Страница:
И пособляют аргументом им,
Чтоб подвести тебя к вопросу роковому -
О нет, не спрашивай, к какому,
По набережным пройдемся и Большому.
Эти дамы ловят взгляд
И о Висконти говорят.
Синий сплин въезжает задом в окно
Синий дым ткнулся рылом в окно
И вот он пролизывает вечерние закоулки
Медля на водосточном дерьме
Весь в саже летящей из труб
Летит на твою линию подпрыгивает и видит:
На Васильевском острове теплый осенний вечер
И можно свернуться у твоего дома упасть уснуть...
Это будет время сказать да и хочу время
Синего смога скользить по уличной кошенили
Вытирая спину об окна
Утирать с лица лица тех, кого ты любила
Время новая жизнь
Время всё и ничто
Время для ты и я - пускай
Оно будет среди этих прочих
Время делать детей и чего ты хочешь
Чтобы навеки вместе навеки заваривать чай
Эти дамы ловят взгляд
И о Висконти говорят.
Так пуркуа бы и не па? Чем я
Не Гамлет, не излучистый Дарьял?
Чтоб ты сказала синий дым исчез
Сияя легкой плешью о челе
Я с лестницы скачусь с тобою на руке.
Стоит ли
Переворачивать миры.
Возможно ли в парадной целоваться
Когда тебе уже не восемнадцать.
Оно понятно я всегда готов но
Я наступил ногой на лужу лимонада.
Всё заново: мосты, прогулки, встречи,
Бах, Монтеверди, книжки,
Плюс-минус новое, прогулки,
Вино, цветы и на залив поездки,
ЗАГС на Английской, свадебное платье,
А там, глядишь, свой бизнес я открою
И счастье детям обеспечу.
Я бедный клерк, моя зарплата
Не позволяет мне. К тому же, алименты
И съемная квартира. Боже, как я устал.
Но рассмотрев проблему глубже... нет преграды
Для подлинного чувства. Кому легко усилие,
Тому проблемы сладостны. Всё дело в постановке
Вопроса. Итак: чтобы стирать пеленки,
Нужна хорошая стиральная машина.
Бош или Аристон? Вот в чем вопрос.
Сейчас сияя плешью о челе
Я с лестницы скачусь с тобою на руке
И наступлю опять
Я типа Лазарь я восстал из гроба
Я за тобой пришел моя Лаодамия
Дерьмо дерьмо дерьмо
+ + +
Скажу ли я я шел один по мраку
И наблюдал как одинокие мужчины
Торчат из форточек своих автомобилей
Морские надо мной сомкнулись воды
И звонко пела девочка-душа
+ + +
Я подарю тебе бэушный Вольво.
Какой? Четыреста восьмидесятый.
Он мне всегда казался этаким.
Нам, мужикам, машина
Нужна по сути больше для престижа
И чтоб убить избыток времени.
Другое дело бабам. Как ты будешь
Из офиса ночами возвращаться
Усталая, замученная, с овервока?
Сослуживцы похотливы, а частники маньяки.
В общественном косые морды.
Везде Россия, грубость, нищета.
Нет, все-таки, машина
Пожалуй, первое, что надо.
Когда такой у всех нас недопейд,
Вполне сойдет бэушная.
Лиха беда начало.
+ + +
Кохаются в ночи сухие травы.
Луну навеки над Евразией замкнуло.
Все спят попарно птички и зверушки.
И отпуск мы возьмем синхронно.
Немного есть в загашнике, знакомый оператор
Устроит нам на выгодных началах
Медовую луну далече. Экскурсии и шопинг.
Шопинг шмоток лучше бы аброад.
В отчизне тем, кто в среднем классе,
Довольно тяжело затариться:
Всё дорого, безвкусно. Рекомендуют в этом плане
Прибалтику, но холода и скука,
И все свиней российских ненавидят.
Нет, знаешь, на Словению нам хватит.
Я, все-таки, не менеджер продаж,
А старший перец BTL-отдела.
+ + +
Нет, я не Гамлет, я иной.
Я заполярную вкушал иную сладость,
От пьесы Лукина не в силах оторваться.
Потом пришла, конечно, разнарядка.
Но за копеечку души не заложить!..
Она еще жива, она еще трепещет.
Короче, завтра, это решено,
Я приглашу тебя в кино,
А лучше в клуб, где потанцуем,
Там бла-бла-бла и поцелуи,
Возможно, пауза день-два (обдумать надо
Серьезный шаг) - и,
Как пишет Чэмберс, CEO Cisco Systems,
Е-бизнес неизбежен!
И годы
Пройдут. Родятся дети, после внуки,
Мы в три шеренги их построив скажем:
Придет пора издохнут бабка с дедкой
Так значт дети ёлы-палы наша воля
Чтоб пепел бабки с дедкой вы перемешали
И в легкой урне в ледовитом затопили
А еще лучше в космос зафигачить на ракете
Мы будем вместе навсегда - -
Сердце перебирает камушки
Но бьется бьется короче утром склифосовский
Я на стене увидел огненные буквы
Невидимые руки начертали
i-ху-ху-ху и трали-вали
Я не пророк - идите к черту
Но две конечности слагают бесконечность
Мы породим великие народы
Как звезды неба волны моря и песок на пляже
Они заполонят равнины реки горы
Колонизируют далекие планеты
Их обозреть не хватит телескопа.
Се будут миру новые евреи
Лебяжкиных счастливые потомки.
Ты классная. Я парень
Не промах. Ты хороша собою,
Я умен, а бабки будут.
Это оптимальное решенье.
Зане я Лазарь. Я восстал из гроба.
И ты придешь на огонек, Лаодамия.
+ + +
Храпит гамадриада, хороша. Глоток вина
Остался, сигареты в брюках. Мобила
Включена. Еще одна
Захлопнутая дверь. Аминь.
Проблема в том,
Что нет проблемы. Что
Слегка тошнит от выпитого.
Линия 13. Трачийские поля.
И нету смысла Вольво ей дарить.
Все дриады ссуки. Гамадриады идиотки.
Циничны и бесчувственны наяды.
Нереиды подрастут чуток
И ну давай кидать. А что до мельсиад,
То мельсиады, как и альсеиды,
Дешевки. Все до единой! Точка.
Это полночь, это утро, они спят вечным сном.
Избыток реальности человеку не хиросима.
Но слова блядей отдают дерьмом,
И молитвы мертвых людей
Не имеют силы.
+ + +
Прояснилась твоя лазурь.
Так что брови свои не хмурь:
Не грусти, чувак, так нельзя мужчине,
Жизнь бессмысленна без причины.
*
* Re: Re: [no subёect]
Любезная ***,
Мне захотелось рассказать тебе об этом стихотворении в тот момент, когда замысел еще не до конца отделился от исполнения, - ведь говорить о первом всегда интереснее, да и невозможно пока иначе, - поскольку "жанр" допускает подобные расширения, а ты как всегда всё понимаешь неправильно. Я заранее прошу простить меня за то, что многое объяснять тебе, девице глубокомысленной, излишне, потому как ясно само, - но я же не знаю, что именно, а кроме того имею некоторые виды.
Итак, это стишок из "Последних кругов", начатый в 2000-м, законченный сейчас. Цикл построен на имитациях; эта вещь перепевает "Любовную песню Дж. Альфреда Пруфрока", заглавное стихотворение первой книжки Элиота. Лаодами_я - героиня трагедии И. Ф. Анненского, девушка, которая имеет свидание с мертвым мужем (ушедшим на войну со свадебного пира и погибшим на анатолийском побережье). Альсеиды, гамадриады и пр. - животные класса нимф. Эпиграф - из оперы Монтеверди La favola d'Orfeo (либретто Алессандро Стригго); это слова Орфея, второй раз потерявшего Эвридику. Трачийские поля - i campi di Tracia - оттуда же. Вольво 480 - старый автомобиль. BTL какое-то понятие из рекламы. Овервок и недопейд - тоже термины из бизнеса. Евгений Лебяжкин - питерский манагер среднего звена. Образец 2000-го г.: голодный, уродливый, похотливый. Стишок, от и до, состоит из его прямой речи.
"Большое чувство" для Лебяжкина есть единственная возможность изменить свою жизнь - "восстать из мертвых"; его герои: мертвая Эвридика, мертвый Протесилай, мертвый Лазарь, живые Орфей и Лаодамия. Но он Орфей такого рода, что для него Эвридика, скорее, является средством передвижения, единственным шансом если не выйти из ада, то на некоторое время о нем забыть. Мертвый человек в пустоте, он действует по заранее установленной схеме, в данном случае - как покупатель, которому что-то предстоит: он оплатит ЗАГС на Английской набережной и свадебное платье ($ 500) - без разговоров; опыт подсказывает, что без стиральной машины ($ 400) тоже не обойтись, - и это без вопросов; а еще бонус - автомобиль Вольво 480 с пробегом ($ 4500) и туристическая поездка в Словению ($ 2500). Мене, текел, упарсин: $ 7900. Потом, он, конечно, бизнес свой откроет, купит уже нормальную машину и квартиру, а сейчас, все-таки, бедноват: Питер, миллениум. Живи он в Москве, и в наше время, выложил бы больше.
Этим же, наверное (и помимо бедности, - которая, кстати говоря, по питерским меркам трехлетней давности бедностью отнюдь не является, - узостью кругозора и ограниченностью опыта), объясняются его довольно специфические представления о внешнем мире, его страх и бессилие: он боится сослуживцев, общественного транспорта, эстонцев-русофобов, блядей, в целом, наверное, мира: даже похоронить его следует вместе с будущей женой, которая, в свою очередь, будет хорошего поведения. Он учился непонятно на кого (заполярная сладость - Блок, проясняется лазурь - Кюхельбекер), а потом - нужда, работа, досуг "среднего класса": жизнь из отступлений и гриппозного бреда. Первый брак не сложился...
Она: первый муж остался под Мелитополем "со своими проблемами". И т. д. Обрати внимание: машины у нее нет ("и это Питер").
Что, собственно, произошло, не совсем понятно: либо девочка выкинула "что-то не то", либо манагер "совсем уже псих конкретный". "Воскресения" не случилось, и Лебяжкин, икая, возвращается в свой кабак. У него пьяная истерика и рвотные спазмы.
Выпущенные строфы. До "прояснилась твоя лазурь":
Я не менеджер, я ничто.
Но пока на плечах у меня пальто,
Все идите нах, оттянусь немножко;
Повернись ко мне задом, крошка.
После:
Ты уже не мальчик, и никогда
Не построить город, не лечь на плаху,
И тебе не светит сума и тюрьма.
И, похоже, шагаешь тоже, когда
Старый мир уходит на хуй,
Оставляя небольшие кучки дерьма.
Но я подумал, что ругаться матом не хорошо, а кроме того - что эти строфы добавляют какую-то постороннюю точку зрения, "осуждение персонажа", и потому выкинул их нафик. Пускай лучше просто блюет.
Что касается замысла (пока он не растворился в однозначном исполнении), то, как я уже говорил тебе, стихотворение представлялось мне многоголосной фугой. Лебяжкин поет один, но разными голосами. У него "внутренняя полифония". С возрастом полифония интересует людей больше, и это, может быть, объясняется тем, что контрапункт, как пишет Заннович, "увы, есть единственно возможный ответ искусства на действительность, в которой более одного плана". Искусство примитивное игнорирует дополнительные раздражители; собственно, оно может состояться лишь при условии, что художнику удалось сконцентрировать внимание на отдельном плане или явлении. Уже это требует особого "пиитического безумия", достигаемого с помощью вдохновения и опьяняющих веществ. Полифония - это, образно говоря, искусство после искусства, ведь надлежит сочетать различные планы органически: при простом перечислении или упоминании вещь не будет восприниматься. Заннович пишет о Гульде: "Баха исполняют тысячи музыкантов, но в большинстве случаев, увы, многослойный текст лишь вбивается в клавиатуру, как ранее в нотные листы автора, и неподготовленный слушатель даже не может услышать отдельные голоса. Наверное, исполнителей можно разделить на две категории: тех, кто "выходит и поет", - в разной степени удачно, поскольку пиитическое безумие никогда не позволит учесть сразу все планы, и даже попытаться это сделать (ведь, в конечном счете, дойти здесь до конца едва ли возможно), - и тех, кто пытается осмыслить каждый такт, проводя многочисленные часы в студии, прибегая к таким ухищрениям, как монтаж и своевольное изменение заданного темпа. Это, образно говоря, различие между риторикой искусства и его телеологией. Способностью говорить и целью высказывания. Гленн "делал музыку", которая была заведомо современнее любого Штокхаузена, имея предельно ограниченный набор исходных: собственно, едва ли кто из Великих Мастеров в столь малой степени может "подлежать ревизии", как Бах. Тем не менее, опыт Вариаций 81-го года показал нам такого Баха, который знал Бетховена, любил Веберна, жил в 20-м веке и остался самим собой". Заннович не случайно повторяет здесь свою известную фразу: "попытка осмыслить каждый такт", - она в приведенном фрагменте ключевая. Собственно, это правило модернистского искусства, которое гарантирует ему вечную жизнь на фоне отмирания всех возможных измов. Ведь, образно говоря, Бах - это то, что "as is" поставляет вдохновение, Гульд - это то, что мы в силах из этого материала создать. И именно так работал модернист Данте, преодолевший постмодерн сицилийцев и Кавальканти.
Но об этом как-нибудь в другой раз, - я и так уже увлекся, мне лишь остается добавить, что за образец я взял упомянутые гульдовские Гольдберг-вариации 81-го года, и попросить у тебя прощения за длинное письмо, любезная ***. У меня некоторые виды сделать его сателлитом Лебяжкина, - по примеру Т. С., который тоже любил писать письма, и выдавать их за комментарий к своим сочинениям, что немало печалило некоторых литературовэдов. Но мы-то знаем, что главное в полифоническом искусстве это умение слышать голоса.
Засим остаюсь твой навеки, любезная ***, Алексис.
Секретная музыка
x x x
Как недобитый серафим
В остывших небесах,
Летящий прочь, неисправим,
С бутылкою в руках,
Я обрету свои пятьсот,
Не посмотрев назад,
И на трамвае мертвецов
Поеду в Ленинград.
Стучат колеса раз-два-три,
Сияет черный свет.
Здесь никому не говори,
Что у тебя билет.
Пройдя небес двойную хмурь,
Вписавшись в крайний ряд,
Мы выйдем прямо на лазурь,
Где ангелы летят.
Еще глоток, и не беда
Что отзвенел трамвай,
А тридцать линий навсегда
И наш последний рай.
x x x
Морю прошептал Овидий
Больше ничего не видя:
Всё живое навсегда
Скрыла за собой вода.
Среди змей, ехиден, раков
Выплакал глаза Иаков.
Как тут быть? Сынок пропал.
В яме только кровь и кал.
Я сижу в своей квартире,
Бьют часы мои четыре.
Под ребром торчит кинжал,
Блядский ангел убежал.
Но объявится Иосиф,
Старика в беде не бросив.
Скифом погребен Назон,
И дурной окончен сон.
Своего добьется детка,
Зарастет грудная клетка,
А потом сто тысяч лет
Заметут наш слабый след.
BWV 1080
(Fuga a 3 soggetti)
От пеленок до инсульта
Строят правильный удел
Умные дорожки Гульда;
Бах терпел и нам велел.
Из последнего забвенья,
С этой стороны ничто,
Где ни ангелов, ни пенья,
Музыка звучит зато.
Эта песенка не спета,
Для нее не надо слов.
И шуршит неслышно Лета,
И всё шепчется любовь:
У меня в кармане пусто,
Ты болеешь ОРВИ.
Знаешь, мир не стоит грусти
И тем более любви.
Всё ошибка и нелепость,
Роковой такой просчет.
В прах падет хрустальна крепость
И тебе предъявят счет.
Всё накроется, взорвется,
Все умрут, сойдут с ума,
Ничего не остается,
Лучше посох да сума.
Станешь вовсе безъязыкой
От волнений и обид.
А секретная музыка
Всё равно себе звучит.
1990-- 2004
Чтоб подвести тебя к вопросу роковому -
О нет, не спрашивай, к какому,
По набережным пройдемся и Большому.
Эти дамы ловят взгляд
И о Висконти говорят.
Синий сплин въезжает задом в окно
Синий дым ткнулся рылом в окно
И вот он пролизывает вечерние закоулки
Медля на водосточном дерьме
Весь в саже летящей из труб
Летит на твою линию подпрыгивает и видит:
На Васильевском острове теплый осенний вечер
И можно свернуться у твоего дома упасть уснуть...
Это будет время сказать да и хочу время
Синего смога скользить по уличной кошенили
Вытирая спину об окна
Утирать с лица лица тех, кого ты любила
Время новая жизнь
Время всё и ничто
Время для ты и я - пускай
Оно будет среди этих прочих
Время делать детей и чего ты хочешь
Чтобы навеки вместе навеки заваривать чай
Эти дамы ловят взгляд
И о Висконти говорят.
Так пуркуа бы и не па? Чем я
Не Гамлет, не излучистый Дарьял?
Чтоб ты сказала синий дым исчез
Сияя легкой плешью о челе
Я с лестницы скачусь с тобою на руке.
Стоит ли
Переворачивать миры.
Возможно ли в парадной целоваться
Когда тебе уже не восемнадцать.
Оно понятно я всегда готов но
Я наступил ногой на лужу лимонада.
Всё заново: мосты, прогулки, встречи,
Бах, Монтеверди, книжки,
Плюс-минус новое, прогулки,
Вино, цветы и на залив поездки,
ЗАГС на Английской, свадебное платье,
А там, глядишь, свой бизнес я открою
И счастье детям обеспечу.
Я бедный клерк, моя зарплата
Не позволяет мне. К тому же, алименты
И съемная квартира. Боже, как я устал.
Но рассмотрев проблему глубже... нет преграды
Для подлинного чувства. Кому легко усилие,
Тому проблемы сладостны. Всё дело в постановке
Вопроса. Итак: чтобы стирать пеленки,
Нужна хорошая стиральная машина.
Бош или Аристон? Вот в чем вопрос.
Сейчас сияя плешью о челе
Я с лестницы скачусь с тобою на руке
И наступлю опять
Я типа Лазарь я восстал из гроба
Я за тобой пришел моя Лаодамия
Дерьмо дерьмо дерьмо
+ + +
Скажу ли я я шел один по мраку
И наблюдал как одинокие мужчины
Торчат из форточек своих автомобилей
Морские надо мной сомкнулись воды
И звонко пела девочка-душа
+ + +
Я подарю тебе бэушный Вольво.
Какой? Четыреста восьмидесятый.
Он мне всегда казался этаким.
Нам, мужикам, машина
Нужна по сути больше для престижа
И чтоб убить избыток времени.
Другое дело бабам. Как ты будешь
Из офиса ночами возвращаться
Усталая, замученная, с овервока?
Сослуживцы похотливы, а частники маньяки.
В общественном косые морды.
Везде Россия, грубость, нищета.
Нет, все-таки, машина
Пожалуй, первое, что надо.
Когда такой у всех нас недопейд,
Вполне сойдет бэушная.
Лиха беда начало.
+ + +
Кохаются в ночи сухие травы.
Луну навеки над Евразией замкнуло.
Все спят попарно птички и зверушки.
И отпуск мы возьмем синхронно.
Немного есть в загашнике, знакомый оператор
Устроит нам на выгодных началах
Медовую луну далече. Экскурсии и шопинг.
Шопинг шмоток лучше бы аброад.
В отчизне тем, кто в среднем классе,
Довольно тяжело затариться:
Всё дорого, безвкусно. Рекомендуют в этом плане
Прибалтику, но холода и скука,
И все свиней российских ненавидят.
Нет, знаешь, на Словению нам хватит.
Я, все-таки, не менеджер продаж,
А старший перец BTL-отдела.
+ + +
Нет, я не Гамлет, я иной.
Я заполярную вкушал иную сладость,
От пьесы Лукина не в силах оторваться.
Потом пришла, конечно, разнарядка.
Но за копеечку души не заложить!..
Она еще жива, она еще трепещет.
Короче, завтра, это решено,
Я приглашу тебя в кино,
А лучше в клуб, где потанцуем,
Там бла-бла-бла и поцелуи,
Возможно, пауза день-два (обдумать надо
Серьезный шаг) - и,
Как пишет Чэмберс, CEO Cisco Systems,
Е-бизнес неизбежен!
И годы
Пройдут. Родятся дети, после внуки,
Мы в три шеренги их построив скажем:
Придет пора издохнут бабка с дедкой
Так значт дети ёлы-палы наша воля
Чтоб пепел бабки с дедкой вы перемешали
И в легкой урне в ледовитом затопили
А еще лучше в космос зафигачить на ракете
Мы будем вместе навсегда - -
Сердце перебирает камушки
Но бьется бьется короче утром склифосовский
Я на стене увидел огненные буквы
Невидимые руки начертали
i-ху-ху-ху и трали-вали
Я не пророк - идите к черту
Но две конечности слагают бесконечность
Мы породим великие народы
Как звезды неба волны моря и песок на пляже
Они заполонят равнины реки горы
Колонизируют далекие планеты
Их обозреть не хватит телескопа.
Се будут миру новые евреи
Лебяжкиных счастливые потомки.
Ты классная. Я парень
Не промах. Ты хороша собою,
Я умен, а бабки будут.
Это оптимальное решенье.
Зане я Лазарь. Я восстал из гроба.
И ты придешь на огонек, Лаодамия.
+ + +
Храпит гамадриада, хороша. Глоток вина
Остался, сигареты в брюках. Мобила
Включена. Еще одна
Захлопнутая дверь. Аминь.
Проблема в том,
Что нет проблемы. Что
Слегка тошнит от выпитого.
Линия 13. Трачийские поля.
И нету смысла Вольво ей дарить.
Все дриады ссуки. Гамадриады идиотки.
Циничны и бесчувственны наяды.
Нереиды подрастут чуток
И ну давай кидать. А что до мельсиад,
То мельсиады, как и альсеиды,
Дешевки. Все до единой! Точка.
Это полночь, это утро, они спят вечным сном.
Избыток реальности человеку не хиросима.
Но слова блядей отдают дерьмом,
И молитвы мертвых людей
Не имеют силы.
+ + +
Прояснилась твоя лазурь.
Так что брови свои не хмурь:
Не грусти, чувак, так нельзя мужчине,
Жизнь бессмысленна без причины.
*
* Re: Re: [no subёect]
Любезная ***,
Мне захотелось рассказать тебе об этом стихотворении в тот момент, когда замысел еще не до конца отделился от исполнения, - ведь говорить о первом всегда интереснее, да и невозможно пока иначе, - поскольку "жанр" допускает подобные расширения, а ты как всегда всё понимаешь неправильно. Я заранее прошу простить меня за то, что многое объяснять тебе, девице глубокомысленной, излишне, потому как ясно само, - но я же не знаю, что именно, а кроме того имею некоторые виды.
Итак, это стишок из "Последних кругов", начатый в 2000-м, законченный сейчас. Цикл построен на имитациях; эта вещь перепевает "Любовную песню Дж. Альфреда Пруфрока", заглавное стихотворение первой книжки Элиота. Лаодами_я - героиня трагедии И. Ф. Анненского, девушка, которая имеет свидание с мертвым мужем (ушедшим на войну со свадебного пира и погибшим на анатолийском побережье). Альсеиды, гамадриады и пр. - животные класса нимф. Эпиграф - из оперы Монтеверди La favola d'Orfeo (либретто Алессандро Стригго); это слова Орфея, второй раз потерявшего Эвридику. Трачийские поля - i campi di Tracia - оттуда же. Вольво 480 - старый автомобиль. BTL какое-то понятие из рекламы. Овервок и недопейд - тоже термины из бизнеса. Евгений Лебяжкин - питерский манагер среднего звена. Образец 2000-го г.: голодный, уродливый, похотливый. Стишок, от и до, состоит из его прямой речи.
"Большое чувство" для Лебяжкина есть единственная возможность изменить свою жизнь - "восстать из мертвых"; его герои: мертвая Эвридика, мертвый Протесилай, мертвый Лазарь, живые Орфей и Лаодамия. Но он Орфей такого рода, что для него Эвридика, скорее, является средством передвижения, единственным шансом если не выйти из ада, то на некоторое время о нем забыть. Мертвый человек в пустоте, он действует по заранее установленной схеме, в данном случае - как покупатель, которому что-то предстоит: он оплатит ЗАГС на Английской набережной и свадебное платье ($ 500) - без разговоров; опыт подсказывает, что без стиральной машины ($ 400) тоже не обойтись, - и это без вопросов; а еще бонус - автомобиль Вольво 480 с пробегом ($ 4500) и туристическая поездка в Словению ($ 2500). Мене, текел, упарсин: $ 7900. Потом, он, конечно, бизнес свой откроет, купит уже нормальную машину и квартиру, а сейчас, все-таки, бедноват: Питер, миллениум. Живи он в Москве, и в наше время, выложил бы больше.
Этим же, наверное (и помимо бедности, - которая, кстати говоря, по питерским меркам трехлетней давности бедностью отнюдь не является, - узостью кругозора и ограниченностью опыта), объясняются его довольно специфические представления о внешнем мире, его страх и бессилие: он боится сослуживцев, общественного транспорта, эстонцев-русофобов, блядей, в целом, наверное, мира: даже похоронить его следует вместе с будущей женой, которая, в свою очередь, будет хорошего поведения. Он учился непонятно на кого (заполярная сладость - Блок, проясняется лазурь - Кюхельбекер), а потом - нужда, работа, досуг "среднего класса": жизнь из отступлений и гриппозного бреда. Первый брак не сложился...
Она: первый муж остался под Мелитополем "со своими проблемами". И т. д. Обрати внимание: машины у нее нет ("и это Питер").
Что, собственно, произошло, не совсем понятно: либо девочка выкинула "что-то не то", либо манагер "совсем уже псих конкретный". "Воскресения" не случилось, и Лебяжкин, икая, возвращается в свой кабак. У него пьяная истерика и рвотные спазмы.
Выпущенные строфы. До "прояснилась твоя лазурь":
Я не менеджер, я ничто.
Но пока на плечах у меня пальто,
Все идите нах, оттянусь немножко;
Повернись ко мне задом, крошка.
После:
Ты уже не мальчик, и никогда
Не построить город, не лечь на плаху,
И тебе не светит сума и тюрьма.
И, похоже, шагаешь тоже, когда
Старый мир уходит на хуй,
Оставляя небольшие кучки дерьма.
Но я подумал, что ругаться матом не хорошо, а кроме того - что эти строфы добавляют какую-то постороннюю точку зрения, "осуждение персонажа", и потому выкинул их нафик. Пускай лучше просто блюет.
Что касается замысла (пока он не растворился в однозначном исполнении), то, как я уже говорил тебе, стихотворение представлялось мне многоголосной фугой. Лебяжкин поет один, но разными голосами. У него "внутренняя полифония". С возрастом полифония интересует людей больше, и это, может быть, объясняется тем, что контрапункт, как пишет Заннович, "увы, есть единственно возможный ответ искусства на действительность, в которой более одного плана". Искусство примитивное игнорирует дополнительные раздражители; собственно, оно может состояться лишь при условии, что художнику удалось сконцентрировать внимание на отдельном плане или явлении. Уже это требует особого "пиитического безумия", достигаемого с помощью вдохновения и опьяняющих веществ. Полифония - это, образно говоря, искусство после искусства, ведь надлежит сочетать различные планы органически: при простом перечислении или упоминании вещь не будет восприниматься. Заннович пишет о Гульде: "Баха исполняют тысячи музыкантов, но в большинстве случаев, увы, многослойный текст лишь вбивается в клавиатуру, как ранее в нотные листы автора, и неподготовленный слушатель даже не может услышать отдельные голоса. Наверное, исполнителей можно разделить на две категории: тех, кто "выходит и поет", - в разной степени удачно, поскольку пиитическое безумие никогда не позволит учесть сразу все планы, и даже попытаться это сделать (ведь, в конечном счете, дойти здесь до конца едва ли возможно), - и тех, кто пытается осмыслить каждый такт, проводя многочисленные часы в студии, прибегая к таким ухищрениям, как монтаж и своевольное изменение заданного темпа. Это, образно говоря, различие между риторикой искусства и его телеологией. Способностью говорить и целью высказывания. Гленн "делал музыку", которая была заведомо современнее любого Штокхаузена, имея предельно ограниченный набор исходных: собственно, едва ли кто из Великих Мастеров в столь малой степени может "подлежать ревизии", как Бах. Тем не менее, опыт Вариаций 81-го года показал нам такого Баха, который знал Бетховена, любил Веберна, жил в 20-м веке и остался самим собой". Заннович не случайно повторяет здесь свою известную фразу: "попытка осмыслить каждый такт", - она в приведенном фрагменте ключевая. Собственно, это правило модернистского искусства, которое гарантирует ему вечную жизнь на фоне отмирания всех возможных измов. Ведь, образно говоря, Бах - это то, что "as is" поставляет вдохновение, Гульд - это то, что мы в силах из этого материала создать. И именно так работал модернист Данте, преодолевший постмодерн сицилийцев и Кавальканти.
Но об этом как-нибудь в другой раз, - я и так уже увлекся, мне лишь остается добавить, что за образец я взял упомянутые гульдовские Гольдберг-вариации 81-го года, и попросить у тебя прощения за длинное письмо, любезная ***. У меня некоторые виды сделать его сателлитом Лебяжкина, - по примеру Т. С., который тоже любил писать письма, и выдавать их за комментарий к своим сочинениям, что немало печалило некоторых литературовэдов. Но мы-то знаем, что главное в полифоническом искусстве это умение слышать голоса.
Засим остаюсь твой навеки, любезная ***, Алексис.
Секретная музыка
x x x
Как недобитый серафим
В остывших небесах,
Летящий прочь, неисправим,
С бутылкою в руках,
Я обрету свои пятьсот,
Не посмотрев назад,
И на трамвае мертвецов
Поеду в Ленинград.
Стучат колеса раз-два-три,
Сияет черный свет.
Здесь никому не говори,
Что у тебя билет.
Пройдя небес двойную хмурь,
Вписавшись в крайний ряд,
Мы выйдем прямо на лазурь,
Где ангелы летят.
Еще глоток, и не беда
Что отзвенел трамвай,
А тридцать линий навсегда
И наш последний рай.
x x x
Морю прошептал Овидий
Больше ничего не видя:
Всё живое навсегда
Скрыла за собой вода.
Среди змей, ехиден, раков
Выплакал глаза Иаков.
Как тут быть? Сынок пропал.
В яме только кровь и кал.
Я сижу в своей квартире,
Бьют часы мои четыре.
Под ребром торчит кинжал,
Блядский ангел убежал.
Но объявится Иосиф,
Старика в беде не бросив.
Скифом погребен Назон,
И дурной окончен сон.
Своего добьется детка,
Зарастет грудная клетка,
А потом сто тысяч лет
Заметут наш слабый след.
BWV 1080
(Fuga a 3 soggetti)
От пеленок до инсульта
Строят правильный удел
Умные дорожки Гульда;
Бах терпел и нам велел.
Из последнего забвенья,
С этой стороны ничто,
Где ни ангелов, ни пенья,
Музыка звучит зато.
Эта песенка не спета,
Для нее не надо слов.
И шуршит неслышно Лета,
И всё шепчется любовь:
У меня в кармане пусто,
Ты болеешь ОРВИ.
Знаешь, мир не стоит грусти
И тем более любви.
Всё ошибка и нелепость,
Роковой такой просчет.
В прах падет хрустальна крепость
И тебе предъявят счет.
Всё накроется, взорвется,
Все умрут, сойдут с ума,
Ничего не остается,
Лучше посох да сума.
Станешь вовсе безъязыкой
От волнений и обид.
А секретная музыка
Всё равно себе звучит.
1990-- 2004