Гилберт Честертон. Грехи графа Сарадина

Он неспешно беседовал с двумя своими спутниками; веселым его вообще не видели, и сейчас он был не мрачнее обычного. - Господи! - вырвалось у неверующего сапожника.- И с тем же самым молотом! - Нет,- вдруг промолвил инспектор, рыжеусый человек смышленого вида,- тот самый - вон там, у церковной стены. Лежит как лежал, мы не трогали ни труп, ни молоток. Все обернулись к церкви, а низенький патер сделал несколько шагов и, склонившись, молча оглядел орудие убийства. Это был совсем неприметный железный молоточек, только на окровавленной насадке желтел налипший клок волос. Потом он заговорил, и тусклый голосок его словно бы немного оживился: - Мистер Гиббс, пожалуй, зря думает, что здесь все понятно. Вот, например, как же это такой великан схватился за этакий молоточек? - Было бы о чем говорить,- нетерпеливо отмахнулся Гиббс.- Чего зря стоим, вон Симеон Барнс! - Вот и подождем,- ответил коротышка.- Он как раз сюда идет. Спутников его я знаю, они из Гринфорда, люди хорошие, пришли по своим пресвитерианским делам. В это самое время рослый кузнец обогнул собор и оказался у себя во дворе. Тут он встал, как вкопанный, и обронил молот. Инспектор, сохраняя должную непроницаемость, сразу шагнул к нему. - Не спрашиваю вас, мистер Барнс,- сказал он,- известно ли вам, что здесь произошло. Вы не обязаны отвечать. Надеюсь, что неизвестно и что вы сможете это доказать. А пока что я должен, как положено, арестовать вас именем короля по обвинению в убийстве полковника Нормана Боэна. - Не обязан ты им ничего отвечать! - в восторге от законности подхватил сапожник.- Это они обязаны доказывать. А как они докажут, что это полковник Боэн, когда у него вместо головы невесть что? - Ну, это уж слишком,- заметил доктор священнику-коротышке.- Это уж для детективного рассказа. Я лечил полковника и знал его тело вдоль и поперек лучше, чем он сам. У него были очень изящные и весьма странные руки. Указательный и средний пальцы одинаковой длины. Да нет, конечно же, это полковник. Он посмотрел на труп с размозженным черепом; тяжелый взгляд неподвижного кузнеца обратился туда же. - Полковник Боэн умер,- спокойно сказал он.- Стало быть, он в аду. - Ты, главное дело, молчи! Пусть они говорят! - выкрикивал сапожник, приплясывая от восхищения перед английской законностью. Никто так не ценит закон, как завзятый безбожник. Кузнец бросил ему через плечо с высокомерием фанатика: - Это вам, нечестивцам, надо юлить по-лисьи, ибо ваш закон в мире сем. Господь Сам хранит и сберегает верных Своих, да узрите нынче воочию.- И, указав на мертвеца, добавил: - Когда этот пес умер во гресех своих? - Выбирайте выражения,- сказал доктор. - Я их выбираю из Библии. Когда он умер? - Сегодня в шесть утра он был еще жив,- запинаясь, выговорил Уилфрид Боэн. - Велика благость Господня,- сказал кузнец.- Давайте, инспектор, забирайте меня на свою же голову. Мне-то что, меня по суду наверняка оправдают, а вот вас за такую службу наверняка не похвалят. Степенный инспектор поглядел на кузнеца слегка озадаченно, как и все прочие, кроме чудака-священника, который все разглядывал смертоносный молоток. - Вон там стоят двое,- веско продолжал кузнец,- два честных мастеровых из Гринфорда, да вы все их знаете. Они присягнут, что я никуда не отлучался с полуночи: у нас было собрание общины, и мы радели о спасении души всю ночь напролет. В самом Гринфорде найдется еще человек двадцать свидетелей. Был бы я язычник, мистер инспектор, я бы и глазом не моргнул - пусть вам будет хуже. Но я христианин и обязан вас пожалеть, а потому сами решайте, когда хотите слушать моих свидетелей,- сейчас или на суде. Инспектор, видимо, озадачился всерьез и сказал: - Разумеется, лучше бы отвести подозрения с самого начала. Кузнец пошел со двора тем же ровным, широким шагом и привел своих друзей, и вправду всем хорошо знакомых. Много говорить им не пришлось. Через несколько слов невиновность Симеона была так же очевидна, как и громада храма. Воцарилось то особое молчание, которое нестерпимей всяких слов. Чтобы сказать хоть что-нибудь, Уилфрид Боэн бессмысленно заметил католическому священнику: - Вас явно очень занимает этот молоток, отец Браун. - Да, очень,- сказал отец Браун.- Почему он такой маленький? Доктор вдруг дернулся к нему. - А ведь верно! - воскликнул он.- Кто возьмет такой молоток, когда кругом столько больших? Он понизил голос и сказал на ухо Уилфриду: - Тот, кому большой не с руки. Мужчины вовсе не тверже и не отважнее женщин. У них всего-навсего сильнее плечи. Отчаянная женщина запросто пришибет таким молотком десять человек, а тяжелым молотом ей и жука не убить. Уилфрид Боэн в ужасе уставился на него, а отец Браун внимательно прислушивался, склонив голову набок. Врач продолжал еще тише и еще настойчивее: - Какой идиот выдумал, что любовника ненавидит именно обманутый муж? В девяти случаях из десяти его ненавидит сама обманщица-жена. Почем знать, как он ее предал, как оскорбил? Взгляните! Он коротким кивком указал на скамью, где сидела пышноволосая женщина. Теперь она подняла голову, и слезы высыхали на ее миловидном лице. Она не сводила взгляда с мертвеца, и в ее глазах был какой-то неистовый блеск. Преподобный Уилфрид Боэн провел рукой перед глазами, словно заслоняясь, а отец Браун стряхнул с рукава хлопья золы, налетевшей из кузни, и занудил на свой лад. - Вот ведь как оно выходит,- сказал он,- что у вас, что у других врачей: пока про душу - все очень складно, а как до тела дойдет, то ни в какие ворота. Спору нет, преступница всегда хочет убить сообщника, а потерпевший - не всегда. И нет спору, что женщине больше с руки молоток, чем молот. Все так. Только она никак не могла этого сделать. Ни одной женщине на свете не удастся эдак разнести череп молотком.- Он поразмыслил и продолжал: - Кое-что покамест и вообще в расчет не принято. Мертвец-то был в железном шлеме, и шлем разлетелся, как стеклышко. И это, по-вашему, сделала вон та женщина, с ее-то ручками? Они снова погрузились в молчание. Наконец доктор проворчал: - Может, я и ошибаюсь: возражения в конце концов на все найдутся. Одно, по-моему, бесспорно: только идиот схватит молоточек, когда рядом валяется молот. Уилфрид Боэн судорожно вскинул тощие руки ко лбу и взъерошил свои жидкие светлые волосы. Потом отдернул ладони от лица и вскрикнул: - Слово, вы мне как раз подсказали слово! - Он продолжал, кое-как одолевая волнение: - Вы сказали: "Только идиот схватит молоточек". - Ну да,- сказал доктор.- А что? - Это и был идиот,- проговорил настоятель собора. Чувствуя, что к нему прикованы все взгляды, он продолжал чуть ли не истерично: - Я священник,захлебывался он,- а священнику не пристало проливать кровь... То есть я... мы не вправе отправлять людей на виселицу. Слава Богу, я вот теперь понял, кто преступник, и, слава Богу, казнь ему не грозит. - То есть вы поняли и промолчите? - спросил доктор. - Я не промолчу, но его не повесят,- отвечал Уилфрид с какой-то блуждающей улыбкой.- Нынче утром я вошел в храм, а там молился наш дурачок, бедный Джо, он слабоумный от рождения. Бог знает, о чем он молился: у сумасшедших, у них ведь все навыворот, и молитвы, наверное, тоже. Помолится - и пойдет убивать. Я видел, как мой брат донимал беднягу Джо, издевался над ним. - Так-так! - заинтересовался доктор.- Вот это уже разговор. Да, но как же вы объясните... Уилфрид Боэн прямо трепетал - наконец-то для него все разъяснилось. - Понимаете, понимаете,- волновался он,- ведь тогда долой все странности, обе загадки разрешаются! И маленький молоток, и страшный удар. Кузнец мог бы так ударить, но не этим же молотком. Жена взяла бы этот молоток, но где же ей так ударить? А если сумасшедший - то все понятно. Молоток он схватил, какой попался. А насчет силы... известно же,- правда, доктор? что в припадке безумия силы удесятеряются. - Ах, будь я проклят! - выдохнул доктор.- Да, ваша правда. А отец Браун смотрел на Боэна долгим, пристальным взглядом, и стало заметно, как выделяются на его невзрачном лице большие круглые серые глаза. Он сказал вслед за доктором как-то особенно почтительно: - Мистер Боэн, из всех объяснений только ваше сводит концы с концами. Потому-то я и скажу вам напрямик: оно неверное, и я это твердо знаю. Затем чудной человечек отошел в сторону и снова стал рассматривать молоток. - Всезнайку из себя корчит,- сердито прошептал доктор Уилфриду.- Уж эти мне католические попы: хитрющий народ! - Нет, нет,- твердил, как заведенный, Боэн.- Дурачок его убил. Дурачок его убил. Два священника и доктор стояли в стороне от служителя закона и арестованного, и когда их разговор прервался, стал слышен зычный голос кузнеца: - Ну, вроде мы с вами договорились, мистер инспектор. Сила у меня есть, это вы верно, только и мне не под силу зашвырнуть сюда молот из Гринфорда. Молот у меня без крыльев, как же он полетит за полмили над полями да околицами? Инспектор дружелюбно рассмеялся и сказал: - Нет, ваше дело чистое, хотя сходится все, конечно, на редкость. Попрошу вас только оказывать всяческое содействие в отыскании человека вашего роста и вашей силы. Да чего там! Хоть поможете его задержать. Сами-то вы ни на кого не подумали? - Подумать подумал,- сурово сказал кузнец,- только виновника-то зря ищете.- Он заметил, что кое-кто испуганно поглядел на его жену, шагнул к скамейке и положил ручищу ей на плечо.- И виновницы не ищите. - Кого же тогда искать? - ухмыльнулся инспектор.- Не корову же - где ей с молотком управиться? - Не из плоти была рука с этим молотком,- глухо сказал кузнец,- по-вашему говоря, он сам умертвился. Уилфрид подался к нему, и глаза его вспыхнули. - Это как же, Барнс,- съязвил сапожник,- ты что же, думаешь, молот сам его пристукнул? - Смейтесь и насмехайтесь,- выкрикнул кузнец,- смейтесь, священнослужители, даром что вы же по воскресеньям повествуете, как Господь сокрушил Сеннахирима. Он во всяком дому, и призрел мой дом, и поразил осквернителя на пороге его. Поразил с той самой силою, с какою Он сотрясает землю. - Я сегодня грозил Норману громом небесным,- сдавленно проговорил Уилфрид. - Ну, этот подследственный не в моем ведении,- усмехнулся инспектор. - Зато вы в Его ведении,- отрезал кузнец,- не забывайте об этом.- И пошел в дом, обратив к собравшимся могучую спину. Потрясенного Уилфрида заботливо взял под руку отец Браун. - Уйдемте куда-нибудь с этого страшного места, мистер Боэн,- говорил он.Покажите мне, пожалуйста, вашу церковь. Я слышал, она чуть ли не самая древняя в Англии. А мы, знаете,- он шутливо подмигнул,- интересуемся древнеангликанскими церквами. Шуток Уилфрид не ценил и шутить не умел, но показать церковь согласился охотно: он рад был поговорить о красотах готики с человеком, понимающим в ней все-таки побольше, чем сектант-кузнец и сапожник-атеист. - Да-да,- сказал он,- пойдемте, вот здесь. Он повел отца Брауна к высокому боковому крыльцу, но едва тот поставил ногу на первую ступеньку, как кто-то взял его сзади за плечо. Отец Браун обернулся и оказался лицом к лицу с худым смуглым доктором, который глядел темно и подозрительно. - Вот что, сэр,- резко сказал врач,- вид у вас такой, будто вы тут кое в чем разобрались. Вы что же, позвольте спросить, решили помалкивать про себя? - Понимаете, доктор,- дружелюбно улыбнулся отец Браун,- есть ведь такое правило: не все знаешь - так и молчи, тем более что в нашем-то деле положено молчать, именно когда знаешь все. Но если вам кажется, что я обидел вас или не только вас своими недомолвками, то я, пожалуй, -сделаю вам два очень прозрачных намека. - Слушаю вас,- мрачно откликнулся врач. -Во-первых,- сказал отец Браун,- это дело вполне по вашей части. Никакой мистики, сплошная наука. Кузнец не в том ошибся, что преступника настигла кара свыше,- это-то да, только уж никаким чудом здесь и не пахнет. Нет, доктор, никакого особого чуда здесь нет, разве что чудо - сам человек, его непостижимое, грешное, дерзновенное сердце. Череп-то раздробило самым естественным образом, по закону природы, ученые его на каждом шагу поминают. Доктор пристально и хмуро глядел на него. - Второй намек? - спросил он. - Второй намек такой,- сказал отец Браун.- Помните: кузнец, он в чудеса-то верит, а сказок дурацких не любит - как, дескать, его молот полетит, раз он без крыльев? - Да,- сказал доктор.- Это я помню. - Так вот,- широко улыбнулся отец Браун,- эта дурацкая сказка ближе всего к правде. И он засеменил по ступенькам вслед за настоятелем. Уилфрид Боэн нетерпеливо поджидал его, бледный до синевы, словно эта маленькая задержка его доконала; он сразу повел гостя в свою любимую галерею, под самый свод, в сияющую сень витража с ангелом. Маленький патер осматривал все подряд и всем неумолчно, хоть и негромко, восхищался. Он обнаружил боковой выход на винтовую лестницу, по которой Уилфрид спешил вниз к телу брата; отец Браун, однако, с обезьяньей прытью кинулся не вниз, а наверх, и вскоре его голос донесся с верхней наружной площадки. - Идите сюда, мистер Боэн,- позвал он.- Вам хорошо подышать воздухом! Боэн поднялся и вышел на каменную галерейку, балкончик, лепившийся у стены храма. Вокруг одинокого холма расстилалась бескрайняя равнина, усеянная деревнями и фермами; лиловый лес густел на горизонте. Далеко-далеко внизу рисовался четкий квадратик двора кузни, где все еще что-то записывал инспектор и, как прибитая муха, валялся неубранный труп. - Вроде карты мира, правда? - сказал отец Браун. - Да,- очень серьезно согласился Боэн и кивнул. Под ними и вокруг них готические стены рушились в пустоту, словно призывали к самоубийству. В средневековых зданиях есть такая исполинская ярость - на них отовсюду смотришь, как на круп бешено мчащейся лошади. Собор составляли древние, суровые камни, поросшие лишайниками и облепленные птичьими гнездами. И все же снизу казалось, что стены фонтаном взмывают к небесам, а оттуда, сверху,- что они водопадом низвергаются в звенящую бездну. Два человека на башне были пленниками неимоверной готической жути: все смещено и сплющено, перспектива сдвинута, большое уменьшено, маленькое увеличено - окаменелый мир наизнанку, повисший в воздухе. Громадные каменные завитки - и мелкий рисунок крохотных ферм и лугов. Изваяния птиц и зверей, словно драконы, парящие или ползущие над полями и селами. Все было страшно и невероятно, будто они стояли между гигантских крыл парящего над землей чудища. Старая соборная церковь надвинулась на солнечную долину, как грозовая туча. - По-моему, на такой высоте и молиться-то опасно,- сказал отец Браун.Глядеть надо снизу вверх, а не сверху вниз. - Вы думаете, здесь так уж опасно? - спросил Уилфрид. - Я думаю, отсюда опасно падать - упасть ведь может не тело, а душа,ответил маленький патер. - Я что-то вас не очень понимаю,- пробормотал Уилфрид. - Взять хоть того же кузнеца,- невозмутимо сказал отец Браун.- Хороший человек, жаль, не христианин. Вера у него шотландская - так веровали те, кто молился на холмах и скалах и смотрел вниз, на землю, чаще, чем на небеса. А величие - дитя смирения. Большое видно с равнины, а с высоты все кажется пустяками. - Но ведь он, он не убийца,- выговорил Боэн. - Нет,- странным голосом сказал отец Браун.- мы знаем, что убийца не он. Он помолчал и продолжил, светло-серые глаза его были устремлены вдаль. - Я знал человека,- сказал он,- который сперва молился со всеми у алтаря, а потом стал подниматься все выше и молиться в одиночку - в уголках, галереях, на колокольне или у шпиля. Мир вращался, как колесо, а он стоял над миром: у него закружилась голова, и он возомнил себя Богом. Хороший он был человек, но впал в большой грех. Уилфрид глядел в сторону, но его худые руки, вцепившиеся в парапет, стали иссиня-белыми. - Он решил, что ему дано судить мир и карать грешников. Если 6 он стоял внизу, на коленях, рядом с другими - ему бы это и в голову не пришло. Но он глядел сверху - и люди казались ему насекомыми. Ползало там одно ярко-зеленое, особенно мерзкое и назойливое, да к тому же и ядовитое. Стояла тишина, только грачи кричали у колокольни; и снова послышался голос отца Брауна: - К вящему искушению, во власти его оказался самый страшный механизм природы - сила, с бешеной быстротой притягивающая все земное к земному лону. Смотрите, вон прямо под нами расхаживает инспектор. Если я кину отсюда камушек, камушек ударит в него пулей. Если я оброню молоток... или молоточек... Уилфрид Боэн перекинул ногу через парапет, но отец Браун оттянул его назад за воротник. - Нет,- сказал он.- Это выход в ад. Боэн попятился и припал к стене, в ужасе глядя на него. - Откуда вы все это знаете? - крикнул он,- Ты дьявол? - Я человек,- строго ответил отец Браун,- и значит, вместилище всех дьяволов.- Он помолчал.- Я знаю, что вы сделали - вернее, догадываюсь почти обо всем. Поговорив с братом, вы разгорелись гневом - не скажу, что неправедным,- и схватили молоток, почти готовые убить его за его гнусные слова. Но вы отпрянули перед убийством, сунули молоток за пазуху и бросились в церковь. Вы отчаянно молились - у окна с ангелом, потом еще выше, еще, и потом здесь - и отсюда увидели, как внизу шляпа полковника ползает зеленой тлей. В душе вашей что-то надломилось, и вы обрушили на него гром небесный. Уилфрид прижал ко лбу дрожащую руку и тихо спросил: - Откуда вы знаете про зеленую тлю? По лицу отца Брауна мелькнула тень улыбки. - Да это как-то само собой понятно,- сказал он.- Слушайте дальше. Мне все известно, но никто другой не узнает ничего, вам самому решать, я отступаюсь и сохраню эту тайну, как тайну исповеди. Тому много причин, и лишь одна вас касается. Решайте, ибо вы еще не стали настоящим убийцей, не закоснели во зле. Вы боялись, что обвинят кузнеца, боялись, что обвинят его жену. Вы попробовали свалить все на слабоумного, зная, что ему ничто не грозит. Мое дело замечать такие проблески света в душе убийцы. Спускайтесь в деревню и поступайте, как знаете; я сказал вам свое последнее слово. Они в молчании спустились по винтовой лестнице и вышли на солнце к кузнице. Уилфрид Боэн аккуратно отодвинул засов деревянной калитки, подошел к инспектору и сказал: - Прошу вас меня арестовать. Брата убил я.
   ОКО АПОЛЛОНА
   Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и ллотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой - низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что Низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся в свою новую контору, расположенную в новом многоквартирном доме напротив аббатства; а маленький звался отцом Дж. Брауном, служил в церкви св. Франциска Ксаверия и, причастив умирающего, прибыл из Камберуэла, чтобы посмотреть контору своего друга. Дом, где она помещалась, был высок, словно американский небоскреб, и по-американски оснащен безотказными лифтами и телефонами. Его только что достроили, заняты были три квартиры - над Фламбо, под Фламбо и его собственная; два верхних и три нижних этажа еще пустовали. Но тот, кто смотрел впервые на свежевыстроенную башню, удивлялся не этому. Леса почти совсем убрали, и на голой стене, прямо над окнами Фламбо, сверкал огромный, окна в три, золоченый глаз, окруженный золотыми лучами. - Господи, что это? - спросил отец Браун и остановил-ся. - А, новая вера! - засмеялся Фламбо.- Из тех, что отпускают нам грехи, потому что мы вообще безгрешны. Что-то вроде "Христианской науки". Надо мной живет некий Калон (это он себя так называет, фамилий таких нет!). Внизу, подо мной,- две машинистки, а наверху - этот бойкий краснобай. Он, видите ли, новый жрец Аполлона, солнцу поклоняется. - Посмотрим на него, посмотрим...- сказал отец Браун.- Солнце было жестоким божеством. А что это за страшный глаз? - Насколько я понял,- отвечал Фламбо,- у них такая теория. Крепкий духом вынесет что угодно. Символы их - солнце и огромный глаз. Они говорят, что истинно здоровый человек может прямо смотреть на солнце. - Здоровому человеку,- заметил отец Браун,- это и в голову не придет. - Ну, я что знал, то сказал,- беспечно откликнулся Фламбо.- Конечно, они считают, что их вера лечит все болезни тела. - А лечит она единственную болезнь духа? - серьезно и взволнованно спросил отец Браун. - Что же это за болезнь? - улыбнулся Фламбо. - Уверенность в собственном здоровье,- ответил священник. Тихая, маленькая контора больше привлекала Фламбо, чем сверкающее святилище. Как все южане, он отличался здравомыслием, вообразить себя мог лишь католиком или атеистом и к новым религиям - победным ли, призрачным ли - склонности не питал. Зато он питал склонность к людям, особенно - к красивым, а дамы, поселившиеся внизу, были еще и своеобразны. Там жили две сестры, обе - худые и темноволосые, одна к тому же - высокая ростом и прекрасная лицом. Профиль у нее был четкий, орлиный; таких, как она, всегда вспоминаешь в профиль, словно они отточенным клинком прорезают путь сквозь жизнь. Глаза ее сверкали скорее стальным, чем алмазным, блеском, и держалась она прямо, так прямо, что, несмотря на худобу, изящной не была. Младшая сестра, ее укороченная тень, казалась тусклее, бледнее и незаметней. Обе носили строгие черные платья с мужскими манжетами и воротничками. В лондонских конторах - тысячи таких резковатых, энергичных женщин; но этих отличало не внешнее, известное всем, а истинное их положение. Полина Стэси, старшая сестра, унаследовала герб, земли и очень много денег. Она росла в садах и замках, но, по холодной пылкости чувств, присущей современным женщинам, избрала иную, высшую, нелегкую жизнь. От денег она, однако, не отказалась - этот жест, достойный монахов и романтиков, претил ее трезвой деловитости. Деньги были ей нужны, чтобы служить обществу. Она открыла контору - как бы зародыш образцового машинного бюро, а остальное раздала лигам и комитетам, борющимся за то, чтобы женщины занимались именно такой работой. Никто не знал, в какой мере младшая, Джоан, разделяет этот несколько деловитый идеализм. Во всяком случае за своей сестрой и начальницей она шла с собачьей преданностью, более приятной все же, чем твердость и бодрость старшей, и даже немного трагичной. Полина Стэси трагедий не знала; по-видимому, ей казалось, что их и не бывает. Когда Фламбо встретил свою соседку впервые, сухая ее стремительность и холодный пыл сильно его позабавили. Он ждал внизу лифтера, который развозил жильцов по этажам. Но девушка с соколиными глазами ждать не пожелала. Она резко сообщила, что сама разбирается в лифтах и не зависит от мальчишек, а кстати - и от мужчин. Жила она невысоко, но за считанные секунды довольно полно ознакомила сыщика со своими воззрениями, сводившимися к тому, что она - современная деловая женщина и любит современную, дельную технику. Ее черные глаза сверкали холодным гневом, когда она помянула тех, кто науку не ценит и вздыхает по ушедшей романтике. Каждый, говорила она, должен управлять любой машиной, как она управляет лифтом. Она чуть не вспыхнула, когда Фламбо открыл перед ней дверцу; а он поднялся к себе, вспоминая с улыбкой о такой взрывчатой самостоятельности. Действительно, нрав у нее был пылкий, властный, раздражительный, и худые тонкие руки двигались так резко, словно она собиралась все разрушить. Как-то Фламбо зашел к ней, хотел что-то напечатать, и увидел, что она швырнула на пол сестрины очки и давит их ногой. При этом она обличала "дурацкую медицину" и слабых, жалких людей, которые ей поддаются. Она кричала, чтобы сестра и не думала больше таскать домой всякую дрянь. Она вопрошала, не завести ли ей парик, или деревянную ногу, или стеклянный глаз; и собственные ее глаза сверкали стеклянным блеском. Пораженный такой нетерпимостью Фламбо не удержался и, рассудительный, как все французы, спросил ее, почему очки - признак слабости, а лифт - признак силы. Если наука вправе помогать нам, почему ей не помочь и на сей раз? - Что тут общего! - надменно ответила Полина.- Да, мсье Фламбо, машины и моторы - признак силы. Техника пожирает пространство и презирает время. Все люди - и мы, женщины,- овладевают ею. Это возвышенно, это прекрасно, это - истинная наука. А всякие подпорки и припарки - отличительный знак малодушных! Доктора подсовывают нам костыли, словно мы родились калеками или рабами. Я не рабыня, мсье Фламбо. Люди думают, что все это нужно, потому что их учат страху, а не смелости и силе. Глупые няньки не дают детям смотреть на солнце, а потом никто и не может прямо на него смотреть. Я гляжу на звезды, буду глядеть и на эту. Солнце мне не хозяин, хочу - и смотрю! - Ваши глаза ослепят солнце,- сказал Фламбо, кланяясь с иностранной учтивостью. Ему нравилось говорить комплименты этой странной, колючей красавице, отчасти потому, что она немного терялась. Но, поднимаясь на свой этаж, он глубоко вздохнул, присвистнул и проговорил про себя: "Значит, и она попала в лапы к этому знахарю с золотым глазом..." Как бы мало он ни знал о новой религии, как бы мало ею ни интересовался, о том, что адепты ее глядят на солнце, он все же слышал. Вскоре он заметил, что духовные узы между верхней и нижней конторой становятся все крепче. Тот, кто именовал себя Калоном, был поистине великолепен, как и подобает жрецу солнечного бога. Он был ненамного ниже Фламбо, но гораздо красивее. Золотой бородой, синими глазами, откинутой назад львиной гривой он походил как нельзя больше на белокурую бестию, воспетую Ницше, но животную его красоту смягчали, возвышали, просветляли мощный разум и сила духа. Он походил на саксонского короля, но такого, который прославился святостью. Этому не мешала деловая, будничная обстановка - контора в многоэтажном доме на Виктория-стрит, аккуратный и скучный клерк в приемной, медная табличка, золоченый глаз вроде рекламы окулиста. И тело его и душа сияли сквозь пошлость властной, вдохновенной силой. Всякий чувствовал при нем, что это - не мошенник, а мудрец.