Гилберт Честертон. Пять праведных преступников

   - Деточка, - сказал он, положив руку на ее вздрагивавшее плечо, и обоих как прожгло электрическим током.
   И он двинулся с места и быстро прошел мимо нее, вперед.
   Он что-то увидел в лунном свете, еще не спускаясь со ступеней, перепрыгнул через ограду вниз и оказался по пояс в диких запутанных зарослях. Колыхание листвы заслонило от Барбары разыгравшуюся вслед за этим драму; но - как в лунной вспышке - учитель бросился через тропу к фигуре в белом, и Барбара услышала стук, Барбара увидела, как что-то взметнулось, закружилось серебряными спицами, как герб острова Мэн; и потом из плотной глубины зарослей внизу брызнул фонтан ругательств, не на английском, но и не на совсем немецком языке - на языке гомона и стонов всех гетто по всему миру. Одна странная вещь застряла все-таки в ее расстроенной памяти: когда фигура в белом, покачиваясь, поднялась и заковыляла вниз по склону, белое лицо и яростный жест проклятия были обращены не к противнику, а к губернаторскому дому.
   Хьюм мучительно хмурился, вновь поднимаясь по ступенькам, будто решая свои геометрические задачки.
   Она обрушила на него вопрос, что он сделал, и он отвечал своим мрачным голосом:
   - Надеюсь, я его полуубил. Вы знаете - я же сторонник полумер. Она истерически расхохоталась и крикнула:
   - А сами говорили, что злиться не умеете!
   Потом оба вдруг впали в неловкое молчание, и с дурацкой какой-то церемонностью он ее сопроводил вниз по склону к самым дверям бальной залы. Небо за аркадами листвы ярко лиловело, впадая в синеву, что жарче полыхания алости; волосатые стволы казались странными морскими чудищами детства, которых можно гладить, и они тогда топорщат лапы. Что-то нашло на них обоих такое, что не передать словами - да и молчанием тоже. И он не придумал ничего лучшего, как заметить: "Чудесная ночь".
   - Да, - ответила она. - Чудесная ночь.
   И тут же почувствовала себя так, будто выдала секрет.
   Садом они прошли к дверям вестибюля, где толокся в вечерних платьях и мундирах разодетый люд. С предельной церемонностью они простились; ни он, ни она в ту ночь не сомкнули глаз.
   4. СЫЩИК И ПАСТОР
   Как мы уже говорили, только на следующий вечер распространилась весть, что губернатор пал от пули, пущенной неведомой рукой. И Барбара Трэйл узнала весть позже большинства своих знакомых, потому что утром пустилась в долгую прогулку среди руин и пальм в ближнем соседстве. Она несла с собой корзиночку, и как ни была она на вид легка, можно было сказать, что Барбара шла избавляться от значительного груза. Она шла избавляться от груза, накопившегося в памяти, особенно в памяти о прошедшей ночи. Гасить свою порывистость уединенными прогулками было у нее в привычке; но на сей раз поход принес немедленную и непредвиденную пользу. Потому что первая весть была самая страшная; а когда Барбара вернулась, страшное смягчилось. Сперва доложили, что дядя ее убит; потом, что он смертельно ранен; и, наконец, что рана его не опасна для жизни. Барбара со своей пустой корзинкой врезалась в самую гущу взволнованного разговора об этом происшествии, и скоро поняла, что полицией уже приняты меры по задержанию преступника. Допрос вел крепкий, скуластый офицер по фамилии Хейтер, начальник сыскной службы; ему рьяно помогал секретарь губернатора юный Милз. Но гораздо больше удивилась Барбара, обнаружив в самом центре группы своего друга Хьюма, которого допрашивали о вчерашнем.
   В следующую же секунду она с необъяснимым отвращением поняла, о чем ведется допрос. Допрашивали Милз и Хейтер; но они только что узнали, что сэр Гарри Смит с присущей ему энергией арестовал доктора Паулюса Грегори, подозрительного бородатого иностранца, - вот что было важно. Учителя допрашивали о том, когда он видел его в последний раз; и Барбара в душе боялась, обнаружив, что события прошедшей ночи сделались предметом полицейского дознания. Как если бы, выйдя к завтраку, она вдруг поняла, что за столом все дружно обсуждают тайный, нежный, приснившийся ей ночью сон. И хотя она протаскала свои ночные картинки среди могил и по зеленой мураве, они оставались интимными, принадлежали только ей, как если бы, скажем, ей явилось видение в пустыне. Вкрадчивый, черноволосый мистер Милз был ей особенно противен своей настырностью. Она, довольно, впрочем, опрометчиво, решила тотчас, что всегда ненавидела мистера Милза.
   - Я заключаю, - говорил секретарь, - что у вас есть собственные, весьма веские основания считать этого господина опасным субъектом.
   - Я его считаю подлецом, и всегда считал, - ответил Хьюм хмуро и нехотя. - Мы с ним слегка схватились минувшей ночью, но это ничуть не сказалось на моей точке зрения, да и на его точке зрения, полагаю, тоже.
   - А мне кажется, это очень могло сказаться, - наседал Милз, - ведь, уходя, он проклинал не только вас, но и - особенно - губернатора, не так ли? И он спустился по склону как раз к тому месту, где подстрелили мистера Толбойза. Правда, стреляли много позже, и никто не видел стрелявшего; но, возможно, преступник бродил по лесу, а потом прокрался в темноте вдоль стены.
   - А ружье сорвал с ружейного дерева, какие во множестве произрастают в здешних лесах, - усмехнулся учитель едко. - Я могу поклясться, что при нем не было ни ружья, ни пистолета, когда я его сунул в опунцию.
   - Вы, кажется, произносите речь в его защиту, - заметил с легкой усмешкой секретарь. - Но сами же вы сказали, что он весьма сомнительный субъект.
   - Я ничуть не считаю его сомнительным, - отвечал учитель в обычной своей решительной манере. - У меня относительно него нет ни малейших сомнений. Я считаю, что он распущенный, порочный хвастун и жулик; самовлюбленный, похотливый шарлатан. И я совершенно убежден, что губернатора мог убить кто угодно, только не он.
   Полковник Хейтер метнул острый взор в говорящего и впервые сам разомкнул уста:
   - Э-э... что же вы хотите этим сказать?
   - Именно то, что говорю, - ответил Хьюм. - Будучи подлецом такого сорта, такого сорта подлости он не совершит. Агитаторы вроде него никогда ничего не делают своими руками; они подстрекают других; они собирают толпу, пускают шапку по кругу и потом смываются, чтобы приступить к тому же в другом месте. Идут на риск, разыгрывают Брутов и Шарлотт Корде совсем другие люди. Но я заявляю, что есть еще два обстоятельства, полностью снимающие обвинения с этого субъекта.
   Он сунул два пальца в карман жилета и медленно, задумчиво даже, вытащил круглую стекляшку, болтающуюся на порванном шнурке.
   - Я это подобрал на месте, где мы дрались, - сказал он. - Это монокль Грегори; и если вы сквозь него глянете, вы не разглядите ровно ничего, кроме того факта, что человек, нуждающийся в столь сильных линзах, без них ничего не увидит. Он никак не мог видеть цель на углу стены, метясь от смоковницы, откуда приблизительно, как полагают, был произведен выстрел.
   - В этом, кажется, что-то есть, - сказал Хейтер. - Хотя у него, конечно, могло быть и запасное стекло. Но у вас есть еще второе основание считать его невиновным, так вы сказали?
   - Есть и второе основание, - сказал Хьюм. - Сэр Гарри Смит его только что арестовал.
   - Господи, да о чем вы? - вскрикнул мистер Милз. - Не вы ли сами принесли нам это известие от сэра Гарри?
   - Боюсь, я был не вполне точен, - сказал учитель скучным голосом. Совершенно верно: сэр Гарри арестовал доктора, но он арестовал его до того, как услышал о покушении на лорда Толбойза. Он арестовал доктора Грегори за подстрекательскую сходку в пяти минутах езды от Пентаполиса, на которой тот выступал с пламенной речью и подходил, вероятно, к красноречивому резюме, как раз когда лорд Толбойз был подстрелен здесь, на повороте дороги.
   - Боже правый, - выпучив глаза, крикнул Милз, - да вы, похоже, про это дело много чего знаете!
   Учитель угрюмо поднял голову и посмотрел на секретаря пристальным, но очень странным взглядом.
   - Кое-что, возможно, я и знаю, - сказал он. - Во всяком случае, я уверен, что у Грегори безупречное алиби.
   Барбара прислушивалась к странному разговору, мучительно, с трудом сосредоточилась; но по мере того, как обвинение против Грегори рушилось, новое, странное чувство в ней самой пробивалось из глубин на поверхность. Она сообразила, что хотела осуждения Грегори не оттого, что питала к нему особенную злобу, но оно могло все сразу объяснить; и ее избавить от другой, неприятной, едва брезжущей мысли. Преступник вновь стал смутной, безымянной тенью, а в душе ее опять зашевелилось страшное подозрение, и, пронизав ее страхом и отчаянием, тень вдруг обрела отчетливые черты.
   Как уже было замечено, Барбара Трэйл драматизировала трагедию семейства Трэйл и положение своего брата.
   Страстная книгочея, она была из тех девочек, которых вечно видишь с книжкой в уголке дивана. А при нынешней постановке дела это неизбежно вело к тому, что она заглатывала все, недоступное ее пониманию, прежде чем прочесть хоть что-нибудь ему доступное. В ее мозгу перемешались обрывки знаний о наследственности и психоанализе; как тут было уберечься от горестного пессимизма по любому поводу? А дальше уж человек легко найдет обоснование для самых нелепых страхов. И Барбаре вполне хватило того, что в самое утро покушения дядя прилюдно подвергся оскорблению и даже нелепым угрозам со стороны ее братца.
   Психологический яд такого свойства все глубже и глубже въедается в мозг.
   Подозрения Барбары разрастались и густели, как темный лес; она не остановилась на той мысли, что недоразвитый школьник на самом деле маньяк и убийца. Вычитанное из книжек вело ее все дальше. Если брат - почему не сестра? Если сестра - почему не она сама? Память преувеличивала, искажала странное поведение сестры в саду, пока наконец чуть ли не преподнесла Оливию, рвущую цветы зубами. Как всегда при таком смятении духа, все приобретало роковую важность.
   Сестра сказала: "Что-то случилось с нами со всеми, правда?" Что еще могло это значить, кроме семейного проклятья? Вот и Хьюм сказал, что он "не единственный на свете спятил". Ну и что это значило? Да и доктор Грегори после беседы с нею объявил ее расу вырожденческой. Что он хотел сказать? Что у них вырожденческая семья? А ведь он как-никак доктор, пускай негодный, но все же. Совпадения так били в одну точку, что она чуть не закричала от ужаса. Но каким-то краешком мозга она понимала, конечно, порочность подобной логики. Она говорила себе, что склонна все усугублять и видеть в мрачном свете; потом стала говорить, что если так, значит, она спятила. Но нет же, ничуть она не спятила; просто она молодая, а тысячи молодых людей проходят эту стадию кошмара, и никто им и не думает помогать.
   И вдруг ей мучительно захотелось помощи; тот же порыв недавно гнал ее обратно, лунным лугом, к деревянной сторожке на горе. Она поднималась снова на эту гору, когда Джок Хьюм спустился ей навстречу.
   Она потоком вылила на него все свои семейные тревоги, как выливала патриотические сомнения, со странной уверенностью, неизвестно на чем основанной и однако же твердой.
   - Ну и вот, - заключила она свой бурный монолог. - Я сперва не сомневалась, что это все сделал бедняжка Том. А сейчас мне уже кажется, что я сама могла это сделать.
   - Что ж, вполне логично, - согласился Хьюм. - Так же разумно утверждать, что виноваты вы, как и то, что виноват Том. И приблизительно столь же разумно утверждать, что в той же мере виноват архиепископ Кентерберийский.
   Она попыталась развить свои высоконаучные догадки по поводу наследственности; их успех, пожалуй, был ощутимей. По крайней мере, большой угрюмый человек, выслушав их, заметно оживился.
   - Черт побери всех докторов и ученых! - крикнул он. - Вернее, черт побери всех романисток и газетчиков, рассуждающих о том, чего сами доктора - и те не понимают! Старых нянек обвиняют, что они пугают детей букой, а ведь очень скоро это у них превращается в шутку. Ну а как насчет новых нянек, которые призывают детей самих себя пугать черным букой, и притом вполне серьезно? Милая девочка, ничего нет страшного с вашим братом, как, впрочем, и с вами. У него просто, что называется, защитная неврастения; этим так хитро выражается нехитрая мысль, что у него слишком толстая кожа, - и лак частной школы к ней не пристает, а стекает, как с гуся вода. Так-то для него даже лучше. Ну вот и представьте себе, что он несколько дольше нас грешных будет оставаться ребенком. Что же в ребенке такого ужасного? Разве вы ужасаетесь при мысли о брате только из-за того, что он счастлив, прыгает, любит вас и не может доказать теорему Пифагора? Быть песиком совсем не болезнь. Быть ребенком - не болезнь.
   Даже оставаться ребенком - тоже не болезнь; разве не мечтается вам иногда, чтоб мы все оставались детьми?
   Она была из тех, кто схватывает понятия не скопом, а как бы по мере поступления; и она стояла молча; но мозг ее работал, как мельница. Нарушил молчание Хьюм, но теперь он заговорил веселее.
   - Это вроде наших разговоров о том, стоит ли кому-то преподать урок. По-моему, мир чересчур строг и торжествен по части наказаний; уж лучше бы в нем царили простые нравы детской. Людям не нужно принудительных работ, казней и тому подобного. Большинству людей хочется, чтоб им надрали уши и отправили спать. Вот бы забавно взять зарвавшегося миллионера и поставить в угол! Самое милое дело.
   Когда она снова открыла рот, в голосе ее было облегчение и опять звенело любопытство.
   - А чем вы занимаетесь с Томом? - спросила она. - И что это за такие странные треугольники?
   - Я строю из себя шута, - сказал он серьезно. - Ему надо одно: чтобы привлекли его внимание; а лучшее средство привлечь внимание ребенка дурачиться. Вы не знаете, как им весело воображать чудака, садящегося в лужу или калошу, оказывающегося в чьей-то чужой, а не в своей тарелке. Так служат воспитанию метафоры, прибаутки и еще загадки. Я и стараюсь быть загадкой. Я хочу, чтобы он все время гадал, что у меня на уме, что я собираюсь выкинуть.
   Разумеется, я выгляжу совершеннейшим ослом. Но другого выхода нет.
   - Да-а... - протянула она. - В загадке есть что-то такое волнующее... во всякой загадке. Например, этот старый пастор загадывает вам свои загадки из Откровения, и ведь вы чувствуете, что ему интересно жить... Ой, мы же, кстати, обещали, по-моему, прийти к нему в гости; я была в таком настроении, я просто все перезабыла...
   И в этот самый миг на тропе показалась сестра ее Оливия в снаряжении, неопровержимо свидетельствовавшем о выходе в гости, и сопровождаемая супругом - заместителем губернатора, не часто себя утруждающим подобными обязанностями. Они шли вместе, и Барбара слегка удивилась, обнаружив впереди них на той же тропе не только гибко-лакированную фигуру мистера Милза, секретаря, но и более угловатые очертания полковника Хейтера. Очевидно, приглашение священника распространялось и на них.
   Его преподобие Эрнст Сноу жил очень скромно, в домике, стоявшем в одном ряду с жилищами мелких служащих резиденции. По задам этого ряда и бежала тропа вдоль садовой стены, мимо смоковницы, мимо чахлых олив и дальше, к тому углу, где губернатор упал, подбитый таинственной пулей. Отграничивая открытые просторы пустыни, тропа эта имела все свойства кремнистого пути пилигримов.
   Зато, проходя мимо фасадов, путник легко мог вообразить, что оказался в каком-то лондонском пригороде, такие тут были витые ограды, такие английские клумбы и портики.
   Дом священнослужителя ничем, кроме номера, не отличался от прочих; а вход был столь узок, что гости из резиденции с трудом в него протиснулись.
   Мистер Сноу склонился над ручкой Оливии с церемонностью, из-за которой его седины показались вдруг пудрой восемнадцатого столетия, но было в его манере и позе что-то еще, сперва не поддавшееся определению. Что-то в сдержанном голосе и воздетых руках отдавало призванием, исполнением служебных обязанностей. Лицо было спокойно, но спокойствие казалось почти напускным; и невзирая на горестный тон, взгляд был на редкость тверд и светел. Барбаре вдруг показалось, что он совершает похоронный обряд; и она почти не ошиблась.
   - Не стану говорить, леди Смит, - сказал он тем же мягким голосом, как я сочувствую вам в этот горестный час. Даже и с точки зрения общественной, смерть вашего дядюшки...
   Тут Оливия Смит перебила его, глядя ему в лицо ошалелым взглядом:
   - Но дядя не умер, мистер Сноу. Я знаю, сперва так говорили... Но он только ранен в ногу и уже пытается ковылять.
   Лицо священника преобразилось столь мгновенно, что большинство присутствующих не уследило за трансформацией; Барбаре показалось, что у него отвисла челюсть и, водворенная на место, тотчас приладилась к улыбке вполне неискренних поздравлений.
   - Дражайшая, - выдохнул он, - как я рад...
   Он растерянно оглядывал мебель. Помнил ли его преподобие о необходимости приготовления чая к должному часу, было покуда неясно; но приготовления, им произведенные, имели, пожалуй, не столь сладко-утоляющую цель. Маленькие столики были завалены огромными книгами, большей частью распахнутыми; и открытые страницы исчерчены планами и рисунками, по-видимому, имеющими отношение к архитектуре, археологии, астрономии или астрологии, и все это вместе весьма смахивало на библиотеку черной магии.
   - Апокалипсис, - выдавил он наконец, - это мое хобби.
   Я думаю, мои расчеты... Это записано нам в назидание...
   И тут уж Барбара испугалась не на шутку. Она отчетливо поняла сразу две вещи. Первое - что его преподобие Эрнст Сноу думал о смерти губернатора с чувством, очень похожим на глубокое удовлетворение, а о выздоровлении его узнал отнюдь не с восторгом. И второе - что тем же самым голосом были уже однажды произнесены под сенью смоковницы те же слова, и тогда они отдались в ее ушах диким призывом к кровопролитию.
   5. ТЕОРИЯ УМЕРЕННОГО УБИЙСТВА
   Полковник Хейтер, начальник сыскной службы, решительно двинулся в сторону внутренних комнат. А Барбара-то еще удивлялась, зачем это официальному лицу понадобилось им сопутствовать при нанесении чисто светского визита! Сейчас у нее в голове забрезжила смутная, невероятная возможность. Священник отвернулся к одной из книжных полок и принялся с горячечным возбуждением листать какой-то том; он даже, кажется, что-то про себя бормотал.
   Так ищут цитату, о которой вышел спор с приятелем.
   - Я слышал, у вас тут очень милый садик, мистер Сноу, - сказал Хейтер. - Я бы с удовольствием глянул.
   Сноу ошарашенно посмотрел на него через плечо, будто не в силах переключиться, оторваться от своего занятия; потом сказал резко, хоть и не вполне твердым голосом:
   - Не на что там смотреть. Решительно не на что. Я вот как раз думал...
   - Не возражаете, я все же гляну? - безразличным тоном спросил Хейтер и двинулся к черному ходу. Что-то было в его повадке такое решительное, что остальные двинулись следом за ним, сами не понимая, зачем. Хьюм, идя за сыщиком, проговорил вполголоса:
   - И что же, вы думаете, растет у старца в саду?
   Хейтер на него оглянулся с мрачной веселостью:
   - Да вот то самое дерево, про которое вы толковали недавно.
   Однако, выйдя на узкую, аккуратную полоску сада, они увидели одно-единственное дерево: смоковницу, распростершую ветви над пустынной тропой; и, тайно содрогнувшись, Барбара вспомнила, что это то самое место, с которого, по расчетам экспертов, был произведен выстрел.
   Хейтер пересек лужайку, остановился подле тропических зарослей у стены и там над чем-то склонился. Когда он выпрямился, в руке его был длинный тяжелый предмет.
   - Вот кое-что и свалилось с ружейного дерева, каковыми, вы правильно заметили, изобилует данная местность, - сказал он мрачно. - Забавно, что ружье обнаружилось на задворках у мистера Сноу, а? Особенно учитывая, что это двустволка и один ствол разряжен.
   Хьюм вглядывался в большое ружье у сыщика в руках; и на обычно бесстрастном лице его проступало изумление и даже ужас.
   - Вот те на! - сказал он тихо. - Я про него и забыл.
   Идиот несчастный!
   Кажется, никто, кроме Барбары, не услышал этого странного шепота; и никто ничего не понял. Вдруг Хьюм резко повернулся и обратился ко всей компании, как на уличной сходке.
   - Послушайте, - сказал он. - Вы знаете, чем это пахнет? Это пахнет тем, что бедного старого Сноу, и сейчас еще, возможно, колдующего над своими иероглифами, того гляди обвинят в покушении на губернатора.
   - Ну, вы забегаете вперед, - сказал Хейтер, - кое-кто даже назвал бы это, пожалуй, вмешательством в нашу работу, мистер Хьюм. (Спасибо, однако, что вы нас поправили относительно другого лица, когда мы, честно признаюсь, допустили ошибку.
   - Вы ошибались относительно того лица, а сейчас ошибаетесь относительно этого! - сказал Хьюм, ужасно насупясь. - Но в том случае я мог вам привести доказательства. Какие же доказательства невиновности мне привести сейчас?
   - Почему это вы обязаны приводить какие-то доказательства? - спросил изумленный Хейтер.
   - Ну как же, обязан, и все, - сказал Хьюм. - Но мне ужасно не хочется их приводить. - Он помолчал минуту, и вдруг его прорвало: - Господи! Да неужели вы сами не понимаете, как глупо сюда притягивать этого старого глупца?
   Неужели вы не видите, что он просто помешался на собственных предсказаниях бедствия и слегка растерялся, когда оказалось, что они не сбылись?
   - Есть еще кое-какие подозрительные обстоятельства, - резко вклинился Смит. - Ружье, обнаруженное в саду, и расположение смоковницы.
   Воцарилась долгая пауза, в продолжение которой Хьюм стоял, ссутулив широченные плечи и горестно уставясь на собственные ботинки. Потом он вдруг вскинул голову и заговорил с неудержимой веселостью:
   - Ну ладно, я приведу свои доказательства, - сказал он с чуть ли не счастливой улыбкой. - Это я стрелял в губернатора.
   Тишина наступила такая, будто в саду стоят одни статуи; несколько секунд никто не говорил и не двигался. А потом Барбара услышала собственный крик:
   - Нет! Неправда!
   В следующую секунду начальник полиции заговорил уже другим, более официальным тоном:
   - Хотелось бы знать, изволите ли вы шутить или сами признаетесь в покушении на жизнь лорда Толбойза.
   Хьюм вытянул руку в предостерегающем жесте, почти как оратор, унимающий расходившуюся аудиторию. Он все еще смутно улыбался, но стал заметно серьезней.
   - Простите, - сказал он. - Простите. Давайте обозначим разницу. Это чрезвычайно важно для моего самолюбия.
   Я не покушался на жизнь губернатора. Я покушался на его ногу, и я в нее попал.
   - Что еще за абракадабра! - рявкнул Смит.
   - Простите мне мой педантизм, - спокойно отвечал Хьюм. - Когда бросают тень на мою нравственность - это я могу вынести, как и другие представители преступного класса. Но когда подвергают сомнению мою меткость в стрельбе этого я вытерпеть уже не могу. Это единственный вид спорта, в котором я кое-чего стою.
   Никто и опомниться не успел, как он поднял с земли двустволку и торопливо продолжал:
   - Вы позволите обратить ваше внимание на одну техническую подробность? Это двустволка, и один ствол ее до сих пор не разряжен. Если какой-то дурак, стреляя в Толбойза с такого расстояния, его не убил, неужели вы думаете, что даже дурак не выстрелил бы еще раз, если уж намеревался убить его? А дело попросту в том, что у меня не было такого намерения.
   - Вы, кажется, себя считаете исключительно метким стрелком, - сказал довольно грубо заместитель губернатора.
   - А вы, как я погляжу, скептик, - в том же наглом тоне отвечал учитель. - Что ж, сэр Гарри, вы сами снабдили нас необходимым пособием, так что доказательство не займет и минуты. Мишени, которыми мы обязаны вашей патриотической деятельности, уже воздвигнуты, полагаю, на склоне сразу за краем стены.
   Никто и с места не успел двинуться, а он вспрыгнул на садовую стену у самой смоковницы - и со своего насеста увидел длинный ряд мишеней, расставленных по краю пустыни.
   - Итак, - сказал он тоном терпеливого лектора, - я, предположим, всажу эту пулю в очко второй мишени.
   Все наконец-то очнулись от столбняка; Хейтер бросился к Хьюму, Смит рявкнул: "Что за идиотские игры..."
   Конец фразы потонул в оглушительном звуке выстрела, и под еще не утихшее эхо учитель как ни в чем не бывало соскочил со стены.
   - г Если кому-то хочется пойти поглядеть, - сказал он, - я думаю, мы убедимся в моей невиновности. То есть не в том, что я не стрелял в губернатора, а в том, что попал туда именно, куда целил.
   Опять наступило молчание; и комедия неожиданностей увенчалась одной, еще более невообразимой, и по вине человека, о котором все как-то забыли.
   Вдруг раздался вопль Тома:
   - Кто пойдет смотреть? Ну, чего же вы не идете?
   Впечатление было такое, будто ни с того ни с сего заговорило дерево в саду. В самом деле, под воздействием возбуждения этот прозябающий, растительно произрастающий мозг вдруг раскрылся, как могут раскрываться иные растения под воздействием химических факторов. И это еще не все. В следующую секунду это растение с энергией неодушевленного существа ринулось по саду. Только пятки засверкали, и вот уже Том Трэйл перемахнул через садовую стену и бросился по песку к мишеням.
   - Что за сумасшедший дом! - крикнул сэр Гарри Смит. Он все больше наливался краской, по мере того как скрытая злоба проступала наружу, и глаза его метали мрачные молнии.
   - Послушайте, мистер Хьюм, - сказал Хейтер более сдержанным тоном. Все вас считают человеком разумным. Уж не собираетесь ли вы меня всерьез убеждать, что вы всадили пулю в ногу губернатора так просто, за здорово живешь, и не пытаясь его убить?
   - Я это сделал по одной особенной причине, - ответил учитель, продолжая его озарять своей непостижимой улыбкой. - Я это сделал потому, что я человек разумный. Я, собственно, умеренный убийца.