Гоголь Николай Васильевич. Ревизор

   Марья Антоновна. Ах, маменька, он на меня глядел!
   Анна Андреевна. Пожалуйста, со своим вздором подальше! Это здесь вовсе не уместно.
   Марья Антоновна. Нет, маменька, право!
   Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где ему смотреть на тебя? И с какой стати ему смотреть на тебя?
   Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
   Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь раз, да и то так уж, лишь бы только. «А, — говорит себе, — дай уж посмотрю на нее!»

Явление IX

   Те же и городничий.
 
   Городничий (входит на цыпочках). Чш… ш…
   Анна Андреевна. Что?
   Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.) Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
   Анна Андреевна. А я никакой совершенно не ощутила робости; я видела в нем образованного, светского, высшего тона человека, а о чинах его мне и нужды нет.
   Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам все — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, будто с каким-нибудь Добчинским.
   Анна Андреевна. Об этом уж я советую вам не беспокоиться. Мы кой-что знаем такое… (Посматривает на дочь.)
   Городничий (один). Ну, уж с вами говорить!.. Эка в самом деле оказия! До сих пор не могу очнуться от страха. (Отворяет дверь и говорит в дверь.) Мишка, позови квартальных Свистунова и Держиморду: они тут недалеко где-нибудь за воротами. (После небольшого молчания.) Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как его узнаешь, кто он? Еще военный все-таки кажет из себя, а как наденет фрачишку — ну точно муха с подрезанными крыльями. А ведь долго крепился давеча к трактире, заламливал такие аллегории и екивоки, что, кажись, век бы не добился толку. А вот наконец и подался. Да еще наговорил больше, чем нужно. Видно, что человек молодой.

Явление X

   Те же и Осип. Все бегут к нему навстречу, кивая пальцами.
 
   Анна Андреевна. Подойди сюда, любезный!
   Городничий. Чш!.. что? что? спит?
   Осип. Нет еще, немножко потягивается.
   Анна Андреевна. Послушай, как тебя зовут?
   Осип. Осип, сударыня.
   Городничий (жене и дочери). Полно, полно вам! (Осипу.) Ну что, друг, тебя накормили хорошо?
   Осип. Накормили, покорнейше благодарю; хорошо накормили.
   Анна Андреевна. Ну что, скажи: к твоему барину слишком, я думаю, много ездит графов и князей?
   Осип (в сторону). А что говорить? Коли теперь накормили хорошо, значит, после еще лучше накормят. (Вслух.) Да, бывают и графы.
   Марья Антоновна. Душенька Осип, какой твой барин хорошенький!
   Анна Андреевна. А что, скажи, пожалуйста, Осип, как он…
   Городничий. Да перестаньте, пожалуйста! Вы этакими пустыми речами только мне мешаете! Ну что, друг?..
   Анна Андреевна. А чин какой на твоем барине?
   Осип. Чин обыкновенно какой.
   Городничий. Ах, боже мой, вы все с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
   Осип. Да, порядок любит. Уж ему чтоб все было в исправности.
   Городничий. А мне очень нравится твое лицо. Друг, ты должен быть хороший человек. Ну что…
   Анна Андреевна. Послушай, Осип, а как барин твой там, в мундире ходит, или …
   Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о жизни человека… (К Осипу.) Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
   Осип (принимая деньги.) А покорнейше благодарю, сударь. Дай бог вам всякого здоровья! бедный человек, помогли ему.
   Городничий. Хорошо, хорошо, я и сам рад. А что, друг…
   Анна Андреевна. Послушай, Осип, а какие глаза больше всего нравятся твоему барину?
   Марья Антоновна. Осип, душенька, какой миленький носик у твоего барина!..
   Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.) А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге больше нравится?
   Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется. Больше всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.
   Городничий. Хорошее?
   Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, говорит, это Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
   Городничий. Хорошо, хорошо, и дело ты говоришь. Там я тебе дал на чай, так вот еще сверх того на баранки.
   Осип. За что жалуете, ваше высокоблагородие? (Прячет деньги.) Разве уж выпью за ваше здоровье.
   Анна Андреевна. Приходи, Осип, ко мне, тоже получишь.
   Марья Антоновна. Осип, душенька, поцелуй своего барина!
 
   Слышен из другой комнаты небольшой кашель Хлестакова.
 
   Городничий. Чш! (Поднимается на цыпочки; вся сцена вполголоса). Боже вас сохрани шуметь! Идите себе! полно уж вам…
   Анна Андреевна. Пойдем, Машенька! я тебе скажу, что я заметила у гостя такое, что нам вдвоем только можно сказать.
   Городничий. О, уж там наговорят! Я думаю, поди только да послушай — и уши потом заткнешь. (Обращаясь к Осипу.) Ну, друг…

Явление X

   Те же, Держиморда и Свистунов.
 
   Городничий. Чш! экие косолапые медведи — стучат сапогами! Так и валится, как будто сорок пуд сбрасывает кто-нибудь с телеги! Где вас черт таскает?
   Держиморда. Был по приказанию…
   Городничий. Чш! (Закрывает ему рот.) Эк как каркнула ворона! (Дразнит его.) Был по приказанию! Как из бочки, так рычит. (К Осипу.) Ну, друг, ты ступай приготовляй там, что нужно для барина. Все, что ни есть в доме, требуй.
 
   Осип уходит.
 
   Городничий. А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не пускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.) Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)

Действие четвертое

   Та же комната в доме городничего
 

Явление I

   Входят осторожно, почти на цыпочках: Аммос Федорович, Артемий Филиппович, почтмейстер, Лука Лукич, Добчинский и Бобчинский, в полном параде и мундирах.
 
   Вся сцена происходит вполголоса.
 
   Аммос Федорович (строит всех полукружием). Ради бога, господа, скорее в кружок, да побольше порядку! Бог с ним: и во дворец ездит, и государственный совет распекает! Стройтесь на военную ногу, непременно на военную ногу! Вы, Петр Иванович, забегите с этой стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.
 
   Оба Петра Ивановича забегают на цыпочках.
 
   Артемий Филиппович. Воля ваша, Аммос Федорович, нам нужно бы кое-что предпринять.
   Аммос Федорович. А что именно?
   Артемий Филиппович. Ну, известно что.
   Аммос Федорович. Подсунуть?
   Артемий Филиппович. Ну да, хоть и подсунуть.
   Аммос Федорович. Опасно, черт возьми! раскричится: государственный человек. А разве в виде приношенья со стороны дворянства на какой-нибудь памятник?
   Почтмейстер. Или же: «вот, мол, пришли по почте деньги, неизвестно кому принадлежащие».
   Артемий Филиппович. Смотрите, чтобы он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела так не делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
   Аммос Федорович. Так лучше ж вы: в вашем заведении высокий посетитель вкусил хлеба.
   Артемий Филиппович. Так уж лучше Луке Лукичу, как просветителю юношества.
   Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право увольте!
   Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что ни слово, то Цицерон с языка слетел.
   Аммос Федорович. Что вы! что вы: Цицерон! Смотрите, что выдумали! Что иной раз увлечешься, говоря о домашней своре или гончей ищейке…
   Все (пристают к нему.) Нет, вы не только о собаках, вы и о столпотворении… Нет, Аммос Федорович, не оставляйте нас, будьте отцом нашим!.. Нет, Аммос Федорович!
   Аммос Федорович. Отвяжитесь, господа!
 
   В это время слышны шаги и откашливание в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого.
 
   Раздаются вполголоса восклицания:
 
   Голос Бобчинского. Ой, Петр Иванович, Петр Иванович! наступили на ногу!
   Голос Земляники. Отпустите, господа, хоть душу на покаяние — совсем прижали!
 
   Выхватываются несколько восклицаний: «Ай! ай!» — наконец все выпираются, и комната остается пуста.

Явление II

   Хлестаков один, выходит с заспанными глазами.
 
   Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится, такая жизнь.
 

Явление III

   Хлестаков и Аммос Федорович.
 
   Аммос Федорович (входя и останавливаясь, про себя.) Боже, боже! вынеси благополучно; так вот коленки и ломает. (Вслух, вытянувшись и придерживая рукой шпагу.) Имею честь представиться: судья здешнего уездного суда, коллежский асессор Ляпкин-Тяпкин.
   Хлестаков. Прошу садиться. Так вы здесь судья?
   Аммос Федорович. С восемьсот шестнадцатого был избран на трехлетие по воле дворянства и продолжал должность до сего времени.
   Хлестаков. А выгодно, однако же, быть судьею?
   Аммос Федорович. За три трехлетия представлен к Владимиру четвертой степени с одобрения со стороны начальства. (В сторону.) А деньги в кулаке, да кулак-то весь в огне.
   Хлестаков. А мне нравится Владимир. Вот Анна третьей степени уже не так.
   Аммос Федорович (высовывая понемногу вперед сжатый кулак. В сторону.) Господи боже! не знаю, где сижу. Точно горячие угли под тобою.
   Хлестаков. Что это у вас в руке?
   Аммос Федорович (потерявшись и роняя на пол ассигнации.) Ничего-с.
   Хлестаков. Как ничего? Я вижу, деньги упали.
   Аммос Федорович (дрожа всем телом.) Никак нет-с. (В сторону.) О боже, вот я уже и под судом! и тележку подвезли схватить меня!
   Хлестаков (подымая.) Да, это деньги.
   Аммос Федорович (в сторону.) Ну, все кончено — пропал! пропал!
   Хлестаков. Знаете ли что? дайте их мне взаймы.
   Аммос Федорович (поспешно.) Как же-с, как же-с… с большим удовольствием. (В сторону.) Ну, смелее, смелее! Вывози, пресвятая матерь!
   Хлестаков. Я, знаете, в дороге издержался: то да се… Впрочем, я вам из деревни сейчас их пришлю.
   Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без этого такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.) Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
   Хлестаков. Какого приказанья?
   Аммос Федорович. Я разумею, не дадите ли какого приказанья здешнему уездному суду?
   Хлестаков. Зачем же? Ведь мне никакой нет теперь в нем надобности.
   Аммос Федорович (раскланиваясь и уходя, в сторону.) Ну, город наш!
   Хлестаков (по уходе его.) Судья — хороший человек.

Явление IV

   Хлестаков и почтмейстер, входит вытянувшись, в мундире, придерживая шпагу.
 
   Почтмейстер. Имею честь представиться: почтмейстер, надворный советник Шпекин.
   Хлестаков. А, милости просим. Я очень люблю приятное общество. Садитесь. Вы ведь здесь всегда живете?
   Почтмейстер. Так точно-с.
   Хлестаков. А мне нравится здешний городок. Конечно, не так многолюдно — ну что ж? Ведь это не столица. Не правда ли, ведь это не столица?
   Почтмейстер. Совершенная правда.
   Хлестаков. Ведь это только в столице бонтон и нет провинциальных гусей. Как ваше мнение, не так ли?
   Почтмейстер. Так точно-с. (В сторону.) А он, однако ж, ничуть не горд; обо всем расспрашивает.
   Хлестаков. А ведь, однако ж, признайтесь, ведь и в маленьком городке можно прожить счастливо?
   Почтмейстер. Так точно-с.
   Хлестаков. По моему мнению, что нужно? Нужно только, чтобы тебя уважали, любили искренне, — не так ли?
   Почтмейстер. Совершенно справедливо.
   Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему, говорит про себя.) А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.) Какой странный со мною случай: в дороге совершенно поиздержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
   Почтмейстер. Почему же? почту за величайшее счастие. Вот-с, извольте. От души готов служить.
   Хлестаков. Очень благодарен. А я, признаться, смерть не люблю отказывать себе в дороге, да и к чему? Не так ли?
   Почтмейстер. Так точно-с. (Встает, вытягивается и придерживает шпагу.) Не смея долее беспокоить своим присутствием… Не будет ли какого замечания по части почтового управления?
   Хлестаков. Нет, ничего.
 
   Почтмейстер раскланивается и уходит.
 
   (Раскуривая сигарку.) Почтмейстер, мне кажется, тоже очень хороший человек. По крайней мере, услужлив. Я люблю таких людей.

Явление V

   Хлестаков и Лука Лукич, который почти выталкивается из дверей. Сзади его слышен голос почти вслух: «Чего робеешь?»
 
   Лука Лукич (вытягиваясь не без трепета.) Имею честь представиться: смотритель училищ, титулярный советник Хлопов.
   Хлестаков. А, милости просим! Садитесь, садитесь. Не хотите ли сигарку? (Подает ему сигару.)
   Лука Лукич (про себя, в нерешимости.) Вот тебе раз! Уж этого никак не предполагал. Брать или не брать?
   Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь, как выкуришь. Вот огонь, закурите. (Подает ему свечу.)
 
   Лука Лукич пробует закурить и весь дрожит.
 
   Да не с того конца!
   Лука Лукич (от испуга выронил сигару, плюнул и, махнув рукою, про себя.) Черт побери все! сгубила проклятая робость!
   Хлестаков. Вы, как я вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся — брюнетки или блондинки?
 
   Лука Лукич находится в совершенном недоумении, что сказать.
 
   Нет, скажите откровенно: брюнетки или блондинки?
   Лука Лукич. Не смею знать.
   Хлестаков. Нет, нет, не отговаривайтесь! Мне хочется узнать непременно ваш вкус.
   Лука Лукич. Осмелюсь доложить… (В сторону.) Ну, и сам не знаю, что говорю.
   Хлестаков. А! а! не хотите сказать. Верно, уж какая-нибудь брюнетка сделала вам маленькую загвоздочку. Признайтесь, сделала?
 
   Лука Лукич молчит.
 
   А! а! покраснели! Видите! видите! Отчего ж вы не говорите?
   Лука Лукич. Оробел, ваше бла… преос… сият… (В сторону.) Продал проклятый язык, продал!
   Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
   Лука Лукич. Так точно-с.
   Хлестаков. Вот со мной престранный случай: в дороге совсем издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
   Лука Лукич (хватаясь за карманы, про себя). Вот те штука, если нет! Есть, есть! (Вынимает и, подает, дрожа, ассигнации.)
   Хлестаков. Покорнейше благодарю.
   Лука Лукич (вытягиваясь и придерживая шпагу.) Не смею долее беспокоить присутствием.
   Хлестаков. Прощайте.
   Лука Лукич (летит вон почти бегом и говорит в сторону.) Ну, слава богу! авось не заглянет в классы!

Явление VI

   Хлестаков и Артемий Филиппович, вытянувшись и придерживая шпагу.
 
   Артемий Филиппович. Имею честь представиться: попечитель богоугодных заведений, надворный советник Земляника.
   Хлестаков. Здравствуйте, прошу покорно садиться.
   Артемий Филиппович. Имел честь сопровождать вас и принимать лично во вверенных моему смотрению богоугодных заведениях.
   Хлестаков. А, да! помню. Вы очень хорошо угостили завтраком.
   Артемий Филиппович. Рад стараться на службу отечеству.
   Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
   Артемий Филиппович. Очень может быть. (Помолчав.) Могу сказать, что не жалею ничего и ревностно исполняю службу. (Придвигается ближе с своим стулом и говорит вполголоса.) Вот здешний почтмейстер совершенно ничего не делает: все дела в большом запущении, посылки задерживаются… извольте сами нарочно разыскать. Судья тоже, который только что был перед моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного. Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из дому, то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов… И нарочно посмотрите на детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но все, даже девочка маленькая, как вылитый судья.
   Хлестаков. Скажите пожалуйста! а я никак этого не думал.
   Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я не знаю, как могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно. Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?
   Хлестаков. Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень будет приятно. Я, знаете, этак люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
   Артемий Филиппович. Земляника.
   Хлестаков. А, да! Земляника. И что ж, скажите, пожалуйста, есть ли у вас детки?
   Артемий Филиппович. Как же-с, пятеро; двое уже взрослых.
   Хлестаков. Скажите, взрослых! А как они… как они того?..
   Артемий Филиппович. То есть не изволите ли вы спрашивать, как их зовут?
   Хлестаков. Да, как их зовут?
   Артемий Филиппович. Николай, Иван, Елизавета, Марья и Перепетуя.
   Хлестаков. Это хорошо.
   Артемий Филиппович. Не смея беспокоить своим присутствием, отнимать время, определенного на священные обязанности… (Раскланивается с тем, чтобы уйти.)
   Хлестаков (провожая.) Нет, ничего. Это все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста, и в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.) Эй, вы! как вас? я все позабываю, как ваше имя и отчество.
   Артемий Филиппович. Артемий Филиппович.
   Хлестаков. Сделайте милость, Артемий Филиппович, со мной странный случай: в дороге совершенно поиздержался. Нет ли у вас взаймы денег — рублей четыреста?
   Артемий Филиппович. Есть.
   Хлестаков. Скажите, как кстати. Покорнейше вас благодарю.

Явление VII

   Хлестаков, Бобчинский и Добчинский.
 
   Бобчинский. Имею честь представиться: житель здешнего города, Петр Иванов сын Бобчинский.
   Добчинский. Помещик Петр Иванов сын Добчинский.
   Хлестаков. А, да я уж вас видел. Вы, кажется, тогда упали? Что, как ваш нос?
   Бобчинский. Слава богу! не извольте беспокоиться: присох, теперь совсем присох.
   Хлестаков. Хорошо, что присох. Я рад… (Вдруг и отрывисто.) Денег нет у вас?
   Бобчинский. Денег? как денег?
   Хлестаков (громко и скоро). Взаймы рублей тысячу.
   Бобчинский. Такой суммы, ей-богу, нет. А нет ли у вас, Петр Иванович?
   Добчинский. При мне-с не имеется, потому что деньги мои, если изволите знать, положены в приказ общественного призрения.
   Хлестаков. Да, ну если тысячи нет, так рублей сто.
   Бобчинский (шаря в карманах). У вас, Петр Иванович, нет ста рублей? У меня всего сорок ассигнациями.
   Добчинский. (смотря в бумажник.) Двадцать пять рублей всего.
   Бобчинский. Да вы поищите-то получше, Петр Иванович! У вас там, я знаю, в кармане-то с правой стороны прореха, так в прореху-то, верно, как-нибудь запали.
   Добчинский. Нет, право, и в прорехе нет.
   Хлестаков. Ну, все равно. Я ведь только так. Хорошо, пусть будет шестьдесят пять рублей. Это все равно. (Принимает деньги.)
   Добчинский. Я осмеливаюсь попросить вас относительно одного очень тонкого обстоятельства.
   Хлестаков. А что это?
   Добчинский. Дело очень тонкого свойства-с: старший-то сын мой, изволите видеть, рожден мною еще до брака.
   Хлестаков. Да?
   Добчинский. То есть оно только так говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
   Хлестаков. Хорошо, пусть называется! Это можно.
   Добчинский. Я бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи расскажет и, если где попадется ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
   Бобчинский. Да, большие способности имеет.
   Хлестаков. Хорошо, хорошо! Я об этом постараюсь, я буду говорить… я надеюсь… все это будет сделано, да, да… (Обращаясь к Бобчинскому.) Не имеете ли и вы чего-нибудь сказать мне?
   Бобчинский. Как же, имею очень нижайшую просьбу.
   Хлестаков. А что, о чем?
   Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский.
   Хлестаков. Очень хорошо.
   Бобчинский. Да если этак и государю придется, то скажите и государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский.
   Хлестаков. Очень хорошо.
   Добчинский. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
   Бобчинский. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
   Хлестаков. Ничего, ничего! Мне очень приятно. (Выпроваживает их.)

Явление VIII

   Хлестаков один.
 
   Здесь много чиновников. Мне кажется, однако ж, что они меня принимают за государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье! Напишу-ку я обо всем в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки — пусть-ка он их общелкает хорошенько. Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила!
 
   Осип выглянул из дверей, произнесши: «Сейчас».
 
   А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, — берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! За тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!