Владимир Александрович был умен и начитан. Правда, великий князь Александр Михайлович утверждает, что «с ним нельзя было говорить на другие темы, кроме искусства или тонкостей французской кухни». Вероятно, Владимир Александрович просто не видел в Александре Михайловиче достойного собеседника, поскольку «относился очень презрительно к молодым великим князьям»[104].
Сложно сказать, как Владимир относился к старшему брату – Александру III. Вот два свидетельства.
«Это была не просто дружба, а нечто высшее, глубокое и похожее на культ». В своих чувствах к брату-царю Владимир «был истинно трогателен», «признавал его нравственное превосходство и любовался им»[105]. Это мнение Шереметева.
Владимир Александрович с женой «думают, что царствовали бы лучше, потому что они умнее»[106]. Это мнение великой княгини Ольги Федоровны, жены Михаила Николаевича.
В любом случае, слухи о царских амбициях Владимира ходили. Скорее всего, амбиции были не столько у Владимира, сколько у его жены. Она действительно мечтала о троне – если уж не для мужа, то для сыновей. В конце концов, ее сын Кирилл Владимирович провозгласит себя императором. Но это будет уже в эмиграции.
Как бы то ни было, Александр III брату доверял и нередко поручал ему весьма деликатные дела. Сразу после убийства Александра II Владимир стал негласным куратором «Священной дружины», конспиративной организации, которая должна была бороться с революционерами их же методами – террором. Впрочем, из этой затеи ничего не вышло. Великосветские террористы только мешали департаменту полиции, и через год дружину распустили.
Именно Владимиру царь поручил разбираться с семьей по поводу нового закона об императорской фамилии. И хотя этот закон лишал титула великих князей его собственных внуков, Владимир долго и настойчиво убеждал родственников согласиться и не спорить. Что, разумеется, не добавляло ему популярности.
Но к середине 90-х Владимир – самый авторитетный из великих князей. Тем более что с возрастом он остепенился, стал «искать себе опоры в молитве», чтобы «загладить увлечения и погрешности молодости»[107].
А вот Алексей Александрович так никогда и не остепенился. Амурные похождения – это единственное, в чем великий князь добился неоспоримых успехов. Алексей был добродушен, обаятелен и, разумеется, далеко не беден. Да к тому же еще и красив, хотя «его колоссальный вес послужил бы значительным препятствием к успеху у современных женщин»[108].
В молодости они вместе с братом Александром ухаживали за двумя фрейлинами – брюнеткой и блондинкой. Брюнетка – княжна Мария Мещерская, блондинка – Александра Жуковская, дочь поэта Василия Жуковского. Оба умоляли родителей разрешить им жениться. Оба получили категорический отказ. По некоторым сведениям, Алексей все-таки заключил с Жуковской морганатический брак, но он был расторгнут Синодом. Великого князя отправили в кругосветное путешествие, а его возлюбленную выслали за границу, где она родила сына. Ее не оставили в покое и в Европе, заставив прервать отношения с Алексеем.
Следующей страстью великого князя стала сестра прославленного генерала Скобелева Зинаида, первая красавица при дворе. «Я никогда не видел подобной ей во время всех моих путешествий по Европе, Азии, Америке и Австралии, что является большим счастьем, так как такие женщины не должны попадаться часто на глаза», – пишет знающий в этом толк Александр Михайлович[109].
Зинаида была замужем за герцогом Евгением Лейхтенбергским и носила титул графини Богарне. Лейхтенбергские – потомки дочери Николая I Марии, они жили в России и состояли на русской службе. Евгений Лейхтенбергский и Алексей Александрович – двоюродные братья. И жена у них была одна на двоих, о чем хорошо знали как в России, так и в Европе. Александр III, нетерпимо относившийся к аморальному поведению своих дядей, любимому брату прощал все. Однажды герцог Лейхтенбергский пришел жаловаться. Он, мол, пытался проникнуть в спальню, где заперлись Алексей и Зинаида, а великий князь вышел и побил настырного супруга. Александр III только развел руками: сам, дескать, виноват, что не можешь показать, кто в доме хозяин.
После смерти Зинаиды великий князь стал открыто жить с французской танцовщицей Элизой Балетта. Он много путешествует. «Одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку»[110]. Однако Алексей Александрович и от Парижа не отказывался, и в отставку не подавал. А занимал он пост генерал-адмирала, т. е. руководителя всего военно-морского флота. В царствование Николая II Россия начала экспансию на Дальний Восток, успех или неудача которой зависели именно от флота.
Деятельность Алексея Александровича на посту генерал-адмирала красочно описывает другой великий князь – Александр Михайлович: «Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы.
Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, что не относилось к женщинам, еде или же напиткам, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета (высший орган по управлению флотом. – Г. С.). Он приглашал его членов к себе во дворец на обед, и, после того как наполеоновский коньяк попадал в желудок его гостей, радушный хозяин открывал заседание Адмиралтейств-совета традиционным рассказом о случае из истории русского парусного военного флота. Каждый раз, когда я сидел на этих обедах, я слышал из уст великого князя повторение рассказа о гибели фрегата “Александр Невский”, происшедшей много лет тому назад на скалах датского побережья вблизи Скагена. Я выучил наизусть все подробности этого запутанного повествования и всегда из предосторожности отодвигался немного со стулом от стола в тот момент, когда следуя сценарию дядя Алексей должен был ударить кулаком по столу и воскликнуть громовым голосом:
– И только тогда, друзья мои, узнал этот суровый командир очертания скал Скагена.
Его повар был настоящим артистом. Генерал-адмирал ничего бы не имел против того, чтобы ограничить деятельность Адмиралтейств-совета в пределах случая с “Александром Невским”»[111].
Не будем забывать, что Александр Михайлович сам претендовал на место «дяди Алексея» (на самом деле – двоюродного брата). Но столь же «лестно» отзывался о своем начальнике и морской министр Шестаков, чьи дневники сразу же после смерти были изъяты у вдовы и запрятаны в архив. Эти оценки разделяют и специалисты по истории военно-морского флота. Впрочем, подробнее о флоте – в следующей главе.
Самым загадочным из братьев Александра III, безусловно, был Сергей Александрович. Ему как-то сильно не везет с пиаром. У Бориса Акунина (основного, можно сказать, источника по истории того времени) Сергей под именем Симеона – негодяй и главный враг Фандорина. Историки не отстают от романистов. Возьмем, к примеру, шведского автора Стаффана Скотта, написавшего интересную и довольно толковую книгу про последних Романовых. Сергей Александрович «был паршивой овцой семейства», из Романовых «о нем вообще никто не хочет говорить». «Известно, что крайне антисемитски настроенный великий князь под угрозой высылки и других мер наказания охотно пользовался еврейскими мальчиками и девочками» и вообще «больше всего он походил на сталинского палача Лаврентия Берия»[112].
В самые последние годы появилась новая мода – делать из великого князя чуть ли не святого, вся жизнь которого «была посвящена служению Отечеству». Он, дескать, был «человеком широких и современных взглядов», его моральные качества «высоко оценивали современники», а его убийство «вызвало возмущение по всей России»[113]. От этого тошнотворного вранья образ великого князя, мягко говоря, не проясняется.
Что ж, обратимся к свидетельствам современников. Как всегда, беспощаден Александр Михайлович: «При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я не могу ее найти». «Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая, таким образом, богатую пищу для клеветы и злословия»[114]. Впрочем, Александр Михайлович, как мы видим, вообще с трудом отыскивает положительные черты у дядей Николая II.
Зато великий князь Кирилл Владимирович уверен, что все дяди царя «обладали большими способностями», но «самым замечательным из них был дядя Серж, сочетавший возвышенные идеалы с редким благородством»[115].
Особенно интересно мнение великой княжны Марии Павловны, племянницы Сергея Александровича, которая после высылки отца за границу жила и воспитывалась у своего дяди. Она честно признается: характер Сергея «оставался для меня непостижимым». Для нее великий князь – человек, «склонный к самоанализу, чрезвычайно неуверенный в себе, спрятавший внутрь свое собственное «я» и порывы чрезмерной чувствительности»[116].
Действительно, Сергей Александрович был человеком замкнутым и высокомерным. От окружающих он требовал беспрекословного подчинения, и «даже близкие боялись его»[117]. А «порывы чувствительности» проявлялись прежде всего в его отношении к детям. (Я имею в виду не мифических еврейских мальчиков и девочек, которых, конечно, не было и быть не могло, поскольку порядки в тогдашней России серьезно отличались от сталинских.) Он как нянька выходил своего племянника Дмитрия, родившегося недоношенным и больным. Все маленькие великие князья и княгини подолгу гостили в его имении Ильинском и сохранили о нем самые лучшие воспоминания.
Сергей был умен, хорошо образован. Он имел огромную библиотеку, финансировал археологические раскопки. Был религиозен и построил в Москве множество храмов.
Так уж вышло, что «вдумчивых исследователей» больше всего беспокоит вопрос о сексуальной ориентации великого князя. Раньше считалось само собой разумеющимся, что он был гомосексуалистом. Современные историки-монархисты это отрицают и требуют доказательств. К сожалению, свечку никто не держал. А если и держал, то воспоминаний не оставил.
Начальник дворцовой канцелярии Мосолов пишет, что «его личная жизнь была предметом пересудов всего города»[118]. Витте, прошу прощения за каламбур, витиеват: «Его постоянно окружали несколько сравнительно молодых людей, которые с ним были особенно нежно дружны. Я не хочу этим сказать, что у него были какие-нибудь дурные инстинкты, но некоторая психологическая анормальность, которая выражается в особой влюбленности к молодым людям – у него несомненно была»[119]. Великосветская сплетница Александра Богданович передает рассказ другой сплетницы из Царского села: «Известно, что Сергей Александрович живет со своим адъютантом Мартыновым». Более того, она «видела газету иностранную, где было напечатано, что приехал в Париж le grand duc Serge avec sa maоtresse m-r un tel (вел. кн. Сергей со своей любовницей – господином таким-то (франц.)). Вот, подумаешь, какие скандалы!»[120] Тут надо иметь в виду, что Богданович было также «известно», что великий князь Константин Николаевич связан с террористами, а Витте – аферист и взяточник.
В общем, детей у великого князя не было, но с женой они «спали в одной огромной постели»[121]. Пожалуй, хватит. Неприлично в наш толерантный век углубляться в подобные вопросы. Хотя про жену сказать нужно. Елизавета Федоровна (по-семейному – тетя Элла) слыла красавицей, к тому же остроумной и обаятельной. Все отмечают, что муж относился к ней снисходительно, свысока, как к ребенку. Она же безропотно ему подчинялась и – более того – искренне любила. Но для нас важно другое: Элла – родная сестра императрицы Александры Федоровны. Так что Сергей Александрович – самый близкий к царю из всех дядей.
Правда, с 1891 года великий князь живет в Москве. Он московский генерал-губернатор и командующий войсками московского военного округа. Первым делом генерал-губернатор взялся за борьбу с «нелегальными мигрантами». Он выселил из Москвы 20 тысяч евреев, не имеющих права проживать вне черты оседлости. Формально великий князь действовал по закону, но выселяли в основном бедноту и делали это жестко, а подчас жестоко. Дело получило международный резонанс, и парижский Ротшильд даже отказался давать русскому правительству очередной заем. Отсюда и такая ненависть революционеров к великому князю. Ведь организатором убийства Сергея Александровича был Евно Азеф, а идейным вдохновителем – Михаил Гоц, выходец из московской семьи евреев-купцов.
Николай II вполне разделял антисемитские взгляды своего дяди. Да и вообще его крайне консервативные убеждения. Из всех великих князей Сергей Александрович оказывал наибольшее влияние на внутреннюю политику.
Зато младший сын Александра II – Павел Александрович – не оказывал совсем никакого. Этот дядя был всего на восемь лет старше Николая II. «Он хорошо танцевал, пользовался успехом у женщин и был очень интересен в своем темно-зеленом с серебром доломане, малиновых рейтузах и ботиках гродненского гусара. Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла»[122]. От первого брака у Павла было двое детей – Мария и Дмитрий. Его жена – греческая принцесса Александра – умерла при вторых родах. В 1902 году Павел заключил морганатический брак и был выслан за границу. К этому эпизоду мы еще вернемся.
Теперь слегка освежим память. У Александра II было три брата – Константин, Николай и Михаил. Их дети – Константиновичи, Николаевичи и Михайловичи – это двоюродные дяди Николая II. К ним и переходим.
Константин Николаевич имел четырех сыновей. О старшем, сосланном в Туркестан, мы уже говорили. Младший – Вячеслав – умер от менингита, не дожив до 17 лет.
Два средних сына – Константин и Дмитрий – никогда не тянулись ко двору.
Константин Константинович, пожалуй, самый необычный из великих князей. Он получил известность как поэт, подписывавший стихи К. Р. (Константин Романов). Нельзя сказать, чтобы он был гениальным поэтом. Зато пафосным:
С 1889 года Константин Константинович – президент Академии наук. Не формальный, а активно действующий. Великого князя всегда тянуло к просветительству. В Измайловском полку, где он служил, Константин организовал так называемые «Измайловские досуги». Вместо попоек офицеры собирались на литературные, театральные и музыкальные вечера.
Константин мечтал о государственной должности. Например, министра народного просвещения. Ему казалось, что назначения не следует, потому что его выставляют перед царем «человеком либерального направления, почти красным»[123].
На самом деле, великий князь не унаследовал от отца либеральных убеждений. Скажем, в день подписания Манифеста 17 октября он с горечью отметил в дневнике: «конец русскому самодержавию», «я – за самодержавие». Да и назначение он в итоге получил, став главным начальником военно-учебных заведений. Сделал на этом посту немало полезного, однако современные биографы[124] не очень любят вспоминать об одной его инициативе: сыновьям и внукам лиц, родившихся в иудейской вере, с 1912 года запрещалось поступать в кадетские корпуса. Иудеи и до этого не могли туда поступать, но ограничения носили не национальный, а религиозный характер. Еврей, принимавший православия, получал всю полноту прав. Теперь даже православные евреи не могли поступать в кадетские корпуса, если их отец или дед были иудеями. Остается только гадать, существовали ли вообще крестившиеся евреи, которые мечтали об офицерской карьере. Это особенность тогдашнего антисемитского законодательства: оно не имело никакого практического значения и лишь раздувало ненависть к власти со стороны евреев.
В том же году еврейская тема еще раз всплыла в жизни поэта К. Р., причем самым неожиданным образом. Он написал драму в стихах о последних днях земной жизни Христа – «Царь Иудейский». Она считается вершиной его творчества. Кстати, ее изучал Михаил Булгаков, когда работал над «Мастером и Маргаритой». Но неожиданно августейший сочинитель стал жертвой цензурных гонений: Синод запретил драму к постановке. Тогда автор обратился за помощью к Николаю II.
Царь был в восторге от драмы. Он читал ее жене, и у него «не раз навертывались слезы и щемило в горле». Он уверен, что на сцене она вызовет «прямо потрясающее впечатление». И именно поэтому ее надо запретить. Поскольку помимо высоких чувств у Николая «вскипела злоба на евреев, распявших Христа». Естественно, «у простого русского человека возникло бы то же самое чувство», а «отсюда до возможности погрома недалеко»[125]. Говоря современным языком, драма великого князя попала в список экстремистской литературы.
Я читал драму и, по правде сказать, ненависти к евреям в ней не больше, чем, например, в канонических Евангелиях. Впрочем, «Царя Иудейского» разрешили к представлению в Эрмитажном театре, видимо, решив, что зрители элитного придворного театра громить не пойдут. Великий князь исполнял роль Иосифа Аримафейского. По словам очевидцев – замечательно.
«Дорогой Костя» командовал Преображенским полком, когда цесаревич Николай служил там командиром батальона. Их отношения были ровными и сердечными. Но ни малейшего влияния на политику Константин Константинович никогда не оказывал.
В еще большей степени это относится к Дмитрию Константиновичу. Этот великий князь был болезненно скромным и застенчивым человеком и имел одну страсть – лошади. Константин Николаевич – либерал в политике и деспот в семье. Ни о какой кавалерии даже слышать не хочет, видит в сыне только моряка. У него морская болезнь? Ерунда. У адмирала Нельсона тоже была морская болезнь. Дмитрий умоляет на коленях – отец непреклонен.
В конце концов, за сына заступилась мать, и его отдали в конную гвардию. Зато мать взяла с него клятву – не пить ни грамма спиртного. Все-таки перед глазами стоял пример старшего сына Николая, которого пьянки довели аж до Туркестана. Дмитрий поклялся и слово сдержал. Уже взрослым человеком, командиром гренадерского полка, он пришел к матери и попросил освободить от клятвы. Она, мол, мешает «доверительным отношениям с офицерами»[126].
Все деньги Дмитрий Константинович тратил на благотворительность и ферму по разведению породистых лошадей. Он не построил себе дворца и в Петербурге жил у брата Константина, нежно заботясь о его детях. Своей семьи убежденный женоненавистник Дмитрий Константинович не имел.
В отличие от большинства великих князей Дмитрий не был честолюбив. Это была, так сказать, принципиальная позиция. Он считал, что великие князья «должны начинать свою карьеру простыми лейтенантами и инкогнито. И если они проявят склонность к службе, тогда их можно продвигать в соответствии с общими правилами и наравне со всеми». Но никогда не доверять им «командные посты с большой степенью ответственности»[127].
Николаю II оставалось только мечтать, чтобы все родственники разделяли это убеждение. Дмитрия он назначил заведующим государственным коннозаводством. Однако великий князь не сработался с подчиненными, вышел в отставку и занимался разведением орловских рысаков в собственном питомнике. Один жуткий штрих: после революции обезумевшая толпа, воспылав ненавистью к старому строю, ворвалась в питомник и перебила всех лошадей. Дмитрий Константинович в это время дожидался расстрела в Петропавловской крепости.
Любвеобильный Николай Николаевич Старший имел только двух законных сыновей – Николая и Петра. В семье их звали Николаша и Петюша. Николашей и Петюшей они оставались и в зрелом возрасте, что, конечно, свидетельствует об отношении к ним.
Николай Николаевич Младший пошел по стопам отца – он также дослужился до командующего гвардией и петербургским военным округом, а потом – во время Первой мировой войны – стал главнокомандующим. Столь же бездарным, как и его отец. Впрочем, в умении поддерживать дисциплину и устраивать парады Николаю Николаевичу равных не было.
От отца великий князь унаследовал вспыльчивость, от матери, выражаясь словами Витте, анормальность. «Он был умен, но легко возбудим и агрессивен, а также подвержен неконтролируемым вспышкам гнева»[128].
По какой-то загадочной причине к нему благоволили и Александр III, и Николай II. Николай Николаевич жил с Софьей Бурениной. Если остальные великие князья предпочитали фрейлин или, на худой конец, балерин, то Николаша оказался совсем нетребовательным – он выбрал купчиху. Буренина – дочь купца, вдова купца и владелица лавки в Гостином дворе.
Самое удивительное, что Александр III дал согласие на брак. Николаша убедил царя, что отец – Николай Николаевич Старший – не возражает. Об этом прознала Мария Федоровна и «имела горячее объяснение с мужем»[129]. Проще говоря, закатила Александру III скандал. Какой, дескать, пример ты подаешь нашим сыновьям. Хочешь, чтобы они тоже на купчихах переженились? В семейных вопросах жена была для Александра III непререкаемым авторитетом. А тут еще отец жениха пошел на попятную: никакого, мол, согласия не давал. Свадьбу отменили.
Но через четыре года – в 1892-м – Александр III снова разрешает брак. Однако на этот раз Николаша, что называется, хватил через край. Подразумевалось, что его купчиха ни на какое особое положение претендовать не станет. Но ей захотелось стать то ли «владычицей морской», то ли великой княгиней. Николаша начал зондировать почву. От такой наглости царь рассвирепел и заявил, что «он в родстве со всеми европейскими дворами, а с Гостиным двором еще не был»[130].
Сложно сказать, как Владимир относился к старшему брату – Александру III. Вот два свидетельства.
«Это была не просто дружба, а нечто высшее, глубокое и похожее на культ». В своих чувствах к брату-царю Владимир «был истинно трогателен», «признавал его нравственное превосходство и любовался им»[105]. Это мнение Шереметева.
Владимир Александрович с женой «думают, что царствовали бы лучше, потому что они умнее»[106]. Это мнение великой княгини Ольги Федоровны, жены Михаила Николаевича.
В любом случае, слухи о царских амбициях Владимира ходили. Скорее всего, амбиции были не столько у Владимира, сколько у его жены. Она действительно мечтала о троне – если уж не для мужа, то для сыновей. В конце концов, ее сын Кирилл Владимирович провозгласит себя императором. Но это будет уже в эмиграции.
Как бы то ни было, Александр III брату доверял и нередко поручал ему весьма деликатные дела. Сразу после убийства Александра II Владимир стал негласным куратором «Священной дружины», конспиративной организации, которая должна была бороться с революционерами их же методами – террором. Впрочем, из этой затеи ничего не вышло. Великосветские террористы только мешали департаменту полиции, и через год дружину распустили.
Именно Владимиру царь поручил разбираться с семьей по поводу нового закона об императорской фамилии. И хотя этот закон лишал титула великих князей его собственных внуков, Владимир долго и настойчиво убеждал родственников согласиться и не спорить. Что, разумеется, не добавляло ему популярности.
Но к середине 90-х Владимир – самый авторитетный из великих князей. Тем более что с возрастом он остепенился, стал «искать себе опоры в молитве», чтобы «загладить увлечения и погрешности молодости»[107].
А вот Алексей Александрович так никогда и не остепенился. Амурные похождения – это единственное, в чем великий князь добился неоспоримых успехов. Алексей был добродушен, обаятелен и, разумеется, далеко не беден. Да к тому же еще и красив, хотя «его колоссальный вес послужил бы значительным препятствием к успеху у современных женщин»[108].
В молодости они вместе с братом Александром ухаживали за двумя фрейлинами – брюнеткой и блондинкой. Брюнетка – княжна Мария Мещерская, блондинка – Александра Жуковская, дочь поэта Василия Жуковского. Оба умоляли родителей разрешить им жениться. Оба получили категорический отказ. По некоторым сведениям, Алексей все-таки заключил с Жуковской морганатический брак, но он был расторгнут Синодом. Великого князя отправили в кругосветное путешествие, а его возлюбленную выслали за границу, где она родила сына. Ее не оставили в покое и в Европе, заставив прервать отношения с Алексеем.
Следующей страстью великого князя стала сестра прославленного генерала Скобелева Зинаида, первая красавица при дворе. «Я никогда не видел подобной ей во время всех моих путешествий по Европе, Азии, Америке и Австралии, что является большим счастьем, так как такие женщины не должны попадаться часто на глаза», – пишет знающий в этом толк Александр Михайлович[109].
Зинаида была замужем за герцогом Евгением Лейхтенбергским и носила титул графини Богарне. Лейхтенбергские – потомки дочери Николая I Марии, они жили в России и состояли на русской службе. Евгений Лейхтенбергский и Алексей Александрович – двоюродные братья. И жена у них была одна на двоих, о чем хорошо знали как в России, так и в Европе. Александр III, нетерпимо относившийся к аморальному поведению своих дядей, любимому брату прощал все. Однажды герцог Лейхтенбергский пришел жаловаться. Он, мол, пытался проникнуть в спальню, где заперлись Алексей и Зинаида, а великий князь вышел и побил настырного супруга. Александр III только развел руками: сам, дескать, виноват, что не можешь показать, кто в доме хозяин.
После смерти Зинаиды великий князь стал открыто жить с французской танцовщицей Элизой Балетта. Он много путешествует. «Одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку»[110]. Однако Алексей Александрович и от Парижа не отказывался, и в отставку не подавал. А занимал он пост генерал-адмирала, т. е. руководителя всего военно-морского флота. В царствование Николая II Россия начала экспансию на Дальний Восток, успех или неудача которой зависели именно от флота.
Деятельность Алексея Александровича на посту генерал-адмирала красочно описывает другой великий князь – Александр Михайлович: «Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы.
Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, что не относилось к женщинам, еде или же напиткам, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета (высший орган по управлению флотом. – Г. С.). Он приглашал его членов к себе во дворец на обед, и, после того как наполеоновский коньяк попадал в желудок его гостей, радушный хозяин открывал заседание Адмиралтейств-совета традиционным рассказом о случае из истории русского парусного военного флота. Каждый раз, когда я сидел на этих обедах, я слышал из уст великого князя повторение рассказа о гибели фрегата “Александр Невский”, происшедшей много лет тому назад на скалах датского побережья вблизи Скагена. Я выучил наизусть все подробности этого запутанного повествования и всегда из предосторожности отодвигался немного со стулом от стола в тот момент, когда следуя сценарию дядя Алексей должен был ударить кулаком по столу и воскликнуть громовым голосом:
– И только тогда, друзья мои, узнал этот суровый командир очертания скал Скагена.
Его повар был настоящим артистом. Генерал-адмирал ничего бы не имел против того, чтобы ограничить деятельность Адмиралтейств-совета в пределах случая с “Александром Невским”»[111].
Не будем забывать, что Александр Михайлович сам претендовал на место «дяди Алексея» (на самом деле – двоюродного брата). Но столь же «лестно» отзывался о своем начальнике и морской министр Шестаков, чьи дневники сразу же после смерти были изъяты у вдовы и запрятаны в архив. Эти оценки разделяют и специалисты по истории военно-морского флота. Впрочем, подробнее о флоте – в следующей главе.
Самым загадочным из братьев Александра III, безусловно, был Сергей Александрович. Ему как-то сильно не везет с пиаром. У Бориса Акунина (основного, можно сказать, источника по истории того времени) Сергей под именем Симеона – негодяй и главный враг Фандорина. Историки не отстают от романистов. Возьмем, к примеру, шведского автора Стаффана Скотта, написавшего интересную и довольно толковую книгу про последних Романовых. Сергей Александрович «был паршивой овцой семейства», из Романовых «о нем вообще никто не хочет говорить». «Известно, что крайне антисемитски настроенный великий князь под угрозой высылки и других мер наказания охотно пользовался еврейскими мальчиками и девочками» и вообще «больше всего он походил на сталинского палача Лаврентия Берия»[112].
В самые последние годы появилась новая мода – делать из великого князя чуть ли не святого, вся жизнь которого «была посвящена служению Отечеству». Он, дескать, был «человеком широких и современных взглядов», его моральные качества «высоко оценивали современники», а его убийство «вызвало возмущение по всей России»[113]. От этого тошнотворного вранья образ великого князя, мягко говоря, не проясняется.
Что ж, обратимся к свидетельствам современников. Как всегда, беспощаден Александр Михайлович: «При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я не могу ее найти». «Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая, таким образом, богатую пищу для клеветы и злословия»[114]. Впрочем, Александр Михайлович, как мы видим, вообще с трудом отыскивает положительные черты у дядей Николая II.
Зато великий князь Кирилл Владимирович уверен, что все дяди царя «обладали большими способностями», но «самым замечательным из них был дядя Серж, сочетавший возвышенные идеалы с редким благородством»[115].
Особенно интересно мнение великой княжны Марии Павловны, племянницы Сергея Александровича, которая после высылки отца за границу жила и воспитывалась у своего дяди. Она честно признается: характер Сергея «оставался для меня непостижимым». Для нее великий князь – человек, «склонный к самоанализу, чрезвычайно неуверенный в себе, спрятавший внутрь свое собственное «я» и порывы чрезмерной чувствительности»[116].
Действительно, Сергей Александрович был человеком замкнутым и высокомерным. От окружающих он требовал беспрекословного подчинения, и «даже близкие боялись его»[117]. А «порывы чувствительности» проявлялись прежде всего в его отношении к детям. (Я имею в виду не мифических еврейских мальчиков и девочек, которых, конечно, не было и быть не могло, поскольку порядки в тогдашней России серьезно отличались от сталинских.) Он как нянька выходил своего племянника Дмитрия, родившегося недоношенным и больным. Все маленькие великие князья и княгини подолгу гостили в его имении Ильинском и сохранили о нем самые лучшие воспоминания.
Сергей был умен, хорошо образован. Он имел огромную библиотеку, финансировал археологические раскопки. Был религиозен и построил в Москве множество храмов.
Так уж вышло, что «вдумчивых исследователей» больше всего беспокоит вопрос о сексуальной ориентации великого князя. Раньше считалось само собой разумеющимся, что он был гомосексуалистом. Современные историки-монархисты это отрицают и требуют доказательств. К сожалению, свечку никто не держал. А если и держал, то воспоминаний не оставил.
Начальник дворцовой канцелярии Мосолов пишет, что «его личная жизнь была предметом пересудов всего города»[118]. Витте, прошу прощения за каламбур, витиеват: «Его постоянно окружали несколько сравнительно молодых людей, которые с ним были особенно нежно дружны. Я не хочу этим сказать, что у него были какие-нибудь дурные инстинкты, но некоторая психологическая анормальность, которая выражается в особой влюбленности к молодым людям – у него несомненно была»[119]. Великосветская сплетница Александра Богданович передает рассказ другой сплетницы из Царского села: «Известно, что Сергей Александрович живет со своим адъютантом Мартыновым». Более того, она «видела газету иностранную, где было напечатано, что приехал в Париж le grand duc Serge avec sa maоtresse m-r un tel (вел. кн. Сергей со своей любовницей – господином таким-то (франц.)). Вот, подумаешь, какие скандалы!»[120] Тут надо иметь в виду, что Богданович было также «известно», что великий князь Константин Николаевич связан с террористами, а Витте – аферист и взяточник.
В общем, детей у великого князя не было, но с женой они «спали в одной огромной постели»[121]. Пожалуй, хватит. Неприлично в наш толерантный век углубляться в подобные вопросы. Хотя про жену сказать нужно. Елизавета Федоровна (по-семейному – тетя Элла) слыла красавицей, к тому же остроумной и обаятельной. Все отмечают, что муж относился к ней снисходительно, свысока, как к ребенку. Она же безропотно ему подчинялась и – более того – искренне любила. Но для нас важно другое: Элла – родная сестра императрицы Александры Федоровны. Так что Сергей Александрович – самый близкий к царю из всех дядей.
Правда, с 1891 года великий князь живет в Москве. Он московский генерал-губернатор и командующий войсками московского военного округа. Первым делом генерал-губернатор взялся за борьбу с «нелегальными мигрантами». Он выселил из Москвы 20 тысяч евреев, не имеющих права проживать вне черты оседлости. Формально великий князь действовал по закону, но выселяли в основном бедноту и делали это жестко, а подчас жестоко. Дело получило международный резонанс, и парижский Ротшильд даже отказался давать русскому правительству очередной заем. Отсюда и такая ненависть революционеров к великому князю. Ведь организатором убийства Сергея Александровича был Евно Азеф, а идейным вдохновителем – Михаил Гоц, выходец из московской семьи евреев-купцов.
Николай II вполне разделял антисемитские взгляды своего дяди. Да и вообще его крайне консервативные убеждения. Из всех великих князей Сергей Александрович оказывал наибольшее влияние на внутреннюю политику.
Зато младший сын Александра II – Павел Александрович – не оказывал совсем никакого. Этот дядя был всего на восемь лет старше Николая II. «Он хорошо танцевал, пользовался успехом у женщин и был очень интересен в своем темно-зеленом с серебром доломане, малиновых рейтузах и ботиках гродненского гусара. Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла»[122]. От первого брака у Павла было двое детей – Мария и Дмитрий. Его жена – греческая принцесса Александра – умерла при вторых родах. В 1902 году Павел заключил морганатический брак и был выслан за границу. К этому эпизоду мы еще вернемся.
Теперь слегка освежим память. У Александра II было три брата – Константин, Николай и Михаил. Их дети – Константиновичи, Николаевичи и Михайловичи – это двоюродные дяди Николая II. К ним и переходим.
Константин Николаевич имел четырех сыновей. О старшем, сосланном в Туркестан, мы уже говорили. Младший – Вячеслав – умер от менингита, не дожив до 17 лет.
Два средних сына – Константин и Дмитрий – никогда не тянулись ко двору.
Константин Константинович, пожалуй, самый необычный из великих князей. Он получил известность как поэт, подписывавший стихи К. Р. (Константин Романов). Нельзя сказать, чтобы он был гениальным поэтом. Зато пафосным:
Так себе, конечно, стишки. Впрочем, ничем не хуже тогдашних светил Майкова или Полонского. Народу нравилось. На стихи великого князя сочиняли романсы Чайковский, Рахманинов, Глазунов, Рубинштейн. Особенно теплые отношения были у великого князя с Чайковским. Замечу уж заодно, что в своем дневнике Константин, отец девяти детей, честно признается, что имел гомосексуальные связи. С Сергеем Александровичем, кстати, он тоже был дружен.
И пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь.
С 1889 года Константин Константинович – президент Академии наук. Не формальный, а активно действующий. Великого князя всегда тянуло к просветительству. В Измайловском полку, где он служил, Константин организовал так называемые «Измайловские досуги». Вместо попоек офицеры собирались на литературные, театральные и музыкальные вечера.
Константин мечтал о государственной должности. Например, министра народного просвещения. Ему казалось, что назначения не следует, потому что его выставляют перед царем «человеком либерального направления, почти красным»[123].
На самом деле, великий князь не унаследовал от отца либеральных убеждений. Скажем, в день подписания Манифеста 17 октября он с горечью отметил в дневнике: «конец русскому самодержавию», «я – за самодержавие». Да и назначение он в итоге получил, став главным начальником военно-учебных заведений. Сделал на этом посту немало полезного, однако современные биографы[124] не очень любят вспоминать об одной его инициативе: сыновьям и внукам лиц, родившихся в иудейской вере, с 1912 года запрещалось поступать в кадетские корпуса. Иудеи и до этого не могли туда поступать, но ограничения носили не национальный, а религиозный характер. Еврей, принимавший православия, получал всю полноту прав. Теперь даже православные евреи не могли поступать в кадетские корпуса, если их отец или дед были иудеями. Остается только гадать, существовали ли вообще крестившиеся евреи, которые мечтали об офицерской карьере. Это особенность тогдашнего антисемитского законодательства: оно не имело никакого практического значения и лишь раздувало ненависть к власти со стороны евреев.
В том же году еврейская тема еще раз всплыла в жизни поэта К. Р., причем самым неожиданным образом. Он написал драму в стихах о последних днях земной жизни Христа – «Царь Иудейский». Она считается вершиной его творчества. Кстати, ее изучал Михаил Булгаков, когда работал над «Мастером и Маргаритой». Но неожиданно августейший сочинитель стал жертвой цензурных гонений: Синод запретил драму к постановке. Тогда автор обратился за помощью к Николаю II.
Царь был в восторге от драмы. Он читал ее жене, и у него «не раз навертывались слезы и щемило в горле». Он уверен, что на сцене она вызовет «прямо потрясающее впечатление». И именно поэтому ее надо запретить. Поскольку помимо высоких чувств у Николая «вскипела злоба на евреев, распявших Христа». Естественно, «у простого русского человека возникло бы то же самое чувство», а «отсюда до возможности погрома недалеко»[125]. Говоря современным языком, драма великого князя попала в список экстремистской литературы.
Я читал драму и, по правде сказать, ненависти к евреям в ней не больше, чем, например, в канонических Евангелиях. Впрочем, «Царя Иудейского» разрешили к представлению в Эрмитажном театре, видимо, решив, что зрители элитного придворного театра громить не пойдут. Великий князь исполнял роль Иосифа Аримафейского. По словам очевидцев – замечательно.
«Дорогой Костя» командовал Преображенским полком, когда цесаревич Николай служил там командиром батальона. Их отношения были ровными и сердечными. Но ни малейшего влияния на политику Константин Константинович никогда не оказывал.
В еще большей степени это относится к Дмитрию Константиновичу. Этот великий князь был болезненно скромным и застенчивым человеком и имел одну страсть – лошади. Константин Николаевич – либерал в политике и деспот в семье. Ни о какой кавалерии даже слышать не хочет, видит в сыне только моряка. У него морская болезнь? Ерунда. У адмирала Нельсона тоже была морская болезнь. Дмитрий умоляет на коленях – отец непреклонен.
В конце концов, за сына заступилась мать, и его отдали в конную гвардию. Зато мать взяла с него клятву – не пить ни грамма спиртного. Все-таки перед глазами стоял пример старшего сына Николая, которого пьянки довели аж до Туркестана. Дмитрий поклялся и слово сдержал. Уже взрослым человеком, командиром гренадерского полка, он пришел к матери и попросил освободить от клятвы. Она, мол, мешает «доверительным отношениям с офицерами»[126].
Все деньги Дмитрий Константинович тратил на благотворительность и ферму по разведению породистых лошадей. Он не построил себе дворца и в Петербурге жил у брата Константина, нежно заботясь о его детях. Своей семьи убежденный женоненавистник Дмитрий Константинович не имел.
В отличие от большинства великих князей Дмитрий не был честолюбив. Это была, так сказать, принципиальная позиция. Он считал, что великие князья «должны начинать свою карьеру простыми лейтенантами и инкогнито. И если они проявят склонность к службе, тогда их можно продвигать в соответствии с общими правилами и наравне со всеми». Но никогда не доверять им «командные посты с большой степенью ответственности»[127].
Николаю II оставалось только мечтать, чтобы все родственники разделяли это убеждение. Дмитрия он назначил заведующим государственным коннозаводством. Однако великий князь не сработался с подчиненными, вышел в отставку и занимался разведением орловских рысаков в собственном питомнике. Один жуткий штрих: после революции обезумевшая толпа, воспылав ненавистью к старому строю, ворвалась в питомник и перебила всех лошадей. Дмитрий Константинович в это время дожидался расстрела в Петропавловской крепости.
Любвеобильный Николай Николаевич Старший имел только двух законных сыновей – Николая и Петра. В семье их звали Николаша и Петюша. Николашей и Петюшей они оставались и в зрелом возрасте, что, конечно, свидетельствует об отношении к ним.
Николай Николаевич Младший пошел по стопам отца – он также дослужился до командующего гвардией и петербургским военным округом, а потом – во время Первой мировой войны – стал главнокомандующим. Столь же бездарным, как и его отец. Впрочем, в умении поддерживать дисциплину и устраивать парады Николаю Николаевичу равных не было.
От отца великий князь унаследовал вспыльчивость, от матери, выражаясь словами Витте, анормальность. «Он был умен, но легко возбудим и агрессивен, а также подвержен неконтролируемым вспышкам гнева»[128].
По какой-то загадочной причине к нему благоволили и Александр III, и Николай II. Николай Николаевич жил с Софьей Бурениной. Если остальные великие князья предпочитали фрейлин или, на худой конец, балерин, то Николаша оказался совсем нетребовательным – он выбрал купчиху. Буренина – дочь купца, вдова купца и владелица лавки в Гостином дворе.
Самое удивительное, что Александр III дал согласие на брак. Николаша убедил царя, что отец – Николай Николаевич Старший – не возражает. Об этом прознала Мария Федоровна и «имела горячее объяснение с мужем»[129]. Проще говоря, закатила Александру III скандал. Какой, дескать, пример ты подаешь нашим сыновьям. Хочешь, чтобы они тоже на купчихах переженились? В семейных вопросах жена была для Александра III непререкаемым авторитетом. А тут еще отец жениха пошел на попятную: никакого, мол, согласия не давал. Свадьбу отменили.
Но через четыре года – в 1892-м – Александр III снова разрешает брак. Однако на этот раз Николаша, что называется, хватил через край. Подразумевалось, что его купчиха ни на какое особое положение претендовать не станет. Но ей захотелось стать то ли «владычицей морской», то ли великой княгиней. Николаша начал зондировать почву. От такой наглости царь рассвирепел и заявил, что «он в родстве со всеми европейскими дворами, а с Гостиным двором еще не был»[130].
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента