Младший брат Валериан служил поручиком Ингерманландского полка, но в одночасье лишился офицерских погон, превратившись в младшего сержанта. Именно эта жгучая несправедливость со стороны императора и заставила его вскочить со стула. Он гневно засверкал единственным оком – правый глаз, выбитый при случайном падении с норовистой лошади, был прикрыт черной повязкой.
   – Я лично придушу коронованного придурка! Ремешком удавлю, на котором мой отец своих борзых выгуливал! За что он меня честно заслуженных погон лишил?! Солдата, мужика драного по морде ударил?!
   – Меня поместья лишил! За что, спрашивается?!
   Поручик Андрей Марин также вскочил со стула, чуть не опрокинув со щедро накрытого стола большое блюдо с холодцом. Его лицо покрылось багровыми пятнами, губы искривились, затряслись, казалось, что вот-вот – и офицер заплачет.
   – Дворовым девкам подолы ободрал?! Да с них не убудет! Прибить его, и всего делов!
   – Правильно!
   Князь Яшвиль громко затопал в гневе сапогами – у литвина, перекрестившегося обратно в православие, кроме титула, вообще ничего не осталось. И поместья, и чина он был лишен два года назад за надругательство над своими бывшими крепостными.
   – Это же тиран, манифест о вольности дворянской даровал и сам же его нарушает! Меня, князя, Гедеминовича, с быдлом равнять?!
   Собравшиеся за столом пятеро других заговорщиков одобрительно загудели. Поручик Саблуков в праведном гневе даже ударил стаканом так, что тот разбился о добрую столешницу.
   Бутылка с красным вином подпрыгнула и повалилась набок, рубиновая жидкость тягучей струей полилась на стол…
 
   Гостилицы
   – Государь-батюшка, почто меня в гроб раньше срока вгоняешь? За что такая немилость?!
   – Да ты что, Александр Васильевич, белены объелся?!
   Петр искренне поразился – в голосе фельдмаршала прозвучала жуткая тоска. В иной реальности старый фельдмаршал умер по возвращении из Швейцарского похода.
   Но сейчас Суворов нисколько не походил на замученного болезнями старика, продолжая жить в своем прежнем распорядке – ранний подъем, обливание колодезной водой, плотный обед без завтрака и ужина, верховая езда, занятия с солдатами и офицерами, а также многое другое, что надлежит выполнять любящему военное дело человеку. И даже, согласно сообщениям из «Третьего отделения», выполнял супружеский долг, причем второго сына жена родила ему всего три года тому назад.
   Произойди такое событие лет тридцать тому назад, то над прославленным генералом смеялся бы весь Петербург. Первая жена фельдмаршала – княгиня Прозоровская, на которой тот женился сразу после победной Кагульской кампании, родила ему дочку, в которой старый вояка не чаял души, называя ласково Суворочкой.
   Жена, посчитав супружеский долг выполненным, ударилась в распутство и навешала полководцу такие рога, что любой олень удавился бы от черной зависти.
   Пересуды по Петербургу шли больше десяти лет, несчастный рогоносец полностью ушел в военную службу, а Петр, считая себя его другом, искренне страдал за репутацию своего лучшего военачальника и, в конце концов, не выдержал, обратившись к патриарху с настоятельной просьбой. И тот дал дозволение на развод супругов.
   Александр Васильевич был счастлив как ребенок, что именно ему оставили дочь на воспитание, но, будучи постоянно в разъездах и походах, не мог заниматься дочуркой. Та жила в особняке князей Шаховских, взявших над ней попечение.
   После злосчастной второй войны с турками Суворов по возвращении в Петербург, уже будучи в более чем зрелом возрасте, попал под чары юной княжны – подружки собственной дочери, возжелавшей стать женой увитого лаврами славы генерала.
   И, к великому ужасу Петра, прежняя история повторилась в еще более худшем варианте. Родив сына Аркадия, княжна полностью «сорвалась с катушек», Петру иной раз казалось, что в столице не осталось ни одного извозчика, который не судачил бы о чрезвычайной любвеобильности молодой супруги фельдмаршала.
   Петр не знал, что делать, полностью растерялся – придворные, сохраняя каменное выражение лиц, втихомолку смеялись, идти к патриарху во второй раз по тому же поводу было неудобно. И в минуту слабости, пребывая в отчаянии, он поведал Като о своих страданиях, чуть ли не разрыдавшись на ее плече.
   И вскоре, к его великому удивлению, ситуация кардинально изменилась. Молодая жена фельдмаршала зачастила по монастырям и церквям, а на редких балах княгиня Суворова даже не смотрела на окружавших ее мужчин и демонстративно сторонилась танцев, отчего получила у острословов прозвище Монашка.
   Сейчас женщина пользовалась немалым уважением столичного общества, о ее добродетельности и супружеской верности ходило немало разговоров, прошлое уже было подвергнуто полному забвению. Вот только позавчера, совершенно случайно, Петр узнал, что стало причиной чудесного перерождения княгини.
   В тот день Като приняла бессильные слезы мужа слишком близко к сердцу и поступила с княжной очень жестоко. Застав ее врасплох в оскверненной супружеской опочивальне, императрица принялась вершить «воспитательный процесс».
   Любовника зверски избили телохранители Като – черкесы, преданные ей как псы, и лютые как волки. Ловеласа осквернили, лишили «мужского достоинства», а затем отправили на Камчатку.
   Какой уж тут суд и следствие – чистейшей воды произвол, совершенный венценосной особой!
   Но к нему впервые в жизни Петр отнесся более чем благосклонно. Саму княгиню изуверски пороли на протяжении суток, изломав о нежную кожу немало розог и заботливо посыпая периодически раны солью.
   На прощание Като пригрозила перепуганной и измордованной женщине, что если она еще раз услышит про супружескую измену, то Суворову живьем замуруют в монастырской келье, не посмотрят, что та из аристократии, и будут кормить одними протухшими отбросами, пока женщина не сойдет с ума.
   Молодая княгиня натерпелась такого страха, что с той жуткой ночи совершенно преобразилась, и старый фельдмаршал не мог нарадоваться своему тихому семейному счастью…
   – Вот сам посуди, государь-батюшка! Французов я бивал, надеюсь, что хорошо, так?!
   – Так! – после паузы ответил Петр, пытаясь понять, куда клонит старый полководец.
   – С пруссаками я воевал. Но сейчас они нам союзники… Как и датчане со шведами.
   – Ты, Александр Васильевич, их своими противниками считать не можешь, не чета они тебе! А для шведов времена моего деда Карла давно окончились.
   – Жаль, не сразился я с ним… – с искренним вздохом произнес старый фельдмаршал, уставив в потолок мечтательные глаза, затем тяжело вздохнул, снова переходя на земные реалии.
   – Да и цезарцы нам ныне не враги, в союзники набиваются. Боятся тебя, батюшка-государь, и на войну вряд ли отважатся. Нет, Вена благоразумно себя ведет. А жаль…
   – Это так, куда им супротив нас сражаться, болезным, да еще когда Гош им в затылок дышит! – самодовольно произнес Петр, ибо в Вене, как он знал, хотя сильно ненавидели русских, но молчали, хорошо пряча за дружелюбными масками истинные чувства, зато постоянно клянчили помощь, желая отбить Италию от обосновавшихся там французов.
   Бесполезное занятие для вечно битых австрийцев!
   Да и помогать Россия им бы не стала, заранее согласившись на передачу всего Апеннинского полуострова своему союзнику по «Сердечному Согласию». Хотя сам Петр был бы не прочь, чтобы Австрия с Францией взаимно ослабили себя еще больше…
   – С османами, батюшка, войны больше не станет? Вроде полячишки у нас снова бунтуют?
   Суворов умоляюще посмотрел на Петра, и тот понял: фельдмаршалу не хватает войны, он живет ею, дышит. Если отнять у него любимую игрушку, произойдет страшное – без служения Марсу полководец просто умрет. Вот только утешить старика было нечем.
   – Турки на войну не решатся, мы им в прошлый раз хорошо дали, беснуются, но воевать не станут. А поляки… Костюшко снова поднял восстание против пруссаков, но помогать своему младшему кузену я не стану. Больше почтения ко мне испытывать будет. Надеюсь, что сын Саша их к «Северному Союзу» скоро притянет, и тогда вся Балтика нашей станет.
   – Я с англичанами, батюшка, не воевал, всех бивал, а с ними как-то не пришлось! – вкрадчиво произнес Суворов и посмотрел на императора умильными глазами. – Несчастье какое, Божье наказание прямо! Все оставшиеся годы переживать буду. Страдать…
   – Да куда тебе на Индию идти?! – взорвался Петр. – Стар ты уже, пески и жара тебя уморят! И поход долгий…
   – Стар?! – взвился фельдмаршал в самом искреннем негодовании. – Да я тебя на год моложе, отец родной!
   – Какой я тебе отец?
   – Как какой?! – Суворов притворно округлил фальшиво-честные глаза. – Когда ты мир этот криками разбудил и нянькам указания давал, меня еще в утробе материнской не имелось. Сам посуди, батюшка, мой сынок, крестник твой Петенька, младше внуков твоих. А потому ты мне – отец родной, никак иначе. А отправлять меня в Индию не желаешь, потому как место сие своему любимцу Бонапартову приготовил! А я генералом раньше стал, чем он кадетом! И в Индию сходить страсть как хочется, на слонов посмотреть, по следам Александра Македонского пройтись…
   – Ладно, уговорил. – После мучительной паузы Петр развел руками, усмехнулся. – Языкастый ты наш! Через неделю маневры проведем. Возьмешь 2-ю дивизию гвардии и бригаду лейб-конвоя, а Бонапартов будет 1-й командовать. И кирасиров ему дам… Кто победит, тот на Индию и пойдет! Все, это мое слово! Э-э, ты куда?!
   Таким Петр своего фельдмаршала еще не видел, тот радостно взвизгнул и бросился в дверь, а до императора глухим эхом донеслись брошенные уже из коридора слова ответа:
   – Войска готовить, батюшка!
   Петр усмехнулся и неожиданно вспомнил, что в реальной истории Суворов очень ревниво следил за успехами Наполеона и считал великим несчастьем, что ему не удалось сразиться на поле брани с величайшим завоевателем Европы.
   – Так, выходит, я ему сейчас еще один подарок сделал?! Пусть не в реальном, а в учебном сражении… Недаром в Кончанском тот Суворов постоянно приговаривал: «Широко шагает мальчик, пора унять!»
 
   Копенгаген
   – Роман Владимирович, смотрите!
   Капитан-командор Кроун живо обернулся на звонкий выкрик вахтенного офицера лейтенанта Павлова и обомлел: по узкому проливу из-за низкого острова выплывали один за другим корабли. Сами корпуса были еще не видны, только торчали мачты с надутыми белыми парусами, но их было много, очень много.
   – Да сколько вас?!
   Наметанным взглядом старого моряка, ориентируясь по рангоуту, Кроун насчитал с десяток линкоров, но за ними выдвигались все новые и новые суда, мачты которых появлялись на горизонте.
   – Прах подери!
   Такого флота на Балтике не имелось ни у одной страны, и даже в совокупности Россия, Швеция и Дания едва ли могли выставить три десятка линейных кораблей. Только одна держава смогла бы отправить сюда столь многочисленную эскадру.
   – Никак сюда английский флот пожаловал…
   Шотландец скривил губы, еще не в силах поверить собственным глазам. Как и все жители гористой Каледонии, Кроун сильно недолюбливал высокомерных англичан, с которыми горцы на протяжении столетий вели ожесточенные войны. Но, как говорят сами русские, сила солому ломит – и свободолюбивые шотландцы покорились насилию.
   Однако горячая кровь время от времени брала свое, и шотландцы предпочитали уезжать на чужбину, лишь бы не находиться под владычеством британского льва.
   Так двадцать лет тому назад молодой лейтенант английского флота Роберт Кроун попросился на русскую службу, пойдя по проторенному пути многих своих соотечественников.
   В России издавна тепло принимали шотландцев – еще при первом императоре Петре Алексеевиче потомок древнего королевского рода Яков Брюс достиг почти что фельдмаршальского чина, став командующим всей русской артиллерией, генералом-фельдцехмейстером, а позднее еще и академиком.
   С его именем москвичи всегда связывали Сухареву башню, в которой Брюс проводил свои опыты. Да еще долго работал в Навигацкой школе, обучая недорослей математике и астрономии, без знаний которых на флоте делать нечего.
   И сейчас в русской армии служило немало шотландцев – те же генералы Барклай де Толли и Фермор. Да и на флоте все русские моряки знали адмирала Грейга. Кроун, следуя их примеру, сменил имя на Романа Васильевича, накрепко обжился в Северной Пальмире, женился на милой барышне Марфе Ивановне и окончательно обрусел, считая приютившую его Россию своей второй родиной…
   И теперь настал час показать ей свою верность!
 
   Петербург
   – Господа, а ведь это символично! Вот кровь императора! Она уже пролилась, посмотрите на стол! Нас ждет успех!
   Мелодичный женский голос заставил всех присутствующих обернуться. Танцующей походкой воительницы Паллады Ольга Жеребцова в накинутом на плечи плаще подошла к столу и с победной улыбкой на губах оглядела собравшихся. Затем повернулась к высокому здоровяку лет сорока с похожим, все же родной брат, пусть и старший, но будто вытесанным топором, а не резцом лицом.
   Тот правильно понял ее взгляд, его лапищи извлекли из-под такого же плаща два туго набитых кожаных мешочка, бросили их на стол. С мелодичным звоном монеты покатились по столешнице. Один из золотых кругляков попал в красную винную лужицу и тут же был извлечен из нее тонкими женскими пальцами.
   – Смотрите, господа! Петрушка уже в крови. Очень символично, ибо нас ждет успех!
   Собравшиеся за столом с трудом отвели завороженные взгляды от золотой россыпи и пристально посмотрели на прелестную сестру братьев Зубовых с немым вопросом в алчущих глазах, и та немедленно разрешила их сомнения.
   – Это вам, господа! По десять тысяч рублей каждому, дабы уже к вечеру вы смогли хорошо подготовиться. Тиран в Гостилицах, у него почти нет охраны, а вечером он любит прогуливаться по тому кровавому полю, где погибли восставшие против этого упыря гвардейцы, наши отцы и деды. Я пойду вместе с вами, господа!
   Женщина подняла тонкую руку, как бы показывая этим жестом, что дает клятву.
   – Принесем же счастье России! Избавим ее от коронованной мрази! И все достойные люди оценят нашу жертвенность, и у нас будет все, как в Англии, где монарх правит в полном согласии с дворянством. А вы перестанете пребывать в убогом положении и займете достойное место по праву! Забыть невзгоды вам поможет в будущем достойное вознаграждение в двести тысяч… Каждому! Смерть тирану!
   Женщина была прекрасна в своем порыве, и мало кто из присутствующих заметил странное пламя в ее глазах. Три ее брата и четверо примкнувших к ним заговорщиков, взбудораженные горячей речью, вином и блеском золота, дружно выдохнули:
   – Смерть тирану!!!
 
   Тегеран
   «Прикормленный» Радищевым сановник сразу же поставил российского посла в известность, скрупулезно перечислив все обиды и злобные наветы в адрес северной империи, что наперебой и горячо обсуждались во дворце вчерашней ночью.
   Шах обвинил русских гяуров в том, что они давно тянули лапы к его стране. Вины действительные и мнимые персидская знать принялась живо обсуждать, начав чуть ли не с ветхозаветных времен, с правления царя Алексея Михайловича, с которого уже миновало свыше 130 лет.
   Тогда на Каспийском море разбойничал казачий атаман Стенька Разин, наголову разгромивший флот шаха, посланный для уничтожения казачьих ватаг. Однако донские станичники оказались не лыком шиты – персидскую армаду разбили, адмирала убили, а его дочь, захваченная в плен свирепым казаком, была утоплена в Волге, принесенная в жертву.
   И что обиднее всего, так то, что русские мужики сочинили про это злодеяние песню и, более того, высказали там всю ненависть, превратив несчастную пленницу в дочь персидского шаха.
   Это ли, как кричали сановники, не показывает столь открыто всю злобу северного соседа?!
   С тех времен прошло всего полвека, и уже не атаман разбойников – сам русский царь Петр заполонил Каспий парусами кораблей. Русские полки победоносно двинулись на юг по его побережью от Астрахани через весь Азербайджан и дошли до Гиляни. Правда, не прошло двадцати лет, как гяуры убрались из нее, заключив мир, но удержали за собою Дагестан, потерю которого персы признали сквозь зубы.
   Получив отпор от Турции и Англии в позапрошлую войну, русские обратили свой взор на персидские владения в Закавказье. Неверные подданные шахиншаха, грузины и армяне, подняли восстание, которое моментально было поддержано всей силою русского оружия. И что хуже того – многие азербайджанские ханства живо отреклись от шаха и полностью признали над собою власть «белого царя».
   Персия не смирилась с поражением и три года тому назад начала войну. Однако ее воинство было наголову разгромлено войсками князя Багратиона, которые перешли в решительное наступление, заняли всю Гилянь и дошли до Тавриза. Шах поспешил заключить с ними Гюлистанский мир, понимая, что противостоять Российской империи он не в силах.
   – Жаль, очень жаль…
   Радищев тяжело вздохнул, возможно, ему не хватило умения или золота, но себя он упрекнуть не мог – он сделал все, что было в его силах. Шах не захотел пропустить русские и французские войска на Индию, опасаясь, что те займут Персию и удержат ее за собою.
   Поддавшись уговорам советников, что жаждали скорого и убедительного реванша, не поверив клятве «белого царя», Фетх-Али положился на англичан, польстившись на их золото и оружие, и вчера решил развязать очередную войну.
   С восходом солнца, когда правоверные вершат первую молитву, дожидаясь появления всего светила, безумные дервиши своими плясками и призывами истребить русских гяуров вызвали мятеж среди горожан. Толпа, разбухавшая с каждой минутой, шла к посольству, от ее рева уже дребезжали стекла, норовя выпасть из рам.
   Они хотят войны? Они ее получат!
 
   Копенгаген
   – Большой силой пожаловали! Вряд ли Троицу отмечать… – пристально глядя за британцами, пробормотал сквозь зубы командор, рассматривая надвигающиеся белые паруса. Страха в душе сорокавосьмилетнего шотландца не было: он уже понял, что не увидит заката, – слишком велико неравенство сил.
   Против «Кенигсберга» и «Риги», вооруженных лишь 36-фунтовыми пушками, совершенно одряхлевших, помнивших победу при Чесме и первое зарево над Константинополем, и столь же древнего шведского фрегата «Ретвизан», который также входил в состав союзной эскадры, двигалось не менее дюжины вымпелов.
   Все эти три корабля, жизнь которых в бою измерялась одним полученным в борт залпом, не стоили одного его «Великого Новгорода», на котором Кроун поднял свой брейд-вымпел.
   И пусть на нем стояли те же 72 пушки, вот только треть из них была мощными 68-фунтовыми бомбическими орудиями, способными разнести в клочья даже стопушечных гигантов.
   Еще имелись два торпедных аппарата, самого секретного оружия русских, что прекрасно проявили себя пять лет тому назад, утопив в Дарданеллах турок и тех же англичан.
   Да к тому же на «Великом Новгороде» была установлена паровая машина, достаточно мощная, чтобы двигать корабль со скоростью семи узлов, и при штиле превращавшая его чуть ли не во всемогущего повелителя морей.
   – Хорошо идут, собаки!
   Кроун усмехнулся – бой был неминуемым. На союзников-датчан мало надежды, хотя те имели семь линейных кораблей, достаточно новых, но парусных.
   Командор прекрасно видел, как в узкий пролив, ведущий прямо к Копенгагену, резво потянулась другая колонна английских кораблей, еще более длинная и внушительная.
   – Боже праведный! Сорок три вымпела!
   В голосе вахтенного офицера просквозило отчаяние. Кроун бросил взгляд на команду – в полном молчании матросы и офицеры взирали на приближающегося неприятеля. Шотландец понял, что должен развеять подступивший к сердцам страх.
   – Братья! – голос Кроуна завибрировал. – Чем больше врагов, тем больше слава! Запомните – неприятеля не считают, его бьют! Не посрамим русской чести!
   Речь капитана оказала должное влияние – команда флагманского «Великого Новгорода» сразу же оживилась, стряхнув с себя оцепенение, на побледневших лицах появилась решимость. Хлесткий приказ командора привел всех в движение:
   – Корабль к бою изготовить!
 
   Тегеран
   – Что ж, глупцам урок никогда не впрок!
   На блеклые губы русского посла наползла улыбка, глаза сощурились, словно Александр Николаевич смог прозреть дымку будущего – ведь покрывало тайны зачастую спадает перед глазами обреченных на смерть, будто оказывая им единственную милость.
   – Жаль только, что уже не увижу, как наши гренадеры вышибут двери в шахском гареме! Вот будет презабавное зрелище вроде появления лиса в курятнике…
   Радищев усмехнулся, прикрыв глаза, и устало опустился на массивный стул. Немного посидев в полном молчании, он медленно потянул ящик стола, достал из него револьвер, тускло сверкнувший граненым стволом, и принялся снаряжать барабан золотистыми цилиндриками патронов – пальцы его не дрожали.
   Он сделал все, что было в его силах, – нарочный в Баку к генералу Багратиону послан еще вчера, подставы ему заранее приготовлены, жалеть лошадей посыльный не будет, ибо он офицер Генерального штаба и прекрасно понимает, как дорог не только час, но и каждая минута.
   Через день он будет у князя, еще сутки плавания на пароходе до Астрахани, а оттуда уже проложена телеграфная линия до самой столицы.
   Курды, ненавидящие как османов, так и персов, тоже получат сообщение – их желание отдаться под покровительство империи добровольно и настойчиво, а потому выступление против шаха неизбежно. А там и Евфратское казачье войско из них будет создано, и Россия крепкой ногою встанет на пути в Индию.
   А затем…
   Стекло со звоном разлетелось на мелкие осколки, и Александр Николаевич вынырнул из омута размышлений, попав в который, он позабыл про все на свете, ослепнув и оглохнув на короткое время.
   Радищев подошел к окну, благо кабинет был на втором этаже, поднял руку с револьвером, направив ствол в разъяренную и беснующуюся внизу толпу.
   Убийцы пришли к посольству за их головами, бросают камни, уже пошли на штурм здания, пылая желанием растерзать в клочки его немногочисленных защитников.
   – Что ж, мы им сейчас покажем, как умеют умирать русские! И за свою смерть возьмем с них сторицей!
 
   Париж
   – Проклятая революция!
   Молодой мужчина в хорошо сшитом платье, только что вошедшем в столичную моду, со всей силою стукнул кулаком по столу, не в силах удержать обуревавшие его чувства.
   Перед глазами помимо воли снова вставали корзины с отрубленными человеческими головами – мужские, детские, женские лица с искаженными от ужаса чертами. Чудовищное изобретение доктора Гильотена стало символом революции, и в конце концов, гильотине был принесен в жертву ее же создатель.
   – Да чтоб вас всех!
   Жорж Кадудаль прекрасно понимал, что рано или поздно его голова тоже скатится в подобную корзину, «чихнет в опилки», как любили выражаться революционеры.
   И такая казнь станет для него благодеянием, ибо то, что творили в его родной Вандее республиканцы под командованием генерала Гоша, не совершали даже дикие орды Тамерлана – восставших крестьян, невзирая на пол и возраст, жгли, резали, топили, вешали, вспарывали животы, обматывая голову кишками еще живого человека, варили в кипятке.
   Ни один человек в здравом рассудке не совершил бы и тысячной доли тех жутких злодеяний, что делали парижские санкюлоты во имя пресловутых «свободы, равенства, братства».
   – Либерте, эгалите, фратерните!
   Зубы еле слышно скрипнули, Жорж Кадудаль, вождь шуанов, бригадный генерал королевской службы, хоть и получивший этот чин от еще не помазанного монарха, грязно выругался, будто выплюнул все свое отвращение к этой революции одним словом.
   – Мэрд!
   Целую минуту вожак продолжавших сражаться повстанцев, тайно прибывший в Париж, стоял молча у настежь открытого окна, смотря, как по грязной брусчатке, не убранной со времен несчастного короля Людовика XVI улице Сен-Никез, спешат парижане, торопясь к своим женам и опостылевшему луковому супу, где обломками кораблекрушения плавали обгорелые в печи гренки.
   Вечерело.
   Жорж Кадудаль впился глазами в единственную точку, будто именно в ней, у угла трехэтажного кирпичного дома, увидел какое-то откровение. Его взгляд остановился, застыл, генерал словно окаменел, прикусив губу. Тонкая струйка крови потекла по подбородку, багровые капли падали на подоконник, расползаясь в затейливые силуэты.
   – Луиш Лазар Гош! – словно в беспамятстве вандейский вожак произнес имя своего заклятого врага. – Завтра ты мне заплатишь за все свои преступления!
 
   Копенгаген
   Кроун внимательно смотрел на приближающуюся английскую эскадру. Линейные корабли были не самые крупные, от 54 до 72 пушек, он спокойно пересчитывал их по открытым портам. Оно и понятно – 100-пушечные гиганты просто не пройдут через мелководные датские проливы.
   Но девять против четверых – это много, чертовски много!
   Роман Владимирович прекрасно понимал всю трудность предстоящей схватки. Только его новейший «Великий Новгород» мог сразиться, и не без успеха, с двумя, а то и тремя неприятелями. Но другие два линкора не отобьются и от равного противника. А шведский фрегат имел всего 34 пушки, да и те не больше 18 фунтов.