Ваш искренне преданнейший
Теодор барон фон С."
Ответ Шнюспельпольда написан на обратной стороне листка.
"Высокородный господин барон!
Планеты благоприятствуют Вам. Несмотря на Вашу чудовищную неосторожность, которая могла бы дорого обойтись нам обоим, всё-таки нельзя сказать, что каббалистическая операция полностью не удалась, хотя теперь потребуется гораздо больше времени и сил, чтобы создать волшебство, чем это было раньше. Попугай неподвижно застыл в магическом сне. Моя подопечная также оставалась ещё в том состоянии, в которое я погрузил её. Однако она жаловалась мне на то, что как только она в высшем экстазе любви захотела обнять своего идола, князя Теодора Капитанаки, появился неуклюжий бездельник из пробки и помешал ей, и попросила меня заколоть его при случае, когда представится возможность, а может быть, она и сама это сделает или во всяком случае вскроет ему вены магическим ножичком для того, чтобы люди, которых он так долго коварно обманывал, смогли наконец убедиться, что в жилах его течёт холодная белая кровь. Несмотря на это, Вы, высокородный господин барон, можете почти считать себя помолвленным с принцессой. Вы должны только очень внимательно следить за своим поведением, чтобы снова всё не испортить, потому что тогда уже волшебство погибло бы безвозвратно. Прежде всего: не бегайте под моими окнами по меньшей мере по сто раз в день. Помимо того, что это и само по себе выглядит довольно по-дурацки, принцесса ещё больше укрепляется в своём предвзятом мнении, что Вы всего лишь пробковый бездельник из Тиргартена. Теперь особенно важно, чтобы принцесса вообще видела Вас только в некоем сонном состоянии, в которое Вы, если меня не обманывает моя наука, впадаете каждый раз около полуночи. Но для этого необходимо, чтобы каждый вечер Вы ложились в постель ровно в десять часов и вообще вели спокойный, уединённый, трезвый образ жизни. Рано утром, в пять или самое позднее шесть часов встаёте и, если позволяет погода, совершаете прогулку в Тиргартен. Будет хорошо, если сможете дойти до статуи Аполлона. Там Вы можете, если хотите, немного побуйствовать, подекламировать безумные любовные стихи, даже Ваши собственные, те, которые касаются Вашей любви к принцессе возвращении (ещё до всякой еды) я разрешаю Вам выпить чашку кофе, но без сахара и рома. В десять часов бутербродик с вестфальской ветчиной и парой кусочков салями и стакан пива от Иости. Ровно в час Вы один в своей комнате садитесь за стол и съедаете тарелку овощного супа, потом немножко отварной говядины с маринованным огурцом, не очень острым, а если уж Вам так хочется жаркого, то можете варьировать жареных голубей и жареную щуку, но при этом никаких острых приправ и салатов, самое большее, что можно себе позволить, это сливовый мусс. К этому выпейте полбутылки жидкого белого вина, которое уже и само по себе достаточно разбавлено водой. Вы найдёте его в любом погребке города. Что касается Ваших занятий, то избегайте всего, что может Вас разгорячить. Читайте романы Лафонтена и комедии Ифланда, стихи поэтических дам, которые есть в любом календаре и во многих романах, а что ещё лучше - сочиняйте сами. Те психические муки, которые Вы испытаете при этом, не зная, что такое вдохновение, очень приблизят нас к цели. Больше всего я должен Вас предостеречь от двух вещей - ни в коем случае Вы не должны пить шампанского, ни одной рюмки, и ни при каких обстоятельствах не ухаживать за дамами. Каждый влюблённый взгляд, каждое сладкое слово или тем более поцелуй руки - это подлая измена, которая тотчас будет наказана пренеприятнейшим образом, чтобы не дать Вам сбиться с пути. Прежде всего избегайте дома Симсона и Амалии Симсон, которая уже пыталась Вам внушить, что я еврей из Смирны, а принцесса моя умалишённая дочь, и заловить Вас таким образом в свои сети. Может быть, Вам неизвестно, что Натанаэль Симсон сам именно то, за что его милая дочка пыталась выдать меня? То есть еврей, хотя он и уплетает ветчину и кровавую колбасу. Он в комплоте с дочерью, но действует слишком уверенно, и если демон, застав его за едой, крикнет: "Яд в твою пищу, проклятый жид!" Это он пропал. Избегайте также верховой езды, уже два раза Вы попадали в беду с лошадьми. Если Вы, бесценный господин барон, будете точно следовать этим правилам, то скоро вновь услышите обо мне.
С наилучшими и т. д..."
Здесь необходимо поместить несколько коротких сообщений из записей барона Ахатиуса фон Ф.
"Нет, совершенно невозможно разгадать, какая муха укусила этого молодого человека, твоего племянника Теодора. Он бледен, как смерть, растерян до последней степени, короче говоря, совсем не тот, что был всегда. Я посетил его в десять утра, опасаясь, что могу застать его ещё в постели. Однако вместо этого застал его за завтраком. Но догадайся, в чём этот завтрак состоял! Нет, никогда не угадаешь! На тарелке лежало несколько ломтиков салями, а рядом стоял небольшой стакан, в котором пенилось тёмное пиво. Ты помнишь, какое отвращение питал всегда Теодор к чесноку? А пиво, когда-нибудь он выпил его хоть каплю? Я высказал ему своё удивление при виде прекрасного, обильного завтрака, который был ему подан. Тут он пошёл нести всякую околесицу о необходимости строгой диеты, о кофе без рома и сахара, об овощных супах, неострых маринованных огурцах, о жареной щуке и сливовом муссе, о водянистом вине. При упоминании о жареной щуке и мусса из слив на глазах его появились слёзы. Казалось, он совсем не рад моему приходу, поэтому я вскоре покинул его".
"Нет, твой племянник не болен ни в малейшей степени, но он во власти странных видений. Хотя в нём не заметно никаких следов душевного расстройства, однако, как полагает доктор Х., не исключается возможность мании оккульта, особенность которой состоит в том, что она никак не проявляется ни психически, ни физически и похожа на врага, на которого нельзя напасть, потому что его нигде нельзя увидеть. Было бы жаль твоего племянника...."
"Что такое? Неужели я должен стать суеверным и поверить в колдовские чары? Ты знаешь, я всегда был человеком несокрушимого здравого смысла и кем угодно, только не мечтателем, но того, что слышал собственными ушами и видел своими глазами, при всём желании невозможно просто отрицать. С большим трудом мне удалось уговорить твоего племянника пойти со мной на обед к госпоже фон Г. Там была прехорошенькая фролейн фон Т. в полном блеске обаяния, одетая, как ангел. Приветливо и мило, как обычно, она обратилась к мрачному молчаливому кузену. Я видел, какого труда стоило Теодору оторвать взгляд от её прелестного облика. "Может быть, его возлюбленная тиран и деспот?" - подумал я. В десять часов начали садиться за стол. Теодор решительно собрался уходить, но пока я спорил с ним, подошла фролейн фон Т.: "Как, кузен, вы не проводите меня к столу?". Она сказала это наивно-весело и без всяких разговоров взяла его под руку. Я сидел напротив и с удовольствием наблюдал, как Теодор рядом с хорошенькой соседкой всё больше оттаивал. Он выпил один за другим несколько бокалов шампанского. Взгляд его становился всё оживлённее, бледность исчезала с его щёк. Когда вставали из-за стола, Теодор схватил руку прелестной кузины и нежно прижал к губам, Но в этот момент раздался шлепок, так что всё в зале зазвенело, Теодор, в ужасе отшатнувшись, схватился за щёку, которая распухла и стала красной, как вишня. И, как безумный, выбежал из зала. Все были страшно испуганы, особенно хорошенькая кузина, но не столько пощёчиной, которую дала невидимая рука, сколько ужасом и внезапным бегством Теодора. Казалось, немногие обратили внимание на безумные призрачные игры, но меня пробирал мороз".
"Теодор заперся у себя и не хочет ни с кем говорить. Его посещает врач".
"Прямо трудно поверить, на что способна стареющая кокетка! Амалия Симсон, особа, которая противна мне до глубины души, преодолела все преграды. Она вместе с приятельницей была у Теодора и уговорила его поехать в Тиргартен. Он обедал у банкира и, говорят, был в превосходном настроении, потом читал стихи, отчего разбежались все гости, так что в конце концов он остался наедине с очаровательной Амалией".
"Это ужасно, ужасно, в моей голове всё идёт кругом, я еле стою на ногах, как будто меня верят лопасти мельницы! Вчера меня пригласил на обед банкир Натанаэль Симсон. Я пошёл в надежде увидеть там Теодора. И вправду он был там, одетый элегантнее, то есть более причудливо и по-дурацки, чем когда бы то ни было, и вёл себя совершенно определённо как возлюбленный Амалии. Амалия, тщательно освежившая свои увядающие прелести, выглядела при вечернем свете хорошенькой и молодой, так что мне очень хотелось выбросить её из окна. Теодор пожимал и целовал её руки, она бросала вокруг победоносные взгляды. После обеда оба сумели сделать так, что остались наедине в кабинете. Я пошёл за ними и заглянул в приоткрытую дверь. Тут я вижу, что наш дурачок страстно обнимает злосчастную еврейскую девицу. И вдруг хлоп, хлоп, хлоп - поток пощёчин невидимой рукой. Теодор, полубезумный, шатаясь вышел в зал, хлоп, хлоп - пощёчины продолжаются, и, когда он без шляпы уже выбежал на улицу, всё ещё слышится хлоп, хлоп, хлоп... Амалия лежит в глубоком обмороке. Вокруг смертельно бледные лица гостей со следами потрясения. Никто не может вымолвить ни слова о случившемся. Ошеломлённые, все расходятся в полном молчании."
"Теодор не пожелал со мной разговаривать. Он послал мне только маленькую записку. Вот она:
"Вы видите, я оплетён таинственными, злыми силами. Я на грани отчаняия. Я должен вырваться, уехать. Назад в Мекленбург. Не покидайте меня. Не правда ли, мы едем вместе? Если Вы согласны, через три дня".
Я сделаю все необходимые приготовления к отъезду и, если будет на то воля божья, передам в твои объятия племянника, здорового и бодрого, свободного от власти всей этой призрачной нечисти".
Здесь будет к месту добавить ещё один небольшой листок из папки, по всей видимости, это копия записки, написанной барону Шнюспельпольдом:
"Так вот как Вы, Высокородный, следуете предписаниям, которые я дал Вам, чтобы завоевать руку принцессы? Если бы я мог себе представить, что Вы так легкомысленны, как это оказалось в действительности, никогда не стал бы я на Вас рассчитывать. Пророк Зифур, должно быть, обознался. Но есть и слово утешения. Поскольку в главном Вашем прегрешении повинны собственны не Вы, а происки старого еврея и его дочери, так как Вы действовали не по собственной воле, то волшебство не потеряло силы и всё может быть восстановлено, если Вы отныне будете следовать правилам в точности и прежде всего полностью избегать дома Симсона. Учтите, что банкир владеет некими искусствами, правда, их можно назвать всего лишь талмудическими, но они вполне способны погубить христианскую душу.
Имею честь с совершеннейшим почтением и т. д."
( Тотчас вручено Астариону для передачи).
Пятый листок
Этот листок написан рукою принцессы.
"Что за странное состояние, в котором я нахожусь вот уже несколько дней? Что случилось той ночью, когда я вдруг как будто бы отрешилась от самой себя, превратилась в сплошную нестерпимую боль, которая была в то же время страстной любовной тоской? Все мои мысли устремились к нему, моей печали, моей единственной надежде - но какая сила удерживает меня, чьи невидимые руки обхватили меня как будто в восторге страстного желания? И нет сил вырваться, как будто я только и могу существовать во власти этой силы. Она сжигает мне душу, как ярко пылающий огонь, но это пламя - чувства, желания, которых я не умею назвать! Апокатастос печален, опустил крылья и, когда он смотрит на меня, взгляд его полон сострадания и горя. А маг, наоборот, веселится, в радостном и бодром настроении, и мне в моей растерянности часто не удаётся держать его в надлежащих границах. Бедное сердце, оно разобьётся, если это состояние скоро не кончится. Здесь, в этих стенах, вдали от любимой родины...
Я плакала и сетовала вслух. Мария плакала вместе со мной, не зная, в чём моя мука, но тут Апокатастос вдруг встряхнул крыльями, чего давно уже не делал, и громко сказал: "Скоро! Терпение! Настало время для борьбы!" Казалось, он говорит с большим трудом. Потом он подлетел к шкафу, в котором, как я знала, маг держит герметически закупоренную капсулу, хранилище самой чудесной из его тайн. Апокатастос с силой ударил в замок шкафа, так что всё в нём задрожало, зазвенело, загудело. В это время вошёл маг и, увидев, чем занят попугай, как будто очень испугался. Апокатастос поднял такой пронзительный ужасный крик, какого я ещё никогда не слыхала, зашумел крыльями и бросился магу прямо в лицо. Маг, как обычно, зарылся в постель и с головой накрылся одеялом. Апокатастос сказал: "Ещё не время, но скоро, Теодорос". Нет, я не совсем одинока, Апокатастос - вот моя защита, Мария, милое дитя, очень испугалась и сказала, что всё это страшные вещи и ей боязно. Я напомнила ей о ночи Святого Иоанна, тогда она повеселела, уступила моим мольбам и осталась до позднего вечера. Я тоже успокоилась, мы пели, играли, шутили, смеялись. Даже игрушки из бумажника, цветок и лента, послужили нам для развлечения. Ах, радость была недолгой. Маг высунул голову и, только я хотела рассмеяться на его забавный вид ( он опять надел кружевной чепец), как вдруг вновь впала в то же ужасное состояние, маг неподвижно смотрел на меня своим ужасным взглядом, и мне казалось, что я даю кому-то пощёчины. Я ясно видела, что правой рукой непрерывно била по воздуху и ясно слышала звуки пощёчин. Ха, конечно, это подозрительность и злобность мага во всём виновата!
"Талисман сделает своё дело", - крикнул в этот момент Апокатастос. Во мне вновь проснулась радостная надежда. О, Теодорос!"
Из многочисленных записей барона Ахатиуса фон Ф. в этой связи приведём следующую:
"Если происходит что-то несуразное, то, значит, вслед за тем случится какая-то ещё большая дикость. Теодор начал уже приходить в себя от боли и отчаяния, жизнерадостный ритмейстер фон Б. Добился не только того, что он отменил свои планы путешествия в Мекленбург и остался в Берлине, но даже заставил его несколько отступить от своей строгой диеты. Место салями занял хороший итальянский салат и отлично приготовленный бифштекс, вместо пива от Иости появилась рюмка хорошего портвейна или мадеры. Но так как аппетит не был сразу удовлетворён, то два часа спустя в ресторации Ягора ещё раз поели и выпили и нельзя сказать, чтобы умеренно. Единственное, что было одобрено ритмейстером, это ранние прогулки в Тиргартен, которые он, правда, собирался превратить в прогулки конные. Странное состояние барона ритмейстер объяснял глубокой ипохондрией и считал верховую езду лучшим средством против неё, как и вообще универсальным средством против всяких жалоб. Однако барон никак не хотел соглашаться ввиду недавно пережитой катастрофы, а также из-за предостережений Шнюспельпольда. Впрочем, о бароне с полным правом можно было утверждать, что небо не одарило его слишком сильным характером и что он, подобно слабому тростнику, должен был сгибаться перед бурей, чтобы не сломаться. Так случилось, что однажды, когда он как раз отобедал в ресторации Ягора в обществе ритмейстера фон Б. И тот велел привести двух оседланных лошадей, барон дал себя уговорить, сел на лошадь и отправился с ритмейстером в Шарлоттенбург. Всё шло спокойно, без всяких бед. Ритмейстер не уставал хвалить барона за изящную и ловкую еду, и тот был несказанно рад, что наконец оценили и это преимущество, которое дала ему природа и искусство. Друзья с удовольствием выпили прекрасного кофе у мадам Паули и снова сели на лошадей. Совершенно естественно было то, что ритмейстер пытался узнать, в чём собственно причина странных перемен в поведении Теодора, его странного образа жизни, и так же естественно то, что Теодор толком ничего не мог сказать об этом. Не мог и не смел. Он говорил только о том, что все беды и муки, которые ему приходится переносить (имея в виду, вероятно, пощёчины, полученные от невидимой руки), происходят от Натанаэля Симсона и его жадной, корыстной дочки. Ритмейстер, давно уже питавший отвращение к отцу и дочери, принялся с энергией поносить старого еврея, не зная точно, что собственно он сделал барону плохого; барон тоже всё больше распалялся, в конце концов готов был приписать барону решительно всё, что произошло с ним плохого, и решил отомстить страшной местью. Полный горечи и гнева барон приблизился к загородному дому Симсона. Друзья поскакали через владения Хофегера улицей загородных вилл.
В открытом вестибюле дома барон увидел стол, за ним сидели Натанаэль Симсон с дочерью и множество гостей, после роскошного обеда подали десерт. Уже стемнело, зажгли светильники. Тут барона осенила блестящая мысль. "Сделай мне, - сказал он тихо ритмейстеру, - сделай мне одолжение, поезжай не спеша вперёд, а я раз навсегда положу конец мерзким шуткам коварного еврея и его предприимчивой дочери." "Только без глупостей, дорогой брат, довольно позориться перед людьми!" - сказал ритмейстер предостерегающе и медленно двинулся вниз по улице, как и просил Теодор. Тогда барон тихо, очень тихо приблизился к ограде. Свисавшие ветви дерева закрывали его так, что никто в доме не мог его заметить. И он закричал, изо всех сил стараясь придать своему голосу гулкое, глубокое, призрачное и ужасное звучание: "Натанаэль Симсон, Натанаэль Симсон, ты жрёшь вместе с семейством? Яд в твою пищу, проклятый жид! Твой демон зовёт тебя!" Прокричав эти слова, барон хотел одним прыжком оказаться в кустах и скрыться, как дух. Но судьба сулила приключению иной исход. Лошадь вдруг заартачилась, встала на дыбы, и все старания барона заставить её сдвинуться с места оказались напрасными. Натанаэль Симсон уронил от испуга вилку и ножик, гости окаменели, один поднёс стакан ко рту и крепко держал его, забыв, что собирался пить, другой взял в рот кусок торта и забыл проглотить. Потом услышали топот копыт и ржанье лошади, тогда все вскочили с мест и бросились к ограде. "Ах, ах, так это вы, барон? Добрый вечер, господин барон! Не хотите ли сойти с лошади, прекрасный демон?" Все кричали, перебивая друг друга, и хохотали так, что свет такого не видал, в то время как барон в гневе и полном отчаянии напрасно старался спастись от вихря язвительных убийственных насмешек. Ритмейстер, услышавший шум, понял, что с другом случилось новое несчастье и тотчас вернулся назад. Увидав его, лошадь барона сразу же обошлась, как будто с неё спали колдовские чары, и понеслась с бароном к Лейпцигским воротам совсем не диким, а самым обычным галопом. Ритмейстер, не оставляя друга, скакал рядом с ним.
"О, лучше бы мне не родиться на свет, о, если бы не было этого дня!" воскликнул барон трагически, когда оба спешились около дома барона. "Чёрт, продолжал он, ударяя себя по лбу кулаком, - чёрт бы побрал верховую езду и всех лошадей вместе с ней. Самый страшный позор принесла она мне сегодня!" "Видишь, - заговорил ритмейстер спокойно и невозмутимо, - видишь, дорогой брат, вот ты опять пытаешься свалить на верховую езду и на благородное лошадиное племя то, в чём виноват лишь ты один. Если бы ты спросил меня заранее, может ли мой конь участвовать в демонических заговорах, я сказал бы - нет, и ничего бы не произошло". Страшное подозрение закралось в душу барона также и в отношении Шнюспельпольда, потому что к ужасу своему он заметил его среди гостей банкира.
"Господин барон!
Ваше поведение вчера у ограды моего загородного дома было отвратительно смешным. Никто не может обижаться, только Вас постигла беда и насмешки. Но и я, и моя дочь просим Вас в будущем не появляться в нашем доме. Я скоро возвращаюсь в город; если Вы, дорогой господин барон, опять хотите делать сделки с хорошими бумагами, прошу не пройти мимо моей конторы. Остаюсь преданнейшим и т. Д.
Берлин, такого-то...
Натанаэль Симсон
(за себя и дочь Амалию Симсон)".
Шестой листок.
Здесь также можно соединить три листка, так как в известном смысле они составляют конец тех приключений, которые произошли с бароном Теодором фон С. И с прекрасной гречанкой. На первом листке письмо ассистента канцелярии Шнюспельпольда барону Теодору фон С. Вот его текст:
"Высокородный господин барон!
Наконец - благодарение тёмным силам - я могу окончательно спасти Вас от Вашей безутешности и сообщить Вам заранее, что колдовство удалось, и Ваше счастье, а также и моё, окончательно закреплено. Я уже говорил, что планеты благоприятствуют Вам, то, что для других становится источником ущерба, Вас приводит к цели. Дурацкий эпизод у сада Симсона, свидетелем которого мне случилось быть, как раз и разрушил чары, которыми коварный старик хотел Вас опутать. К этому присоединилось и то, что последние две недели Вы строго следовали моим предписаниям, не выходили из дому и, тем более, не поехали в Мекленбург. Правда, это произошло оттого, что после этого события, где бы Вы ни появлялись, Вас всюду встречали насмешками, а для путешествия Вам недоставало ожидавшегося векселя, но это всё равно. В ближайшую ночь равноденствия, т. е. в ночь с сегодняшнего дня на завтра колдовство завершится, принцесса будет привязана к Вам навсегда и больше никогда не сможет от Вас оторваться. Когда часы пробьют двенадцать, Вы должны быть в греческом одеянии в Тиргартене у статуи Аполлона, там будет торжественно заключён союз, который ещё через несколько дней будет торжественно скреплён по всем правилам ритуала греческой церкви. Необходимо, чтобы во время церемонии в Тиргартене Вы вели себя прилично и точно следовали знакам, которые я подам. Итак, мы встретимся этой ночью ровно в двенадцать часов, в греческом платье.
С совершеннейшим и т. д.
(Вручено Астариоту для передачи)".
Второй листок написан очень изящным почерком, вполне разборчиво, этот почерк ещё не встречался. Вот что там сказано:
"На той самой скамье в Тиргартене, на которой он нашёл роковой бумажник, сидел барон Теодор фон С., закутанный в пальто, в греческом тюрбане на голове. Со стороны города раздавался колокольный звон. Пробило полночь. Сильный ветер шумел в деревьях и кустарнике, летали ночные птицы, со свистом рассекая воздух, становилось всё темнее, время от времени свет луны пробивался сквозь облака, лучи освещали деревья, и тогда казалось, что странные призрачные образы перебегают по аллеям и шёпотом ведут свои призрачные разговоры, играя в таинственную и странную игру. В глубоком ночном одиночестве барона охватил страх. "Так вот начало праздника любви, который тебе обещан? Силы небесные! Если бы мне догадаться наполнить охотничью фляжку ямайским ромом и без ущерба для греческого одеяния повесить её на шею, подобно вольным стрелкам, я мог бы сейчас глотнуть оттуда".
В этот момент невидимые руки сняли пальто с плеч барона. Он в ужасе вскочил, собираясь бежать, но тут сквозь лес пролетел дивный мелодичный звук, ему ответило отдалённое эхо, ветер зазвучал нежнее, месяц победно рассёк облака и осветил прекрасную высокую фигуру, окутанную вуалью. "Теодорос", - выдохнула она, откидывая вуаль. О небесное блаженство! Барон узнал принцессу в роскошном греческом наряде, в тёмных волосах её сверкала диадема. "Теодорос, - сказала принцесса голосом, полным любви, - мой Теодорос, да, я нашла тебя, я твоя, возьми это кольцо". В этот момент в лесу как будто бы прозвучал громовой раскат, высокая женщина величественной стати с серьёзным и статным лицом вдруг встала между бароном и принцессой. "Апономерия, - закричала принцесса, как будто с радостью проснувшись от страшного сна, и бросилась на шею старой даме, смотревшей на барона пронизывающим страшным взглядом. Обнимая принцессу одной рукой, подняв другую высоко к небу, она заговорила торжественно и проникновенно: "Разрушена адские чары чёрного демона, он в позорном плену - ты свободна, высокородная княгиня, о, мой дорогой ангел, моё любимое дитя, смотри, смотри, вот он, твой Теодорос!" Ослепительный блеск засиял вокруг, в нём показалась высокая фигура героя на боевом коне, в руках трепещущее знамя, на одной стороне его красный крест в сиянии лучей, на другой встающий из пепла феникс!"
Здесь рассказ обрывается, ни о бароне Теодоре фон С., ни об ассистенте канцелярии Шнюспельпольде больше ничего не сказано. На третьем, последнем листке всего несколько слов, написанных рукой принцессы.
"О, силы небесные, злобный маг заманил меня на самый край пропасти, голова моя закружилась, я готова была упасть! И тут ты разрушила колдовство, о, Апономерия, моя вторая мать! Ха, я свободна, свободна! Путы разорваны! Он мой раб, я могла бы его растоптать, если бы не сострадание к его жалкому положению! Я хочу великодушно оставить ему его магические инструменты. Теодорос, я видела тебя в зеркале, из него мне навстречу сияет счастливейшее будущее! Да, я сплетаю из пальмы и лавра венок, который украсит твою корону! О! Стой, моё сердце! Не разорвись от беспредельного восторга! Нет! Я буду терпеть и ждать до тех пор, когда придёт время и Теодорос меня позовёт! Апономерия со мной, а маг укрощён!"
На полях этого листка Шнюспельпольд написал мелким почерком: "Я подчиняюсь своему жребию. Принцесса так добра, что он остаётся довольно сносным. Она оставила мне косу и ещё кое-что из игрушек вдобавок. Один Бог знает, как мне теперь придётся жить в Греции. Я расплачиваюсь за собственную глупость, потому что, несмотря на все мои каббалистические знания, я всё-таки не понял, что фантазёр и франт ещё меньше годится для высоких целей, чем пробковая затычка, и что Терапим пророка Зифура был куда более разумным существом, чем господин барон Теодор фон С., и гораздо скорее мог сойти за возлюбленного принцессы Теодороса Капитанаки".
Остаётся ещё несколько записей барона Ахатиуса фон Ф.
"История наделала много шума в Б. Промокший до костей, одеревеневший от холода, вскоре после полуночи твой племянник появился у Кемпфера. Ты знаешь, что это название увеселительного заведения в Тиргартене. Он был одет в странное турецкое или, как говорят, новогреческое платье и попросил поскорее подать ему чаю с пуншем или с ромом, иначе он сейчас умрёт. Чай подали. Но вскоре он стал говорить какую-то бессмыслицу, так что Кемпфер, который, к счастью, знал барона, часто бывавшего у него, решил, что барон тяжело заболел и велел в карете отвести его домой. Весь город думает, что он сошёл с ума, и то, что он вытворял в последнее время, считает признаками болезни. Однако, по мнению врачей, у него только очень высокая температура. Правда, бред у него весьма странный. Он говорит о каббалистических ассистентах канцелярии, которые его заколдовали, о греческих принцессах, магических бумажниках, прорицателях-попугаях, всё наперемешку. Но главное, что он всё время повторяет, это рассказ об Энпузе, с которой он был обручён, потом изменил ей, и теперь она из мести высосет его кровь, так что спасенья нет, он должен умереть".
"Ты можешь совершенно успокоиться, мой друг! Твой племянник на пути к полному выздоровлению. Чёрные мысли всё больше отходят, и он уже способен наслаждаться всем тем прекрасным, что предлагает ему жизнь. Так, например, вчера он был безмерно счастлив видеть новомодный фасон шляпы, в которой посетил его граф фон Е., так что, сидя в постели, он надел её сам и попросил подать зеркало. Он уже ест телячьи котлеты и пишет стихи. Самое позднее через месяц я привезу тебе племянника в Мекленбург, в Берлине он не должен оставаться, я уже говорил, что его истории наделали здесь шума, и стоит ему появиться, как вновь начнутся разговоры и т. д."
"Итак, после двухлетнего отсутствия твой племянник вернулся? Правда ли, что он был в Греции? Не думаю. Его таинственный вид, то, что он каждую минуту вставляет фразы: "Да, тот, кто не был в Мореа или на Кипре" и т. д. для меня это доказательство того, что он там не был. Очень жаль, что твой племянник, если он действительно был в Греции, не посетил Антициру и остался всё тем же фантазёром, каким был всегда. Апропо, посылаю тебе берлинский Карманный календарь 1821-го года. Здесь под заголовком "Ошибки" Фрагмент из жизни одного фантазёра" напечатан рассказ о некоторых приключениях твоего племянника. Теодора этот рассказ удивляет. Может быть, он увидит, как в зеркале, как он курьёзно выглядит, ему станет стыдно и он исправится. Было бы хорошо, если бы и новые приключения могли быть напечатаны до того, как он покинет Берлин и т. д."
Послесловие
Благосклонному читателю, должно быть, не будет неприятно узнать, что посланный, которого Гф. Отправил с запиской к господину ассистенту канцелярии Шнюспельпольду, принёс её назад нераспечатанной и сообщил, что, по словам хозяина дома, вышеупомянутый господин не живёт и никогда не жил по этому адресу. Несомненно одно: принцесса поручила магу передать свои записки Гф., и маг вынужден был это сделать, но, будучи не в состоянии удержаться от злобного коварства, написал сначала грубое письмо, а потом нагло мистифицировал доброго Гф. Отвратительной игрой химер.
То, что наступил момент, предсказанный княгине в Тиргартене, что знамя с красным крестом и фениксом действительно развевается и что вследствие этих событий княгиня вернулась на родину - это понятно из стихов, направленных Гф. Для Гф. Эти стихи потому являются милой и дорогой памятью о необыкновенной личности, что в них изображён как маг, к тому же добрый маг, не имеющий ничего общего с бесовским колдовством. Такого с ним ещё никогда не бывало.
Чудесным представляется также и то, что события, которые просто как фабула были, казалось, взяты буквально ниоткуда в прошлом (1820 году), так сказать, намёки наугад, в этом 1821-м году вдруг получили реальные основания.
Кто знает, какой Теодорос в этот момент держит знамя с крестом и фениксом!
Очень жаль, что нигде во фрагментах не названо имя юной греческой княгини, поэтому Гф. Также не имел возможности его узнать, что и послужило единственным препятствием к тому, чтобы обратиться в бюро регистрации приезжих и узнать о молодой аристократке из Греции, покинувшей Берлин в конце мая.
Ясно одно, что эта дама не была мадам Бублина, участвовавшая в осаде Наполи ди Романья, потому что невеста князя Теодороса, хотя и преисполнена любви к своей родине, но она не героиня, что совершенно ясно из её стихов.
Если бы кому-нибудь из благосклонных читателей вдруг случилось узнать какие-то подробности о неизвестной княгине или о чудаковатом ассистенте канцелярии Шнюспельпольде, то Гф. Покорнейше просит благоволить ему об этом сообщить через любезную достопочтенную редакцию календаря.
Написано в июне 1821-го года.
Теодор барон фон С."
Ответ Шнюспельпольда написан на обратной стороне листка.
"Высокородный господин барон!
Планеты благоприятствуют Вам. Несмотря на Вашу чудовищную неосторожность, которая могла бы дорого обойтись нам обоим, всё-таки нельзя сказать, что каббалистическая операция полностью не удалась, хотя теперь потребуется гораздо больше времени и сил, чтобы создать волшебство, чем это было раньше. Попугай неподвижно застыл в магическом сне. Моя подопечная также оставалась ещё в том состоянии, в которое я погрузил её. Однако она жаловалась мне на то, что как только она в высшем экстазе любви захотела обнять своего идола, князя Теодора Капитанаки, появился неуклюжий бездельник из пробки и помешал ей, и попросила меня заколоть его при случае, когда представится возможность, а может быть, она и сама это сделает или во всяком случае вскроет ему вены магическим ножичком для того, чтобы люди, которых он так долго коварно обманывал, смогли наконец убедиться, что в жилах его течёт холодная белая кровь. Несмотря на это, Вы, высокородный господин барон, можете почти считать себя помолвленным с принцессой. Вы должны только очень внимательно следить за своим поведением, чтобы снова всё не испортить, потому что тогда уже волшебство погибло бы безвозвратно. Прежде всего: не бегайте под моими окнами по меньшей мере по сто раз в день. Помимо того, что это и само по себе выглядит довольно по-дурацки, принцесса ещё больше укрепляется в своём предвзятом мнении, что Вы всего лишь пробковый бездельник из Тиргартена. Теперь особенно важно, чтобы принцесса вообще видела Вас только в некоем сонном состоянии, в которое Вы, если меня не обманывает моя наука, впадаете каждый раз около полуночи. Но для этого необходимо, чтобы каждый вечер Вы ложились в постель ровно в десять часов и вообще вели спокойный, уединённый, трезвый образ жизни. Рано утром, в пять или самое позднее шесть часов встаёте и, если позволяет погода, совершаете прогулку в Тиргартен. Будет хорошо, если сможете дойти до статуи Аполлона. Там Вы можете, если хотите, немного побуйствовать, подекламировать безумные любовные стихи, даже Ваши собственные, те, которые касаются Вашей любви к принцессе возвращении (ещё до всякой еды) я разрешаю Вам выпить чашку кофе, но без сахара и рома. В десять часов бутербродик с вестфальской ветчиной и парой кусочков салями и стакан пива от Иости. Ровно в час Вы один в своей комнате садитесь за стол и съедаете тарелку овощного супа, потом немножко отварной говядины с маринованным огурцом, не очень острым, а если уж Вам так хочется жаркого, то можете варьировать жареных голубей и жареную щуку, но при этом никаких острых приправ и салатов, самое большее, что можно себе позволить, это сливовый мусс. К этому выпейте полбутылки жидкого белого вина, которое уже и само по себе достаточно разбавлено водой. Вы найдёте его в любом погребке города. Что касается Ваших занятий, то избегайте всего, что может Вас разгорячить. Читайте романы Лафонтена и комедии Ифланда, стихи поэтических дам, которые есть в любом календаре и во многих романах, а что ещё лучше - сочиняйте сами. Те психические муки, которые Вы испытаете при этом, не зная, что такое вдохновение, очень приблизят нас к цели. Больше всего я должен Вас предостеречь от двух вещей - ни в коем случае Вы не должны пить шампанского, ни одной рюмки, и ни при каких обстоятельствах не ухаживать за дамами. Каждый влюблённый взгляд, каждое сладкое слово или тем более поцелуй руки - это подлая измена, которая тотчас будет наказана пренеприятнейшим образом, чтобы не дать Вам сбиться с пути. Прежде всего избегайте дома Симсона и Амалии Симсон, которая уже пыталась Вам внушить, что я еврей из Смирны, а принцесса моя умалишённая дочь, и заловить Вас таким образом в свои сети. Может быть, Вам неизвестно, что Натанаэль Симсон сам именно то, за что его милая дочка пыталась выдать меня? То есть еврей, хотя он и уплетает ветчину и кровавую колбасу. Он в комплоте с дочерью, но действует слишком уверенно, и если демон, застав его за едой, крикнет: "Яд в твою пищу, проклятый жид!" Это он пропал. Избегайте также верховой езды, уже два раза Вы попадали в беду с лошадьми. Если Вы, бесценный господин барон, будете точно следовать этим правилам, то скоро вновь услышите обо мне.
С наилучшими и т. д..."
Здесь необходимо поместить несколько коротких сообщений из записей барона Ахатиуса фон Ф.
"Нет, совершенно невозможно разгадать, какая муха укусила этого молодого человека, твоего племянника Теодора. Он бледен, как смерть, растерян до последней степени, короче говоря, совсем не тот, что был всегда. Я посетил его в десять утра, опасаясь, что могу застать его ещё в постели. Однако вместо этого застал его за завтраком. Но догадайся, в чём этот завтрак состоял! Нет, никогда не угадаешь! На тарелке лежало несколько ломтиков салями, а рядом стоял небольшой стакан, в котором пенилось тёмное пиво. Ты помнишь, какое отвращение питал всегда Теодор к чесноку? А пиво, когда-нибудь он выпил его хоть каплю? Я высказал ему своё удивление при виде прекрасного, обильного завтрака, который был ему подан. Тут он пошёл нести всякую околесицу о необходимости строгой диеты, о кофе без рома и сахара, об овощных супах, неострых маринованных огурцах, о жареной щуке и сливовом муссе, о водянистом вине. При упоминании о жареной щуке и мусса из слив на глазах его появились слёзы. Казалось, он совсем не рад моему приходу, поэтому я вскоре покинул его".
"Нет, твой племянник не болен ни в малейшей степени, но он во власти странных видений. Хотя в нём не заметно никаких следов душевного расстройства, однако, как полагает доктор Х., не исключается возможность мании оккульта, особенность которой состоит в том, что она никак не проявляется ни психически, ни физически и похожа на врага, на которого нельзя напасть, потому что его нигде нельзя увидеть. Было бы жаль твоего племянника...."
"Что такое? Неужели я должен стать суеверным и поверить в колдовские чары? Ты знаешь, я всегда был человеком несокрушимого здравого смысла и кем угодно, только не мечтателем, но того, что слышал собственными ушами и видел своими глазами, при всём желании невозможно просто отрицать. С большим трудом мне удалось уговорить твоего племянника пойти со мной на обед к госпоже фон Г. Там была прехорошенькая фролейн фон Т. в полном блеске обаяния, одетая, как ангел. Приветливо и мило, как обычно, она обратилась к мрачному молчаливому кузену. Я видел, какого труда стоило Теодору оторвать взгляд от её прелестного облика. "Может быть, его возлюбленная тиран и деспот?" - подумал я. В десять часов начали садиться за стол. Теодор решительно собрался уходить, но пока я спорил с ним, подошла фролейн фон Т.: "Как, кузен, вы не проводите меня к столу?". Она сказала это наивно-весело и без всяких разговоров взяла его под руку. Я сидел напротив и с удовольствием наблюдал, как Теодор рядом с хорошенькой соседкой всё больше оттаивал. Он выпил один за другим несколько бокалов шампанского. Взгляд его становился всё оживлённее, бледность исчезала с его щёк. Когда вставали из-за стола, Теодор схватил руку прелестной кузины и нежно прижал к губам, Но в этот момент раздался шлепок, так что всё в зале зазвенело, Теодор, в ужасе отшатнувшись, схватился за щёку, которая распухла и стала красной, как вишня. И, как безумный, выбежал из зала. Все были страшно испуганы, особенно хорошенькая кузина, но не столько пощёчиной, которую дала невидимая рука, сколько ужасом и внезапным бегством Теодора. Казалось, немногие обратили внимание на безумные призрачные игры, но меня пробирал мороз".
"Теодор заперся у себя и не хочет ни с кем говорить. Его посещает врач".
"Прямо трудно поверить, на что способна стареющая кокетка! Амалия Симсон, особа, которая противна мне до глубины души, преодолела все преграды. Она вместе с приятельницей была у Теодора и уговорила его поехать в Тиргартен. Он обедал у банкира и, говорят, был в превосходном настроении, потом читал стихи, отчего разбежались все гости, так что в конце концов он остался наедине с очаровательной Амалией".
"Это ужасно, ужасно, в моей голове всё идёт кругом, я еле стою на ногах, как будто меня верят лопасти мельницы! Вчера меня пригласил на обед банкир Натанаэль Симсон. Я пошёл в надежде увидеть там Теодора. И вправду он был там, одетый элегантнее, то есть более причудливо и по-дурацки, чем когда бы то ни было, и вёл себя совершенно определённо как возлюбленный Амалии. Амалия, тщательно освежившая свои увядающие прелести, выглядела при вечернем свете хорошенькой и молодой, так что мне очень хотелось выбросить её из окна. Теодор пожимал и целовал её руки, она бросала вокруг победоносные взгляды. После обеда оба сумели сделать так, что остались наедине в кабинете. Я пошёл за ними и заглянул в приоткрытую дверь. Тут я вижу, что наш дурачок страстно обнимает злосчастную еврейскую девицу. И вдруг хлоп, хлоп, хлоп - поток пощёчин невидимой рукой. Теодор, полубезумный, шатаясь вышел в зал, хлоп, хлоп - пощёчины продолжаются, и, когда он без шляпы уже выбежал на улицу, всё ещё слышится хлоп, хлоп, хлоп... Амалия лежит в глубоком обмороке. Вокруг смертельно бледные лица гостей со следами потрясения. Никто не может вымолвить ни слова о случившемся. Ошеломлённые, все расходятся в полном молчании."
"Теодор не пожелал со мной разговаривать. Он послал мне только маленькую записку. Вот она:
"Вы видите, я оплетён таинственными, злыми силами. Я на грани отчаняия. Я должен вырваться, уехать. Назад в Мекленбург. Не покидайте меня. Не правда ли, мы едем вместе? Если Вы согласны, через три дня".
Я сделаю все необходимые приготовления к отъезду и, если будет на то воля божья, передам в твои объятия племянника, здорового и бодрого, свободного от власти всей этой призрачной нечисти".
Здесь будет к месту добавить ещё один небольшой листок из папки, по всей видимости, это копия записки, написанной барону Шнюспельпольдом:
"Так вот как Вы, Высокородный, следуете предписаниям, которые я дал Вам, чтобы завоевать руку принцессы? Если бы я мог себе представить, что Вы так легкомысленны, как это оказалось в действительности, никогда не стал бы я на Вас рассчитывать. Пророк Зифур, должно быть, обознался. Но есть и слово утешения. Поскольку в главном Вашем прегрешении повинны собственны не Вы, а происки старого еврея и его дочери, так как Вы действовали не по собственной воле, то волшебство не потеряло силы и всё может быть восстановлено, если Вы отныне будете следовать правилам в точности и прежде всего полностью избегать дома Симсона. Учтите, что банкир владеет некими искусствами, правда, их можно назвать всего лишь талмудическими, но они вполне способны погубить христианскую душу.
Имею честь с совершеннейшим почтением и т. д."
( Тотчас вручено Астариону для передачи).
Пятый листок
Этот листок написан рукою принцессы.
"Что за странное состояние, в котором я нахожусь вот уже несколько дней? Что случилось той ночью, когда я вдруг как будто бы отрешилась от самой себя, превратилась в сплошную нестерпимую боль, которая была в то же время страстной любовной тоской? Все мои мысли устремились к нему, моей печали, моей единственной надежде - но какая сила удерживает меня, чьи невидимые руки обхватили меня как будто в восторге страстного желания? И нет сил вырваться, как будто я только и могу существовать во власти этой силы. Она сжигает мне душу, как ярко пылающий огонь, но это пламя - чувства, желания, которых я не умею назвать! Апокатастос печален, опустил крылья и, когда он смотрит на меня, взгляд его полон сострадания и горя. А маг, наоборот, веселится, в радостном и бодром настроении, и мне в моей растерянности часто не удаётся держать его в надлежащих границах. Бедное сердце, оно разобьётся, если это состояние скоро не кончится. Здесь, в этих стенах, вдали от любимой родины...
Я плакала и сетовала вслух. Мария плакала вместе со мной, не зная, в чём моя мука, но тут Апокатастос вдруг встряхнул крыльями, чего давно уже не делал, и громко сказал: "Скоро! Терпение! Настало время для борьбы!" Казалось, он говорит с большим трудом. Потом он подлетел к шкафу, в котором, как я знала, маг держит герметически закупоренную капсулу, хранилище самой чудесной из его тайн. Апокатастос с силой ударил в замок шкафа, так что всё в нём задрожало, зазвенело, загудело. В это время вошёл маг и, увидев, чем занят попугай, как будто очень испугался. Апокатастос поднял такой пронзительный ужасный крик, какого я ещё никогда не слыхала, зашумел крыльями и бросился магу прямо в лицо. Маг, как обычно, зарылся в постель и с головой накрылся одеялом. Апокатастос сказал: "Ещё не время, но скоро, Теодорос". Нет, я не совсем одинока, Апокатастос - вот моя защита, Мария, милое дитя, очень испугалась и сказала, что всё это страшные вещи и ей боязно. Я напомнила ей о ночи Святого Иоанна, тогда она повеселела, уступила моим мольбам и осталась до позднего вечера. Я тоже успокоилась, мы пели, играли, шутили, смеялись. Даже игрушки из бумажника, цветок и лента, послужили нам для развлечения. Ах, радость была недолгой. Маг высунул голову и, только я хотела рассмеяться на его забавный вид ( он опять надел кружевной чепец), как вдруг вновь впала в то же ужасное состояние, маг неподвижно смотрел на меня своим ужасным взглядом, и мне казалось, что я даю кому-то пощёчины. Я ясно видела, что правой рукой непрерывно била по воздуху и ясно слышала звуки пощёчин. Ха, конечно, это подозрительность и злобность мага во всём виновата!
"Талисман сделает своё дело", - крикнул в этот момент Апокатастос. Во мне вновь проснулась радостная надежда. О, Теодорос!"
Из многочисленных записей барона Ахатиуса фон Ф. в этой связи приведём следующую:
"Если происходит что-то несуразное, то, значит, вслед за тем случится какая-то ещё большая дикость. Теодор начал уже приходить в себя от боли и отчаяния, жизнерадостный ритмейстер фон Б. Добился не только того, что он отменил свои планы путешествия в Мекленбург и остался в Берлине, но даже заставил его несколько отступить от своей строгой диеты. Место салями занял хороший итальянский салат и отлично приготовленный бифштекс, вместо пива от Иости появилась рюмка хорошего портвейна или мадеры. Но так как аппетит не был сразу удовлетворён, то два часа спустя в ресторации Ягора ещё раз поели и выпили и нельзя сказать, чтобы умеренно. Единственное, что было одобрено ритмейстером, это ранние прогулки в Тиргартен, которые он, правда, собирался превратить в прогулки конные. Странное состояние барона ритмейстер объяснял глубокой ипохондрией и считал верховую езду лучшим средством против неё, как и вообще универсальным средством против всяких жалоб. Однако барон никак не хотел соглашаться ввиду недавно пережитой катастрофы, а также из-за предостережений Шнюспельпольда. Впрочем, о бароне с полным правом можно было утверждать, что небо не одарило его слишком сильным характером и что он, подобно слабому тростнику, должен был сгибаться перед бурей, чтобы не сломаться. Так случилось, что однажды, когда он как раз отобедал в ресторации Ягора в обществе ритмейстера фон Б. И тот велел привести двух оседланных лошадей, барон дал себя уговорить, сел на лошадь и отправился с ритмейстером в Шарлоттенбург. Всё шло спокойно, без всяких бед. Ритмейстер не уставал хвалить барона за изящную и ловкую еду, и тот был несказанно рад, что наконец оценили и это преимущество, которое дала ему природа и искусство. Друзья с удовольствием выпили прекрасного кофе у мадам Паули и снова сели на лошадей. Совершенно естественно было то, что ритмейстер пытался узнать, в чём собственно причина странных перемен в поведении Теодора, его странного образа жизни, и так же естественно то, что Теодор толком ничего не мог сказать об этом. Не мог и не смел. Он говорил только о том, что все беды и муки, которые ему приходится переносить (имея в виду, вероятно, пощёчины, полученные от невидимой руки), происходят от Натанаэля Симсона и его жадной, корыстной дочки. Ритмейстер, давно уже питавший отвращение к отцу и дочери, принялся с энергией поносить старого еврея, не зная точно, что собственно он сделал барону плохого; барон тоже всё больше распалялся, в конце концов готов был приписать барону решительно всё, что произошло с ним плохого, и решил отомстить страшной местью. Полный горечи и гнева барон приблизился к загородному дому Симсона. Друзья поскакали через владения Хофегера улицей загородных вилл.
В открытом вестибюле дома барон увидел стол, за ним сидели Натанаэль Симсон с дочерью и множество гостей, после роскошного обеда подали десерт. Уже стемнело, зажгли светильники. Тут барона осенила блестящая мысль. "Сделай мне, - сказал он тихо ритмейстеру, - сделай мне одолжение, поезжай не спеша вперёд, а я раз навсегда положу конец мерзким шуткам коварного еврея и его предприимчивой дочери." "Только без глупостей, дорогой брат, довольно позориться перед людьми!" - сказал ритмейстер предостерегающе и медленно двинулся вниз по улице, как и просил Теодор. Тогда барон тихо, очень тихо приблизился к ограде. Свисавшие ветви дерева закрывали его так, что никто в доме не мог его заметить. И он закричал, изо всех сил стараясь придать своему голосу гулкое, глубокое, призрачное и ужасное звучание: "Натанаэль Симсон, Натанаэль Симсон, ты жрёшь вместе с семейством? Яд в твою пищу, проклятый жид! Твой демон зовёт тебя!" Прокричав эти слова, барон хотел одним прыжком оказаться в кустах и скрыться, как дух. Но судьба сулила приключению иной исход. Лошадь вдруг заартачилась, встала на дыбы, и все старания барона заставить её сдвинуться с места оказались напрасными. Натанаэль Симсон уронил от испуга вилку и ножик, гости окаменели, один поднёс стакан ко рту и крепко держал его, забыв, что собирался пить, другой взял в рот кусок торта и забыл проглотить. Потом услышали топот копыт и ржанье лошади, тогда все вскочили с мест и бросились к ограде. "Ах, ах, так это вы, барон? Добрый вечер, господин барон! Не хотите ли сойти с лошади, прекрасный демон?" Все кричали, перебивая друг друга, и хохотали так, что свет такого не видал, в то время как барон в гневе и полном отчаянии напрасно старался спастись от вихря язвительных убийственных насмешек. Ритмейстер, услышавший шум, понял, что с другом случилось новое несчастье и тотчас вернулся назад. Увидав его, лошадь барона сразу же обошлась, как будто с неё спали колдовские чары, и понеслась с бароном к Лейпцигским воротам совсем не диким, а самым обычным галопом. Ритмейстер, не оставляя друга, скакал рядом с ним.
"О, лучше бы мне не родиться на свет, о, если бы не было этого дня!" воскликнул барон трагически, когда оба спешились около дома барона. "Чёрт, продолжал он, ударяя себя по лбу кулаком, - чёрт бы побрал верховую езду и всех лошадей вместе с ней. Самый страшный позор принесла она мне сегодня!" "Видишь, - заговорил ритмейстер спокойно и невозмутимо, - видишь, дорогой брат, вот ты опять пытаешься свалить на верховую езду и на благородное лошадиное племя то, в чём виноват лишь ты один. Если бы ты спросил меня заранее, может ли мой конь участвовать в демонических заговорах, я сказал бы - нет, и ничего бы не произошло". Страшное подозрение закралось в душу барона также и в отношении Шнюспельпольда, потому что к ужасу своему он заметил его среди гостей банкира.
"Господин барон!
Ваше поведение вчера у ограды моего загородного дома было отвратительно смешным. Никто не может обижаться, только Вас постигла беда и насмешки. Но и я, и моя дочь просим Вас в будущем не появляться в нашем доме. Я скоро возвращаюсь в город; если Вы, дорогой господин барон, опять хотите делать сделки с хорошими бумагами, прошу не пройти мимо моей конторы. Остаюсь преданнейшим и т. Д.
Берлин, такого-то...
Натанаэль Симсон
(за себя и дочь Амалию Симсон)".
Шестой листок.
Здесь также можно соединить три листка, так как в известном смысле они составляют конец тех приключений, которые произошли с бароном Теодором фон С. И с прекрасной гречанкой. На первом листке письмо ассистента канцелярии Шнюспельпольда барону Теодору фон С. Вот его текст:
"Высокородный господин барон!
Наконец - благодарение тёмным силам - я могу окончательно спасти Вас от Вашей безутешности и сообщить Вам заранее, что колдовство удалось, и Ваше счастье, а также и моё, окончательно закреплено. Я уже говорил, что планеты благоприятствуют Вам, то, что для других становится источником ущерба, Вас приводит к цели. Дурацкий эпизод у сада Симсона, свидетелем которого мне случилось быть, как раз и разрушил чары, которыми коварный старик хотел Вас опутать. К этому присоединилось и то, что последние две недели Вы строго следовали моим предписаниям, не выходили из дому и, тем более, не поехали в Мекленбург. Правда, это произошло оттого, что после этого события, где бы Вы ни появлялись, Вас всюду встречали насмешками, а для путешествия Вам недоставало ожидавшегося векселя, но это всё равно. В ближайшую ночь равноденствия, т. е. в ночь с сегодняшнего дня на завтра колдовство завершится, принцесса будет привязана к Вам навсегда и больше никогда не сможет от Вас оторваться. Когда часы пробьют двенадцать, Вы должны быть в греческом одеянии в Тиргартене у статуи Аполлона, там будет торжественно заключён союз, который ещё через несколько дней будет торжественно скреплён по всем правилам ритуала греческой церкви. Необходимо, чтобы во время церемонии в Тиргартене Вы вели себя прилично и точно следовали знакам, которые я подам. Итак, мы встретимся этой ночью ровно в двенадцать часов, в греческом платье.
С совершеннейшим и т. д.
(Вручено Астариоту для передачи)".
Второй листок написан очень изящным почерком, вполне разборчиво, этот почерк ещё не встречался. Вот что там сказано:
"На той самой скамье в Тиргартене, на которой он нашёл роковой бумажник, сидел барон Теодор фон С., закутанный в пальто, в греческом тюрбане на голове. Со стороны города раздавался колокольный звон. Пробило полночь. Сильный ветер шумел в деревьях и кустарнике, летали ночные птицы, со свистом рассекая воздух, становилось всё темнее, время от времени свет луны пробивался сквозь облака, лучи освещали деревья, и тогда казалось, что странные призрачные образы перебегают по аллеям и шёпотом ведут свои призрачные разговоры, играя в таинственную и странную игру. В глубоком ночном одиночестве барона охватил страх. "Так вот начало праздника любви, который тебе обещан? Силы небесные! Если бы мне догадаться наполнить охотничью фляжку ямайским ромом и без ущерба для греческого одеяния повесить её на шею, подобно вольным стрелкам, я мог бы сейчас глотнуть оттуда".
В этот момент невидимые руки сняли пальто с плеч барона. Он в ужасе вскочил, собираясь бежать, но тут сквозь лес пролетел дивный мелодичный звук, ему ответило отдалённое эхо, ветер зазвучал нежнее, месяц победно рассёк облака и осветил прекрасную высокую фигуру, окутанную вуалью. "Теодорос", - выдохнула она, откидывая вуаль. О небесное блаженство! Барон узнал принцессу в роскошном греческом наряде, в тёмных волосах её сверкала диадема. "Теодорос, - сказала принцесса голосом, полным любви, - мой Теодорос, да, я нашла тебя, я твоя, возьми это кольцо". В этот момент в лесу как будто бы прозвучал громовой раскат, высокая женщина величественной стати с серьёзным и статным лицом вдруг встала между бароном и принцессой. "Апономерия, - закричала принцесса, как будто с радостью проснувшись от страшного сна, и бросилась на шею старой даме, смотревшей на барона пронизывающим страшным взглядом. Обнимая принцессу одной рукой, подняв другую высоко к небу, она заговорила торжественно и проникновенно: "Разрушена адские чары чёрного демона, он в позорном плену - ты свободна, высокородная княгиня, о, мой дорогой ангел, моё любимое дитя, смотри, смотри, вот он, твой Теодорос!" Ослепительный блеск засиял вокруг, в нём показалась высокая фигура героя на боевом коне, в руках трепещущее знамя, на одной стороне его красный крест в сиянии лучей, на другой встающий из пепла феникс!"
Здесь рассказ обрывается, ни о бароне Теодоре фон С., ни об ассистенте канцелярии Шнюспельпольде больше ничего не сказано. На третьем, последнем листке всего несколько слов, написанных рукой принцессы.
"О, силы небесные, злобный маг заманил меня на самый край пропасти, голова моя закружилась, я готова была упасть! И тут ты разрушила колдовство, о, Апономерия, моя вторая мать! Ха, я свободна, свободна! Путы разорваны! Он мой раб, я могла бы его растоптать, если бы не сострадание к его жалкому положению! Я хочу великодушно оставить ему его магические инструменты. Теодорос, я видела тебя в зеркале, из него мне навстречу сияет счастливейшее будущее! Да, я сплетаю из пальмы и лавра венок, который украсит твою корону! О! Стой, моё сердце! Не разорвись от беспредельного восторга! Нет! Я буду терпеть и ждать до тех пор, когда придёт время и Теодорос меня позовёт! Апономерия со мной, а маг укрощён!"
На полях этого листка Шнюспельпольд написал мелким почерком: "Я подчиняюсь своему жребию. Принцесса так добра, что он остаётся довольно сносным. Она оставила мне косу и ещё кое-что из игрушек вдобавок. Один Бог знает, как мне теперь придётся жить в Греции. Я расплачиваюсь за собственную глупость, потому что, несмотря на все мои каббалистические знания, я всё-таки не понял, что фантазёр и франт ещё меньше годится для высоких целей, чем пробковая затычка, и что Терапим пророка Зифура был куда более разумным существом, чем господин барон Теодор фон С., и гораздо скорее мог сойти за возлюбленного принцессы Теодороса Капитанаки".
Остаётся ещё несколько записей барона Ахатиуса фон Ф.
"История наделала много шума в Б. Промокший до костей, одеревеневший от холода, вскоре после полуночи твой племянник появился у Кемпфера. Ты знаешь, что это название увеселительного заведения в Тиргартене. Он был одет в странное турецкое или, как говорят, новогреческое платье и попросил поскорее подать ему чаю с пуншем или с ромом, иначе он сейчас умрёт. Чай подали. Но вскоре он стал говорить какую-то бессмыслицу, так что Кемпфер, который, к счастью, знал барона, часто бывавшего у него, решил, что барон тяжело заболел и велел в карете отвести его домой. Весь город думает, что он сошёл с ума, и то, что он вытворял в последнее время, считает признаками болезни. Однако, по мнению врачей, у него только очень высокая температура. Правда, бред у него весьма странный. Он говорит о каббалистических ассистентах канцелярии, которые его заколдовали, о греческих принцессах, магических бумажниках, прорицателях-попугаях, всё наперемешку. Но главное, что он всё время повторяет, это рассказ об Энпузе, с которой он был обручён, потом изменил ей, и теперь она из мести высосет его кровь, так что спасенья нет, он должен умереть".
"Ты можешь совершенно успокоиться, мой друг! Твой племянник на пути к полному выздоровлению. Чёрные мысли всё больше отходят, и он уже способен наслаждаться всем тем прекрасным, что предлагает ему жизнь. Так, например, вчера он был безмерно счастлив видеть новомодный фасон шляпы, в которой посетил его граф фон Е., так что, сидя в постели, он надел её сам и попросил подать зеркало. Он уже ест телячьи котлеты и пишет стихи. Самое позднее через месяц я привезу тебе племянника в Мекленбург, в Берлине он не должен оставаться, я уже говорил, что его истории наделали здесь шума, и стоит ему появиться, как вновь начнутся разговоры и т. д."
"Итак, после двухлетнего отсутствия твой племянник вернулся? Правда ли, что он был в Греции? Не думаю. Его таинственный вид, то, что он каждую минуту вставляет фразы: "Да, тот, кто не был в Мореа или на Кипре" и т. д. для меня это доказательство того, что он там не был. Очень жаль, что твой племянник, если он действительно был в Греции, не посетил Антициру и остался всё тем же фантазёром, каким был всегда. Апропо, посылаю тебе берлинский Карманный календарь 1821-го года. Здесь под заголовком "Ошибки" Фрагмент из жизни одного фантазёра" напечатан рассказ о некоторых приключениях твоего племянника. Теодора этот рассказ удивляет. Может быть, он увидит, как в зеркале, как он курьёзно выглядит, ему станет стыдно и он исправится. Было бы хорошо, если бы и новые приключения могли быть напечатаны до того, как он покинет Берлин и т. д."
Послесловие
Благосклонному читателю, должно быть, не будет неприятно узнать, что посланный, которого Гф. Отправил с запиской к господину ассистенту канцелярии Шнюспельпольду, принёс её назад нераспечатанной и сообщил, что, по словам хозяина дома, вышеупомянутый господин не живёт и никогда не жил по этому адресу. Несомненно одно: принцесса поручила магу передать свои записки Гф., и маг вынужден был это сделать, но, будучи не в состоянии удержаться от злобного коварства, написал сначала грубое письмо, а потом нагло мистифицировал доброго Гф. Отвратительной игрой химер.
То, что наступил момент, предсказанный княгине в Тиргартене, что знамя с красным крестом и фениксом действительно развевается и что вследствие этих событий княгиня вернулась на родину - это понятно из стихов, направленных Гф. Для Гф. Эти стихи потому являются милой и дорогой памятью о необыкновенной личности, что в них изображён как маг, к тому же добрый маг, не имеющий ничего общего с бесовским колдовством. Такого с ним ещё никогда не бывало.
Чудесным представляется также и то, что события, которые просто как фабула были, казалось, взяты буквально ниоткуда в прошлом (1820 году), так сказать, намёки наугад, в этом 1821-м году вдруг получили реальные основания.
Кто знает, какой Теодорос в этот момент держит знамя с крестом и фениксом!
Очень жаль, что нигде во фрагментах не названо имя юной греческой княгини, поэтому Гф. Также не имел возможности его узнать, что и послужило единственным препятствием к тому, чтобы обратиться в бюро регистрации приезжих и узнать о молодой аристократке из Греции, покинувшей Берлин в конце мая.
Ясно одно, что эта дама не была мадам Бублина, участвовавшая в осаде Наполи ди Романья, потому что невеста князя Теодороса, хотя и преисполнена любви к своей родине, но она не героиня, что совершенно ясно из её стихов.
Если бы кому-нибудь из благосклонных читателей вдруг случилось узнать какие-то подробности о неизвестной княгине или о чудаковатом ассистенте канцелярии Шнюспельпольде, то Гф. Покорнейше просит благоволить ему об этом сообщить через любезную достопочтенную редакцию календаря.
Написано в июне 1821-го года.