Гладков Федор. Зеленя

   - Испальнай прыказ! Санымай сапог, тарабар-шаровар!
   Титка отвернулся и засунул руки в карманы. Черкес рассвирепел и ударил его прикладом в спину. Титка закрутился на месте, но не упал.
   - Санымай, балшавык-собака!
   Титка прищурился от ненависти и злобно крикнул:
   - Не сниму! Снимай, когда дрягаться не буду...
   Черкес стал серым, оскалил зубы и опять замахнулся на него прикладом, но, встретив взгляд Титки, остановился. Должно быть, его поразил и обезоружил взгляд молоденького парня. Он пошел прочь, бормоча что-то по-своему.
   Пришла партия офицеров с новыми пленниками. Опять все были свои городовики. Среди них Титка увидел мальчика, того, что встретил у ревкома, и старуху Передерииху - ту самую, которая недавно ударила палкой по голове генерала, захваченного в соседней станице, и плюнула ему в лицо. Она стыдливо улыбалась, бродила среди толпы и бормотала одно и то же:
   - Та люды добри! Чого ж воны визьмут з мене? Бо я ж - стара та слипа... стара та слипа... Та у мене ж оба-два сына на войни вбыты... сгыблы ж на германьской. А я - стара та слипа... Чого з мене?
   И никак не могла успокоиться. А на нее никто не обращал внимания.
   На дворе школы играли двое мальчиков. Один - лет шести, с длинными белокурыми кудрями, в черном костюмчике, а другой - серенький, грязненький, должно быть сынишка сторожа. Бросали мячик в стенку здания и ловили его.
   А Передерииха все бродила между пленниками, сидящими в нижнем белье, и бормотала надрывно одно и то же:
   - Та скажить мени, люды добри! Бо я стара та слипа...
   Раздалась где-то в стороне команда, ей ближе откликнулась другая. Офицеры и казаки, отдыхавшие под тенью тополей, вскочили, быстро построились в две шеренги и, держа у ног винтовки, повернули головы в улицу. К бульвару подъезжал седой генерал, в белой черкеске, на белой лошади.
   - Смиррна!
   Генерал подъехал к строю и что-то невнятно и небрежно пробормотал.
   - Здра-жла-ваш-при-ство!
   Генерал проехал вдоль строя, и Титка услышал, как он строго и холодно сказал:
   - Спасибо, ребята, за прекрасную работу!
   - Рад-страт-ваш-при-ство!
   Генерал подозвал офицера и что-то сказал ему. Офицер суетливо бросился к огороже бульвара и крикнул:
   - Эй вы, азиаты! Волоки сюда их! Живо!
   Черкесы вскинули винтовки на плечи и взмахнули руками.
   - Арря!
   Пленники побрели вместе с конвойными к генералу.
   При входе на бульвар генерал взмахнул нагайкой и остановил их. Он въехал в самую середину толпы. Пленников расставили полукругом. Откуда-то внезапно подошли станичники и стали таким же полукругом за конвоем.
   - Почему захвачен мальчишка? А ну, чертенок, кто ты такой?
   - Свой... немазаный-сухой...
   - Как?
   - Так... попал дурак впросак... Не все дураки - есть и умные.
   - Что-о? Ах ты, поросенок!
   В толпе блеснули улыбки.
   - Откуда мальчишка?
   - Захвачен за станицей с оружием в руках.
   - Почему с оружием? Откуда у тебя оружие?
   Мальчик прямо смотрел на генерала, оглядывался на товарищей и улыбался. Он увидел Титку, обрадовался и кивнул головой: "Ни черта, мол, не бойся!"
   - Откуда у тебя оружие? Вместе с большевиками был? Что делал за станицей?
   - Сорок стрелял.
   - Как это - сорок?
   - А так... сорок-белобок. С кадет сбивал эполет...
   Мальчик продолжал смотреть на генерала дерзко и озорно.
   - Поручик! - генерал взмахнул нагайкой.
   - Слушаю-с!
   Поручик взял мальчика и потянул его из толпы. Мальчик озлился, вырвал рукав из рук офицера. Заложив руки в карманы, он посмотрел на него звериными глазами. На бледном лице дрожали насупленные брови.
   - Ну, иди, иди!
   - Не трожь! Не цапать!
   - Ах ты, урод этакий! Кубышка!
   - А ты не цапай! Мерзавцы! Мало я вас перестрелял...
   Офицер с изумлением взглянул на мальчика.
   - Ах ты, комарья пипка!
   И с усмешкой взял его за ухо. Мальчик яростно ударил его по руке.
   - Не смей трогать, белый барбос!
   Офицер нахмурился и покраснел. И непонятно было, не то он был оскорблен, не то смутился. Он отвернулся, молча и хмуро подвел мальчика к старухе и поставил около черкеса с винтовкой.
   Титка слышал, как кто-то взял его за рукав и, царапая ногтями по руке, потащил на бульвар. Около него шло огромное существо, тяжелое, как глыба, и смердило потом, перегорелым спиртом и горклой махоркой. Ему стало непереносно лихо.
   - Брысь, чувал! Сам пойду...
   Казак засопел и захлебнулся слюною.
   - Убью, сукин сын!
   Широкими шагами Титка зашагал вперед, не оглядываясь. Было похоже, что он качается в огромной качели и видит, как колышутся и плавают тополи и облака. Далеко, не то на той стороне, за рекой, не то в глубине его души, большая толпа пела необъятную песню, и песня эта звучала как призрачно-далекие колокола.
   Мальчик хватал его за руку и дрожащим голосом кричал, задыхаясь от ненависти:
   - Я им не позволю цапать! Я не какая-нибудь слюнявка... Я ихнего брата много перестрелял. Стрелять - стреляй, а цапать - не цапай! Тебя как зовут? Меня - Борис. Мы будем вместе с тобой... Когда нас будут стрелять, мы будем рядом. Хорошо?
   - Я хочу пить... - сказал Титка и все прислушивался к песенному прибою волн.
   8
   Генерал уехал, и толпу пленников повели вслед за ним по улице, к реке.
   Подошли четверо казаков с нагайками, молодые, веселые ребята. Они скалили зубы, как озорники, и ломались около Передериихи. Один из них взял ее под руку и, изображая из себя кавалера, потащил к скамье под тополем. Остальные трое шли за ними и надрывались от хохота. Передерииха бормотала, как полоумная.
   - Та я ж - слипа та глуха... хлопчата! Хиба ж я - дивка? Вы ж такие гарны та веселы... веселы та гарны...
   Казаки корчились от хохота.
   Передерииху посадили на скамью. И тот казак, который вел ее, гаркнул хрипло и остервенело:
   - Ложись!
   Передерииха опять плаксиво забормотала. Казак жвыкнул нагайкой. Передерииха заплакала и онемела. Казак толкнул ее. Она упала на скамью и осталась неподвижной. Двое других задрали ей на спину юбку, и Титка увидел дряблые ноги с перевязочками под коленками и сухие старческие бедра.
   - Катай ее, старую стерву!
   Один казак сел на ее черные босые ноги, а другой опирался руками на голову. Третий с искаженным лицом зашлепал нагайкой по сухому телу. Скоро она замолчала. А казак все еще хлестал ее и при каждом ударе хрипел:
   - Х-хек! Х-хек!
   Тот, который сидел на ногах, слез со скамьи и махнул рукою.
   - Стой, хлопцы!
   Казаки стали завертывать цигарки. Один вытащил из кармана веревку, стал на скамью и начал торопливо и ловко укреплять ее на суку тополя.
   - А ну, хлопцы! Треба по писанию...
   Казак задрал старухе юбку вплоть до живота, сделал ее мешком, спрятал в ней руки Передериихи и подол завязал узлом. Двое подняли ее, и первый накинул на голову веревку.
   - Есть качеля!
   И пошли прочь.
   Борис кричал им вслед и ядовито смеялся.
   - Дураки-сороки! Куркули! Вздернули бабку. Тряпичники! барахольники!
   Казаки оглянулись и заматершинничали. Один из них погрозил нагайкой:
   - Ото ж тоби забьют пробку в глотку.
   - Сороки-белобоки! Бабьи палачи!
   Со стороны реки загрохали выстрелы. Два черкеса, которые охраняли Титку и Бориса, подтолкнули их прикладами и погнали к церковной ограде. Мальчик шел словно как взрослый, только ежился, словно ему было холодно. Он часто сплевывал слюну.
   - Они думают, я боюсь... Много я вас перестрелял, мерзавцев... Плевать на вас хочу! Не бойся, Тит! Давай руку!
   Титка слышал, как сквозь сон, голос мальчика и не понимал, что он говорит. Он одно чувствовал, что не идет, а плывет, качается по волнам. Чудилось, что он качается на небесной качели и вместе с ним плавает и несется весь мир.
   Их поставили около ограды. Черкесы стали в нескольких шагах от них, и оба разом наперебой скомандовали:
   - Легай! Арря!
   Титка смутно слышал это и не понял, а мальчик забился около него, как связанный, и закричал в исступлении:
   - Не лягу! Вот! Мы - оба! Вот!..
   Черкесы вскинули винтовки, и крик мальчика унесли с собою два оглушительных взрыва.
   1921