Глас Бертрам. История розги (Том 2-3)

   Обыкновенно, как мужчин, так и женщин, подвергаемых телесному наказанию, растягивают на длинной, узкой деревянной скамье, обнажают спину, круп и ляжки; затем, в то время как один держит за ноги, другой - за плечи, третий порет розгами или чем попало...
   В семьях часто просто хватают провинившуюся и, обнажив, наказывают без помощи скамьи, иногда без помощи посторонних. Нередко привязывают наказываемых на скамью или к столбам или стойлам лошадей и затем секут. Вообще, тут существует масса вариаций.
   Невольно является вопрос, не вызывают ли русские крестьянки своим предосудительным поведением необходимости подвергать их телесному наказанию?
   В низших классах, как я уже заметил выше, телесное наказание не является наказанием унизительным. Еще не особенно давно, если не ошибаюсь, плетка составляла необходимую принадлежность приданого новобрачной, не только крестьянки, но даже купеческой девушки.
   Чрезвычайно суровый и полный произвола режим вызывает, конечно, протесты. Борьба классов в России в полном разгаре. Репрессии идут с обеих сторон. На бомбы и револьверы отвечают виселицами, порками, ссылками и заключением в тюрьмы.
   В России не редкость встретить изящную девушку, с тонкими аристократическими ручками, созданными для держания дорогого веера, вооруженную револьвером большого калибра и стреляющую в представителя власти.
   Еще чаще, говорят, можно видеть девушку-революционерку растянутой на скамье в каком-нибудь полицейском участке, нескромно обнаженной и наказываемой розгами... Подобные сцены особенно были часты во время недавних погромов в городах, которые отведены для житья евреям...
   Не знаю, насколько верно, но рассказывают, что одна молодая еврейская девушка редкой красоты, чтобы иметь возможность слушать курсы в университете города, где евреям не дозволено жить, записалась в проститутки, которым дозволено жить повсюду вне черты еврейской оседлости. Раз ее вечером задержали и привели в участок. С проституткой не думали особенно церемониться и решили высечь ее розгами. Тогда она открыла, что она не проститутка и что она воспользовалась этим званием для другой цели... Посылают за полицейским врачом, который подвергает девушку освидетельствованию и находит, что она девственница... Тем не менее ее все-таки растянули на скамье, привязали и дали сорок розог... Если даже все это верно, то, по-моему, подобные увлечения при усмирении народных волнений в стране, не особенно цивилизованной и где не все воспитаны в чувстве законности, не представляют чего-нибудь особенно выдающегося...
   Казачья нагайка является пугалом у нас на Западе. Нагайка, которую казак держит постоянно в руке и которая иногда гуляет по спине какой-нибудь нежной барышни, вызывая у нее стоны от боли, пускается казаком с единственною целью причинить возможно сильную боль... Казак мало понимает разные тонкости в страстях и, по мнению почти всех русских писателей, не является флагеллянтом в полном значении этого слова. Он не заботится, чтобы жертва была в том или другом положении, обнажена или нет, он не оказывает предпочтения той или другой части ее тела и не старается бить предпочтительно по крупу женщины. Повторяем: он бьет, чтобы заставить почувствовать боль, но не стыд. Наказание женщин в известной постановке, на скамье, розгами и т. д. является уже плодом фантазии более интеллигентных лиц... В таких случаях экзекутор или тот, по приказанию кого производится экзекуция, в большей или меньшей степени заражен садизмом. Что раскладывали на скамьях и пороли по обнаженному телу розгами или нагайками студентов или студенток, это вполне возможно, но сомнительно, чтобы инициаторами таких церемониальных экзекуций были казаки. Они являлись простыми исполнителями чужих велений... Ведь если не лицемерить, то нужно сознаться, что мало найдется мужчин, которые, имея приказ свыше наказать розгами молоденькую девушку, пожертвовали бы своей карьерой и отказались от исполнения подобного поручения, приведение которого заключает массу прелестей... Тем более, что подобное наказание женщин в нравах страны... Ведь всего каких-нибудь пять лет назад Императорским указом отменены телесные наказания, да и то для каторжников, в военных тюрьмах и для ссыльно-поселенцев розги сохранены... Но вековые обычаи нельзя искоренить в такой короткий срок. Крестьянин знает, что его отца, деда, прадеда пороли розгами, а потому нельзя сразу изменить его психологию и требовать, чтобы он находил в этом наказании что-то позорное. Администраторы, начальники разных карательных экспедиций, отрядов или просто усмирители народных волнении еще долго будут пользоваться розгами, так как они воспитаны в том убеждении, что это самое волшебное средство для подчинения неповинующихся. Правда, в города начинают проникать идеи нашего "гнилого Запада", но в деревнях крестьяне еще долго не будут видеть ничего позорного в наказании розгами.
   В Болгарии во времена Стамбулова высшая власть закрывала глаза на то, что полицейские участки превратились, подобно тюрьмам, в застенки, где день и ночь истязали заключенных. Напротив, Стамбулов даже поощрял усердие своих агентов. Представители власти не стеснялись подвергать заключенных самым ужасным пыткам под предлогом наказания их или с целью добиться от них сознания или выдачи соучастников. Пока истязания производились в тюрьмах и полицейских участках, до Запада только изредка доходили жалобы истязуемых. Но после его смерти и восстановления в стране сравнительной законности, все ужасы тогдашнего бурного времени, все жестокости слепых, варварских репрессий всплыли перед изумленными глазами цивилизованного мира.
   Среди многочисленных случаев истязания, сообщенных очевидцами, в добросовестности которых мы не имеем права сомневаться, я остановлюсь только на таких, которые не выходят за рамки моего труда. Теперь вполне установлено, что множество женщин и девушек, принадлежавших к семьям политических противников Стамбулова, подверглось жестокому наказанию розгами, в то время как их мужья, отцы и братья только в редких случаях наказывались розгами, которые для них считались слишком слабым орудием истязания. Их били главным образом плетьми или мешочками, наполненными песком и т. п.
   В казармах, полицейских участках, даже на дворах некоторых частных домов расход на розги был колоссальный.
   Гордые молодые женщины и девушки были подвергнуты этому жестокому и смешному наказанию. Много невинных было наказано розгами в виде предупреждения заботливой властью.
   Все арестованные по простому капризу пристава наказывались до потери сознания розгами или мешочками с песком. Общественное положение, конечно, имело значение, хотя были случаи наказания розгами дам из высших слоев общества. Я приведу один из таких случаев, который попал на столбцы берлинских газет со всеми подробностями. Может быть, потому, что дама - жена когда-то очень влиятельного чиновника, а полицейский чин оказался галантным человеком. Я почти целиком воспользуюсь изложением корреспондента берлинской газеты.
   Уроженец Тырнова из небогатой купеческой семьи, Р. довольно хорошо учился в Софийском университете. Родители прочили его в профессора, и, вероятно, он достиг бы этого звания, так как он любил заниматься, но он имел несчастье потерять родителей и остаться совсем без средств, когда ему было двадцать лет.
   Сперва он думал бороться и пробовал содержать себя уроками, репетированием, живя в конурке и частенько голодая. Но потом у него не хватило энергии бороться со всеми этими лишениями. После двух лет борьбы он бросил университет, горя желанием насладиться жизнью, и принял предложение старого друга их семьи, предложившего ему поступить в канцелярию министра полиции.
   Он поступил на службу полиции против своего желания. Но со временем он привык к своему положению, на которое вначале смотрел, как на падение. Решив воспользоваться обыкновенными наслаждениями в жизни, так как высшие цели были ему недоступны, он стал усердно работать. Он обладал талантом по части сыска, благодаря чему быстро прошел низшие должности. Открытие заговора на жизнь одного из министров Стамбулова обратило на него благосклонное внимание министра полиции, и он был назначен на очень завидный пост главного инспектора департамента полиции в Софии.
   Вежливый, хорошо воспитанный, с приятной внешностью, он был радушно принят в лучшем обществе и посещал некоторые гостиные. Правда, про него ходило много анекдотов, в которых ему приписывались странные вкусы и совершенно особенная жестокость. Между прочим, рассказывали, что после ареста заговорщиков он собственноручно сек арестованных женщин до тех пор, пока не получал ценных сведений. Говорили также, что он питает особенное пристрастие к женскому крупу.
   Это был человек сладострастный и подобно всем сладострастникам, которых обстоятельства заставили сдерживать свои страсти в юношеские годы, он был теперь немного маньяком. Субъект, который в годы, когда потребность в женщине является необходимостью, лишен возможности удовлетворить свой половой аппетит, рискует стать онанистом или, что еще хуже, сладострастником в мечтах. Привычка мечтать о женщине, не имея возможности обладать ею, отогнать на время эти мечты, мало-помалу приводит к тому, что такой субъект находит полное удовлетворение при виде слишком приподнятой юбки, при сделанном женщиной каком-нибудь соблазнительном движении, при виде той или другой части женского тела, даже прикрытой материей.
   Если позже судьба поблагоприятствует такому субъекту, он сильно рискует остаться все-таки маньяком. Тело женщины, которым ему не пришлось обладать в молодости, о котором он имеет далеко не полное представление, не соблазняет его как таковое; только часть этого тела способна его возбудить. Он становится, как говорит профессор Крафт-Эбинг, фетишистом.
   Этот фетишизм распространяется не только на известные части женского тела, но даже на некоторые принадлежности женского туалета.
   В сентябре 1909 года в Берлине был арестован на месте преступления один мужчина средних лет, пытавшийся у совсем юной девушки отрезать косу. Оказалось, что он человек состоятельный и режет косы не для продажи, а потому только, что вид отрезанной косы с головки молоденькой и хорошенькой девушки вызывает у него сладострастное возбуждение, появляется напряжение члена и эякуляция... Он уже раз отсидел за подобный поступок два месяца в тюрьме. На суде врач-эксперт нашел у него все признаки вырождения, тем не менее суд приговорил его к четырем месяцам тюремного заключения. Подобным субъектам, по-моему, место не в тюрьме, а в больнице.
   Подобный фетишизм я наблюдал неоднократно и у старых дев. Причина его одна и та же. Так, одна 34-летняя девушка из Москвы возбуждалась страшно при виде затылка мужчины, который ей нравился по наружности... Если ей это удавалось сделать, то у нее появлялось сильное сладострастное возбуждение, и на половом органе она замечала мокроту. Она мне призналась, что раз, во время путешествия в экипаже с мужчиной, которому она симпатизировала, ей было, конечно, приятно, когда он ее обнимал, целовал и трогал, но высшее наслаждение и сладострастную спазму она имела, когда понюхала и поцеловала его затылок. Та же девушка влюбилась в крупье в Интерлакене. Она страшно увлеклась игрой в лошадки... Но не забывала и своей платонической любви к крупье, который, конечно, заметил ее влюбленные взгляды, но познакомиться, если я не ошибаюсь, им не удалось. Тем не менее, раз, когда она стояла сзади своего крупье и ухитрилась понюхать его затылок, у нее опять явилась сладострастная спазма, и она почувствовала опять мокроту на половом органе. Ему она послала какой-то подарок. Все это сильно напоминает обожание учителей в женских институтах.
   По моему мнению, это все тот же фетишизм, явившийся от невольного полового воздержания и невозможности для девушки удовлетворить половую потребность нормальным путем.
   Есть мужчины, увлекающиеся женскими ботинками, но изящными, известной формы и даже иногда - определенного цвета.
   Другой возбуждается при виде женщины, удовлетворяющей естественную потребность, но опять же в известной обстановке...
   Таких аберраций бесчисленное множество. Они разнообразны до бесконечности. Так как в наших цивилизованных странах мало мужчин, которые при наступлении половой зрелости могли бы вполне удовлетворить свой половой аппетит, то можно смело сказать, что каждый из них отдавал предпочтение той или другой второстепенной подробности.
   Р. имел грустную молодость.
   Судьба дала ему возможность познать сладость обладания женщиной в сравнительно очень поздние годы. Долгие годы ему приходилось сдерживать свою похоть. И если что заставило поступить его на службу в полиции, то именно
   убеждение, что стремление к научной карьере не даст ему возможности еще долго удовлетворить свою половую потребность.
   По части сладострастия у него сохранилось единственное воспоминание, что в молодости оно у него возбуждалось при виде довольно частых сцен флагелляции.
   Родители его имели на юге России большое имение с несколькими сотнями душ крепостных. Будучи ребенком, он почти ежедневно присутствовал при наказании розгами провинившихся дворовых девушек и другой челяди. По его словам корреспонденту берлинской газеты, вид обнаженного женского крупа, подпрыгивающего под влиянием боли, с тех пор глубоко врезался в его память.
   Позднее он наблюдал те же самые сцены над мальчиками, когда давал уроки или репетировал. Он довольно часто нападал на родителей, которые за леность или плохой балл в школе безжалостно при нем же пороли детей розгами. В полиции он тоже присутствовал неоднократно при сценах истязания уже взрослых женщин. Малопомалу, он стал при виде наказания розгами женщины испытывать величайшее наслаждение.
   Когда ему в первый раз удалось обладать женщиной, то он испытал полное разочарование. Подобно многим флагеллянтам, он решил, что сечь женщину доставляет больше сладострастного наслаждения, чем обладать ею нормальным путем. Может быть, к этому еще присоединилось немного желания отмстить за долгие годы воздержания. Он исполнял закон природы, но только после удовлетворения своей мании.
   Строго говоря, он не любил жестокости, вид крови был ему неприятен. Кроме того, он питал к своим случайным жертвам некоторую признательность, вроде той, которую имеет человек к женщине, давшей ему высшее любовное наслаждение.
   Понятно, что Р., заняв пост полицейского инспектора, не постеснялся воспользоваться своей громадной властью для удовлетворения этой мании.
   Все задержанные полицией проходили перед ним. Но он был эстетом и не испытывал почти никакого удовольствия, если наказываемая розгами женщина была некрасива. Женщина должна была быть недурна собой и отличаться изяществом, чтобы он лично присутствовал при наказании ее розгами.
   Нечистоплотных девиц с грязным нижним бельем, проституток низшего разбора он предоставлял наказывать своим помощникам. Для себя он сохранял, конечно, девушек и женщин из буржуазии, зараженных ненавистью к Стамбулову. Иногда даже он удостаивал собственноручно сечь розгами виновную, если обнаженный круп ее произвел на него особенно сильное впечатление. Кроме того, для наказания розгами в его распоряжении были три городовых, из которых один отличался геркулесовской силой. Все они слепо исполняли каждое его приказание.
   Если при осмотре задержанных, по словам секретаря Р. корреспонденту, какая-то одна обратила на себя внимание Р., то он немедленно приказывал отвести ее в соседнюю комнату, где ее тщательно обыскивала особая женщина. После обыска ее отводили в его кабинет, где, смотря по настроению, ее наказывали розгами, причем Р. или сам сек, или приказывал сечь ему, секретарю, или кому-либо из городовых. Если ему почему-либо хотелось эту женщину наказать особенно строго, то он говорил: "Ее нужно хорошенько пробрать", - и приказывал сечь ее розгами городовому - Геркулесу Кейзеру, уроженцу Данцига.
   Никто из нас, по словам того же секретаря, не смел сказать что-нибудь против такого варварского способа расправы с женщинами, иногда виновными в том только, что неодобрительно отозвались о Стамбулове. Мы все были глубоко убеждены, что только благодаря таким решительным действиям Р. удавалось добиться признания и сведений о самых секретных заговорах против Стамбулова или кого-либо из его министров.
   В действительности это был самооговор, как оказалось теперь.
   Р. никогда не придавал значения признаниям, вырывавшимся у жертв под розгами. Он просто смотрел на подобные наказания как на преимущество своего положения, дающее ему возможность безнаказанно наслаждаться излюбленным зрелищем.
   За редким исключением, все подобные наказания розгами были сравнительно ребяческими. Р. был маньяк, но не палач. Каждый раз, когда только это не являлось нарушением долга службы, он вознаграждал виновных в возможно широкой степени за доставленное ему наслаждение. Довольно часто даже он приказывал выпустить тотчас же после наказания розгами тех, которые были виновны в каком-нибудь не особенно важном проступке. Даже более важных заговорщиков он освобождал, если они успевали уверить его, что строгое наказание розгами, которому он их подверг, навсегда отбило у них охоту заниматься политикой.
   В остальном он был вполне галантный человек, конечно, насколько галантность совместима со званием полицейского офицера.
   В один прекрасный день он простер свою галантность настолько далеко, что изменил долгу своей службы ради любви.
   В 189. г. Р. уже перешагнул за сорок лет. Расцвет второй молодости, особенно опасный для любви тем, кто не успел насладиться ею в двадцать лет, сопровождался для него смутными сожалениями. Храбрый, он не раз рисковал жизнью, считая, что обязан добросовестно служить, если поступил на службу. Сознание, что жизнь его сложилась неудачно, делало его особенно смелым. Было несколько таких дел, где он безумно, вопреки самой элементарной осторожности, рисковал жизнью и имел успех. Благосклонность к нему всесильного министра все росла и росла; он был даже представлен князю.
   В свободное от службы время он посещал некоторые великосветские гостиные. Прекрасный рассказчик, живой, веселый, он всюду был желанным гостем. Храбрость, несколько даже рыцарская, проявленная им при открытии нескольких заговоров и поимке заговорщиков, заслужила ему всеобщее уважение. Защитники стамбуловского режима видели в лице его одну из самых надежных своих опор. Беспартийные и даже оппозиционно настроенные лица преклонялись перед подвигами его личного мужества.
   В это самое время г-жа М. поселилась в Софии. Ее муж занимал довольно важный пост префекта, но за какие-то злоупотребления вынужден был подать в отставку. Оба они всячески старались, чтобы опять попасть в милость. Но все было напрасно. Хотя их еще принимали в высшем свете, но никто из влиятельных особ не хотел похлопотать за М., который переступил в своих действиях границы дозволенного даже в Болгарии, а этим уже немало сказано.
   К тому же высший свет если и принимал М., то только благодаря его жене, редкая красота и таланты которой являлись ценным украшением любой великосветской гостиной... Превосходная музыкантша, недурная певица, она своим небольшим, но чарующим голосом и своей красотой вызывала в сердцах дотоле неведомые вспышки страсти... Из числа тех, кто имел счастье увидать ее, начиная от юноши и кончая престарелым старцем, вряд ли нашелся бы один, который не пожертвовал бы решительно всем за час обладания ею.
   Как только М., человек очень неглупый, увидал, что у него нет никакой надежды вернуть утраченное положение, он решил покориться своей участи. В конце концов, не все ли ему равно! Состояние у него было хорошее, и он мог жить не только в довольстве, но даже очень широко. Вообще жизнь казалась ему еще очень заманчивой.
   Но жена его не могла помириться с необходимостью отказаться навсегда от высокого положения, которое она еще так недавно занимала. Очень чувственная по натуре, она тем не менее сумела отодвинуть любовь на второй план.
   Она испытывала все самые рискованные положения, которые только возможны при любовной интриге; она готова была с удовольствием отдаться чувственным наслаждениям, но всего этого ей было мало для полного счастья.
   Долгое время она продолжала интриговать. Не раз она даже шла на определенный риск, но все было напрасно.
   В это время ей был представлен Р. Как мужчина, он ей понравился, а зная, что он пользуется громадным влиянием у Стамбулова, она решила отдаться ему при условии, если он устроит, чтобы ее муж опять попал в милость...
   Р. был ею ослеплен. Казалось, к нему вернулась молодость. Красота г-жи М., которая при этом еще обладала очаровательным крупом, сделала то, что Р. после двух-трех встреч безумно в нее влюбился.
   И что особенно удивительно, в первый раз тело женщины возбуждало в нем нормальное желание обладать им.
   Весь под обаянием этого нового для него чувства и зная, что он скользит к старости, Р. не только не думал бороться со своим чувством, но напротив, всю силу своего ума пустил в ход, чтобы придти на помощь своей страсти. Лучше, чем кто-либо другой, он знал, что все попытки вернуть милость М. останутся бесплодными.
   Однако он был страшно потрясен, когда заметил, что, после того, как он об этом откровенно сообщил г-же М., она его стала избегать. Она вбила себе в голову достигнуть своей заветной цели при помощи этого человека, продаться ему, хотя при других обстоятельствах она сама взяла бы его в любовники. Р. понял, что он должен оставить всякую надежду; он не стал умолять ее отдаться ему и сумел расстаться с нею с полным достоинством.
   Он снова стал искать на службе забвения неудачной любви и еще с большим, чем прежде, усердием стал преследовать заговорщиков на жизнь Стамбулова.
   Число недовольных Стамбуловым было очень велико, и заговорщики имели сочувствующих в самых высоких слоях общества. Многие недовольные из числа тех, которые потеряли жирные синекуры, страстно желали наступления нового режима, при котором они рассчитывали всплыть на поверхность.
   Лица, стоявшие во главе заговорщиков, отлично знали действительную ценность подобных господ, тем не менее старались воспользоваться их услугами в интересах дела.
   Г-жа М. в конце концов должна была помириться с тем фактом, что ее мужу нельзя рассчитывать вернуть утраченное положение. Заговорщики следили за нею и в очень короткое время завербовали в свои ряды. Ей поручили однажды передать новый условленный шифр. Жажда мести, надежда достигнуть чего-нибудь побудили ее принять опасное поручение.
   Из донесений сыщиков Р. узнал, что одна великосветская барыня служит посредницей заговорщикам.
   Из других донесений своих агентов он узнал, что опять затевается опасный заговор против Стамбулова. Ему удалось захватить многих из главных заговорщиков, и, зная, что таинственная великосветская дама должна тоже придти в дом, где были арестованы заговорщики, он распорядился чтобы ее немедленно при приходе арестовали и доставили к нему.
   Несколько часов спустя, поздно вечером, когда Р. сидел в своем кабинете и внимательно читал дело о заговоре на Стамбулова, ему пришли доложить, что вышеупомянутая дама арестована и доставлена в сыскное отделение. Р. велел позвать секретаря и немедленно привести даму к нему в кабинет. Г-жа М. была в верхнем манто и вуали. Она не оказала никакого сопротивления при аресте, так как была захвачена совершенно врасплох, когда она вышла у подъезда дома, где ей была устроена западня, из наемной кареты. Р. по обыкновению, тотчас же приступил к допросу ее, приказав ей снять густую вуаль, которая совсем скрывала ее лицо.
   Трудно передать его изумление, когда он узнал в лице арестованной женщины ту, которую он когда-то любил и продолжал еще любить.
   Несколько секунд он не мог сдержать охватившего его волнения. М., следившая за малейшими движениями своего бывшего поклонника, заметила это и почувствовала себя немного успокоенной. Она знала, что сильно скомпрометирована, и считала себя совсем погибшей, но теперь у ней появилась надежда, что Р. изменит Стамбулову и выпустит ее. У ней явилась мысль снова очаровать, отдаться даже ему и такой ценой избавиться от наказания.
   Овладев собою, Р. сухо, после обычного допроса о ее личности и т. д., предложил ей передать ему шифр, который поручили ей заговорщики, а также назвать все их фамилии, предупредив, что почти все они ему известны и он хочет только испытать ее.
   М. откинула манто и показалась в вечернем чудном туалете. Она ехала на вечер к генеральше Д. Она была декольтирована. Притворяясь сконфуженной и испытывающей ужасный стыд и т. п., которого у нее в действительности вовсе не было, она вынула маленькое саше, где был зашит документ, и протянула его Р.
   По мнению секретаря, со слов которого писал корреспондент берлинской газеты, она умышленно, передавая саше, так нагнулась над столом, что у нее вывалилась грудь. При этом она бросила довольно страстный взор на Р. В то же время она заявила, что назвать фамилии заговорщиков не может, так как не знает их фамилий. "Да и к чему их называть, - прибавила она, слегка улыбаясь, - раз они известны господину инспектору!"
   Было видно, что поведение М. злило Р. Он ей сухо заметил, что если она не назовет фамилий, то он вынужден будет наказать ее розгами.