Герритсен Тесс. Грешница

   Словно она вообще кого-то знает.
   Она пересекла стоянку, опустив голову и осторожно ступая по наледи. Ей нужно было заехать еще в одно место. Исполнить еще одну обязанность, прежде чем рабочий день закончится.
   Она поехала в госпиталь Святого Франциска проведать сестру Урсулу.
   Она не работала в больнице со времен интернатуры, но в памяти до сих пор были свежи мрачные воспоминания о последнем этапе стажировки в отделении интенсивной терапии. Она помнила мгновения паники, мучительную борьбу с хроническим недосыпом. Помнила ту ночь, когда в ее смену умерли сразу трое пациентов, и после этого в ее врачебной практике все пошло наперекосяк. Вновь переступив порог реанимации, она почувствовала, как зашевелились вокруг нее призраки прошлых забот и неудач.
   Блок интенсивной терапии госпиталя Святого Франциска состоял из станции скорой медицинской помощи и двенадцати боксов для пациентов. Маура подошла к стойке администратора и предъявила свое служебное удостоверение.
   – Я доктор Айлз из бюро судебно-медицинской экспертизы. Могу я посмотреть карту вашей пациентки, сестры Урсулы Рауленд?
   Администратор удивленно взглянула на нее.
   – Но пациентка еще жива.
   – Детектив Риццоли попросила меня проверить, в каком она состоянии.
   – А-а... Карта вон в том шкафу. Ячейка номер десять.
   Маура подошла к стеллажу и достала из ячейки больничную карту пациента из бокса № 10. Первой страницей был предварительный оперативный отчет. Краткая запись была сделана нейрохирургом сразу после операции:
   "Локализована и дренирована массивная субдуральная гематома. Пролом в правой теменной части черепа очищен от обломков и осушен. Дуральный разрыв закрыт. Полный отчет об операции продиктован. Джеймс Юэнь, доктор медицины".
   Она пролистала записи, сделанные медсестрами, в которых отмечалось послеоперационное состояние пациентки. Внутричерепное давление оставалось стабильным благодаря внутривенным вливаниям маннитола и ласикса и принудительной гипервентиляции легких. Похоже, было сделано все необходимое; теперь оставалось только ждать, как проявятся последствия черепно-мозговой травмы.
   Захватив с собой карту, она направилась к десятому боксу. Дежуривший у двери полицейский узнал ее.
   – Здравствуйте, доктор Айлз.
   – Как пациентка? – осведомилась она.
   – Да все так же. Думаю, она еще не очнулась.
   Маура посмотрела на опущенные занавески, закрывавшие койку.
   – Кто с ней?
   – Врачи.
   Она постучала по косяку двери и прошла в бокс. Возле кровати стояли двое врачей. Один был высоким мужчиной азиатской наружности с цепким взглядом темных глаз и густой серебристой шевелюрой. Нейрохирург, подумала она, и прочитала на его бирке: "Доктор Юэнь". Врач, стоявший рядом, был значительно моложе – лет тридцати с небольшим, широкоплечий. Его длинные светлые волосы были убраны в аккуратный хвост. "Прямо-таки плейбой, а не доктор медицины", – подумала Маура, разглядывая загорелое лицо мужчины с глубоко посаженными серыми глазами.
   – Извините за вторжение, – сказала она. – Я доктор Айлз, судмедэксперт.
   – Судмедэксперт? – недоуменно произнес доктор Юэнь. – Вам не кажется, что ваш визит несколько преждевременен?
   – Детектив, возглавляющая расследование, попросила меня проведать вашу пациентку. Вы ведь знаете, что была еще одна жертва.
   – Да, слышали.
   – Завтра я провожу ее вскрытие. И мне хотелось бы сравнить характер ранений, нанесенных обеим жертвам.
   – Думаю, вам мало что удастся увидеть. Во всяком случае сейчас, после операции. Вам лучше бы взглянуть на рентгеновские снимки и томограмму, которые мы сделали при ее поступлении.
   Маура посмотрела на пациентку и вынуждена была признать, что доктор прав. Голова Урсулы была плотно забинтована, и стараниями хирурга раны изменились. Жертва находилась в глубокой коме и была подключена к аппарату искусственного дыхания. В отличие от хрупкой Камиллы, Урсула была женщиной полной, ширококостной и массивной, с простым круглым лицом – вылитая жена фермера. Трубки внутривенного вливания оплетали ее мясистые руки. Левое запястье обхватывал медицинский браслет с надписью "Аллергия на пенициллин". Правый локоть был обезображен уродливым шрамом, толстым и белым – следствие старой травмы. "Сувенир из заграничной миссии?" – задалась вопросом Маура.
   – В операционной я сделал все возможное, – сказал Юэнь. – Теперь будем надеяться, что доктору Сатклиффу удастся предотвратить осложнения.
   Маура посмотрела на врача с конским хвостом, и тот, кивнув, улыбнулся.
   – Я Мэтью Сатклифф, лечащий врач, – сказал он. – Она не была на приеме вот уже несколько месяцев. До недавнего времени я даже не знал, прикреплена ли она к госпиталю.
   – У тебя есть телефон ее племянника? – спросил Юэнь. – Он мне звонил, а я забыл записать его номер. Он сказал, что свяжется с тобой.
   Сатклифф кивнул.
   – Конечно. Будет проще, если с семьей буду общаться я. Кому как не мне знать о состоянии ее здоровья.
   – И каково оно сейчас? – поинтересовалась Маура.
   – Я бы сказал, по медицинским показаниям, стабильное, – ответил Сатклифф.
   – А по неврологии? – Маура взглянула на Юэня.
   Тот покачал головой.
   – Пока рано что-либо говорить. Операция прошла нормально, но, как я только что говорил доктору Сатклиффу, даже если она придет в сознание – а этого может и не произойти, – скорее всего она не вспомнит подробностей нападения. Ретроградная амнезия часто сопутствует травмам головы. – Он отвлекся на пиликанье своего пейджера. – Прошу прощения, но мне нужно сделать звонок. Доктор Сатклифф посвятит вас в историю болезни. – С этими словами он стремительно удалился.
   Сатклифф протянул Мауре стетоскоп.
   – Можете осмотреть ее, если хотите.
   Доктор Айлз взяла стетоскоп и подошла к койке. Какое-то мгновение она просто наблюдала за дыханием Урсулы. Ей редко приходилось осматривать живых; и сейчас она пыталась вызвать в памяти свои клинические познания, смущаясь оттого, что доктор Сатклифф может понять, насколько беспомощной она ощущает себя перед телом, в котором еще бьется сердце. Она так долго работала с мертвыми, что испытывала дискомфорт от предстоящего осмотра живого организма. Сатклифф стоял в изголовье кровати, Маура испытывала неловкость в присутствии этого мощного мужчины с широкими плечами и испытующим взглядом. Он наблюдал за тем, как она светила ручкой-фонариком в глаза пациентки, пальпировала ее шею. Пальцы скользили по теплой коже, и это ощущение было не сравнимо с тем, что она испытывала, когда касалась остывшей плоти.
   Неожиданно Маура распрямилась.
   – Справа нет каротидного пульса.
   – Что?
   – Слева пульс четкий, а справа его вообще нет. – Она раскрыла медицинскую карту и пробежала глазами пометки, сделанные в ходе операции. – А, вот. Анестезиолог упоминает об этом. "Отмечено отсутствие правой каротидной артерии. Скорее всего обычное анатомическое отклонение".
   Сатклифф нахмурился, и его загорелое лицо вспыхнуло румянцем.
   – Я и забыл об этом.
   – Выходит, это у нее давно – отсутствие правой каротидной артерии?
   Он кивнул.
   – Врожденное.
   Маура вставила в уши стетоскоп и подняла больничную сорочку, обнажая большие груди Урсулы. Кожа была бледной и молодой, несмотря на преклонный возраст монахини. Десятилетиями скрываемая тяжелыми одеждами, она избежала вредного воздействия солнечных лучей. Прижав диафрагму стетоскопа к груди Урсулы, она услышала размеренное биение сердца. Это пульсировало сердце человека, победившего смерть.
   В бокс заглянула медсестра.
   – Доктор Сатклифф! Звонили из рентген-кабинета, сказали, что снимки грудной клетки готовы к просмотру. Можно спуститься вниз.
   – Спасибо. – Он взглянул на Мауру. – Вы сможете посмотреть и снимки черепа, если захотите.
   В лифте они оказались в компании шести молоденьких медсестер. Изящные создания со свежими личиками и блестящими волосами, они весело хихикали, бросая восхищенные взгляды на доктора Сатклиффа. При всей своей внешней привлекательности он, казалось, не замечал их внимания, с серьезным видом наблюдая за тем, как на световом табло меняются номера этажей. "Магия белого халата", – подумала Маура, вспоминая далекие годы, когда она еще подростком подрабатывала в госпитале Святого Луки в Сан-Франциско. Доктора казались ей тогда небожителями. Непогрешимыми и непотопляемыми. Теперь, когда она сама была врачом, ей было хорошо известно, что белый халат не страхует от ошибок. И не гарантирует неприкосновенности.
   Она смотрела на юных практиканток в накрахмаленных халатиках и вспоминала себя шестнадцатилетнюю – но не хохотушку, как эти девчонки, а тихую и серьезную. Ей уже тогда была знакома мрачная сторона жизни. И ее инстинктивно влекло к мелодиям в минорном ключе.
   Двери лифта открылись, и девушки высыпали из кабины – веселая бело-розовая стайка, – оставив Мауру с Сатклиффом одних.
   – Они меня утомляют, – сказал он. – Столько энергии! Мне бы десятую ее часть, особенно после ночного дежурства. – Он взглянул на нее. – У вас они часто бывают?
   – Ночные дежурства? Мы чередуемся.
   – Я так понимаю, ваши пациенты не требуют срочного вмешательства.
   – Да, это не то что у вас здесь, в окопах.
   Он рассмеялся, разом преобразившись и став похожим на озорного мальчишку-серфера.
   – Жизнь в окопах. Да, иногда именно так. Как на передовой.
   Рентгеновские снимки уже ждали их на стойке администратора. Сатклифф взял большой конверт и понес в просмотровую комнату. Развесив снимки на экране, он щелкнул выключателем.
   Вспышка света пронзила черноту снимка, и на экране отчетливо проявились ломаные линии раны, молниями пронизывающие кости черепа. Маура смогла увидеть картину травм. Первый удар пришелся на правую височную кость, и тонкая трещина протянулась к уху. Второй, более мощный, был нанесен следом и проломил свод черепа, оставив глубокую вмятину.
   – Сначала он ударил ее в висок, – сказала доктор Айлз.
   – Почему вы решили, что именно этот удар был первым?
   – Потому что первая трещина останавливает расползание поперечной, от второго удара. – Она ткнула в снимки. – Видите, эта линия останавливается прямо здесь, в точке пересечения. Каким бы сильным ни был удар, трещина не может преодолеть брешь разлома. Из этого можно сделать вывод о том, что сначала был нанесен удар в висок. Возможно, она отворачивалась. Или просто не видела, как он подошел сбоку.
   – Для нее это было неожиданностью, – сказал Сатклифф.
   – К тому же удар был достаточно сильным, и она упала. Последовал новый удар, уже в эту область головы. – Маура указала на второй перелом.
   – На этот раз он буквально раскрошил ей череп.
   Сатклифф снял рентгеновские пленки и прикрепил к экрану распечатки томограммы. Компьютерная томография позволяла заглянуть в человеческий череп и детально исследовать мозг. Маура увидела места скопления крови из лопнувших сосудов. Поднявшееся давление сжало мозг. Эти травмы были потенциально так же опасны, как те, что убийца нанес Камилле.
   Но человеческая анатомия и степень выносливости индивидуальны. В то время как молодая монахиня не выдержала ран, сердце Урсулы продолжало биться, и тело отказывалось отпускать душу. Это не было чудом, просто очередной гримасой судьбы, как бывает, когда ребенок падает с шестого этажа и отделывается царапинами.
   – Меня удивляет, что она вообще выжила, – пробормотал он.
   – Меня тоже. – Маура посмотрела на Сатклиффа. Рассеянный свет от проектора падал ему на лицо, подчеркивая острые утлы скул. – Эти удары наносили, чтобы убить.

4

   "У Камиллы Маджинес были молодые кости", – думала Маура, разглядывая рентгеновские снимки на экране проектора в своей лаборатории. Время еще не изъело суставы девушки, не искривило ее позвоночник, не закальцинировало реберные хрящи. И уже не сделает этого. Камиллу предадут земле, и ее кости навсегда останутся молодыми.
   Йошима сделал рентгеновские снимки тела еще в одежде. Это была обычная мера предосторожности, чтобы не пропустить пуль и металлических фрагментов, которые могли затеряться в складках. На полученных снимках кусочками металла оказались лишь крестик и английские булавки, скреплявшие одежду на груди.
   Маура сняла снимки с экрана, и жесткие пленки свернулись в ее руках с характерным мелодичным звуком. Она разместила на экране снимки черепа.
   – Боже, – пробормотал детектив Фрост.
   Вид изуродованного черепа был ужасен. Один из ударов оказался настолько сильным, что вогнал фрагменты костей глубоко внутрь черепной коробки. Хотя Маура еще не сделала ни единого надреза, ей уже была предельно ясна картина повреждений. Разорванные сосуды, наполненные кровью пазухи. Деформированный мозг...
   – Рассказывайте, доктор, – произнесла Риццоли, как всегда строго и деловито. Сегодня утром она выглядела гораздо лучше и вошла в морг привычной стремительной походкой. – Что вы видите?
   – Три отдельных удара, – сказала Маура. – Первый пришелся сюда, в темя. – Она указала на трещину, которая тянулась по диагонали к лобовой кости. – Два последующих были нанесены в затылок. Я думаю, что к тому времени она уже лежала лицом вниз. Беззащитная и покорная. Последний и самый жестокий удар был нанесен именно в этот момент.
   Заключительная сцена представлялась чудовищной, и все на мгновение замолчали, воображая женщину, уткнувшуюся лицом в каменный пол. Занесенную руку убийцы, сжимавшую смертельное оружие. Треск костей, взорвавший тишину часовни.
   – Прямо-таки избиение младенцев, – проговорила Риццоли. – У нее не было шанса выжить.
   Маура повернулась к секционному столу, на котором лежала Камилла Маджинес, все еще в своих пропитанных кровью одеждах.
   – Давайте разденем ее.
   Йошима, в перчатках и халате, уже был наготове. Пока детективы изучали снимки, он бесшумно словно призрак выкладывал на лоток инструменты, устанавливал свет и готовил контейнеры для образцов. Мауре даже не нужно было ничего говорить, он читал ее мысли по глазам.
   Первым делом сняли черные кожаные туфли, уродливые и практичные. После этого немного поколебались, разглядывая многослойную одежду и готовясь к весьма необычной процедуре разоблачения монахини.
   – Сначала нужно снять гимп, – сказала Маура.
   – Что это? – поинтересовался Фрост.
   – Что-то вроде пелерины. Только я не вижу застежек спереди. И на рентгеновских снимках не просматривалось никаких молний. Давайте перевернем ее на бок, чтобы я смогла осмотреть спину.
   Тело, уже застывшее в посмертном окоченении, было легким, как детское. Они перевернули его на бок, и Маура разъединила края пелерины.
   – Липучка, – сказала она.
   Фрост изумленно хмыкнул.
   – Да ладно!
   – Средневековье с налетом современности. – Маура сняла пелерину, свернула ее и положила на пластиковый поднос.
   – Полное крушение иллюзий. Монашки в одежде на липучках.
   – Ты хочешь, чтобы они оставались в средневековье? – удивилась Риццоли.
   – Просто мне казалось, что они чтят традиции.
   – Мне очень жаль разочаровывать вас, детектив Фрост, – сказала Маура, снимая распятие. – Но сегодня многие монастыри имеют свои сайты в Интернете.
   – О боже. Монашки в Интернете! Мой разум отказывается это воспринимать.
   – Похоже, следующим снимается наплечник, – продолжила Маура, указывая на накидку без рукавов, ниспадающую с плеч до пят. Она осторожно сняла ее через голову жертвы. Ткань, пропитанная кровью, была жесткой. Она выложила наплечник на отдельный пластиковый поднос и следом за ним – кожаный пояс.
   Последний слой шерстяной одежды – черная туника, которая свободно болталась на изящной фигуре Камиллы. Ее последний барьер благопристойности.
   За долгие годы работы в морге Маура никогда еще не испытывала такого сильного нежелания обнажать труп. Эта женщина сознательно выбрала для себя жизнь вдали от мужских глаз; и вот теперь ее плоть собирались выставить на всеобщее обозрение, бессовестно щупать и потрошить. Перспектива такого надругательства повергала Мауру в смятение, и она сделала паузу, чтобы собраться с силами. И заметила вопросительный взгляд Йошимы. Если он и был взволнован, то не показывал этого. Его невозмутимое лицо было единственным очагом спокойствия в этой комнате, где сам воздух, казалось, был накален от эмоций.
   Маура сосредоточилась на предстоящей задаче. Вместе с Йошимой они приподняли тунику и потянули ее вверх. Платье было свободно скроено, и снять его удалось, даже не тронув рук убитой девушки. Под туникой обнаружились очередные предметы одежды – сползший на шею белый хлопковый клобук, концы которого крепились булавками к окровавленной майке. Эти булавки хорошо просматривались на рентгеновских снимках. Ноги монахини были обтянуты толстыми черными колготами. Под ними оказались белые хлопковые панталоны. Они выглядели невероятно скромно, а их фасон предполагал скрыть как можно больше. Это была одежда старухи, но никак не молодой сексапильной женщины. Под панталонами топорщилась гигиеническая прокладка. Как доктор и подозревала, когда увидела окровавленные простыни, у жертвы была менструация.
   Потом Маура занялась нательной майкой. Она расстегнула английскую булавку, затем еще несколько липучек и принялась стягивать ее. Однако с майкой все оказалось сложнее – снять ее с окоченевшего трупа не удавалось. Маура взяла ножницы и разрезала ее посредине. Ткань разошлась, обнажив еще один слой материи.
   Маура застыла в изумлении. Она уставилась на тканевый бандаж, стягивавший грудь и скрепленный впереди двумя английскими булавками.
   – Для чего это? – спросил Фрост.
   – Похоже, она перетянула груди, – сказала Маура.
   – Зачем?
   – Понятия не имею.
   – Может, это вместо лифчика? – предположила Риццоли.
   – Не представляю, как можно носить это вместо лифчика. Посмотрите, как туго стянуто. Вряд ли это удобно.
   Риццоли фыркнула.
   – Можно подумать, лифчик – это большое удобство.
   – Выходит, религия здесь ни при чем, – сказал Фрост. – Это ведь не имеет отношения к монашеской одежде?
   – Нет, это самый обыкновенный эластичный бандаж. Такой можно купить в аптеке, чтобы сделать перевязку при вывихе.
   – Но откуда нам знать, что обычно носят монашки? Я хочу сказать, с нашими познаниями можно было бы предположить, что у них под платьями черные кружева и колготки-сеточки.
   Никто не засмеялся его шутке.
   Маура уставилась на Камиллу, и ее вдруг осенило, что перетянутые груди могут служить некоей символикой. Уничтожение в себе всякой женственности, подавление женского начала. Полное смирение. О чем думала Камилла, втискивая груди в этот эластичный панцирь? Может, испытывала отвращение к половым признакам? Чувствовала ли она себя чище, свободнее, когда выпуклости на ее груди исчезали, и с сексуальностью было покончено?
   Маура расстегнула булавки и положила их на поднос. Потом с помощью Йошимы начала разматывать бинт, постепенно обнажая кожу. Даже душный эластик не смог уничтожить здоровую плоть. Когда был снят последний слой повязки, открылись молодые груди, испещренные отпечатками тканевого узора. Другие женщины гордились бы такими грудями. Камилла Маджинес скрывала их, как будто стыдилась.
   Осталось снять последний предмет одежды – хлопчатобумажные панталоны.
   Маура осторожно взялась за эластичный пояс и начала стягивать трусы. Гигиеническая прокладка, прикрепленная к белью, была слегка измазана кровью.
   – Свежая прокладка, – заметила Риццоли. – Похоже, она сменила ее незадолго до смерти.
   Но Маура смотрела не на прокладку; ее взгляд был сосредоточен на обвисшем животе, который мешком лежал между выпирающими бедренными костями. Серебристые полосы выделялись на бледной коже. Какое-то мгновение она молчала, проникаясь осознанием природы этих полос. И сопоставляя все это с туго перетянутыми грудями.
   Маура повернулась к лотку, на котором оставила эластичный бинт, и, медленно развернув его, принялась рассматривать ткань.
   – Что вы ищете? – спросила Риццоли.
   – Пятна, – ответила Маура.
   – Но вы уже видели кровь.
   – Меня интересуют другие пятна... – Маура замолчала, уставившись на темные засохшие крути, оставшиеся на повязке. "Боже мой, – подумала она. – Неужели это возможно?" Она взглянула на Йошиму: – Давай-ка осмотрим таз.
   Он нахмурился.
   – Нарушим трупное окоченение?
   – У нее небольшая мышечная масса.
   Камилла была изящной женщиной, и это облегчало им задачу.
   Йошима подошел к изножью стола. Пока Маура удерживала таз, он подсунул руки под левое бедро и, напрягшись, приподнял его. Нарушение трупного окоченения – процедура жестокая, поскольку предполагает принудительный разрыв неподатливых мышечных тканей. Зрелище не из приятных, оно повергло в ужас Фроста, который, побледнев, отпрянул от стола. Йошима сделал резкое движение, и Маура почувствовала, как треснула разорвавшаяся мышца.
   – О боже, – простонал Фрост, отворачиваясь.
   Однако именно Риццоли нетвердой походкой приблизилась к стулу возле умывальника и плюхнулась на него, обхватив голову руками. Риццоли, которая всегда стоически переносила процедуру вскрытия, никогда не жаловалась на отвратительные зрелище и запах, сегодня не смогла вынести даже подготовительный этап.
   Маура обошла стол и, встав с противоположной стороны, вновь взялась за таз, Йошима повторил те же действия, но уже с правым бедром. Даже на нее накатил приступ тошноты, когда они боролись с неподатливостью мышц. Еще со времен врачебной практики у нее было стойкое отвращение к ортопедической хирургии. Распиливание и ломка костей, зверская сила, необходимая для расчленения конечностей, приводили ее в ужас. Вот и сейчас, чувствуя, как рвутся мышцы, Маура испытывала такое же ощущение. Правое бедро внезапно согнулось, и даже на обычно невозмутимом лице Йошимы отразилось омерзение. Но другого способа визуального осмотра гениталий еще не придумали, а ей почему-то не терпелось проверить свои подозрения.
   Они вывернули оба бедра наружу, и Йошима направил свет лампы прямо в промежность. Кровь скопилась в вагинальном канале – обычная менструальная кровь, как предположила бы Маура ранее. Но сейчас она смотрела на нее другими глазами, и то, что она видела, повергало в шок. Она взяла марлевую салфетку и аккуратно стерла кровь, обнажая слизистую оболочку.
   – Здесь вагинальный разрыв второй степени, – сказала она.
   – Вы хотите взять мазки?
   – Да. И придется удалять все сразу.
   – Что происходит? – поинтересовался Фрост.
   Маура взглянула на него.
   – Я нечасто к этому прибегаю, но сейчас собираюсь извлечь органы малого таза единым блоком. И для этого мне нужно прорезать тазовую кость.
   – Вы думаете, она была изнасилована?
   Маура не ответила. Она подошла к лотку с инструментами и взяла скальпель. После чего приблизилась к трупу, чтобы сделать Y-образный надрез.
   Раздался звонок телефона внутренней связи.
   – Доктор Айлз! – прозвучал голос Луизы.
   – Да?
   – Вам звонок по первой линии. Это опять доктор Виктор Бэнкс из организации "Одна Земля".
   Маура застыла со скальпелем в руке. Кончик его уже касался кожи.
   – Доктор Айлз! – снова позвала Луиза.
   – Я не могу подойти.
   – Сказать ему, что вы перезвоните?
   – Нет.
   – Он звонит уже в третий раз за сегодняшний день. Он спрашивал, можно ли позвонить вам домой.
   – Не давай ему мой домашний телефон. – Слова прозвучали более чем резко, и Маура поймала на себе удивленный взгляд Йошимы. Она почувствовала, что и Фрост с Риццоли наблюдают за ней. Доктор вздохнула и сказала уже спокойнее: – Скажи доктору Бэнксу, что меня нет. И продолжай говорить это, пока он не перестанет звонить.
   Последовала пауза.
   – Хорошо, доктор Айлз, – откликнулась наконец Луиза, и в ее голосе явственно прозвучала обида.
   Маура впервые позволила себе резкость по отношению к секретарю, и теперь ей предстояло каким-то образом загладить свою вину. Разговор выбил ее из колеи. Она перевела взгляд на тело Камиллы Маджинес, пытаясь сосредоточиться на насущной задаче. Но в мыслях царил переполох, и рука уже не так твердо сжимала скальпель.
   Это было заметно всем.
   – Почему вас донимает "Одна Земля"? – поинтересовалась Риццоли. – Выпрашивают пожертвования?
   – Это не имеет никакого отношения к "Одной Земле".
   – Тогда в чем дело? – не унималась Риццоли. – Этот парень преследует вас?
   – Просто я избегаю его.
   – Похоже, он чересчур настойчив.
   – Вы даже себе не представляете.
   – Хотите, я мигом отошью его? Пошлю куда следует? – В Риццоли уже говорил не полицейский, а женщина, которая терпеть не могла назойливых мужчин.
   – Это личное дело, – сказала Маура.
   – Если вам нужна помощь, только скажите.
   – Спасибо, я сама справлюсь. – Маура прижала лезвие скальпеля к коже. Больше всего ей сейчас хотелось закончить этот разговор. Она глубоко вдохнула и, по иронии судьбы, запах мертвой плоти показался ей не таким отвратительным, как одно лишь упоминание о Викторе Бэнксе. Она подумала о том, что живые причиняют ей больше страданий, чем мертвые. В морге ее никто не мог ни обидеть, ни предать. В морге она была сама себе хозяйкой.
   – Так кто этот парень? – напрямую спросила Риццоли.
   Она озвучила вопрос, который в этот момент был у всех на уме. Вопрос, на который Мауре пришлось бы рано или поздно ответить.
   Она вонзила скальпель в тело и теперь наблюдала за тем, как подобно белому занавесу расползалась кожа.
   – Мой бывший муж, – произнесла она.

* * *

   Маура сделала привычный Y-образный надрез и откинула лоскуты бледной кожи. Йошима с помощью обычного секатора прорезал ребра, потом поднял треугольник из ребер и грудины, под которым открылись нормальное сердце и легкие, здоровая печень, селезенка и поджелудочная железа. Чистые, не пораженные болезнями органы молодой женщины, которая не злоупотребляла ни табаком, ни алкоголем, и прожила так мало, что ее сосуды не успели сузиться и закупориться. Маура давала скупые комментарии, извлекая органы и выкладывая их в металлический контейнер, и с нетерпением ожидала следующего этапа: изучения органов малого таза.
   Тотальную тазовую экзентерацию она проводила лишь в случаях изнасилования со смертельным исходом, поскольку эта операция предполагала полное иссечение половых органов, не предусмотренное обычным вскрытием. Процедуру нельзя было назвать приятной, учитывая то, что речь шла о содержимом таза. Поэтому ее нисколько не удивила реакция Фроста, который отвернулся, когда они с Йошимой принялись пилить лонную кость. Но и Риццоли шарахнулась от стола. Теперь уже никто не вспоминал о звонках бывшего мужа Мауры, никто не выуживал у нее подробности личной жизни. Вскрытие зашло слишком далеко и стало чересчур мрачным фоном для разговоров, чему Маура втайне радовалась.
   Она извлекла весь блок тазовых органов, наружные гениталии, лонную кость и выложила все это на препаровочный столик. Ей хватило одного взгляда на матку, чтобы понять: худшие опасения подтвердились. Орган был увеличен, дно поднималось гораздо выше уровня лонной кости, а стенки были губчатыми. Она раскрыла матку, обнажая эндометрий, еще толстый и напитанный кровью.
   Она взглянула на Риццоли. И резко спросила:
   – Эта женщина покидала аббатство в течение последней недели?
   – Камилла уезжала из монастыря в марте, чтобы навестить родных на Кейп-Коде. Во всяком случае так сказала мне Мэри Клемент.
   – Тогда вам придется обыскать территорию. Немедленно.
   – Зачем? Что мы ищем?
   – Новорожденного.
   Риццоли словно током ударило. Побелев, она уставилась на Мауру. Потом перевела взгляд на труп Камиллы Маджинес.
   – Но... она была монахиней.
   – Да, – сказала Маура. – И на днях родила.

5

   Когда Маура вышла из морга, снова шел снег. Кружевные снежинки, порхая мотыльками, мягко ложились на припаркованные автомобили. Сегодня она подготовилась к непогоде, обувшись в поношенные полусапожки на рифленой подошве. Но все равно была предельно осторожна, пока шла через автостоянку: она аккуратно ступала по припорошенному снегом льду, сгруппировавшись на случай внезапного падения. Наконец добравшись до своей машины, она с облегчением вздохнула и полезла в сумку за ключами. Увлеченная поисками, она не обратила внимания, как хлопнула дверь соседнего автомобиля. Только услышав шаги, она обернулась и увидела приближавшегося к ней мужчину. Преодолев расстояние в несколько шагов, он остановился рядом, не говоря ни слова. Просто стоял и смотрел на нее, держа руки в карманах своей кожаной куртки. Снежинки ложились на его светлые волосы, липли к аккуратно подстриженной бородке.
   Он посмотрел на ее "Лексус" и сказал:
   – Я так и думал, что черная – это твоя. Ты всегда тяготела к черному. Предпочитаешь держаться темной стороны. И кто еще может содержать машину в такой чистоте?
   Маура наконец обрела дар речи. Голос прозвучал хрипло и даже ей показался чужим.
   – Что ты здесь делаешь, Виктор?
   – Похоже, это был единственный способ наконец встретиться с тобой.
   – Устраиваешь мне засаду?
   – У тебя такие ассоциации?
   – Ты сидел в машине, караулил меня. Как это еще назвать?
   – Ты не оставила мне выбора. Ты мне так и не перезвонила.
   – Мне некогда.
   – Ты даже не оставила мне своего нового номера телефона.
   – Ты и не просил.
   Он задрал голову вверх, полюбовался снегом, похожим на конфетти, и вздохнул.
   – Хорошо. Как в старые добрые времена, правда?
   – Слишком похоже. – Она повернулась к машине и щелкнула кнопкой на пульте. Замки открылись.
   – Ты не хочешь узнать, почему я здесь?
   – Мне нужно ехать.
   – Я так долго летел в Бостон, а ты даже не спросишь, зачем.
   – Хорошо. – Она подняла на него взгляд. – Зачем?
   – Три года, Маура.
   Он приблизился к ней, и она уловила его запах. Кожи и мыла. Снега, таявшего на теплой щеке. Три года, подумала она, а он совсем не изменился. Все так же по-мальчишески вздернут подбородок, те же лучики вокруг смеющихся глаз. И даже в декабре его волосы выглядят выгоревшими – не искусственно осветленные пряди, а по-честному выцветшие от долгого пребывания на солнце. Виктор Бэнкс обладал какой-то особой силой притяжения, устоять перед которой было совершенно невозможно. Вот и сейчас она ощутила забытое влечение.