Сначала граф ходил взад-вперед, помышляя, как бы ему убраться из дворца да и вообще из этой скверной страны, и не чаял уже ничего хорошего из своего - так думал граф бесславно погубленного путешествия. Краем уха он ловил обрывки разных разговоров, и иные из них заинтересовали бы его в другое время. Так, прислонившись к одной из колонн, граф услышал, как два сановника вполголоса обсуждали ляпсус с сочинением принца:
- А ты заметил, как император-то задергался, когда при нем это пакостное сочинение прочитали?
- Да? А что такое?
- Как что - так весь и перекосился, так и побагровел...
- Да? Но он же сказал - его романтика принца растрогала?
- Да какая к свиньям романтика - императору в рот при всех нагадили, а он и притворился, чтобы сраму меньше было!
- Ай-ай! А мы ему верим...
- То-то - верь да оглядывайся - вон, у него уже и граф шпионит, да не туда смотришь, вон он - за колонной спрятался.
Граф отошел от колонны, не вступая в спор с подозрительными придворными. Он только постарался получше запомнить их лица, чтобы при случае узнать имена, а там... видно будет. Граф бросил взгляд в сторону престола и увидел, что его соседка по столу, Зузу, взошла к трону и что-то оживленно рассказывает императрице, хихикая и поглядывая на графа. Государыня, внимая рассказу своей фрейлины, тоже бросала в сторону графа пылкие взоры. "Хм,- приободрился граф Артуа,- это что-то значит!" Чутье опытного сердцееда не подвело графа - к нему пробрался слуга и негромко пригласил:
- Граф, государыня умоляет вас оказать ей честь личным знакомством и беседой тет-а-тет... Прошу вас - следуйте за мной.
Он повел графа прочь из зала и немедля за своей спиной граф Артуа услыхал голоса досужих завистников:
- Ну, что я говорил! Уже к императрице побежал, кобель!
- Само собой, а зря что ли он лягушачью-то икру горстями ел!
- А я сразу сказал - он только вошел, я уж вижу - жиголо это! Вишь, французы - самого породистого прислали: злой, нос крючком, ляжки во, от сопель так и лопается - жеребец лучшего завода!
- Это они против англичан интригуют, фаворит чтоб свой был.
- Э,- возразил кто-то на это,- какой хошь фаворит, а Ахмеда ему все равно не переплюнуть!
- Ну, Ахмеда куда переплюнуть! - согласились все хором. Это конечно, но для новинки-то, на переменку с Ахмедом!.. Ты, смотри, как побежал!..
Графу страсть как захотелось повернуться и отразить эти измышления в стиле аббата Крюшона: вот вы говорите, что мне не переплюнуть Ахмеда, а мне его запросто переплюнуть! Но благородный граф счел ниже своего рыцарского достоинства вообще пререкаться с этими ничтожествами - и то сказать, их-то не звали в будуар императрицы для частной беседы.
А графа ввели именно туда. Императрица сделала слуге знак удалиться и ласково позвала графа к себе:
- Ну же, граф, придвиньте ваш табурет ближе... Еще ближе, еще... вот так, да... Я хочу побеседовать с вами как с другом - запросто.
Их колени уже почти соприкасались.
- Моя Зузу,- поведала императрица,- рассказала мне о вашей галантности за столом - вы ведь не будете сердиться на эту кокетку, ведь правда? Мы, женщины, бываем так откровенны между собой...
- Мадам,- отвечал граф как истинный рыцарь,- мое правило - никогда не сердиться на даму, что бы она ни сделала...
- О,- с восхищением протянула императрица, - как это благородно! Ах, граф, нам так недоставало человека, подобного вам! Вы представить себе не можете - я так одинока...
Государыня коснулась руки графа Артуа безотчетным движением человека, ищущего участия. От этого прикосновения графа обожгло как гальваническим разрядом. В один миг все исчезло, все рассеялось - и нелепые дорожные происшествия, и выходки аббата, и оплошность с обсморканным стулом - что могла значить вся эта суета сует и всяческая суета, когда на графа смотрела Она, и Она была в двух шагах, Она нуждалась в его помощи, Она взывала к нему!.. - а больше ничего и никого не существовало в этой прекрасной вселенной, пылающей светом Любви во всех звездах своего прекрасного неба.
- О, мадам,- мужественным голосом отвечал граф,- вы не одиноки более - мое путешествие привело меня сюда, чтобы здесь, подле ваших ног...
- Чтобы что? - слегка улыбнувшись, спросила императрица, жадно внимавшая словам своего собеседника.
- Чтобы служить вам любым способом, каким вы пожелаете, прекраснейшая из прекрасных,- отвечал граф и встал на одно колено.
Глаза государыни сияли как звезды. Ее грудь трепетно вздымалась, выдавая обуревающие ее чувства. Она взяла ладонь графа в свои ладони и нежно сжала ее.
- Вы так взволновали меня, граф...
Она прижала его руку к своей груди:
- Вы слышите, как бьется сердце? - она медленно опускала ладонь графа все ниже и оставила ее на своей коленке. Граф, как бы в рассеянности, подвинул ее несколько глубже вдоль прекрасной ноги. Императрица сдвинула ноги, крепко сдавив руку графа на полпути к дикой розе, и прошептала срывающимся голосом:
- Мне так не хватает понимания, сочувствия, ласки...
- Вы найдете это в моем сердце, ваше величество,- пылко отвечал граф, пытаясь продвинуть свою руку еще глубже к заветной цели, но, однако, безуспешно.
- Ах, граф, вы так горячны! - пролепетала императрица, почти уже не владея собой. - Пожалуй, вам не стоило есть столько лягушачьей икры!
Граф не успел ответить, ибо в эту самую минуту скрипнула дверь, и в будуар внезапно вошел государь со свитой. Он нес в руках какую-то бутыль с желто-зеленой жидкостью.
- Дорогая! Поздравь меня... - начал император с порога и замолк с открытым ртом, узрев пикантную сцену.
Безотчетным движением граф попытался вырвать свою руку, заключенную между сжатых ног своей дамы, чтобы придать происходящему вид мало-мальской благопристойности. Но, очевидно, под влиянием неожиданности, ноги императрицы свела судорога - рука графа была словно зажата в стальных тисках, и он едва не вскрикнул от боли из-за своего безуспешного рывка. "Как, однако, сильны бедра императрицы!" - вторично поразился граф. Он был вынужден так и оставаться - с рукой между ног чужой жены на виду у ее мужа и всех прочих.
Весь в красных пятнах, император жалко улыбнулся и попытался съязвить:
- Вы бы хоть форточку открыли, а то так и воняет потом!
Бледная как мел государыня вся задрожала от едва сдерживаемого гнева.
- Карды-барды! - тихо, но злобно процедила она сквозь зубы.
Императрица глядела на своего супруга исподлобья, как затравленный зверек. Смешавшийся было император попятился на шаг, но тут же овладел собой и гордо провозгласил:
- Народу необходима уринотерапия, я иду проповедовать уринотерапию!
- О, да, ваше величество! - поддержал хор придворных. Да! Шветамбары уже во дворе, ваше величество!
И вслед за тем император высоко вскинул голову, развернулся и покинул покои императрицы вместе со свитой. "Н-да, положеньице!" - подумал бледный граф. Он снова попытался пошевелить своей рукой - и не смог.
- Государыня! - взмолился граф. - Да отпустите же, наконец, мою ладонь!
- А я и не держу ее,- отвечала императрица неожиданно спокойно.
Она раздвинула ноги, перекинула правую через руку коленопреклоненного графа, встала с кресла и отошла к окну. Граф с изумлением увидел, что его рука действительно была в стальном кольце - из дна кресла выставлялись два стальных полуокружья, и между ними-то и оказалась его запястье! Он попытался разжать эти кандалы - и не мог.
Императрица меж тем курила у окна спиной к графу. Граф хотел снова окликнуть ее и вдруг ощутил больный укус сзади. Он обернулся - это были проделки принца: пакостный мальчишка издали тыкал в зад графа неким подобием кусачек, приделанных к двум длинным прутам.
- Прекратите, принц! - гневно воскликнул граф. - Что вы себе позволяете?!.
- Ты зачем к моей мамке под подол лазишь, гнида? отвечал на это "золотой аргонавт".
Граф отпихивал эти удлиненные челюсти то свободной рукой, то ногами, но его маневры были затруднены из-за прикованной руки. Наконец он воззвал:
- Ваше величество! Помогите же - я не могу высвободить руку.
Императрица отвечала не оборачиваясь:
- В левом подлокотнике защелка, нажмите ее.
Граф, кое-как уворачиваясь от щипков, ухитрился отыскать рычажок и нажать его. Наручники сдвинулись, и граф вытащил руку.
- Ну, я тебе покажу, паршивец! - в сердцах произнес он и хотел схватить негодного принца.
Но тот сделал графу нос и нырнул куда-то за занавеску.
- Граф, подойдите ко мне! - позвала меж тем государыня.
Потирая пораненное запястье и почесывая слегка укушенный зад, граф приблизился к ней.
- Взгляните-ка в окно! - предложила императрица. - Наверняка вам в своем Париже не доводилось видеть такого.
Что верно, то верно - толпу, подобной той, что гудела под окнами дворца, во Франции встретить было мудрено. Численно это скопище не было таким уж огромным - пожалуй, Бастилию брало еще большее количество головорезов. Но даже среди них не было столько полностью обнаженных - собственно, в некитайской толпе таких было большинство. Они о чем-то громко кричали, вздымали руки, чего-то, казалось, требовали, потрясали факелами и плакатами - и все это красиво освещалось яркими фонарями и светом из окон дворца, равно как и немыслимо крупными звездами некитайского неба. Божественное зрелище! - залюбовались все придворные, надзирающие из окон.
- Кто эти голые мужчины, сударыня? - сухо спросил граф он дулся, что императрица приковала его руку.
- Это дигамбары, к которым примкнули отдельные шветамбары,- отвечала императрица, задумчиво глядя вниз.
- А кто они? Что им нужно здесь? - удивлялся граф.
- По всему, они хотят видеть нашего всесовершеннейшего правителя, божественный светоч Некитая,- моего царственного супруга,- молвила в ответ государыня. - Сейчас мы все увидим.
Женское чутье не обмануло императрицу - скоро показалась процессия, возглавляемая императором - и между прочим, граф с удивлением заметил, что между всех трется и аббат Крюшон с каким-то свитком в руке.
- Хм,- протянул граф,- а что же Крюшон-то здесь делает?
А аббат Крюшон был просто-напросто в полной прострации, узнав о том, как в Ватикане расценили его деятельность миссионера. Столько трудов, невзгод, лишений, пламенных проповедей, честолюбивых надежд - и вот!.. Кровью обливалось сердце аббата, как пеобанный слонялся он по двору с папской энцикликой под мышкой. То он хотел сбросить с себя сутану и свой сан и примкнуть к дигамбарам, забыть все, слиться с этой веселой шумящей толпой, обрести недоступную европейцам мудрость Востока, стать сияющим вестником Шамбалы... То аббат страстно алкал искупить свою вину перед святым престолом и пострадать за истинную веру - например, неделю есть лягушачью икру... То он попросту торчал от всего происходящего, не понимая толком, что происходит вокруг, где он, кто он...
А меж тем, дигамбары завидев императора несколько поубавили гомон и выстроились перед ним в более или менее ровную линию. Император высоко поднял бутыль с жидкостью зелено-желтого цвета и встряхнул ее.
- 45
- Молодцы дигамбары и примкнувшие к вам отдельные шветамбары! - возгласил он. - А также торчащий от всего этого аббат Крюшон!
- Го-о-о!.. - отозвалась толпа.
- Хорошо ли вы меня слышите?
- Любо, батько! - заволновалась толпа. - Любо! Гуторь дальше!
- А видите ли вы эту бутыль?
- Видим, батько!
- А что там, хлопцы? Знаете?
- Не знаем, батько... чи пиво доброе, чи самогон!
- Ну-ка, подайте мне стакан,- повелел император.
Тотчас протянулась услужливая рука со стаканом.
- Ну-ка, кто тут у вас поматерей,- произнес император. - Вот ты, да, ты - выйди-ка сюда,- приказал он седоусому дигамбару с бритой головой.
- А чего я? Чуть что - сразу я,- заартачился было дигамбар, но несколько дюжих рук вытолкнуло его и подвинуло к императору.
По знаку императора в стакан щедро плеснули из бутыли. Владыка принял стакан и, молодецки подбоченясь, протянул его седоусому старшине.
- Ну, пей, хлопец! - отечески напутствовал император.
Дигамбар было глотнул, но тут же выплеснул все на землю и начал плеваться.
- Видать, крепкая, зараза! - заметил кто-то из толпы.
- Да ни, то она не в то горло пошла,- возразили ему.
- Ну как, хлопец,- понравилось? - спросил, отечески улыбаясь, император. - Добре забирает, верно?
- Не-ет! - простонал незадачливый испытатель. - Не добре!
- А знаешь, что это? - спросил император.
- Гадость какая-нибудь! - сердито отвечал седоусый дигамбар, не переставая плеваться.
- Нет, это моча,- поправил его император, все так же улыбаясь.
Дигамбар заплевался еще пуще.
- А знаешь, чья это моча? - спросил император.
- Ослиная, наверное!
- Нет, моя! - снова поправил император.
Дигамбар стал плеваться еще отчаянней.
- Ну, хлопцы,- обратился император,- видите теперь, какая польза от уринотерапии? Ну, кричите "любо" да приступайте с Богом к процедурам!
- Все-таки, как он умеет разговаривать с народом, верно? - произнесла императрица, повернувшись к графу.
- Что-то я не вижу... - с недоумением отвечал граф, имея в виду продолжить: чтобы он умел говорить с народом.
И действительно, дело пошло не так гладко. Дигамбары и отдельные шветамбары не только не закричали: "Любо!", но, наоборот, гневно засвистели и закричали.
- Тихо, тихо, тихо! - увещевал император, подняв руку.
Наконец он кое-как унял этот страшный шум и вопросил:
- Мужики! Кто хочет жить долго и ничем не болеть?
Дигамбары зашумели, но отчего-то никто не вызвался. Тогда император зашел с другой стороны.
- Хлопцы! Знаете Ахмеда?
- Зна-а-ем! - зашумела толпа.
- Ну-ка, Ахмед, выйди сюда,- распорядился император, и к
- 46 нему подошел Ахмед - ражий негр в шароварах и с безобразным лицом. - Ну, что скажете - крепкий хлопец?
- Да, батько!
- Ну так глядите сами! - и император принял вновь наполненный стакан и протянул Ахмеду: - Пей, Ахмед!
- Зачем? Не буду! - решительно отказался конюх.
- На, пей! Полезно! - настаивал император.
Они стояли друг против друга - император-некитаец с лысиной, пожелтевшей от хронического питья мочи, и верзила-конюх с разбойничим лицом, почерневшим еще в утробе матери - оба непреклонные, решительные, готовые скорее пойти на смерть, нежели поступиться своими принципами. Императрица невольно залюбовалась ими.
- Они - как два кипариса, правда? - доверительно прошептала она, полуоборотясь к графу.
Так длился этот безмолвный поединок стальных воль и великих душ, и первым не выдержал Ахмед.
- Слушай, тебе че надо, а? - заговорил он плачущим голосом, надвигаясь на императора. - Тебе Ахмед что сделал? Ахмед, по-твоему, железный, да? Тебе пососать дай, жене твоей дай, за кобылами ходи... Да еще мочу пить! Не буду!
Рассерженный конюх плюнул в императора и пошел прочь. Император со стаканом в руке растерянно смотрел ему вслед - он не ожидал этой вспышки и в глубине души сознавал, что несправедлив к Ахмеду, требуя от него так много. Не зная, как поступить, император поднял стакан и громко спросил:
- Хлопцы, а может добровольцы есть? Ну, кто хочет попробовать?
Толпа дигамбаров зашумела явно неодобрительно. В этот момент откуда-то из толпы вышел аббат Крюшон и, не говоря ни слова, подскочил к императору. Он буквально выдрал стакан с мочой из его руки и залпом выдул его. Какой-то миг аббат стоял с лицом - как бы его описать? - в общем, с лицом человека, глотнувшего из стакана с мочой - а затем выплюнул все, что мог, на землю и, отплевываясь на ходу со стоном побежал прочь. Толпа загомонила:
- Вишь, не понравилось аббату!
- Да гадость это!
- Даже французский иезуит пить не может!
В этот момент слуги зажгли свечи в покое императрицы. Окно, откуда они с графом наблюдали за происходящим во дворе, ярко осветилось. Кто-то из дигамбаров это сразу заметил:
- Гляди-ка, вон баба в окне!
- Тю, точно баба!
- А мы голые все!..
Толпа дружно загоготала. Кто-то узнал императрицу:
- Эй, император! А это не твоя ли женка?
- Точно, она! - узнали и другие. - Посмотреть на наши сучки захотелось!
- Го-го-го!..
- Император, а ты штаны сними да тоже ей покажи! - с хохотом посоветовал кто-то, и толпа дигамбаров снова загоготала.
- Да она, небось, уже у него видела! - прокричал кто-то сквозь общий смех.
- Го-го-го!..
- Да, поди, не только видела, а еще в руки брала! - снова выкрикнул кто-то.
- Го-го-го!..
- Да, наверное, не только в руки!
- Го-го-го!..
Император довольно улыбнулся - он любил так, по-свойски, потолковать с простым народом, и теперь все так удачно настроились на волну беззлобного балагурства. Он, поддерживая установившийся тон, широко улыбнулся и подмигнул:
- Дело, конечно, семейное, но между нами, мужики,- куда надо, туда и брала!
- Го-го-го!..
- Так, поди,- прокричал, едва не захлебываясь от смеха, седоусый дигамбар-старшина,- не только у тебя брала!
- Го-го-го!..
- У Ахмеда!
- Да, поди, не только у него!
Императрица как ужаленная отпрянула от окна. По ее несчастному лицу шли красные пятна, в глазах стояли слезы, лоб прорезала страдальческая морщина. Горькие складки легли у рта. Она беспомощно оглянулась на графа и простонала:
- Поскорей бы пришел чудо-моргушник!..
С глубокой печалью и состраданием граф Артуа взирал на страдания этой прекрасной женщины. "Как она одинока здесь! мелькнуло у него в голове. - Ее тут никто не способен понять..."
- Сударыня,- нерешительно заговорил он и протянул руку, желая утешить эту великую женщину и властительницу.
- Нет-нет! Не теперь, граф! - сделала императрица отстраняющий жест. - Ах, никто, никто не понимает моего разбитого сердца!..
Она закрыла лицо руками и убежала к себе в спальню. На пороге она обернулась, высоко вскинула юбки и с лукавой улыбкой поманила графа пальчиком.
Граф Артуа сделал было несколько несколько шагов к двери в спальню, как вдруг оттуда понесся ритмичный скрип кровати и стоны. Он остановился в смущении - что бы это могло значить?
- О, Ахмед! - простонал кто-то голосом государыни. - О! О! Сильнее! О!
К стонам присоединилось мужское рычание. Граф застыл, недоумевая, что ему предпринять. Внезапно безумная ревность охватила его. "Пойду да выкину к хренам этого негра из постели! - решил он. - А что, в самом деле!" Он уже шагнул к двери, как вдруг ему показалось, что в окне мелькнуло лицо императора. Граф ошибочно подумал, что ему померещилось. Но лицо вынырнуло снизу снова и вновь провалилось вниз, а со двора понеслись крики:
- Ура-а-а!.. Любо, батько!..
- Ай да император!
- Пи-во!.. Пи-во!..
И вслед за тем лицо императора вместе с торсом так и стало то выныривать снизу, то вновь пропадать. Граф Артуа понял, что толпа дигамбаров вместе с отдельными шветамбарами стала качать возлюбленного императора, божественный светоч Некитая, на руках. Он пожал плечами и пошел прочь из будуара императрицы - ведь не мог же он идти в спальню женщины, когда за окном мелькает бюст ее мужа и пялится на него!
Меж тем, догадка графа справедлива была только отчасти. Императора не качали на руках - он подпрыгивал сам. Дело в том, что под самыми окнами будуара располагался великолепный новый батут, и император частенько на нем прыгал - ему это очень нравилось, заниматься спортом. И теперь, желая показать свою удаль и простоту, в порыве солидарности и близости к народу, император залез на батут и стал подпрыгивать. А дигамбары, довольные тем, что император оставил свою затею с уринотерапией, единодушным криком приветствовали блестящее выступление подлинного мастера и артиста,- ну, а император нашел способ проконтролировать, чем там занимаются его жена и заезжий граф.
Впрочем, граф уже не наблюдал всего этого. На выходе из будуара с ним приключилась новая неприятность. Едва он переступил порог, как сзади кто-то подскочил и с силой цапнул его за левую ягодицу.
- Ах ты!.. - невольно вскрикнул граф от боли. Он развернулся, стремясь поймать мерзавца: - Ну, я тебе сейчас!..
Но он не успел - только чья-то темная тень метнулась прочь за занавеску - и она, как будто, была крупней, нежели полагалось быть тени принца. Сгоряча граф кинулся преследовать негодного, как он думал, мальчишку. Но за занавесом оказалась дверь, и она была заперта изнутри. Охая и хромая, граф побрел прочь по коридорам полутемного дворца. Все гости уже разъехались, редкие слабенькие лампы не освещали нигде ни единого лица. Но в этот раз графу посчастливилось - слуги подошли к нему сами и без лишних слов провели к выходу из дворца. Тут же ему подали прямо к ступенькам рикшу. Теперь граф уже не колебался, подобает ли христианину ехать на рикше. Он нарочно громко сказал вслух:
- А верное слово молвил аббат: какой это, к хренам, ближний - это рикша!
Он сел в коляску и ткнул кнутом в некитайскую спину:
- Н-но, пшел!..
Рикша подскочил на месте и сразу рванул с весьма недурной скоростью. Пятки его так и мелькали в свете ярких некитайских звезд. Чем-то он напомнил графу аббата - пожалуй, своим пухлым телом.
- Да,- сказал граф,- крепкий народ эти некитайцы. Разве европеец смог бы бежать с такой скоростью да еще голыми ногами по камням да еще в гору! А этот бежит - а ведь такой же толстячок, как наш аббат! А аббат Крюшон - смог бы он развить подобную быстроходность? Куда ему, жирному - через пару минут задохся бы да повалился на мостовую. Хорошо, что Библия запрещает ездить на аббатах, а то бы...
Тут граф вспомнил, что не сказал рикше адрес.
- Эй, парень! Ты адрес-то знаешь? Вези меня к дому А Синя!
Тут он припомнил, что не справился об аббате и добавил:
- Да поживее, ты, кляча! Если моего аббата дома не будет, то поедешь во дворец за ним.
Рикша при словах графа как-то подскочил на бегу и что-то нечленораздельно промычал. Он попытался было повернуть голову к графу, но граф строго одернул хама, перепоясав его кнутом:
- А ну, не балуй, ты, быдло! Пшел!..
Рикша подкатил к дому А Синя и остановился, что-то яростно мыча. Граф сошел с коляски и наказал:
- Сейчас, я узнаю, прибыл ли уже аббат, и если нет, то отправишься за ним во дворец.
Рикша бешено взревел, мыча что-то совершенно неразборчивое. Он развернулся вместе с шарабаном лицом к графу, и благородный гасконец обомлел: это рикша был никто иной как аббат Крюшон!!! Но как...
- Аббат!.. - изумленно вскричал граф. - Зачем вы взялись за этот рабский труд?
- О-а-и-е-е-а!.. - простонал аббат - и граф только теперь заметил в его рту тугой кляп.
Как оказалось, и руки аббата были привязаны к оглоблям шарабана. Граф принялся освобождать аббата, орудуя острием и лезвием шпаги. Он не знал, как загладить свою невольную вину, и рассыпался в извинениях.
- Слово чести, аббат! Я не подозревал, что это вы... Простите, ради Бога, что я так гнал вас всю дорогу... Бог ты мой, да кто же вас привязал? Что случилось?
Он вытащил изо рта аббата кляп, и тот простонал:
- Из-де-ва-тель-ство!..
Оттолкнув руку графа, аббат взбежал на крыльцо и хотел открыть дверь. Но та оказалась заперта, и аббат, совершенно лишась сил перед этой новой злополучностью, мешком рухнул на ступеньки. Граф Артуа поспешил к нему, но и он не мог открыть двери. Тогда, кинув аббату слово ободрения, граф стал сильно стучать и звать А Синя. Шум, который поднял граф, должен был бы разбудить всю столицу, но однако, в доме никто не отзывался - и даже не проснулся никто из соседей.
- Крепитесь, аббат! - успокоил граф. - Сейчас я посмотрю, нет ли здесь черного хода, а если что, то заберусь на галерею, проникну в дом и впущу вас.
Аббат Крюшон молча всхлипывал, не желая говорить со своим обидчиком. Граф Артуа обошел дом сзади и, действительно, обнаружил еще одну дверь, но и ее, однако, не мог открыть. Тем временем аббату повезло больше - он поднялся на ноги и толкнулся в дверь. Та, как ни странно, легко открылась очевидно, они с графом ошибочно пытались тянуть ее на себя, а надо было - от себя. Аббат вошел в дом, поразившись его темнотой после лунной светлой улицы, и через пару шагов споткнулся и повалился на ступеньки лестницы. От падения перед глазами аббата вспыхнули зеленые искры и какая-то смутная догадка пришла ему на ум. Аббат поднялся, поправляя задравшуюся сутану, и вот тут-то на него сошло озарение. "А что если,- осенило аббата,- что если запереть дверь, задрать сутану, лечь на лестницу голым задом вверх и начать громко стонать? А ну-ка, что из этого получится!"
Скзаано - сделано: аббат тотчас запер входную вдерь и лег с голым задом на ступеньки. "Граф будет ломиться и звать меня,- думал аббат,- а я назло буду стонать погромче!"
Так и вышло - граф, не сумев открыть задний ход, вернулся к парадному крыльцу и обнаружил потерю аббата. Он недолго озирался по сторонам в недоумении - несущие из-за двери тяжкие стоны вскоре привлекли его внимание. Он узнал голос аббата и решительно толкнулся в двери, но те оказались заперты.
- Аббат! - встревоженно окликнул граф. - Что с вами?
- О! О! О! - стонал несчастный аббат Крюшон.
- Аббат! Отоприте дверь! - звал граф. - Что с вами делают?.. Держитесь! Я здесь!..
Но из дому неслись одни только стоны.
- Сейчас, аббат! Я спасу вас! - вскричал благородный граф, сообразив наконец, что над аббатом учинено какое-то чудовищное насилие.
Он всем телом ударился в дверь, но та устояла. Тогда граф
- 50 разбежался получше и всей тяжестью тела прыгнул на дверь. Та распахнулась, как вовсе не была заперта, и граф полетел в темноту. Он налетел на что-то мягкое и не очень ушибся, но все же из-за падения на какой-то миг потерял сознание. Очнувшись через миг, граф ощутил, что лежит на чем-то мягком, а вверху меж тем послышались голоса.