– Я тоже ничего не понимаю! – Фомин потрогал каменную стену. – Похоже на старую выработку.
– Сдается мне, что мы имеем дело с мистификацией, – Шмайсер дрожащими пальцами вытер пот со лба, – твое капище, помнишь, Федотыч, про туман ты еще говорил… Так вот, твое капище и выкинуло с нами шутку!
– С чего ты взял? – Путт зажег спичку и дал всем прикурить.
– А с того, что, проход именно заложен камнями! Не взорван, а заложен. При взрыве камни по-другому бы легли!
– Ты прав! – Фомин тяжело встал. – Я тоже обратил на это внимание, но не стал вам говорить! Причем, не просто выкинуло шутку, а нас перекинуло!
– Не понял? – папироса чуть не выпала из открытого рта капитана. – В смысле?
– Я же говорил, что на этом капище всегда разная чертовщина, прости Господи, творилась! – Фомин устало привалился к стене. – Вот и с нами случилось то, чего я больше всего боялся…
– То есть ты хочешь сказать… – Путт округлил глаза. – Глупости! Не верю я во всю эту чушь! Сказки!
– Да! – Фомин выдохнул. – Эх, Марья, Марья… Мы перенеслись вместе с пещерой, но куда… Ребята, скажу я вам так: в эту пещеру и раньше… Кхм, всякое переносило…
– А как?
– Когда?
– Кого?
– Почему?
Фомин затряс головой, как лошадь, отгоняющая назойливых мух.
– Ладно, расскажу вам одну шибко поганую историю. Мой покойный отец в пятом году служил в черниговских гусарах, чей полк здешнее имение последнего императора Михаила Александровича в Локте охранял, тогда наш государь великим князем был. Так вот, время было лихое, революция, мать ее. И банда одна появилась – не просто грабили, а измывались люто, руки-ноги ломали, пальцы, уши и все другое резали. Живорезы, короче.
– Не с них ли потом чекисты выходили? По нравам дюже похожи, – с ехидцей в голосе поинтересовался капитан.
– Вот гусар и отправили их искать, – Фомин пропустил мимо ушей ухмылки слушателей, – двенадцать их было, да мой батя с ними тринадцатым. Осенью дело то происходило, они дымок над островом углядели и сюда сразу поскакали.
– А как через трясину лошади прошли? Мы еле ноги выдирали!
– Тогда, Андрей, гать поверху шла, сухая, из бревнышек. А через десять лет она под воду уходить стала, как и сам остров. Он же сейчас весь залит, а в то время, я еще его застал, сухой был, и травы нужные здесь росли всякие, а боле нигде таких не было. Брат моего деда с женой на острове жил, он лесником был, да сено косил, тут добрая трава урождалась всегда. Так вот – когда гусары к Поганкиному Камню подскакали, то его с женой убитыми здесь нашли. Вот тут на гусар из засады и напали, да всех солдат стрелами посекли.
– Как стрелами? А кто? Зачем?
Вопросы посыпались горохом, и под это дело все закурили по папиросе. Вот только улыбок уже не было, ибо все танкисты знали, что Семен Федотович к шуткам и розыгрышам склонности не имел. И симпатий к ним не держал. Категорически.
– То были всадники на низких монгольских лошадках, в кольчугах, со щитами, луками и копьями. Узкоглазые, некоторые с козлиными бородками, кричали на татарском языке.
– В плен «языков» взяли?!
– Нет! Всех татар с винтовок насмерть положили. Только мой отец один живой остался, а гусар всех до смерти посекли, кого стрелами, кого саблями. Вот так! Один солдат греком крымским был, он и крикнул, что это татары, видно, речь их разбирал. В Крыму ведь и татары живут?!
– Живут! Сам видал, – подтвердил Шмайсер, а Путт кивнул головой, соглашаясь с ним. Семен Федотович чуть дрожащими пальцами закурил еще одну папиросу. Танкисты притихли, лица побледнели. Было видно, что рассказ Фомина заинтриговал всех до жути, а потому они даже дышать старались через раз и тихо.
– В пещере полдюжины трупов истерзанных было – девок, снасилованных этими татарами. Страшно убитых, зарезанных. Но не с наших мест, как потом выяснили, и одежда на них была старинная. Жандармы отца долго теребили, допытывались. А он и так ничего не понял – уж больно быстро все произошло. А через месяц ученые из Москвы приехали, ходили да ахали. Могилу с татарами вскрыли, трупы обмеряли. Затем взяли их оружие и одежду да с собой и увезли.
– А что сказали-то?
– Ничего, только удивлялись сильно и вздыхали тяжко. Они сами ничего не понимали. Правда, один из них, самый молодой, с отцом выпить не погнушался, спьяну историю ему одну поведал, о которой в древних свитках написано было. То чуть ли не триста лет тому назад было, при царе Алексее Михайловиче, что отец императора Петра Великого был. Якобы где-то под Москвой подобный Поганкин Камень есть, и вот однажды из тумана, что его в полнолуние окутал, выехали конные татары, но не десятком, как эти, а всей сотней. Их побили, но и пленных удалось захватить. Царь велел самый строгий сыск вести, и там такое прояснилось…
– Да что же? Не томи душу, Федотыч!
– То была сотня из отряда хана Девлет-Герея, и шли они на Москву, где царствовал Иван Грозный. А то за сотню лет до царя Алексея Михайловича было. Но у Камня в странный «туман» попали. Когда татары из него выехали, то оказались они в другом для себя времени, веком позже. Из Москвы на проверку бояр выслали, и те живо у местных крестьян выяснили, что татары сии незнамо откуда появились, чуть ли не из воздуха. И за тем Камнем тоже недобрая слава тянулась.
– Ни хрена себе! – легким присвистом выразил общее мнение Путт. – Это что ж получается – твой батя дрался здесь с монголо-татарами!? Опупеть можно! Получается, нас также… забросило, как тех татар?
Путт своим вопросом выразил общее мнение – танкисты горящими взглядами смотрели на Семена, с нетерпением ожидая ответа. Тот замялся и, стараясь спрятать смущение, потянулся за папиросой. Следом закурили все, но взглядами продолжали сверлить сержанта.
– Дед мой ведуном был. Или, как у нас говорят, – знающим человеком. После отмены крепостничества прошло лет шесть, когда он, тогда молодой парень, здесь с девкой согрешил, в этом капище. С моей бабкой, значит, свадьбы они дожидаться не захотели. А спать пошли в хатку, к родителям, чтоб поутру сено косить. Ну и утречком сюда смотались, чтоб еще разок на зорьке помиловаться. Пришли, значит, и остолбенели. Тут в пещере стрельцы побитые лежали, в кафтанах, с пищалями и бердышами.
– Так что такое творится на белом свете! – капитан потрясенно захлопал глазами.
– Подожди, Андрей! Прадед, как тела увидел, так настрого запретил о том кому-то говорить, дабы полицию сюда не привадить. Три холмика видели перед Камнем? В одном женки зарезанные погребены. Рядом с ними татар тех зарыли, а в стороне еще несколько камней. Так вот под ними стрельцы те побитые лежат, что дедом и прадедом похоронены. Вот такие дела здесь были, но о том мы, Фомины, завсегда молчали. Потому что место это клятое. Шмайсер, Попович! Разгребите в углу сено, под ним оружие разное спрятано. И притащите сюда, сейчас увидите все собственными глазами.
Механик-водитель и радист кинулись в угол, разгребли сено и с удивленным оханьем извлекли длинную старинную пищаль с шестигранным и толстым стволом, потом топор с широким лезвием полумесяцем. Затем появились на свет две кривые сабли и охапка из мелких колец, которая оказалась порядком разорванной кольчугой.
– Твою мать! Первый раз в жизни такое вижу! – только и сказал капитан, разглядывая старое оружие.
– Надо же, так это бердыш?! – Попович крутил в руках топор. – Я такой же в кино видел, там фильм крутили про этих, как их… А, хрен с ними, потом вспомню. А это пищаль?
– Да. Пищаль и бердыш стрелецкие, сабли и кольчуга от татар остались. Все остальное оружие давно в кузнице перековано…
Фомин устало прикрыл глаза, а остальные с увлечением загремели железом, разглядывая старинное оружие. Но тут неугомонный Шмайсер заговорил о совершенно ином.
– Я вам так скажу, по школе еще помню. Крепостное право отменили у нас вроде в 1861 году. Берем шесть лет – значит, стрельцы появились в 1867. Так?! А в 1905 году уже появились татары эти. Прошло от того времени 38 лет. И все творилось осенью…
– Сейчас начался сентябрь 1943 года. И тоже осень, и ровно 38 лет прошло…
– Получается, – Шмайсер прищурился, – что это как-то запускается с определенной частотой, как такт дизеля. Допустим. Хотя это попахивает мистикой. Но что-то должно этот процесс запускать?
– Так «светлячки», помнишь, пошли, когда Федотыч к стене прислонился? Что перед этим было?
– Да ничего не было, – Попович растерянно пожал плечами. – Бой был, Федотыч, вон, пришел, у стенки сел…
– Кровь! – Фомин подскочил на месте. Его глаза горели, он тер виски ладонями. – Я же руку вытер о стену, помнишь? Бабка здесь невинности лишилась, и дед говорил, что на полу «светлячки» видел, когда уходил! Пару секунд горели и погасли разом… И с татарами… Дядька здесь руку косой порезал. Дождь был, они с женой и сыном здесь сидели. Дядька здесь косы точил. Вот тут он и порезался.
– А как узнали-то? Мертвецы ведь не говорят.
– Так сын его, Пашка, мой братка, на вечерку в село тогда отпросился, мол, дождь сильный идет, до полудня все равно косить нельзя, чего ж вечеру пропадать. Он эти «светлячки» на полу и видел, когда уходил…
– Да… – Путт нервно стучал пальцами по колену. – Вот дела так дела! Как понять такое, Федотыч?!
– Я сам еще всего не понимаю! Андрей, – Путт подобрался, – пойдем, прогуляемся, посмотрим, что здесь к чему! А то – мистика мистикой, а пуля, хоть и дура, но убивает вне зависимости от того, во что ты веришь…
Шмайсер только и придумал, что помахать им вслед, когда Фомин пошел первым по штольне, тщательно подсвечивая себе под ноги. Путт потопал следом, держа автомат наизготовку и делая отсчет шагов.
Через несколько минут в правой стенке обнаружился проем еще одной штольни, и танкисты остановились.
– Посмотрим там, а? – спросил Фомин и, дождавшись кивка Путта, шагнул в темноту. Шли на этот раз дольше, минут пять, осторожно, тщательно осматривая трухлявое крепление.
– Это не главный ход, Федотыч, ответвление. Здесь ниже и уже намного, и крепеж не столь добротный.
– Ладно, пойдем обратно. Стой! – внимание Фомина привлекло что-то блеснувшее в тусклом отсвете свечи. Семен Федотович сделал несколько шагов и застыл, потеряв на секунду дар речи.
– Майн готт! – только и смог сказать Путт, глядя на человеческий скелет.
Именно череп, отполированный временем, и привлек внимание танкистов. Фомин медленно склонился над останками, тщательно осмотрев их. И первое, что бросилось в глаза, была проржавевшая и рассыпавшая на звенья цепь, которая крепилась одним концом за здоровенный штырь, вбитый в каменную стену, а другим к массивному широкому кольцу на заклепке, которое обхватывало кость.
– Суровые нравы, – только и сказал Путт. – Приковали в штольне да оставили умирать. Ничего нет, ни клочка материи, и на костяке никаких повреждений, если не считать, что кое-где рассыпался.
– По крайней мере, одно ясно – когда-то сея штольня была обитаемой. Вопрос только один – когда именно?
– Полвека назад, Федотыч, не раньше. С того момента как ее забросили, полвека именно и прошло, не меньше. А вот когда это произошло? Вот в чем вопрос! Холодно кругом, а лиственница мореная. А она и двести лет простоять спокойно сможет. Тем более, сыровато здесь.
– Да уж, пойдем-ка мы лучше обратно. Перекурим это дело, Андрей, а то мне чего-то муторно от таких открытий. Во-первых, попали неведомо куда, а во-вторых… – Фомин помолчал и тихо добавил: – Похоже, что и неведомо когда…
– Постой, остановись! – Путт положил на плечо Фомина свою крепкую ладонь. – Или мне кажется, или сладковатым тянет?!
Фомин остановился и стал вдыхать воздух. Этим он живо напомнил Путту сторожевую собаку, которая замерла в стойке и тщательно нюхает запах. Он хотел подшутить над ним, но осекся – внезапно сузившиеся глаза и злющая кривая гримаса на лице Фомина не предвещали ничего доброго.
– Это запах тлена, Андрей! – осевшим голосом тихо сказал Семен Федотович. – Мертвяки впереди есть, причем не один. Дышал я таким воздухом раньше… Приходилось…
Путта нервно передернуло, он машинально повел плечами. Мертвецов, как это ни парадоксально, он боялся до жути. Именно обычных мертвецов, а не убитых на войне. И сейчас капитан РОНА, который неукоснительно требовал от всех, чтобы его на немецкий манер называли гауптманом, испытывал жгучее желание уйти обратно в пещеру, которая за эти дни стала для него и других танкистов чуть ли не родным домом.
– Не мандражи! – тихо сказал Фомин и добавил: – Мне и самому как-то страшно становится. С детства не любил по погостам ходить. Пошли вперед, но аккуратно и осторожно!
Они двинулись, и с каждым шагом запах тлена становился все явственней. Семену Федотовичу казалось, что сладость в воздухе стала сгущаться, а желудок в яром протесте завыл, норовя вывернуться наизнанку.
Миновав поворот штольни, они зажмурили глаза – настолько яркими ему показались идущие откуда-то сверху отблески дневного света. Когда Семен Федотович их снова открыл, то ему захотелось обратно смежить веки, чтоб не видеть того ужаса, который стоял перед его глазами.
– Боже всемилостивый! – голос Путта дрожал от страха, он размашисто, по-православному, перекрестился и тут же согнулся в приступе рвоты. А Фомин застыл, он чувствовал, как душа становится ледяной, и был не в силах поверить тому, что лежало перед глазами.
Это была шахта, которая вела на поверхность, и дневной свет прекрасно освещал то, что находилось на дне колодца. Штольня здесь расширялась до размеров приличной комнаты, и ровно посередине ее высилась огромная, в человеческий рост, груда мертвых тел. И не просто мертвецов, а замученных зверями в людском облике и сброшенных в шахту, причем некоторых кидали живыми.
О том свидетельствовали два трупа в стороне – один прижался спиной к стенке, держа на коленях голову другого мертвеца. И запах, страшный трупный запах забивал ноздри, перекрывал гортань, и тошнота душила.
Однако внимание Фомина от этого обострилось чрезвычайно, и потому он успел заметить, как со стороны выскользнуло несколько силуэтов каких-то тварей с длинными хвостами, размером с большую кошку.
Он пригляделся и на время потерял дар речи – таких огромных крыс офицер видел первый раз в жизни. И даже если кто-нибудь сказал бы ему о таком раньше, он ни за что на свете не поверил бы. И эти огромные крысы не порскнули в темноту от страха, твари явно готовились вцепиться ему в глотку.
– Путт!!! Стреляй же, сгрызут!!! – в диком ужасе заорал Фомин, попятился, споткнулся о камень и упал на спину, в которую больно воткнулся автомат.
Свеча выпала из его ладони и погасла. Крысы, рыча, как голодные собаки, стремительно кинулись на него гурьбой. Фомин только успел прикрыть лицо руками, понимая, что достать ППС из-за спины он не сможет.
Грохот стрельбы заложил уши, штольня осветилась язычками пламени изрыгающего свинец автомата. Путт стрелял длинными очередями, и Фомин видел, как пули отбрасывают визжащих адских исчадий на камни.
Но крысы не унимались, одна из них, виляя перебитым хребтом, намертво вцепилась в ботинок, и Фомин в отчаянии ударил ее об стену. Приподнялся, сорвал ППС с плеча и начал стрелять по крысам в упор. Бешенство и пережитый страх настолько его поглотили, что он не видел, как падают кругом камни, как сыплется с потолка щебенка.
– Кончай стрелять! Потолок может рухнуть, обвал будет! – рука Путта тряхнула Фомина за плечо, и он опомнился. Вскочил на ноги и быстро поменял магазин, клацнув защелкой. Повел стволом по сторонам – крысы не устояли под автоматным огнем и, оставив добрый десяток тварей убитыми, юркнули в темноту, где и растворились…
– Шмайсер! Не стреляй. Это мы! – еще издали выкрикнул Путт – не хватало еще получить пулеметную очередь в упор.
– Что случилось?! Почему очередями били? – из-за сложенной стенки вышел Попович с автоматом, бросил быстрый взгляд.
– Отходим за валуны, там расскажем! – буркнул Путт и первым пошел вглубь, за ним последовал Фомин, а поспешное отступление прикрывал механик-водитель.
Дойдя до ящиков, Семен Федотович порылся в одном и достал штофную бутыль с мутной жидкостью. Выдернул зубами пробку и быстро разлил самогон по кружкам. И тут же хватанул одним глотком – обжигающая жидкость прокатилась по горлу, от омерзения сивухи он скривился.
Занюхал галетой и потянулся за папиросами. Путт тоже выпил, а вот двое других к кружкам не притронулись, смотрели непонимающе.
– Сдается мне, что мы имеем дело с мистификацией, – Шмайсер дрожащими пальцами вытер пот со лба, – твое капище, помнишь, Федотыч, про туман ты еще говорил… Так вот, твое капище и выкинуло с нами шутку!
– С чего ты взял? – Путт зажег спичку и дал всем прикурить.
– А с того, что, проход именно заложен камнями! Не взорван, а заложен. При взрыве камни по-другому бы легли!
– Ты прав! – Фомин тяжело встал. – Я тоже обратил на это внимание, но не стал вам говорить! Причем, не просто выкинуло шутку, а нас перекинуло!
– Не понял? – папироса чуть не выпала из открытого рта капитана. – В смысле?
– Я же говорил, что на этом капище всегда разная чертовщина, прости Господи, творилась! – Фомин устало привалился к стене. – Вот и с нами случилось то, чего я больше всего боялся…
– То есть ты хочешь сказать… – Путт округлил глаза. – Глупости! Не верю я во всю эту чушь! Сказки!
– Да! – Фомин выдохнул. – Эх, Марья, Марья… Мы перенеслись вместе с пещерой, но куда… Ребята, скажу я вам так: в эту пещеру и раньше… Кхм, всякое переносило…
– А как?
– Когда?
– Кого?
– Почему?
Фомин затряс головой, как лошадь, отгоняющая назойливых мух.
– Ладно, расскажу вам одну шибко поганую историю. Мой покойный отец в пятом году служил в черниговских гусарах, чей полк здешнее имение последнего императора Михаила Александровича в Локте охранял, тогда наш государь великим князем был. Так вот, время было лихое, революция, мать ее. И банда одна появилась – не просто грабили, а измывались люто, руки-ноги ломали, пальцы, уши и все другое резали. Живорезы, короче.
– Не с них ли потом чекисты выходили? По нравам дюже похожи, – с ехидцей в голосе поинтересовался капитан.
– Вот гусар и отправили их искать, – Фомин пропустил мимо ушей ухмылки слушателей, – двенадцать их было, да мой батя с ними тринадцатым. Осенью дело то происходило, они дымок над островом углядели и сюда сразу поскакали.
– А как через трясину лошади прошли? Мы еле ноги выдирали!
– Тогда, Андрей, гать поверху шла, сухая, из бревнышек. А через десять лет она под воду уходить стала, как и сам остров. Он же сейчас весь залит, а в то время, я еще его застал, сухой был, и травы нужные здесь росли всякие, а боле нигде таких не было. Брат моего деда с женой на острове жил, он лесником был, да сено косил, тут добрая трава урождалась всегда. Так вот – когда гусары к Поганкиному Камню подскакали, то его с женой убитыми здесь нашли. Вот тут на гусар из засады и напали, да всех солдат стрелами посекли.
– Как стрелами? А кто? Зачем?
Вопросы посыпались горохом, и под это дело все закурили по папиросе. Вот только улыбок уже не было, ибо все танкисты знали, что Семен Федотович к шуткам и розыгрышам склонности не имел. И симпатий к ним не держал. Категорически.
– То были всадники на низких монгольских лошадках, в кольчугах, со щитами, луками и копьями. Узкоглазые, некоторые с козлиными бородками, кричали на татарском языке.
– В плен «языков» взяли?!
– Нет! Всех татар с винтовок насмерть положили. Только мой отец один живой остался, а гусар всех до смерти посекли, кого стрелами, кого саблями. Вот так! Один солдат греком крымским был, он и крикнул, что это татары, видно, речь их разбирал. В Крыму ведь и татары живут?!
– Живут! Сам видал, – подтвердил Шмайсер, а Путт кивнул головой, соглашаясь с ним. Семен Федотович чуть дрожащими пальцами закурил еще одну папиросу. Танкисты притихли, лица побледнели. Было видно, что рассказ Фомина заинтриговал всех до жути, а потому они даже дышать старались через раз и тихо.
– В пещере полдюжины трупов истерзанных было – девок, снасилованных этими татарами. Страшно убитых, зарезанных. Но не с наших мест, как потом выяснили, и одежда на них была старинная. Жандармы отца долго теребили, допытывались. А он и так ничего не понял – уж больно быстро все произошло. А через месяц ученые из Москвы приехали, ходили да ахали. Могилу с татарами вскрыли, трупы обмеряли. Затем взяли их оружие и одежду да с собой и увезли.
– А что сказали-то?
– Ничего, только удивлялись сильно и вздыхали тяжко. Они сами ничего не понимали. Правда, один из них, самый молодой, с отцом выпить не погнушался, спьяну историю ему одну поведал, о которой в древних свитках написано было. То чуть ли не триста лет тому назад было, при царе Алексее Михайловиче, что отец императора Петра Великого был. Якобы где-то под Москвой подобный Поганкин Камень есть, и вот однажды из тумана, что его в полнолуние окутал, выехали конные татары, но не десятком, как эти, а всей сотней. Их побили, но и пленных удалось захватить. Царь велел самый строгий сыск вести, и там такое прояснилось…
– Да что же? Не томи душу, Федотыч!
– То была сотня из отряда хана Девлет-Герея, и шли они на Москву, где царствовал Иван Грозный. А то за сотню лет до царя Алексея Михайловича было. Но у Камня в странный «туман» попали. Когда татары из него выехали, то оказались они в другом для себя времени, веком позже. Из Москвы на проверку бояр выслали, и те живо у местных крестьян выяснили, что татары сии незнамо откуда появились, чуть ли не из воздуха. И за тем Камнем тоже недобрая слава тянулась.
– Ни хрена себе! – легким присвистом выразил общее мнение Путт. – Это что ж получается – твой батя дрался здесь с монголо-татарами!? Опупеть можно! Получается, нас также… забросило, как тех татар?
Путт своим вопросом выразил общее мнение – танкисты горящими взглядами смотрели на Семена, с нетерпением ожидая ответа. Тот замялся и, стараясь спрятать смущение, потянулся за папиросой. Следом закурили все, но взглядами продолжали сверлить сержанта.
– Дед мой ведуном был. Или, как у нас говорят, – знающим человеком. После отмены крепостничества прошло лет шесть, когда он, тогда молодой парень, здесь с девкой согрешил, в этом капище. С моей бабкой, значит, свадьбы они дожидаться не захотели. А спать пошли в хатку, к родителям, чтоб поутру сено косить. Ну и утречком сюда смотались, чтоб еще разок на зорьке помиловаться. Пришли, значит, и остолбенели. Тут в пещере стрельцы побитые лежали, в кафтанах, с пищалями и бердышами.
– Так что такое творится на белом свете! – капитан потрясенно захлопал глазами.
– Подожди, Андрей! Прадед, как тела увидел, так настрого запретил о том кому-то говорить, дабы полицию сюда не привадить. Три холмика видели перед Камнем? В одном женки зарезанные погребены. Рядом с ними татар тех зарыли, а в стороне еще несколько камней. Так вот под ними стрельцы те побитые лежат, что дедом и прадедом похоронены. Вот такие дела здесь были, но о том мы, Фомины, завсегда молчали. Потому что место это клятое. Шмайсер, Попович! Разгребите в углу сено, под ним оружие разное спрятано. И притащите сюда, сейчас увидите все собственными глазами.
Механик-водитель и радист кинулись в угол, разгребли сено и с удивленным оханьем извлекли длинную старинную пищаль с шестигранным и толстым стволом, потом топор с широким лезвием полумесяцем. Затем появились на свет две кривые сабли и охапка из мелких колец, которая оказалась порядком разорванной кольчугой.
– Твою мать! Первый раз в жизни такое вижу! – только и сказал капитан, разглядывая старое оружие.
– Надо же, так это бердыш?! – Попович крутил в руках топор. – Я такой же в кино видел, там фильм крутили про этих, как их… А, хрен с ними, потом вспомню. А это пищаль?
– Да. Пищаль и бердыш стрелецкие, сабли и кольчуга от татар остались. Все остальное оружие давно в кузнице перековано…
Фомин устало прикрыл глаза, а остальные с увлечением загремели железом, разглядывая старинное оружие. Но тут неугомонный Шмайсер заговорил о совершенно ином.
– Я вам так скажу, по школе еще помню. Крепостное право отменили у нас вроде в 1861 году. Берем шесть лет – значит, стрельцы появились в 1867. Так?! А в 1905 году уже появились татары эти. Прошло от того времени 38 лет. И все творилось осенью…
– Сейчас начался сентябрь 1943 года. И тоже осень, и ровно 38 лет прошло…
– Получается, – Шмайсер прищурился, – что это как-то запускается с определенной частотой, как такт дизеля. Допустим. Хотя это попахивает мистикой. Но что-то должно этот процесс запускать?
– Так «светлячки», помнишь, пошли, когда Федотыч к стене прислонился? Что перед этим было?
– Да ничего не было, – Попович растерянно пожал плечами. – Бой был, Федотыч, вон, пришел, у стенки сел…
– Кровь! – Фомин подскочил на месте. Его глаза горели, он тер виски ладонями. – Я же руку вытер о стену, помнишь? Бабка здесь невинности лишилась, и дед говорил, что на полу «светлячки» видел, когда уходил! Пару секунд горели и погасли разом… И с татарами… Дядька здесь руку косой порезал. Дождь был, они с женой и сыном здесь сидели. Дядька здесь косы точил. Вот тут он и порезался.
– А как узнали-то? Мертвецы ведь не говорят.
– Так сын его, Пашка, мой братка, на вечерку в село тогда отпросился, мол, дождь сильный идет, до полудня все равно косить нельзя, чего ж вечеру пропадать. Он эти «светлячки» на полу и видел, когда уходил…
– Да… – Путт нервно стучал пальцами по колену. – Вот дела так дела! Как понять такое, Федотыч?!
– Я сам еще всего не понимаю! Андрей, – Путт подобрался, – пойдем, прогуляемся, посмотрим, что здесь к чему! А то – мистика мистикой, а пуля, хоть и дура, но убивает вне зависимости от того, во что ты веришь…
Шмайсер только и придумал, что помахать им вслед, когда Фомин пошел первым по штольне, тщательно подсвечивая себе под ноги. Путт потопал следом, держа автомат наизготовку и делая отсчет шагов.
Через несколько минут в правой стенке обнаружился проем еще одной штольни, и танкисты остановились.
– Посмотрим там, а? – спросил Фомин и, дождавшись кивка Путта, шагнул в темноту. Шли на этот раз дольше, минут пять, осторожно, тщательно осматривая трухлявое крепление.
– Это не главный ход, Федотыч, ответвление. Здесь ниже и уже намного, и крепеж не столь добротный.
– Ладно, пойдем обратно. Стой! – внимание Фомина привлекло что-то блеснувшее в тусклом отсвете свечи. Семен Федотович сделал несколько шагов и застыл, потеряв на секунду дар речи.
– Майн готт! – только и смог сказать Путт, глядя на человеческий скелет.
Именно череп, отполированный временем, и привлек внимание танкистов. Фомин медленно склонился над останками, тщательно осмотрев их. И первое, что бросилось в глаза, была проржавевшая и рассыпавшая на звенья цепь, которая крепилась одним концом за здоровенный штырь, вбитый в каменную стену, а другим к массивному широкому кольцу на заклепке, которое обхватывало кость.
– Суровые нравы, – только и сказал Путт. – Приковали в штольне да оставили умирать. Ничего нет, ни клочка материи, и на костяке никаких повреждений, если не считать, что кое-где рассыпался.
– По крайней мере, одно ясно – когда-то сея штольня была обитаемой. Вопрос только один – когда именно?
– Полвека назад, Федотыч, не раньше. С того момента как ее забросили, полвека именно и прошло, не меньше. А вот когда это произошло? Вот в чем вопрос! Холодно кругом, а лиственница мореная. А она и двести лет простоять спокойно сможет. Тем более, сыровато здесь.
– Да уж, пойдем-ка мы лучше обратно. Перекурим это дело, Андрей, а то мне чего-то муторно от таких открытий. Во-первых, попали неведомо куда, а во-вторых… – Фомин помолчал и тихо добавил: – Похоже, что и неведомо когда…
– Постой, остановись! – Путт положил на плечо Фомина свою крепкую ладонь. – Или мне кажется, или сладковатым тянет?!
Фомин остановился и стал вдыхать воздух. Этим он живо напомнил Путту сторожевую собаку, которая замерла в стойке и тщательно нюхает запах. Он хотел подшутить над ним, но осекся – внезапно сузившиеся глаза и злющая кривая гримаса на лице Фомина не предвещали ничего доброго.
– Это запах тлена, Андрей! – осевшим голосом тихо сказал Семен Федотович. – Мертвяки впереди есть, причем не один. Дышал я таким воздухом раньше… Приходилось…
Путта нервно передернуло, он машинально повел плечами. Мертвецов, как это ни парадоксально, он боялся до жути. Именно обычных мертвецов, а не убитых на войне. И сейчас капитан РОНА, который неукоснительно требовал от всех, чтобы его на немецкий манер называли гауптманом, испытывал жгучее желание уйти обратно в пещеру, которая за эти дни стала для него и других танкистов чуть ли не родным домом.
– Не мандражи! – тихо сказал Фомин и добавил: – Мне и самому как-то страшно становится. С детства не любил по погостам ходить. Пошли вперед, но аккуратно и осторожно!
Они двинулись, и с каждым шагом запах тлена становился все явственней. Семену Федотовичу казалось, что сладость в воздухе стала сгущаться, а желудок в яром протесте завыл, норовя вывернуться наизнанку.
Миновав поворот штольни, они зажмурили глаза – настолько яркими ему показались идущие откуда-то сверху отблески дневного света. Когда Семен Федотович их снова открыл, то ему захотелось обратно смежить веки, чтоб не видеть того ужаса, который стоял перед его глазами.
– Боже всемилостивый! – голос Путта дрожал от страха, он размашисто, по-православному, перекрестился и тут же согнулся в приступе рвоты. А Фомин застыл, он чувствовал, как душа становится ледяной, и был не в силах поверить тому, что лежало перед глазами.
Это была шахта, которая вела на поверхность, и дневной свет прекрасно освещал то, что находилось на дне колодца. Штольня здесь расширялась до размеров приличной комнаты, и ровно посередине ее высилась огромная, в человеческий рост, груда мертвых тел. И не просто мертвецов, а замученных зверями в людском облике и сброшенных в шахту, причем некоторых кидали живыми.
О том свидетельствовали два трупа в стороне – один прижался спиной к стенке, держа на коленях голову другого мертвеца. И запах, страшный трупный запах забивал ноздри, перекрывал гортань, и тошнота душила.
Однако внимание Фомина от этого обострилось чрезвычайно, и потому он успел заметить, как со стороны выскользнуло несколько силуэтов каких-то тварей с длинными хвостами, размером с большую кошку.
Он пригляделся и на время потерял дар речи – таких огромных крыс офицер видел первый раз в жизни. И даже если кто-нибудь сказал бы ему о таком раньше, он ни за что на свете не поверил бы. И эти огромные крысы не порскнули в темноту от страха, твари явно готовились вцепиться ему в глотку.
– Путт!!! Стреляй же, сгрызут!!! – в диком ужасе заорал Фомин, попятился, споткнулся о камень и упал на спину, в которую больно воткнулся автомат.
Свеча выпала из его ладони и погасла. Крысы, рыча, как голодные собаки, стремительно кинулись на него гурьбой. Фомин только успел прикрыть лицо руками, понимая, что достать ППС из-за спины он не сможет.
Грохот стрельбы заложил уши, штольня осветилась язычками пламени изрыгающего свинец автомата. Путт стрелял длинными очередями, и Фомин видел, как пули отбрасывают визжащих адских исчадий на камни.
Но крысы не унимались, одна из них, виляя перебитым хребтом, намертво вцепилась в ботинок, и Фомин в отчаянии ударил ее об стену. Приподнялся, сорвал ППС с плеча и начал стрелять по крысам в упор. Бешенство и пережитый страх настолько его поглотили, что он не видел, как падают кругом камни, как сыплется с потолка щебенка.
– Кончай стрелять! Потолок может рухнуть, обвал будет! – рука Путта тряхнула Фомина за плечо, и он опомнился. Вскочил на ноги и быстро поменял магазин, клацнув защелкой. Повел стволом по сторонам – крысы не устояли под автоматным огнем и, оставив добрый десяток тварей убитыми, юркнули в темноту, где и растворились…
– Шмайсер! Не стреляй. Это мы! – еще издали выкрикнул Путт – не хватало еще получить пулеметную очередь в упор.
– Что случилось?! Почему очередями били? – из-за сложенной стенки вышел Попович с автоматом, бросил быстрый взгляд.
– Отходим за валуны, там расскажем! – буркнул Путт и первым пошел вглубь, за ним последовал Фомин, а поспешное отступление прикрывал механик-водитель.
Дойдя до ящиков, Семен Федотович порылся в одном и достал штофную бутыль с мутной жидкостью. Выдернул зубами пробку и быстро разлил самогон по кружкам. И тут же хватанул одним глотком – обжигающая жидкость прокатилась по горлу, от омерзения сивухи он скривился.
Занюхал галетой и потянулся за папиросами. Путт тоже выпил, а вот двое других к кружкам не притронулись, смотрели непонимающе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента