Страница:
– Вам не откажешь в решительности, господин полковник…
– Иначе нельзя, власть должна быть сильной, либо она будет обречена. Но хватит об этом. Вернемся к тому, с чего начали. Декларировав независимость, мы уже сейчас получили поддержку Японии. Поставки оружия и снаряжения начнутся через месяц, кроме того, японцы помогут навести порядок на железной дороге, с доставкой медикаментов и многое другое. То, от чего вы раньше отказались, делая ставку на союзников. Подождите, господин адмирал, я не упрекаю вас, и тем более не осуждаю, я констатирую факт. Далее – вы видели, во что одеты мои солдаты? Американцы передали нам за последние дни более двух десятков вагонов с обмундированием и оружием. Сами предложили! Сейчас решается вопрос о закупке в САСШ военной техники – танков, боевых катеров, аэропланов и многого другого. Думаю, что через пару месяцев мы получим искомое.
– Вы уверены? – По лицу Колчака пробежала усмешка, и он почти незаметно фыркнул.
– Полностью, – Ермаков энергично кивнул. – Это год назад Сибирь в глазах союзников не имела значения, как Золушка, лишенная всех прав. А теперь ситуация изменилась – за богатой невестой ухаживают, ей стараются понравиться, ибо она другого жениха может выбрать. Япония и САСШ это сразу поняли, думаю, и любители пудинга с лягушатниками уже сообразили.
– Для чего вы мне это рассказываете? Желаете, чтобы я одобрил ваши действия по расчленению России?
– Господа побойтесь, ваше превосходительство! И слово же вы нашли, прямо душегубом себя ощущаешь. Я к тому говорю, что нами сделано все возможное, и союзники уже всерьез решили, что Сибирь полностью отделилась от России. Но именно это и называется военной хитростью, в которую поверили все, и вы с ними, ваше превосходительство…
– Что?! Что вы сказали?! – Напускная броня ледяного спокойствия впервые дала брешь, изумление в голосе Колчака прорвалось явственно. Адмирал даже заморгал глазами, будто заново стал ребенком, которому показали интересную игрушку.
– Именно сейчас сложилась ситуация, когда у бело го движения появились реальные шансы переиграть этих шулеров с их краплеными политическими колодами. Нас, я имею в виду Сибирское прави тель ство, они, несомненно, полностью поддержат. Ведь добрая четверть, если не треть, территории Российской империи, с мизерным трехмиллионным населением, стала для них лакомым куском. Еще бы, такой вкусный пирог! Подавятся, как Бобик костью! Колонией мы не станем – слишком много жаждущих, локтями друг друга отпихивать будут.
Ермаков замолчал, закуривая очередную папиросу, бросив короткий взгляд на Колчака. Увиденное ему понравилось – адмирал крепко задумался, а это было хорошим признаком, ибо гнев – плохой советчик.
– И на большевиков нажмут, чтоб те на нас сильно не давили. Воевать с красными мы не в состоянии – слишком несопоставимы людские и материальные ресурсы. Сейчас не в состоянии, – увидев мгновенно пробежавшую по лицу Колчака тень, Ермаков добавил:
– Нам хотя бы год передышки. За это время покончим с партизанами, устроим тыл, перевооружим и подготовим кадровую армию. Тем более войска Каппеля сейчас почти небоеспособны – им нужен долгий отдых. Люди устали, вымотались, свирепствует тиф. Нужно обустроить всех эвакуированных – а их уже чуть ли не триста тысяч. Нет, сейчас мы не то что освободить от большевиков Сибирь, и тем более Россию, сейчас мы больше пары месяцев воевать не сможем, да и то, не столько атакуя, а отбиваясь.
– Чем обусловлен такой срок, и почему только в обороне? – глухо спросил адмирал таким тоном, что походило больше на утверждение, словно сам Колчак заранее знал ответ на свой вопрос.
– Запасов не хватит. В Иркутске эсеры в свое время придержали поставки на фронт вашим войскам, что, конечно, не могло не отразиться на ходе кампании. Но с другой стороны, их саботаж сейчас принес великое благо – мы сможем полностью снарядить до двадцати тысяч солдат. Склады по железной дороге от Иркутска до Нижнеудинска буквально забиты, и сейчас чехи передают их под нашу охрану.
По лицу Колчака снова пробежала тень – Ермаков понял, что его завуалированный упрек достиг цели – ведь в Омске отступающие войска Колчака оставили красным колоссальные запасы оружия и снаряжения. Радио из Москвы ежедневно перечисляло захваченные трофеи.
– Кроме того, чехи передают нам все вооружение, боеприпасы и снаряжение своего корпуса. Часть из них мы используем для собственных нужд…
– Почему только часть? Не хватает солдат?
– Не только! Мы уже готовим два корабля для отправки в Крым – они повезут через неделю это вооружение и прочее добро генералу Деникину.
– Так-так, – задумчиво протянул адмирал и бросил на Арчегова быстрый взгляд. Как показалось полковнику, в глазах Колчака сквозил теперь не гнев, а нечто похожее на уважение, и даже признательность. И Ермаков решился – теперь можно было задать главный вопрос, ради которого он и устроил Колчаку такое жестокое испытание.
Ачинск
– Как же фы так проморгали их фыступление?! – с чувствительным прибалтийским акцентом в скрипучем голосе спросил молодой командир в длинной кавалерийской шинели. На рукаве были четко видны под нашитой звездой два красных ромба – знаки отличия начдива. Так сокращенно в Красной армии именовали начальников дивизий.
– Командир третьего батальона прошляпил. Перед рассветом начбриг Грязнов повел свои полки и кавдив Рокоссовского в преследование второй армии, оставив в городе и на станции третий батальон из 262-го полка. Утром внезапно атаковали белые, обложив наших. Из батальона спаслось с десяток красноармейцев, уж больно атака была внезапной, товарищ Лапин.
– А фы тумали, что они претупрежтать бутут?
– Виноват, товарищ Лапин!
Пожилой, лет сорока пяти дядька, с мозолистыми рабочими руками, тремя кубарями батальонного командира на обшлагах серой многострадальной, прожженной во многих местах шинели, потупил глаза перед своим молодым командиром.
Даже возмутительно молодым – но такова любая революция. Дерзким и агрессивным, стремящимся к кардинальным переменам, она всегда открывает дорогу. Латышу Альберту Лапиньшу, русифицировавшему свою фамилию в более удобную, было только двадцать лет.
В октябре семнадцатого он вступил в Красную гвардию, принял участие в московских боях. Через полтора года уже командовал полком, а после взятия Омска ему дали дивизию. И не зря – энергии молодежи не занимать, и 30-я дивизия неутомимо преследовала белых вдоль железной дороги, громя слабые арьергарды и захватывая набитые добром эшелоны.
Отступавшие колчаковцы почти не сопротивлялись, хоть и было их в несколько раз больше. Деморализованные целой чередой поражений, они не желали драться, лишь иногда затевали кратковременные перестрелки, отбиваясь от наседавших красных.
Только неделю назад произошел один настоящий бой – у станции Тайга авангард столкнулся с арьергардом польской дивизии, усиленным бронепоездами. Тогда пришлось туго, но поляки вскоре вышли из боя и, пользуясь железной дорогой, быстро оторвались в своих эшелонах…
– Цука, – выругался Лапин сквозь зубы – ведь сам же совершил жуткую ошибку. Переговорив на исходе ночи по телеграфу с Красноярском, «обрадовав» тамошних эсеров, что хуже любой контры, он уехал из взятого внезапным налетом Ачинска, чтобы поторопить отставшие 89-ю и 90-ю бригады. Грязнову приказал преследовать красных всей своей 88-й бригадой, оставив в городе один батальон. И надо же так понадеяться!
Белые последние дни только хаотично отступали, какие там контратаки, тем более ночные. Потому и посчитал начдив, что одного батальона в триста бойцов будет достаточно для охраны станции и города, а к полудню он сам подойдет с отставшими бригадами.
– Сколько их там? Кто? – сумрачно спросил Лапин.
– До тысячи штыков с пулеметами. Погоны синие, ижевцы или воткинцы, другие беляки таких не носят. Мой батальон нарвался на них у станции. Огонь был плотным, пришлось отступить.
В голосе комбата просквозило нечто похожее на уважение или тщательно скрываемую боязнь.
– Цука, – снова выругался Лапин. Как он рвался к городу, занял и профукал тут же. А ведь Ачинск ключ к победе – третья армия белых плетется южнее, отстав уже на переход от второй. Беляков сзади поджимает 35-я дивизия, в Мариинске и Томске сосредотачивается 27-я дивизия. На севере вытянулась лента брошенных колчаковцами эшелонов.
Выход для армии только на северо-востоке, через Ачинск, который он уже занял. Вернее, занимал. И все – попав в окружение, белые или сдались бы, или были уничтожены. Добить вторую армию, что бросила своих, а сама упрется в Красноярск, вопрос времени. Но, видно, кто-то из генералов сообразил и повернул ижевцев с дороги на город.
Целую бригаду бросили, не пожалели – ведь своих спасали. Лапин хорошо знал малочисленность белых формирований, и степень их деморализации. Ну что ж – тогда он разгромит сегодня их последнюю боеспособную часть, а дальше придется только добивать уцелевших.
– Бутем атаковать с хоту, – процедил сквозь зубы упрямый латыш. Двух полков 89-й бригады с одной батареей (третий выступил из Томска, смененный там полком из 27-й дивизии) достаточно для занятия города. А потому ждать подхода трех полков отставшей 90-й бригады и еще двух батарей артдивизиона неразумно. Сил больше чем достаточно…
Чернореченская
Через заледеневшее вагонное окно в купе проникал сумрачный вечерний свет. В салоне было тесно от собравшегося здесь генералитета и старших офицеров, остро пахло потом давно не мытых тел, порохом, табаком и витал явственно осязаемый запах полной безнадежности. Мрачная атмосфера еще больше сгустилась, когда со стула тяжело встал и заговорил невысокий генерал-лейтенант с уставшим лицом и черной бородкой.
– Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше – это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Крепкие пойдут со мной, и я или спасусь, или погибну с ними. Но если это суждено, то я буду с войсками до конца, и своей смертью среди них докажу им свою преданность.
Словно электрический разряд попал в собравшихся, все разом вздрогнули и засопели. Заходящее солнце кровавыми отблесками производило на души генералов и офицеров тягостное и жуткое впечатление. Нервы напряглись как струны, все присутствующие даже дышать стали через раз.
– Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем.
Многие генералы с офицерами стали переглядываться, не в силах поверить. Ведь Каппель сказал беспрецедентное. Он призвал фактически распустить армию, оставив в ней добровольцев, тем самым вернуться в лето восемнадцатого года. Ведь многие солдаты удерживаются только чувством товарищества и шли вперед за более решительными. А теперь пойдет массовое дезертирство – ведь все присутствующие уже не помышляли о победе, а старались в отступлении спасти свои жизни.
– Тем, кто останется со мной, я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть гибель. Но если останется только горсть, я и ее поведу. Вы поняли – мы должны прорваться!
Все обреченно выдохнули – теперь не осталось даже маленькой надежды. Главнокомандующий сказал, по сути, одно слово – это конец!
– Я думаю, вы слишком сгустили краски, Владимир Оскарович! Не все так плохо, как кажется. Наоборот, мы в одном шаге от победы. – Насмешливый и уверенный голос пронзил всех электрическим зарядом.
В раскрытой двери вагона стоял генерал-лейтенант со странно знакомым всем присутствующим лицом. В это нельзя было поверить, но человек перед ними был живой, а не призрак или привидение. Не мистификация или плод воспаленного безумия. И он улыбался…
– Господа генералы!
Звонкая команда вывела присутствующих из состояния паралича – все повскакивали с мест, вытянувшись по уставу.
– Сидите, господа! Семен Федотович, и вы, Казимир Юрьевич, проходите. Я думаю, нам всем предстоит долгий разговор.
Только теперь собравшийся в вагоне генералитет поверил в невероятное – туманные слухи о спасении императора Михаила Александровича оказались правдой, пусть и невероятной, но большинство в нее верили. И теперь надежда получила самое наглядное подтверждение.
– Да сидите же, господа! В ногах правды нет!
Все стали медленно усаживаться на полки и стулья, не сводя глаз с живого императора. И на долю сопровождавшего Михаила Александровича начальника штаба Ижевско-Воткинской дивизии достались удивленные взгляды. Императорские вензеля на генеральских погонах вчерашнего полковника, ведь Семена Федотовича Фомина большинство присутствующих знали в лицо, уж больно яркой у того была репутация, говорили о многом.
– Начну с главного, господа. – Император присел на освобожденный генералом Каппелем стул, что стоял в торце длинного стола, снял с головы папаху, машинально пригладил волосы.
– Восстание «Политцентра» в Иркутске подавлено частями Сибирской императорской армии под командованием полковника Арчегова. Нанесено поражение и второй дивизии чехов, поддержавшей мятежников. Захвачены большие трофеи и несколько десятков поездов. Литерные эшелоны с золотым запасом и адмирал Колчак освобождены из-под чешского ареста. С командованием союзных войск заключено соглашение, по которому все иностранные части выводятся из Сибири, они обязаны возвратить награбленное, вернуть вагонный парк и освободить железную дорогу.
Невероятное сообщение взорвало совещание генералитета второй армии. Все разом загудели, в глазах безысходность уступила место радостному блеску. Новости оказались просто спасительными!
– Три часа назад я получил телеграмму от премьер-министра Сибирского правительства Вологодского, – Михаил Александрович посмотрел на стоявшего у окна полковника Румшу. Этот взгляд был замечен всеми и правильно истолкован – телеграф давно находился в руках чехов и поляков.
– Правительство сочло мое отречение в марте семнадцатого года недействительным ввиду того, что Учредительное собрание не было созвано в полном составе, а имеющиеся депутаты не могут быть выразителями интересов всего русского народа. А потому я принимаю один из императорских титулов, «его величества» царя Сибирского, ведь на другой территории Российской империи правительство Вологодского не имеет влияния. Пока…
Заявление императора вначале ошарашило собрание, а затем взорвало его радостным гулом. И не могло быть иначе – сама система подготовки кадровых офицеров была построена на девизе – «за веру, царя и отечество». Потому почти все сидящие за столом были монархистами по определению, которым волей-неволей в революционном угаре и хаосе приходилось скрывать свои убеждения. И пусть пока будет царь Сибирский, но возвращение императорского титула уже вопрос только времени.
– А потому волею правительства и исходя из существующих законов я принимаю на себя всю полноту власти главнокомандующего!
Михаил Александрович обвел тяжелым взглядом генералитет, но несогласных среди них не имелось. Наоборот, все еще больше оживились, а генерал Каппель с нескрываемым облегчением вздохнул – чудовищная ноша ответственности свалилась с его плеч.
– Приказываю окончить отступление! Передовые части Сибирской армии начали выдвижение на Нижнеудинск. К Красноярску они прибудут через две, а то и три недели – железная дорога забита эшелонами и ее приходится освобождать. К нам подойдут восемь тысяч штыков и сабель, с пятью бронепоездами, с достаточным количеством пулеметов и артиллерии, в том числе тяжелой. Авангардом командует генерал от кавалерии граф Келлер! Он помощник командующего армией полковника Арчегова.
Фомин спрятал улыбку – пожившие и хлебнувшие лиха генералы напоминали ему расшалившихся, довольных детишек. Наверное, так чувствует себя приговоренный к казни человек, когда его ставят у стенки, вскидываются винтовки, но звучит не залп, а озвучивают полное ему прощение, с последующим щедрым вознаграждением за пережитые страхи.
Имя графа Келлера, как он и рассчитывал, полностью расшевелило генералов. Еще бы – репутация старого кавалериста была такова, что под его начало многие встали бы с удовольствием. А граф прорвется к Красноярску вовремя, иначе просто не может быть, он человек, верный слову.
– Приказываю! Вторую армию свести во второй, третью армию в третий армейские корпуса. Прежние корпуса или дивизии, потерявшие личный состав, расформировать немедленно! Боеспособные дивизии свести в бригады по три батальона в 600–700 человек, не меньше. В каждом батальоне иметь три роты, а также команды конных разведчиков и пулеметную. Бригадам придать по кавалерийскому или казачьему полку, в три эскадрона или сотни, со штатными взводами конной разведки и пулеметным. В полку 400–500 человек. Не меньше! В бригадах доукомплектовать егерскую и саперную роты, технические службы с командой связи. Нужен хоть один артвзвод из двух орудий, с достаточным количеством снарядов. И это все – на три тысячи человек иметь только небольшой обоз и санитарную команду.
Михаил Александрович обвел взглядом генералов. Те всем своим видом и мимикой как бы говорили ему в один голос: «Куда вы прикажете деть тысячи саней с больными, ранеными, беженцами?!»
– Это только боевая часть бригады, – император улыбнулся, ему были понятны опасения генералов.
– В тыловую часть свести все обозы, распределить беженцев и больных. И сформировать запасной батальон с эскадроном для немедленного доукомплектования боевых частей. Немедленного! Излишки офицеров из расформированных дивизий свести в резервные роты. Их использование на усмотрение командира бригады. В тыловой части иметь не более 4 тысяч человек, из которых одна тысяча должна состоять из боеспособных солдат. Реорганизацию провести обстоятельно, даю вам этот день и следующие сутки на дневку – к утру четвертого выступаем. Командующим вторым корпусом назначаю прежнего командарма – генерал-лейтенанта Войцеховского. Третий армейский корпус примет генерал-лейтенант Каппель!
– Есть принять корпус, ваше величество!
Два молодых генерала, с большими белыми Георгиевскими крестами на шее, поднялись с мест и ответили почти одновременно. И тут же сели на свои стулья, повинуясь взгляду монарха. А Михаил Александрович посмотрел на Фомина, и тот тут же заговорил скрипучим голосом, обращаясь к генералам:
– Во второй корпус входят следующие стрелковые бригады – Камская генерала Пучкова и Уфимская генерала Петрова. Тобольскую группу свести во 2-ю Сибирскую бригаду. В резерве 3-я Сибирская бригада, реорганизованная из 3-й Сибирской Иркутской дивизии. И 1-я кавалерийская бригада, сведенная из остатков 1-й кавалерийской генерала Миловича и 2-й Уфимской конной князя Кантакузена дивизий.
Арьергардные части бывшей второй армии – ижевцы, воткинцы и уральцы, а также сибирские и оренбургские казаки составят первый армейский корпус, командовать которым назначен генерал Молчанов.
В третий корпус войдут Поволжская бригада из остатков Самарской и Казанской дивизий, во 2-ю Уральскую бригаду свести все уральские «дивизии» горных стрелков, и 1-я Сибирская бригада – основой которой будет Омская и 13-я Сибирская дивизии. Всего три бригады. Генералу Каппелю произвести реорганизацию на марше…
– Не хмуритесь, господа генералы! – Михаил Александрович остановил Фомина. – Пусть некоторые дивизии превратятся в один батальон, но от этого мы станем намного сильнее. Да и в прежнее время генералу не зазорно было гвардейским батальоном командовать! В тыловые части отведите самых немощных и уставших солдат, потерявших веру. Лишние обозы приказываю свести в отдельные транспорты. Все, господа! К делу, у нас мало времени! Прошу командующих корпусами остаться, остальные свободны!
Император встал со стула, одновременно с ним стал подниматься и воодушевленный генералитет. Но неожиданно для всех Михаил Александрович заговорил снова, строгим донельзя голосом, тщательно выделяя слова:
– Довести до каждого солдата – отступление закончено! Помощь близка! Действовать энергично и инициативно, безвольных или потерявших веру командиров отрешать от должности немедленно. За пьянство тем более! Жалованье всем офицерам и солдатам будет уплачено золотом, семьи обеспечены всем необходимым! Я это обещаю! Пусть все знают – наше дело правое, большевиков разобьем, победа будет за нами!
Черемхово
– Разрешите спросить вас, Александр Васильевич. О чем с вами говорил государь Михаил Александрович прошедшим летом? Если это не секрет и вы не дали слова хранить сказанное в тайне.
– Его величество предупреждал меня о возможности катастрофы, и почти точно обрисовал то, что случилось с нашей армией сейчас! – Адмирал за секунды почернел лицом, голос стал совсем глухим. Колчак повел плечами и криво улыбнулся.
– Мы встретились на вручении ижевцам Георгиевского знамени. Государь заговорил со мной, но я, к сожалению, не принял серьезно предупреждение. Отвод с фронта первой армии был запоздавшим решением, которое, я только сейчас стал это понимать, и усугубило ситуацию.
– Государь что-нибудь говорил? Или просил, Александр Васильевич? – с деланым спокойствием спросил Ермаков и замер в ожидании ответа.
– Он категорически отказался выезжать за пределы России, хотя я настаивал. Он так и остался с ижевцами. Впрочем, я понимаю его величество – с ними ему безопаснее. А просил…
Адмирал потянулся к портсигару и нарочито спокойно закурил. Хотя это Ермакову казалось, что Колчак раскуривает папиросу медленно, настолько полковник напрягся в ожидании ответа.
– Его величество попросил лишь эвакуировать в Иркутск семьи ижевцев, наиболее опытных оружейников и заводское оборудование. Сказал, что без этого выпуск нового оружия невозможен.
– Вы видели это оружие, Александр Васильевич?
– Да, и даже стрелял из него. Ручные пулеметы на сошках, чем-то похожие на английские «Льюисы», но компактнее и легче, без кожуха. И автоматический карабин под пистолетный патрон Маузера, они его во время восстания на заводе делали, полтора года назад. Автомат Шмайсера, так, если память не изменяет, звучит фамилия конструктора.
Колчак сделал паузу, а Ермаков в душе принял стойку охотничьей собаки, что, наконец, нашла вожделенную дичь. Но свое растущее нетерпение полковник обуздал – он был уверен, что адмирал расскажет ему все.
– Я распорядился все вывезти, вот только возможностей для производства нового оружия не было. Да и патронов чудовищная нехватка. К тому же американцы обещали наладить поставку пулеметов Кольта.
– И обманули – прислали совершенно негодные «Сент-Этьены»…
– Да, это так, – с нескрываемой горечью отозвался Колчак на реплику Арчегова. – Но и наладить выпуск этого оружия, при нашей бедности технического оснащения – неразрешимая задача.
– Через две недели оружейники обещали изготовить первый образец данного автомата, а к концу месяца освоить мелкосерийное производство. В Иркутске простаивают обозные мастерские, вот мы их и задействовали. Патроны к ним поставят японцы.
После слов полковника Колчак вздрогнул и впервые отвел взгляд в сторону. Ермаков невольно пожалел собеседника – испытать такой стыд не каждому дано. Во время разговора заслуженному адмиралу, неоднократно показали многие промахи и просчеты, которые он допустил, будучи Верховным правителем России. Как котенка, натыкали мордой в лужицу собственной мочи – знай, как пакостить!
– Что вы можете сказать о Шмайсере, Александр Васильевич? – Своим вопросом Ермаков решил отвести Колчака от неприятных мыслей.
– Немецкий офицер, в войну находился в одной из африканских колоний. Михаил Александрович попросил зачислить его на нашу службу в чине капитана. Так же, как другого немецкого офицера, если не ошибаюсь, он принял русскую фамилию своей матери – Фомин, – воевавшего в той же Африке. Я подписал соответствующий приказ. И еще побеседовал с ними – этот полковник Фомин показал удивительный дар предвидения, многое сбылось…
Колчак замолчал, нервно закурил папиросу. Молчал и Ермаков, переваривая услышанную информацию, которая прекрасно дополнила рассказы наскоро опрошенных ижевцев на станции Иннокентьевской.
«Так вот какая у нас Кассандра выявилась. Странные у Михаила Александровича немцы в качестве флигель-адъютантов, с автоматами ППС и пехотными «дегтярями». Они, вне всякого сомнения, спасли императора в Перми от казни. А оружие говорит об одном – эти немцы такие же «попаданцы», как азм, грешный, только стволы как-то протащили. Поговорить нужно с ними серьезно», – надолго задумался Ермаков, смоля очередную папиросу, от которых во рту стояла горечь. Но сказал адмиралу полковник совсем иное:
– Иначе нельзя, власть должна быть сильной, либо она будет обречена. Но хватит об этом. Вернемся к тому, с чего начали. Декларировав независимость, мы уже сейчас получили поддержку Японии. Поставки оружия и снаряжения начнутся через месяц, кроме того, японцы помогут навести порядок на железной дороге, с доставкой медикаментов и многое другое. То, от чего вы раньше отказались, делая ставку на союзников. Подождите, господин адмирал, я не упрекаю вас, и тем более не осуждаю, я констатирую факт. Далее – вы видели, во что одеты мои солдаты? Американцы передали нам за последние дни более двух десятков вагонов с обмундированием и оружием. Сами предложили! Сейчас решается вопрос о закупке в САСШ военной техники – танков, боевых катеров, аэропланов и многого другого. Думаю, что через пару месяцев мы получим искомое.
– Вы уверены? – По лицу Колчака пробежала усмешка, и он почти незаметно фыркнул.
– Полностью, – Ермаков энергично кивнул. – Это год назад Сибирь в глазах союзников не имела значения, как Золушка, лишенная всех прав. А теперь ситуация изменилась – за богатой невестой ухаживают, ей стараются понравиться, ибо она другого жениха может выбрать. Япония и САСШ это сразу поняли, думаю, и любители пудинга с лягушатниками уже сообразили.
– Для чего вы мне это рассказываете? Желаете, чтобы я одобрил ваши действия по расчленению России?
– Господа побойтесь, ваше превосходительство! И слово же вы нашли, прямо душегубом себя ощущаешь. Я к тому говорю, что нами сделано все возможное, и союзники уже всерьез решили, что Сибирь полностью отделилась от России. Но именно это и называется военной хитростью, в которую поверили все, и вы с ними, ваше превосходительство…
– Что?! Что вы сказали?! – Напускная броня ледяного спокойствия впервые дала брешь, изумление в голосе Колчака прорвалось явственно. Адмирал даже заморгал глазами, будто заново стал ребенком, которому показали интересную игрушку.
– Именно сейчас сложилась ситуация, когда у бело го движения появились реальные шансы переиграть этих шулеров с их краплеными политическими колодами. Нас, я имею в виду Сибирское прави тель ство, они, несомненно, полностью поддержат. Ведь добрая четверть, если не треть, территории Российской империи, с мизерным трехмиллионным населением, стала для них лакомым куском. Еще бы, такой вкусный пирог! Подавятся, как Бобик костью! Колонией мы не станем – слишком много жаждущих, локтями друг друга отпихивать будут.
Ермаков замолчал, закуривая очередную папиросу, бросив короткий взгляд на Колчака. Увиденное ему понравилось – адмирал крепко задумался, а это было хорошим признаком, ибо гнев – плохой советчик.
– И на большевиков нажмут, чтоб те на нас сильно не давили. Воевать с красными мы не в состоянии – слишком несопоставимы людские и материальные ресурсы. Сейчас не в состоянии, – увидев мгновенно пробежавшую по лицу Колчака тень, Ермаков добавил:
– Нам хотя бы год передышки. За это время покончим с партизанами, устроим тыл, перевооружим и подготовим кадровую армию. Тем более войска Каппеля сейчас почти небоеспособны – им нужен долгий отдых. Люди устали, вымотались, свирепствует тиф. Нужно обустроить всех эвакуированных – а их уже чуть ли не триста тысяч. Нет, сейчас мы не то что освободить от большевиков Сибирь, и тем более Россию, сейчас мы больше пары месяцев воевать не сможем, да и то, не столько атакуя, а отбиваясь.
– Чем обусловлен такой срок, и почему только в обороне? – глухо спросил адмирал таким тоном, что походило больше на утверждение, словно сам Колчак заранее знал ответ на свой вопрос.
– Запасов не хватит. В Иркутске эсеры в свое время придержали поставки на фронт вашим войскам, что, конечно, не могло не отразиться на ходе кампании. Но с другой стороны, их саботаж сейчас принес великое благо – мы сможем полностью снарядить до двадцати тысяч солдат. Склады по железной дороге от Иркутска до Нижнеудинска буквально забиты, и сейчас чехи передают их под нашу охрану.
По лицу Колчака снова пробежала тень – Ермаков понял, что его завуалированный упрек достиг цели – ведь в Омске отступающие войска Колчака оставили красным колоссальные запасы оружия и снаряжения. Радио из Москвы ежедневно перечисляло захваченные трофеи.
– Кроме того, чехи передают нам все вооружение, боеприпасы и снаряжение своего корпуса. Часть из них мы используем для собственных нужд…
– Почему только часть? Не хватает солдат?
– Не только! Мы уже готовим два корабля для отправки в Крым – они повезут через неделю это вооружение и прочее добро генералу Деникину.
– Так-так, – задумчиво протянул адмирал и бросил на Арчегова быстрый взгляд. Как показалось полковнику, в глазах Колчака сквозил теперь не гнев, а нечто похожее на уважение, и даже признательность. И Ермаков решился – теперь можно было задать главный вопрос, ради которого он и устроил Колчаку такое жестокое испытание.
Ачинск
– Как же фы так проморгали их фыступление?! – с чувствительным прибалтийским акцентом в скрипучем голосе спросил молодой командир в длинной кавалерийской шинели. На рукаве были четко видны под нашитой звездой два красных ромба – знаки отличия начдива. Так сокращенно в Красной армии именовали начальников дивизий.
– Командир третьего батальона прошляпил. Перед рассветом начбриг Грязнов повел свои полки и кавдив Рокоссовского в преследование второй армии, оставив в городе и на станции третий батальон из 262-го полка. Утром внезапно атаковали белые, обложив наших. Из батальона спаслось с десяток красноармейцев, уж больно атака была внезапной, товарищ Лапин.
– А фы тумали, что они претупрежтать бутут?
– Виноват, товарищ Лапин!
Пожилой, лет сорока пяти дядька, с мозолистыми рабочими руками, тремя кубарями батальонного командира на обшлагах серой многострадальной, прожженной во многих местах шинели, потупил глаза перед своим молодым командиром.
Даже возмутительно молодым – но такова любая революция. Дерзким и агрессивным, стремящимся к кардинальным переменам, она всегда открывает дорогу. Латышу Альберту Лапиньшу, русифицировавшему свою фамилию в более удобную, было только двадцать лет.
В октябре семнадцатого он вступил в Красную гвардию, принял участие в московских боях. Через полтора года уже командовал полком, а после взятия Омска ему дали дивизию. И не зря – энергии молодежи не занимать, и 30-я дивизия неутомимо преследовала белых вдоль железной дороги, громя слабые арьергарды и захватывая набитые добром эшелоны.
Отступавшие колчаковцы почти не сопротивлялись, хоть и было их в несколько раз больше. Деморализованные целой чередой поражений, они не желали драться, лишь иногда затевали кратковременные перестрелки, отбиваясь от наседавших красных.
Только неделю назад произошел один настоящий бой – у станции Тайга авангард столкнулся с арьергардом польской дивизии, усиленным бронепоездами. Тогда пришлось туго, но поляки вскоре вышли из боя и, пользуясь железной дорогой, быстро оторвались в своих эшелонах…
– Цука, – выругался Лапин сквозь зубы – ведь сам же совершил жуткую ошибку. Переговорив на исходе ночи по телеграфу с Красноярском, «обрадовав» тамошних эсеров, что хуже любой контры, он уехал из взятого внезапным налетом Ачинска, чтобы поторопить отставшие 89-ю и 90-ю бригады. Грязнову приказал преследовать красных всей своей 88-й бригадой, оставив в городе один батальон. И надо же так понадеяться!
Белые последние дни только хаотично отступали, какие там контратаки, тем более ночные. Потому и посчитал начдив, что одного батальона в триста бойцов будет достаточно для охраны станции и города, а к полудню он сам подойдет с отставшими бригадами.
– Сколько их там? Кто? – сумрачно спросил Лапин.
– До тысячи штыков с пулеметами. Погоны синие, ижевцы или воткинцы, другие беляки таких не носят. Мой батальон нарвался на них у станции. Огонь был плотным, пришлось отступить.
В голосе комбата просквозило нечто похожее на уважение или тщательно скрываемую боязнь.
– Цука, – снова выругался Лапин. Как он рвался к городу, занял и профукал тут же. А ведь Ачинск ключ к победе – третья армия белых плетется южнее, отстав уже на переход от второй. Беляков сзади поджимает 35-я дивизия, в Мариинске и Томске сосредотачивается 27-я дивизия. На севере вытянулась лента брошенных колчаковцами эшелонов.
Выход для армии только на северо-востоке, через Ачинск, который он уже занял. Вернее, занимал. И все – попав в окружение, белые или сдались бы, или были уничтожены. Добить вторую армию, что бросила своих, а сама упрется в Красноярск, вопрос времени. Но, видно, кто-то из генералов сообразил и повернул ижевцев с дороги на город.
Целую бригаду бросили, не пожалели – ведь своих спасали. Лапин хорошо знал малочисленность белых формирований, и степень их деморализации. Ну что ж – тогда он разгромит сегодня их последнюю боеспособную часть, а дальше придется только добивать уцелевших.
– Бутем атаковать с хоту, – процедил сквозь зубы упрямый латыш. Двух полков 89-й бригады с одной батареей (третий выступил из Томска, смененный там полком из 27-й дивизии) достаточно для занятия города. А потому ждать подхода трех полков отставшей 90-й бригады и еще двух батарей артдивизиона неразумно. Сил больше чем достаточно…
Чернореченская
Через заледеневшее вагонное окно в купе проникал сумрачный вечерний свет. В салоне было тесно от собравшегося здесь генералитета и старших офицеров, остро пахло потом давно не мытых тел, порохом, табаком и витал явственно осязаемый запах полной безнадежности. Мрачная атмосфера еще больше сгустилась, когда со стула тяжело встал и заговорил невысокий генерал-лейтенант с уставшим лицом и черной бородкой.
– Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше – это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Крепкие пойдут со мной, и я или спасусь, или погибну с ними. Но если это суждено, то я буду с войсками до конца, и своей смертью среди них докажу им свою преданность.
Словно электрический разряд попал в собравшихся, все разом вздрогнули и засопели. Заходящее солнце кровавыми отблесками производило на души генералов и офицеров тягостное и жуткое впечатление. Нервы напряглись как струны, все присутствующие даже дышать стали через раз.
– Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем.
Многие генералы с офицерами стали переглядываться, не в силах поверить. Ведь Каппель сказал беспрецедентное. Он призвал фактически распустить армию, оставив в ней добровольцев, тем самым вернуться в лето восемнадцатого года. Ведь многие солдаты удерживаются только чувством товарищества и шли вперед за более решительными. А теперь пойдет массовое дезертирство – ведь все присутствующие уже не помышляли о победе, а старались в отступлении спасти свои жизни.
– Тем, кто останется со мной, я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть гибель. Но если останется только горсть, я и ее поведу. Вы поняли – мы должны прорваться!
Все обреченно выдохнули – теперь не осталось даже маленькой надежды. Главнокомандующий сказал, по сути, одно слово – это конец!
– Я думаю, вы слишком сгустили краски, Владимир Оскарович! Не все так плохо, как кажется. Наоборот, мы в одном шаге от победы. – Насмешливый и уверенный голос пронзил всех электрическим зарядом.
В раскрытой двери вагона стоял генерал-лейтенант со странно знакомым всем присутствующим лицом. В это нельзя было поверить, но человек перед ними был живой, а не призрак или привидение. Не мистификация или плод воспаленного безумия. И он улыбался…
– Господа генералы!
Звонкая команда вывела присутствующих из состояния паралича – все повскакивали с мест, вытянувшись по уставу.
– Сидите, господа! Семен Федотович, и вы, Казимир Юрьевич, проходите. Я думаю, нам всем предстоит долгий разговор.
Только теперь собравшийся в вагоне генералитет поверил в невероятное – туманные слухи о спасении императора Михаила Александровича оказались правдой, пусть и невероятной, но большинство в нее верили. И теперь надежда получила самое наглядное подтверждение.
– Да сидите же, господа! В ногах правды нет!
Все стали медленно усаживаться на полки и стулья, не сводя глаз с живого императора. И на долю сопровождавшего Михаила Александровича начальника штаба Ижевско-Воткинской дивизии достались удивленные взгляды. Императорские вензеля на генеральских погонах вчерашнего полковника, ведь Семена Федотовича Фомина большинство присутствующих знали в лицо, уж больно яркой у того была репутация, говорили о многом.
– Начну с главного, господа. – Император присел на освобожденный генералом Каппелем стул, что стоял в торце длинного стола, снял с головы папаху, машинально пригладил волосы.
– Восстание «Политцентра» в Иркутске подавлено частями Сибирской императорской армии под командованием полковника Арчегова. Нанесено поражение и второй дивизии чехов, поддержавшей мятежников. Захвачены большие трофеи и несколько десятков поездов. Литерные эшелоны с золотым запасом и адмирал Колчак освобождены из-под чешского ареста. С командованием союзных войск заключено соглашение, по которому все иностранные части выводятся из Сибири, они обязаны возвратить награбленное, вернуть вагонный парк и освободить железную дорогу.
Невероятное сообщение взорвало совещание генералитета второй армии. Все разом загудели, в глазах безысходность уступила место радостному блеску. Новости оказались просто спасительными!
– Три часа назад я получил телеграмму от премьер-министра Сибирского правительства Вологодского, – Михаил Александрович посмотрел на стоявшего у окна полковника Румшу. Этот взгляд был замечен всеми и правильно истолкован – телеграф давно находился в руках чехов и поляков.
– Правительство сочло мое отречение в марте семнадцатого года недействительным ввиду того, что Учредительное собрание не было созвано в полном составе, а имеющиеся депутаты не могут быть выразителями интересов всего русского народа. А потому я принимаю один из императорских титулов, «его величества» царя Сибирского, ведь на другой территории Российской империи правительство Вологодского не имеет влияния. Пока…
Заявление императора вначале ошарашило собрание, а затем взорвало его радостным гулом. И не могло быть иначе – сама система подготовки кадровых офицеров была построена на девизе – «за веру, царя и отечество». Потому почти все сидящие за столом были монархистами по определению, которым волей-неволей в революционном угаре и хаосе приходилось скрывать свои убеждения. И пусть пока будет царь Сибирский, но возвращение императорского титула уже вопрос только времени.
– А потому волею правительства и исходя из существующих законов я принимаю на себя всю полноту власти главнокомандующего!
Михаил Александрович обвел тяжелым взглядом генералитет, но несогласных среди них не имелось. Наоборот, все еще больше оживились, а генерал Каппель с нескрываемым облегчением вздохнул – чудовищная ноша ответственности свалилась с его плеч.
– Приказываю окончить отступление! Передовые части Сибирской армии начали выдвижение на Нижнеудинск. К Красноярску они прибудут через две, а то и три недели – железная дорога забита эшелонами и ее приходится освобождать. К нам подойдут восемь тысяч штыков и сабель, с пятью бронепоездами, с достаточным количеством пулеметов и артиллерии, в том числе тяжелой. Авангардом командует генерал от кавалерии граф Келлер! Он помощник командующего армией полковника Арчегова.
Фомин спрятал улыбку – пожившие и хлебнувшие лиха генералы напоминали ему расшалившихся, довольных детишек. Наверное, так чувствует себя приговоренный к казни человек, когда его ставят у стенки, вскидываются винтовки, но звучит не залп, а озвучивают полное ему прощение, с последующим щедрым вознаграждением за пережитые страхи.
Имя графа Келлера, как он и рассчитывал, полностью расшевелило генералов. Еще бы – репутация старого кавалериста была такова, что под его начало многие встали бы с удовольствием. А граф прорвется к Красноярску вовремя, иначе просто не может быть, он человек, верный слову.
– Приказываю! Вторую армию свести во второй, третью армию в третий армейские корпуса. Прежние корпуса или дивизии, потерявшие личный состав, расформировать немедленно! Боеспособные дивизии свести в бригады по три батальона в 600–700 человек, не меньше. В каждом батальоне иметь три роты, а также команды конных разведчиков и пулеметную. Бригадам придать по кавалерийскому или казачьему полку, в три эскадрона или сотни, со штатными взводами конной разведки и пулеметным. В полку 400–500 человек. Не меньше! В бригадах доукомплектовать егерскую и саперную роты, технические службы с командой связи. Нужен хоть один артвзвод из двух орудий, с достаточным количеством снарядов. И это все – на три тысячи человек иметь только небольшой обоз и санитарную команду.
Михаил Александрович обвел взглядом генералов. Те всем своим видом и мимикой как бы говорили ему в один голос: «Куда вы прикажете деть тысячи саней с больными, ранеными, беженцами?!»
– Это только боевая часть бригады, – император улыбнулся, ему были понятны опасения генералов.
– В тыловую часть свести все обозы, распределить беженцев и больных. И сформировать запасной батальон с эскадроном для немедленного доукомплектования боевых частей. Немедленного! Излишки офицеров из расформированных дивизий свести в резервные роты. Их использование на усмотрение командира бригады. В тыловой части иметь не более 4 тысяч человек, из которых одна тысяча должна состоять из боеспособных солдат. Реорганизацию провести обстоятельно, даю вам этот день и следующие сутки на дневку – к утру четвертого выступаем. Командующим вторым корпусом назначаю прежнего командарма – генерал-лейтенанта Войцеховского. Третий армейский корпус примет генерал-лейтенант Каппель!
– Есть принять корпус, ваше величество!
Два молодых генерала, с большими белыми Георгиевскими крестами на шее, поднялись с мест и ответили почти одновременно. И тут же сели на свои стулья, повинуясь взгляду монарха. А Михаил Александрович посмотрел на Фомина, и тот тут же заговорил скрипучим голосом, обращаясь к генералам:
– Во второй корпус входят следующие стрелковые бригады – Камская генерала Пучкова и Уфимская генерала Петрова. Тобольскую группу свести во 2-ю Сибирскую бригаду. В резерве 3-я Сибирская бригада, реорганизованная из 3-й Сибирской Иркутской дивизии. И 1-я кавалерийская бригада, сведенная из остатков 1-й кавалерийской генерала Миловича и 2-й Уфимской конной князя Кантакузена дивизий.
Арьергардные части бывшей второй армии – ижевцы, воткинцы и уральцы, а также сибирские и оренбургские казаки составят первый армейский корпус, командовать которым назначен генерал Молчанов.
В третий корпус войдут Поволжская бригада из остатков Самарской и Казанской дивизий, во 2-ю Уральскую бригаду свести все уральские «дивизии» горных стрелков, и 1-я Сибирская бригада – основой которой будет Омская и 13-я Сибирская дивизии. Всего три бригады. Генералу Каппелю произвести реорганизацию на марше…
– Не хмуритесь, господа генералы! – Михаил Александрович остановил Фомина. – Пусть некоторые дивизии превратятся в один батальон, но от этого мы станем намного сильнее. Да и в прежнее время генералу не зазорно было гвардейским батальоном командовать! В тыловые части отведите самых немощных и уставших солдат, потерявших веру. Лишние обозы приказываю свести в отдельные транспорты. Все, господа! К делу, у нас мало времени! Прошу командующих корпусами остаться, остальные свободны!
Император встал со стула, одновременно с ним стал подниматься и воодушевленный генералитет. Но неожиданно для всех Михаил Александрович заговорил снова, строгим донельзя голосом, тщательно выделяя слова:
– Довести до каждого солдата – отступление закончено! Помощь близка! Действовать энергично и инициативно, безвольных или потерявших веру командиров отрешать от должности немедленно. За пьянство тем более! Жалованье всем офицерам и солдатам будет уплачено золотом, семьи обеспечены всем необходимым! Я это обещаю! Пусть все знают – наше дело правое, большевиков разобьем, победа будет за нами!
Черемхово
– Разрешите спросить вас, Александр Васильевич. О чем с вами говорил государь Михаил Александрович прошедшим летом? Если это не секрет и вы не дали слова хранить сказанное в тайне.
– Его величество предупреждал меня о возможности катастрофы, и почти точно обрисовал то, что случилось с нашей армией сейчас! – Адмирал за секунды почернел лицом, голос стал совсем глухим. Колчак повел плечами и криво улыбнулся.
– Мы встретились на вручении ижевцам Георгиевского знамени. Государь заговорил со мной, но я, к сожалению, не принял серьезно предупреждение. Отвод с фронта первой армии был запоздавшим решением, которое, я только сейчас стал это понимать, и усугубило ситуацию.
– Государь что-нибудь говорил? Или просил, Александр Васильевич? – с деланым спокойствием спросил Ермаков и замер в ожидании ответа.
– Он категорически отказался выезжать за пределы России, хотя я настаивал. Он так и остался с ижевцами. Впрочем, я понимаю его величество – с ними ему безопаснее. А просил…
Адмирал потянулся к портсигару и нарочито спокойно закурил. Хотя это Ермакову казалось, что Колчак раскуривает папиросу медленно, настолько полковник напрягся в ожидании ответа.
– Его величество попросил лишь эвакуировать в Иркутск семьи ижевцев, наиболее опытных оружейников и заводское оборудование. Сказал, что без этого выпуск нового оружия невозможен.
– Вы видели это оружие, Александр Васильевич?
– Да, и даже стрелял из него. Ручные пулеметы на сошках, чем-то похожие на английские «Льюисы», но компактнее и легче, без кожуха. И автоматический карабин под пистолетный патрон Маузера, они его во время восстания на заводе делали, полтора года назад. Автомат Шмайсера, так, если память не изменяет, звучит фамилия конструктора.
Колчак сделал паузу, а Ермаков в душе принял стойку охотничьей собаки, что, наконец, нашла вожделенную дичь. Но свое растущее нетерпение полковник обуздал – он был уверен, что адмирал расскажет ему все.
– Я распорядился все вывезти, вот только возможностей для производства нового оружия не было. Да и патронов чудовищная нехватка. К тому же американцы обещали наладить поставку пулеметов Кольта.
– И обманули – прислали совершенно негодные «Сент-Этьены»…
– Да, это так, – с нескрываемой горечью отозвался Колчак на реплику Арчегова. – Но и наладить выпуск этого оружия, при нашей бедности технического оснащения – неразрешимая задача.
– Через две недели оружейники обещали изготовить первый образец данного автомата, а к концу месяца освоить мелкосерийное производство. В Иркутске простаивают обозные мастерские, вот мы их и задействовали. Патроны к ним поставят японцы.
После слов полковника Колчак вздрогнул и впервые отвел взгляд в сторону. Ермаков невольно пожалел собеседника – испытать такой стыд не каждому дано. Во время разговора заслуженному адмиралу, неоднократно показали многие промахи и просчеты, которые он допустил, будучи Верховным правителем России. Как котенка, натыкали мордой в лужицу собственной мочи – знай, как пакостить!
– Что вы можете сказать о Шмайсере, Александр Васильевич? – Своим вопросом Ермаков решил отвести Колчака от неприятных мыслей.
– Немецкий офицер, в войну находился в одной из африканских колоний. Михаил Александрович попросил зачислить его на нашу службу в чине капитана. Так же, как другого немецкого офицера, если не ошибаюсь, он принял русскую фамилию своей матери – Фомин, – воевавшего в той же Африке. Я подписал соответствующий приказ. И еще побеседовал с ними – этот полковник Фомин показал удивительный дар предвидения, многое сбылось…
Колчак замолчал, нервно закурил папиросу. Молчал и Ермаков, переваривая услышанную информацию, которая прекрасно дополнила рассказы наскоро опрошенных ижевцев на станции Иннокентьевской.
«Так вот какая у нас Кассандра выявилась. Странные у Михаила Александровича немцы в качестве флигель-адъютантов, с автоматами ППС и пехотными «дегтярями». Они, вне всякого сомнения, спасли императора в Перми от казни. А оружие говорит об одном – эти немцы такие же «попаданцы», как азм, грешный, только стволы как-то протащили. Поговорить нужно с ними серьезно», – надолго задумался Ермаков, смоля очередную папиросу, от которых во рту стояла горечь. Но сказал адмиралу полковник совсем иное: