новых слов для обозначения зла. Некоторые деяния наших предшественников испоганят любой ярлык, какой ты сможешь себе представить.
– Ребекка… Ребекка… Я знаю необходимость…
– Не отговаривайтесь «необходимостью времени»!
Вы, как рабби, способны на большее. Значит, в нас нет голоса совести? Есть, просто иногда мы не слушаем его.
Он закрыл лицо руками, взад и вперед раскачиваясь в старом кресле. Кресло скрипело похоронной жалобой.
– Рабби, вас я всегда уважала и любила. Для вас я прошла через Агонию. Я разделила Лампадас для вас. Не отворачивайтесь от того, что я узнала из этого.
– Я не отворачиваюсь, – он убрал руки от лица, – не отрицаю ничего, дочь моя. Но позволь мне мою боль.
– Плевать на все эти рациональные рассуждения, то, с чем мне незамедлительно нужно справиться, – это то, что нет в мире невиновных.
– Ребекка!
– Виновный, может, и не правильное слово, рабби, но наши предки совершили поступки, за которые надо заплатить.
– Это я понимаю, Ребекка. Это баланс, который…
– Не говорите мне, что вы что-то понимаете, когда я знаю, что это не так, – она вскочила с кресла и смотрела теперь на него сверху вниз. – Это не книга бухгалтерских балансов, которые надо свести. Как далеко в прошлое вы готовы зайти?
– Ребекка, я твой рабби. Ты не должна говорить таким образом, особенно со мной.
– Чем дальше ты уходишь вспять, рабби, тем ужаснее жестокость, тем выше цена. Ты не способен уйти так далеко, но я вынуждена.
Повернувшись, она вышла из кабинета, оставив без внимания его полный мольбы голос, боль, с которой он произносил ее имя. Закрывая дверь, она услышала, как он проговорил:
– Что мы наделали? Израэль, помоги ей.
* * *
– Привязанность, может быть, но не любовь?
– Я объяснила тебе правило, – реакция ясно читалась на лице Мурбеллы: «Так вот оно! Они потребуют, чтобы я отказалась от Дункана!»
– Так значит у Бене Джессерит нет любви? – каким печальным был ее голос. Надежды для Мурбеллы тогда еще не было.
– Любовь случается, – ответила ей Одрейд, – но мои Сестры относятся к ней как к отклонению.
– Так значит то, что я чувствую к Дункану, отклонение?
– И Сестры попытаются вылечить это.
– Лечить! Применить корректирующую терапию к зараженным!
– Любовь рассматривается в Сестрах как знак разложения.
– Я вижу признаки разложения в вас!
Как будто проследив ее мысли, Беллонда насильно вырвала Одрейд из задумчивости:
– Эта Преподобная Мать никогда не свяжет себя с нами! – Беллонда стерла с угла рта оставшуюся от ленча каплю соуса. – Мы только тратим попусту время, пытаясь научить ее нашим обычаям.
По крайней мере, Белл больше не зовет Мурбеллу «шлюхой», – подумала Одрейд. – Прогресс.
* * *
Все правительства испытывают проблему с набором кадров: власть привлекает патологических личностей. Дело не в том, что власть развращает, а в том, что она обладает магнетическим притяжением для тех, кто готов поддаться этому развращению. У подобных людей наблюдается тенденция упиваться насилием, обстоятельство, от которого они быстро становятся наркотически зависимыми.
Миссионария Протектива. Текст QIV (декто)
Ребекка, как ей было приказано, стояла на коленях на выложенном желтой плиткой полу, не решаясь поднять глаза на Великую Чтимую Матре, такую далекую, такую опасную. Уже два часа Ребекка ждала здесь почти в самом центре гигантского зала, в то время как Великая Чтимая Матре и ее двор поглощали ленч, поданный раболепными прислужниками. Ребекка тщательно рассмотрела манеры слуг и теперь соревновалась с ними.
Ее глаза все еще болели от трансплантантов, которые рабби дал ей меньше месяца назад. Эти глаза выставляли на всеобщее обозрение голубой ирис и белую склеру, ничем не выдавая Агонию Спайса в ее прошлом. Защита была лишь временной. Менее чем за год и эти трансплантанты выдадут ее совершенной голубизной.
Но боль в глазах представляла сейчас, насколько она могла судить, наименьшую из ее проблем. Органический дозатор сдабривал ее кровь отмеренными дозами меланжа, скрывая зависимость. По приблизительной оценке запаса должно хватить на два месяца. Если Чтимые Матре продержат ее дольше, отсутствие наркотика окунет ее в агонию, по сравнению с которой праздником покажется изначальная. Из непосредственных проблем самым опасным было присутствие Иных Воспоминаний, отмеряемых ей меланжем. Если те женщины засекут их, это, безусловно, возбудит подозрения.
Ты все делаешь правильно. Потерпи. Это проснулась Иная Память из бесчисленных жизней с Лампадас. Голос мягко перекатывался в ее голове. Звучал он похоже на голос Луциллы, но Ребекка не была в этом уверена.
За месяцы, что прошли с Разделения, которое возвестило себя как «Глашатай твоей Мохалаты», голос этот стал знакомым. Этим шлюхам не сравниться с тобой в знании. Помни это, и пусть это придаст тебе смелости.
Присутствие в ней Иных, которые не отвлекали ее внимания от того, что происходило вокруг, наполняло ее благоговением. Мы называем это Подобием Потока, – говорил Глашатай. – Подобие Потока умножает твое сознание. Когда она попыталась объяснить это рабби, реакцией на ее слова был гнев.
– Ты поражена нечистыми мыслями!
Они сидели поздней ночью в кабинете рабби. «Украсть время из отпущенных нам дней», называл это он. Кабинет находился под землей, стены его были увешены полками с древними книгами, ридулийскими кристаллами, свитками. Комнату защищали от зондирования лучшие устройства с Икс, которые потом модифицировали, чтобы улучшить, собственные люди рабби.
Ей было позволено сидеть возле его стола, в то время как он откинулся на спинку старого кресла. Светящийся шар на низкой подставке отбрасывал теплый желтый свет на его лицо и бороду, отблескивал на очках, которые он носил едва ли не как символ своей службы.
Ребекка изобразила смущение.
– Но вы же говорили, что от нас требуется спасти эти сокровища с Лампадас. Разве Бене Джессерит не обошлись с нами по чести?
В его глазах она заметила беспокойство.
– Ты ведь слышала, как Леви говорил вчера, о чем здесь расспрашивали. Почему ведьма-джессеритка пришла к нам? Вот что их интересовало.
– Но в истории, что мы сочинили, нет противоречий и она внушает доверие, – протестовала Ребекка, – Сестры научили нас таким вещам, сквозь которые не в состоянии проникнуть даже ясновидение.
– Не знаю… не знаю… – рабби печально покачал головой. – Что есть ложь? Что есть правда? Не приговариваем ли мы себя своими собственными устами?
– Но ведь этому погрому мы противостоим, рабби! – это обычно укрепляло его решимость.
– Козаки! Ты права, дочь моя. Козаки существовали во все времена, и мы не единственные, кто почувствовал их кнуты и мечи, когда они въезжали в наши селенья с убийством в сердцах своих.
Странно, подумалось Ребекке, как ему удается создать впечатление того, что эти события произошли совсем недавно, что он видел их собственными глазами. Никогда не забыть, никогда не простить. Лидице был вчера. Что за мощь хранится в памяти Тайного Израэля. Погром! В продолжительности своего существования сила столь же мощная, как то присутствие Бене Джессерит, что поселилось теперь в ее сознании. Почти. Именно этому сопро-тивляется рабби, сказала она самой себе.
– Боюсь, ты была забрана от нас, – сказал рабби. – Что я с тобой сделал? Что я наделал? И все во имя чести.
Он оглядел инструменты на стене кабинета, которые сообщали данные о ночной аккумуляции энергии от ветряных мельниц, расположенных по всем угодьям фермы. Инструменты говорили, что там наверху монотонно гудят машины, запасая энергию назавтра. Это был подарок Бене Джессерит: свобода от Икс. Независимость. Что за странное слово.
– Эта вещь. Иные Воспоминания, кажется мне очень сложной, и всегда казалась, – сказал он, не глядя на Ребекку. – Память должна нести с собой мудрость, но не делает этого. Вот как мы управляем своей памятью и вот куда прилагаем свои знания.
Он оглянулся, посмотрел на нее, но его лицо утопало в тени.
– Так что говорит тот, внутри тебя? Тот, о котором ты думаешь как о Луцилле?
Ребекка видела, как нравится ему произносить имя Луциллы. Если Луцилла может говорить через дщерь Тайного Израэля, значит, она еще жива и никто ее не предавал.
Прежде чем ответить, Ребекка опустила глаза:
– Она говорит, в нас есть такие внутренние образы, звуки и ощущения, которые появляются по команде или вмешиваются в случае необходимости.
– Необходимости, да! А что это если не сигналы чувств от плоти, что когда-то была там, где не была ты, и, Возможно совершила оскорбительные деяния?
Иные воспоминания, иные тела, – подумалось Ребекке. Раз испытав нечто подобное, она никогда – это она знала точно – не откажется от этого по собственной воле. Может, я и в самом деле стала Бене Джессерит. Конечно, этого-то он и боится.
– Вот что я тебе скажу, – продолжал рабби, – это «критическое перекрещение живущих сознании», как они это называют, ничто, если ты не сознаешь, что твои собственные решения, как нити, тянутся от тебя к жизням других людей.
– Видеть свои собственные поступки в реакциях других, да, именно так это и понимают Сестры.
– Вот это мудро. Чего, по словам госпожи, они жаждут?
– Влияния на возмужание человечества.
– Гм. И она полагает, что события лежат не за пределами ее влияния, а просто за пределами ее чувств. Это почти мудро. Но возмужание… а, Ребекка. Не вмешиваемся ли мы в высочайший план? В праве ли человек устанавливать пределы природы Яхве? Я думаю, Лето II это понимал. А госпожа внутри тебя отрицает это.
– Она говорит, он был проклятым Тираном.
– Был, но и до него существовали мудрые Тираны и без сомнения будут существовать после нас.
– Они зовут его Шайтан.
– У него была власть самого Сатаны. В этом я разделяю их страхи. Он не столько обладал даром предвидения, сколько скреплял мир. Он закреплял облик того, что видел.
– Тоже говорит и госпожа. Но она говорит, что это их Грааль он сохранил.
– И вновь я скажу, что они почти мудры.
Тело рабби сотряс глубокий вздох, и вновь он перевел взгляд на инструменты на стене подземного кабинета. Энергия на завтра.
Потом его внимание вернулось к Ребекке. Она изменилась, и никуда не деться от сознания этого. Она стала очень похожа на Бене Джессерит. Это понятно. Ее ум наполнен всеми теми людьми с Лампадас. Но они не гадаренская свинья, чтобы изгнать их в море, и их дьявольские наваждения вместе с ними. И я не новый Христос.
– То, что они говорят тебе о Великой Матери Одрейд – что она зачастую проклинает своих собственных архивистов и архивы с ними. Что за дела! Разве архивы не сродни книгам, в которых мы сохраняем нашу мудрость?
– Значит, я архивист, рабби?
Этот вопрос поставил его в тупик, но также и высветил проблему. Он улыбнулся.
– Вот что я тебе скажу, дочь моя. Признаюсь, я испытываю некоторую симпатию к Одрейд. Всегда есть кто-то, кто ворчит на архивариусов.
– Мудро ли это, рабби? – как робко она это спросила!
– Верь мне, дочь моя. Как тщательно подавляет архивист малейшую тень суждения! Одно слово за другим. Что за надменность!
– Как они судят, какое слово употребить, рабби?
– А, часть мудрости переходит в тебя, дочь моя. Но эти Бене Джессерит не достигли мудрости и это их Грааль, что мешает им в этом.
Это она прочла по его лицу. Он стремится вооружить меня сомнением против тех жизней, что я несу в себе.
– Позволь мне сказать тебе еще кое-что о Бене Джессерит, – продолжил он. И ничего не пришло ему на ум. Ни слова, ни совета из притч. Такого не случалось с ним уже многие годы. Открытым для него оставался только один путь: говорить от сердца.
– Возможно, они слишком долго шли по пути в Дамаск без единой вспышки просветления, Ребекка. Я боюсь, когда они говорят, что действуют на благо человечества. Почему-то я не вижу этого в них и не верю в то, что Тиран это видел.
Когда Ребекка открыла рот, чтобы ответить, он остановил ее, слегка приподняв руку.
– Возмужалое человечество? Так это их Грааль? А не созревший плод, который сорван и съеден?
На полу Великого Зала Узловой Станции Ребекка вспомнила эти слова, увидев воплощение их не в тех жизнях, что она сохранила, а в поведении тех, кто схватил ее.
Великая Чтимая Матре закончила есть и вытерла руки о платье ближайшей прислужницы.
– Пусть она подойдет, – проговорила Великая Чтимая Матре.
Боль ожгла левое плечо Ребекки, и она рванулась на коленях вперед. Та, которую звали Лонго, подошла сзади с ножнами охотника в правой руке и стрелкой стимулятора ткнула пленницу в бок.
По залу прокатилась волна смеха.
Ребекка с усилием поднялась на ноги и, стараясь держаться подальше от стимулятора, кое-как добралась до подножия ведущей к Великой Чтимой Матре лестницы, где ее остановил стимулятор.
– На колени! – Лонго подчеркнула приказ еще одним уколом.
Ребекка упала на колени, уставившись прямо перед собой на ступеньки лестницы. По желтым плиткам бежали тонкие трещины. Этот недостаток почему-то придал ей уверенности.
– Оставь ее, Лонго, – сказала Великая Чтимая Матре. – Мне нужны ответы, не вопли. – Потом Ребекке: – Посмотри на меня, женщина!
Ребекка подняла глаза и взглянула в лицо самой смерти. Каким неприметным должно быть лицо, чтобы на нем лежал отпечаток такой угрозы. Такие… такие ничем не примечательные черты. Почти обыкновенные. Такая маленькая фигурка. Все это только усилило чувство опасности. Какими силами должна обладать маленькая женщина, чтобы править этими ужасными людьми.
– Ты знаешь, почему ты здесь? – потребовала Великая Чтимая Матре.
– Мне сказали, о Великая Чтимая Матре, что вы хотели, чтобы я подробно рассказала о профессии Ясновидения и других делах на Гамму, – как можно более униженно ответила Ребекка.
– Ты спала с ясновидящим! – это было обвинением.
– Он умер. Великая Чтимая Мать.
– Нет, Лонго! – это относилось к помощнице, которая со стимулятором в руке рванулась вперед. – Эта несчастная не знает наших обычаев. Ну, отойди же в сторону, Лонго, где меня бы не раздражала твоя пылкость.
– Ты будешь говорить со мной только отвечая на мои вопросы, или когда я прикажу тебе, несчастная! – выкрикнула Великая Чтимая Матре.
Ребекка съежилась от страха.
Это был почти Голос. Будь настороже – прошелестел в голове Ребекки шепот Глашатая.
– Знала ли ты когда-нибудь о тех, кто зовут себя Бене Джессерит? – спросила Великая Чтимая Матре.
Ну вот, началось!
– Каждый сталкивался с ведьмами. Великая Чтимая Матре.
– Что ты знаешь о них?
Так вот зачем они меня сюда привезли.
– Только то, что я слышала. Великая Чтимая Матре.
– Они храбры?
– Говорят, они всегда стремятся избежать риска, Великая Чтимая Матре.
Ты достойна нас, Ребекка. Таков порядок этих шлюх. Камешек бежит по склону в предназначенный ему канал. Они думают, что ты не любишь нас.
– Эти Бене Джессерит богаты? – вопрос Великой Чтимой Матре.
– Думаю, они бедны по сравнению с вами. Чтимая Матре.
– Почему ты так думаешь? Не говори просто, чтобы доставить мне удовольствие!
– Но, Чтимая Матре, могли бы ведьмы послать огромный корабль с Гамму сюда просто для того, чтобы отвезти меня? И где эти ведьмы теперь? Прячутся от вас.
– Ну, так где же они? – потребовала Чтимая Матре.
Ребекка пожала плечами.
– Ты была на Гамму, когда от нас бежал человек, которого они называли Ваша? – спросила Чтимая Матре.
Она знает, что ты была там.
– Я была там, Великая Чтимая Матре, и слышала разные истории. Я не верю в них.
– Ты будешь верить в то, во что я прикажу тебе верить, несчастная! Что за истории ты слышала?
– Что он двигался со скоростью, незаметной для глаза. Что он убил многих… людей голыми руками. Что он украл корабль и улетел в Рассеивание.
– Верь в то, что он улетел, несчастная.
Смотри, как она боится! Она не может сдержать дрожи!
– Расскажи о Ясновидении! – потребовала страшная женщина.
– Великая Чтимая Матре, я не пониманию Ясновидения. Я знаю лишь слова моего Шолема, моего мужа. Если пожелаете, я могу повторить эти слова.
Чтимая Мать задумалась, обвела взглядом помощников и советников по обе стороны от возвышения, которые уже начали проявлять признаки скуки и нетерпения. Почему она просто не убьет эту падаль?
Ребекка, увидев оранжевый огонь насилия в уставившихся на нее сотнях глаз, внутренние сжалась. И теперь воспоминание о муже, которого она всегда мысленно звала ласкательным именем Шоель, и его словах придало ей сил. «Полный талант» проявился в нем еще в детстве. Некоторые называли его инстинктом, но Шоель никогда не употреблял этого слова.
– Доверяй ощущениям, идущим из нутра. Вот что всегда говорили мои учителя.
По его словам это выражение было настолько приземленным, что зачастую отталкивало тех, кто приходил искать «эзотерических тайн».
– В этом нет никакого секрета, – говорил Шоель. – Это тренировки и упорный труд, как и все остальное. Ты задействуешь то, что они называют «малым восприятием», способность отслеживать малейшие изменения реакций человека.
Те же мелкие признаки Ребекка могла теперь различить в тех, кто в упор смотрел на нее. Они хотят моей смерти. Почему?
Великая любит показывать свою власть надо всеми, – помог советом Глашатай. – Она делает не то, чего хотелось бы другим, а то, чего, по ее мнению, они не хотят.
– Великая Чтимая Матре, – рискнула Ребекка, – вы так богаты, так могущественны. Конечно, же у вас найдется какое-нибудь место среди низших слуг, где я могла бы вам Пригодиться.
– Так ты хочешь поступить ко мне на службу?
Что за звериная ухмылка!
– Это осчастливило бы меня. Великая Чтимая Матре.
– Я здесь не для того, чтобы делать тебя счастливой.
– Тогда осчастливь нас. Дама, – Лонго спустилась на ступеньку вниз. – Позволь нам поиграть с…
– Молчать!
Ах вот как. Ошибкой было назвать ее интимным именем здесь перед всеми.
Лонго отпрянула, едва не уронив стимулятор.
Великая Чтимая Матре сверлила оранжевым взглядом Ребекку.
– Ты вернешься к своему жалкому существованию на Гамму, несчастная. Я не убью тебя. Это было бы милосердием. Увидев то, что мы могли бы тебе дать, ты проживешь свою жизнь без этого.
– Великая Чтимая Матре! – запротестовала Лонго. – Мы подозреваем, что…
– У меня есть подозрения на твой счет, Лонго. Отошли ее назад и живой! Ты меня слышишь? Или ты думаешь, что мы неспособны отыскать ее, если она нам понадобится?
– Нет, Великая Чтимая Матре.
– Мы следим за тобой, несчастная.
Приманка! Она рассматривает тебя как приманку, на которую можно поймать более крупную дичь. Интересно. У нее все же есть голова на плечах, и, несмотря на свою жестокость, она знает, как ее использовать. Так вот как она пришла к власти.
Весь обратный путь на Гамму, скорчившись в вонючем трюме на когда-то принадлежавшем Гильдии корабле, Ребекка размышляла над затруднительным положением, в котором очутилась. Конечно, эти шлюхи не ожидали, что она ошибочно истолкует их намерения. Но… может и ожидали. Лизоблюдство, раболепие. Они купаются в подобных вещах.
Она знала, что это понимание в равной мере происходило как от Ясновидения ее дорогого Шоеля, так и от советчиков с Лампадас.
– Ты аккумулируешь множество мелких наблюдений, воспринятых чувствами, но никогда не вышедших на поверхность сознания, – говорил Шоель. – Слитые в единое целое они способны сказать тебе многое, но не языком, не тем, на котором между собой говорят люди. В языке нет необходимости.
Ей подумалось тогда, что это одна из самых странных вещей, какие она когда-либо слышала. Но это было до ее собственной Агонии. Ночью в постели, защищенные и умиротворенные ночной темнотой и прикосновением любящей плоти, они действовали без слов, но и, делили слова.
– Язык заслоняет от тебя мир, – продолжает Шоель. – Что нужно, так это научиться читать свои собственные реакции. Иногда удается найти слова, чтобы описать их… иногда… нет.
– Никаких слов? Даже, чтобы задать вопрос?
– Так ты хочешь слов? Каких? Доверие. Вера. Правда. Честность.
– Это добрые слова, Шоель.
– Они не попадают в цель. Не впадай в зависимость от них.
– А на что полагаешься ты?
– На мои собственные внутренние реакции. Я читаю самого себя, а не людей, что стоят передо мной. Я всегда узнаю ложь, потому что к лжецу мне хочется повернуться спиной.
– Так вот как ты это делаешь! – она стучит кулачком по мускулистой руке.
– Другие делают это иначе. Я слышала, как одна женщина говорила, что она распознает ложь, потому что ей хочется взять лжеца за руку и пройти несколько миль, успокаивая его. Можно считать это чушью, но это срабатывает.
– Я думаю, это очень мудро, Шоель.
В ней говорит любовь, она не очень-то понимает о чем он говорит.
– Драгоценная любовь моя, – он укачивает ее как ребенка, – Ясновидящие обладают Даром, который, раз проснувшись, работает всегда. Прошу, не говори мне, что я мудр, когда в тебе говорит только любовь.
– Прости, Шоель. Но мне хочется знать все, что знаешь ты.
Он чуть сдвинул ее голову, так чтобы ей было удобнее.
– Знаешь, что говорил мой инструктор третьей степени? «Не знай ничего! Научись быть абсолютно наивным!»
– Совсем ничего? – она потрясена.
– Ты подходишь ко всему как с пустой, чистой грифельной доской, на тебя не влияет ничто, в тебе ничего нет. Что не будет написано на этой доске, напишешь ты это сам.
Она начинает понимать:
– Ничто не вмешивается.
– Точно. Ты – как изначальный невежественный язычник, совершенно безыскуственный, вплоть до того, что впадает в конечную иссушенность. Можно сказать, ты находишь ее, не ища.
– А вот это мудро, Шоель. Спорим, ты был лучшим учеником, какой у них когда-либо был, самым быстрым и…
– Я считал все это невероятной чушью.
– Неправда!
– Пока однажды я не почувствовал, как во мне что-то всколыхнулось. Это было не движение мускулов или чтото, что мог бы обнаружить кто-то иной. Просто сжатие.
– Где?
– Я не смог бы описать. Но мой инструктор четвертой ступени подготовил меня к этому. «Касайся этого существа нежно. Осторожно». Один из учеников решил, что инструктор имеет в виду реальные руки. Как же мы хохотали.
– Это было жестоко.
Она коснулась его щеки и почувствовала, как она уже начинает покрываться жесткой щетиной. Было поздно, но ей не хотелось спать.
– Пожалуй, жестоко. Но когда это что-то пришло, я узнал его. Ничего подобного я не чувствовал раньше. Да и к тому же я был удивлен. Понимаешь, узнав его, я понял, что это было во мне всегда. Оно было таким знакомым. Это во мне всколыхнулось Ясновидение.
Ей показалось, она может ощутить, как Ясновидение шевелится внутри нее самой. Ощущение чуда в его голосе пробудило в ней что-то.
– Тогда это было моим, – сказал он. – Это принадлежало мне и я принадлежал этому.
– Как это должно быть чудесно, – в ее голосе благоговение и зависть.
– Нет! Часть этого я ненавижу. Видя некоторых людей таким образом, как бы видишь их выпотрошенными, с висящими наружу внутренностями.
– Отвратительно!
– Да, но всегда есть и награда, любимая. Иногда ты встречаешь других людей, людей, которые как прекрасные цветы, протянутые тебе невинным ребенком. Невинность. Ей отвечает невинность во мне самом, и во мне крепнет мой дар. Вот что ты делаешь для меня, любовь моя.
Не-корабль Чтимых Матре прибыл на Гамму, и они высадили ее возле кучи отбросов с корабля, но ей в сущности было все равно. Дома! Я дома, и Лампадас выжил вместе со мной.
Рабби, однако, не разделял ее энтузиазма.
И вновь они сидели в его кабинете, но теперь она чувствовала Иную Память внутри себя, как более знакомую, почти родную, чувствовала большую уверенность в ней. И ему это было видно.
– Ты более чем когда либо похожа на них! Это нечисто.
– Рабби, предки каждого из нас нечисты. Мне повезло, что я знаю некоторых из своих.
– Что это? Что ты такое говоришь?
– Мы все – потомки людей, которые творили страшные вещи, рабби. Мы не любим думать о варварах среди наших предков, но тем не менее они есть.
– Что за слова!
– Преподобные Матери способны вспомнить их всех, рабби. Вспомни историю, выживают победители, завоеватели. Понимаешь?
– Я никогда не слышал, чтобы ты говорила столь резко. Что случилось с тобой, дочь моя?
– Я выжила, зная, что победа иногда достигается сделкой с моралью.
– Да что с тобой? Это – злые слова.
– Злые? Варварство – еще слишком мягкое слово, для всего того зла, что творили наши предки. Предки всех нас, рабби.
Она видела, что причинила ему боль, чувствовала жестокость собственных слов, но не могла остановиться. Как может он бежать от правды в том, что она говорит? Он же человек чести.
– Рабби, – говорила она теперь мягче, но тем глубже ранили его ее слова, – если бы ты стал свидетелем, хотя бы части того, что вынудили меня узнать Иные Воспоминания, ты бы вернулся назад, ища новых слов для обозначения зла. Некоторые деяния наших предшественников испоганят любой ярлык, какой ты сможешь себе представить.
– Ребекка… Ребекка… Я знаю необходимость…
– Не отговаривайтесь «необходимостью времени»!
Вы, как рабби, способны на большее. Значит, в нас нет голоса совести? Есть, просто иногда мы не слушаем его.
Он закрыл лицо руками, взад и вперед раскачиваясь в старом кресле. Кресло скрипело похоронной жалобой.
– Рабби, вас я всегда уважала и любила. Для вас я прошла через Агонию. Я разделила Лампадас для вас. Не отворачивайтесь от того, что я узнала из этого.
– Я не отворачиваюсь, – он убрал руки от лица, – не отрицаю ничего, дочь моя. Но позволь мне мою боль.
– Плевать на все эти рациональные рассуждения, то, с чем мне незамедлительно нужно справиться, – это то, что нет в мире невиновных.
– Ребекка!
– Виновный, может, и не правильное слово, рабби, но наши предки совершили поступки, за которые надо заплатить.
– Это я понимаю, Ребекка. Это баланс, который…
– Не говорите мне, что вы что-то понимаете, когда я знаю, что это не так, – она вскочила с кресла и смотрела теперь на него сверху вниз. – Это не книга бухгалтерских балансов, которые надо свести. Как далеко в прошлое вы готовы зайти?
– Ребекка, я твой рабби. Ты не должна говорить таким образом, особенно со мной.
– Чем дальше ты уходишь вспять, рабби, тем ужаснее жестокость, тем выше цена. Ты не способен уйти так далеко, но я вынуждена.
Повернувшись, она вышла из кабинета, оставив без внимания его полный мольбы голос, боль, с которой он произносил ее имя. Закрывая дверь, она услышала, как он проговорил:
– Что мы наделали? Израэль, помоги ей.
* * *
Написание истории – процесс, слишком напоминающий отвлекающий маневр. Большинство исторических отчетов отвлекают внимание от движения скрытых сил и их тайных влияний, скрывающихся за великими событиями.